Дело капитана Василия Гагина (1720 г.) и религиозная ситуация в офицерском корпусе русской армии при Петре Великом

Религиозная ситуация в петровской России была незаурядной, временами даже острой. Великий реформатор смело взялся за реформу русской церкви и в целом русской религиозности. Петровские реформы привели к решительной победе светского начала над конфессиональным, религиозным. Власть патриарха над русской церковью была заменена властью Синода. Монастыри были поставлены под жёсткий контроль государства. Особенно важна была для политики царя, естественно, религиозная ситуация в вооружённых силах, в офицерском корпусе, который считался главной опорой власти монарха. Каких-либо серьёзных колебаний в поддержке религиозных реформ Петра среди офицеров русской армии не было, однако, некоторые скрытые религиозные демонстрации, судя по вновь обнаруженным подлинным архивным документам, иногда могли случаться.  

16 января 1720 г. капитан Вятского пехотного полка дивизии генерала и рижского губернатора Н. И. Репнина Василий Гагин подал челобитную о том, что он заболел в 1719 г. «болезнью злого духа», и что вылечить его от этой болезни можно лишь разрешив ему уехать со службы в свой дом, где в «монастыре Николая Радонежского» обретаются мощи этого святого, и где он сможет «пользоваться от духовного чина» «пока болезнь не застарела и горшею не учинилась» до полного излечения. Под челобитной, удостоверяющей психическое заболевание В. Гагина, расписались все обер- и штаб-офицеры Вятского пехотного полка: прапорщики Хлопов, Шипицын, Гагин (неграмотен), Ф. Сугуров, А. Кузнецов (неграмотен), С. Шошин, Токарев, подпоручики А. Хрипунов, А. Зубов, Я. Агеев, С. Порытной, Д. Пиляков (неграмотен), П. Иванчин, И. Ешков, поручики М. Скрыплев, Ф. Шапошников, Новиков, Борков, И. Радищев, Е. Гагин (неграмотен), В. Фёдоров, капитаны П. Кичигин, Nicrofk, А. Шарф, Ф. Толмачёв, А. Стасин, майоры Д. Овцын и И. Шарф, последним, как и положено, расписался командир полка И. Волынский.  

На основании такого авторитетного свидетельства всех офицеров полка командир дивизии генерал Н. И. Репнин свои письмом от марта 1720 г. направил больного капитана в Военную коллегию. Военная коллегия 11 апреля 1720 г. приговорила направить В. Гагина для свидетельства и исцеления от болезни злого духа в Троицкий Александро-Невский монастырь в Санкт-Петербурге под начало архимандрита Феодосия. 4 мая 1720 г. больной капитан В. Гагин собственноручно подписал расписку («реверс») с обязательством в тот же день, «под угрозой потеряния чина», выехать в монастырь: «Я, нижеименованный, дал сей реверс в том, что з данным ему указом явица в Невском монастыре архимандриту Феодосию, в чем подтверждает он под потерянием своего чина, а выезжает в монастырь сего мая 4 дня и 1720 года. Капитан Василей Гагин».  

8 августа 1720 г. архимандрит Троицкого Александро-Невского монастыря Феодосий донёс в Военную коллегию, что 30 апреля 1720 г. в его монастырь был прислан «сумасброд» В. Гагин, и им, Феодосием, «определён быть в работе» до 20 июля 1720 г. В этот день В. Гагин объявил Феодосию, что «от онаго сумасбродства есть ему свободнее и дабы его уволить в Военную коллегию», что и было им, Феодосием, сделано.  

9 августа 1720 г. В. Гагин подал в Военную коллегию челобитную о своём возвращении в полк, так как «ныне ему от помянутой болезни злого духа чрез всемогущего бога есть свободнее». Военная коллегия удовлетворила просьбу больного почему-то двумя своими приговорами от 22 августа и от 23 сентября 1720 г.  

Психические заболевания среди военнослужащих возникали в русской армии при Петре Великом, как и во всяком обществе, тем более в среде людей, прошедших военные действия, и уже в период функционирования Военной коллегии существовала определённая процедура, если не лечения таких больных, то освидетельствования их невозможности служить в вооружённых силах. Как правило, психически больной с подписанным всеми обер- и штаб-офицерами полка свидетельством своей ненормальности и невозможности дальнейшей службы, а также с соответствующим доношением генерала-командира дивизии или корпуса, куда входил данный полк, направлялся в Военную коллегию, которая, после смотра больного, направляла его в Аптекарскую канцелярию. Это главное медицинское ведомство страны давало рекомендацию, основанную, прежде всего, на свидетельствах полковых офицеров, о предоставлении офицеру длительного отпуска по болезни, либо о полной отставке, причём чаще всего применялась именно отставка.  

Сложнее выглядела процедура освидетельствования психически больного, заболевшего у себя дома в отпуске, поскольку медики не могли ссылаться на показания длительно служивших рядом с больным офицеров, но дело, обычно кончалось примерно тем же только после большего количества чиновной волокиты. Пьющего военнослужащего отправляли в отставку обычно по смотру генерала и Военной коллегии.  

Пётр Великий, давая такие серьёзные полномочия коллективу офицеров полка, стремился укрепить эту закрытую военную корпорацию, скрепить её духом внутренней солидарности и сословных амбиций.  

В деле капитана Вятского пехотного полка В. Гагина необычно то, что, судя по всему, окружающие его сослуживцы вовсе не считали его психически больным, и если бы не инициатива самого капитана, то он служил бы и дальше в полку. Поскольку В. Гагин сам счёл себя ненормальным, то он же и предложил излечение себе – отпуск домой и посещение тамошнего монастыря. В русской армии того времени у военнослужащего любого чина не было права свободно подавать в отставку, он, военнослужащий, был «прикреплён» к своему месту службы, как крепостной был прикреплён к своему помещику. Всякая инициатива по самовольному, пусть временному, оставлению места службы, была, если и не наказуема впрямую, то в глазах начальства подозрительна.  

Свидетельство полковых офицеров о ненормальности В. Гагина было, тем не менее, составлено. Под этим свидетельством есть подписи офицеров только семи из восьми рот полка, очевидно, потому что одна рота находилась в длительном командировании в другую местность и командование решило, что поскольку её офицеры длительное время не общаются с другими офицерами полка, то и подписи офицеров этой отдельной роты не могут стоять под свидетельством. Однако, никаких объяснений такого характера в свидетельстве офицеров нет. Также нет в свидетельстве и подписи одного капитана, командира одной из рот. Скорее всего, в полку это место было в этот момент вакантно.  

Единодушие офицеров в освидетельствовании В. Гагина говорит, скорее всего, о прямом приказе командира полка подписать это свидетельство всем офицерам. Никакой демократии в волеизъявлении офицеров в армии Петра Великого фактически не получалось – власть командира полка, полковника, как правило, была столь велика, что никто из офицеров полка не решался голосовать как он хочет, вопреки мнению начальства. Свидетельство офицеров было формальным, вместо него вполне мог быть составлен обыкновенный рапорт командира полка за его единственной подписью, но Военная коллегия по приказу царя пыталась всё же внедрять такие коллективные офицерские мнения в полках, в надежде, очевидно, на некоторый контроль офицерского коллектива за командиром полка.  

Как известно, русское общество эпохи Петра Великого – всё более секуляризирующееся общество. Пётр «был чрезвычайно веротерпим, так что ему тогда удивлялись в самой Европе». Иностранцы отмечали ослабление влияния религиозных обрядов на общество под влиянием политики царя Петра. «Хождение на поклонение святым мощам также в настоящее время значительно уменьшилось с тех пор, как сам его величество не ходит и не ездит вовсе на богомолье. Царь желал бы также отучить русских и от их суровых постов, в несоблюдении которых содействует им сам собственным примером; ибо такое строгое соблюдение постов низвело в могилу несчётное множество солдат, матросов и рабочих людей» (Ф. Х. Вебер).  

В петровской России зафиксирован первый случай атеизма в истории русской культуры, А. В. Карташев отмечает: «знаменитый историк В. Н. Татищев, заразившись заграницей буйным рационализмом, развязно болтал, издеваясь над библией и разными церковными непорядками». Власть церкви в России всё более ограничивалась, в какой-то момент в 1722 г. были даже запрещены крестные ходы, гонения на старообрядцев несколько уменьшились, особенно в 1700–1721 гг. В первые годы царствования Петра говорили: «у нас, на Москве, слава богу, вольно всякому – кто какую веру себе изберёт, в такую и верует». В 1714 г. царь в указе Сенату признавал, что старообрядцам теперь «всякая свобода есть».  

Само управление религией стало типично протестантским – считая, что это укрепит государство, Пётр провозгласил себя главой церкви. Его религиозные убеждения вообще были довольно шатки, подчас граничили даже с индифферентизмом, нередко он склонен был к протестантизму. Пётр 1-й был лично большой поклонник Лютера.  

Реорганизация церковного управления определялась не только стремлением наиболее полно использовать материальные ресурсы церкви, но в значительной степени и той оппозицией, которая сложилась в кругах реакционного духовенства. Ещё в 1715 г. царь обязал всех православных архиереев, вступающих в этот сан, давать специальную присягу царю с обязательствами не проклинать никого из личной неприязни, избегать свар, удерживать монахов от бродяжничества, не иметь излишнего количества храмов и попов, удерживать прихожан от раскола, от излишней религиозности и от обоготворения икон, не вступать ни в какие мирские дела. Впоследствии церковь стала управляться подробным царским законом – Духовным регламентом. Пётр превратил в чиновничью канцелярию управление церковью, видя недружелюбное отношение к своим преобразованиям со стороны духовенства.  

Сам Пётр в целом, кроме нескольких более или менее образованных, а также сочувствующих его реформам священнослужителей (Феофан Прокопович, Афанасий Холмогорский, Иов Новгородский, Стефан Яворский, Феодосий Яновский), недолюбливал попов и откровенно не любил монахов. Если не происхождение, то распространение монашества он склонен был объяснять «ханжеством» греческих императоров, «а наипаче их жён», и тем, что, пользуясь этим ханжеством, к ним «некоторые плуты подощли».  

Своё мнение о монашестве Пётр не стеснялся выражать в указах. «Нынешнее житие монахов точию вид есть и понос от иных законов, немало же и зла происходит, понеже большая часть тунеядцы суть и понеже корень всему злу праздность… А что говорят молятся, то и все молятся… Что же прибыль обществу от сего? Во истину токмо старая пословица: ни богу, ни людям, понеже большая часть бегут от податей и от лености, дабы даром хлеб есть».  

Царь не являлся иконопочитателем, как и некоторые его подданные. Иностранцы замечали это даже в монахах. Ю. Юль: «Мой проводник-монах не был так твёрд в своих верованиях, как другие… Он говорил, что вообще презирает кумиры и образа и молится лишь единому богу… Не смотря на пост, он напился у меня пьян». Архиереи по указу царя от 1716 г. должны были обещать «дабы святых икон не боготворили и им ложных чудес не вымышляли, отчего противным способ даётся к поношению на православных».  

При этом за атеизм («богохульство») при Петре была установлена смертная казнь. В петровской России развивалась религиозная индифферентность, когда несоблюдение православных постов в военной среде, например, стало обычным явлением и было, в конце концов, в 1718 г. официально частично разрешено. Появились и кружки протестантствующих иконоборцев (кружок московского лекаря Дмитрия Тверитинова).  

Естественно, что такое частичное освобождение от власти религии и церкви коснулось и офицерского корпуса русской армии, который сам царь хотел видеть закрытой сплочённой военной корпорацией, особо преданной монарху и его идеям. Как видно, всерьёз о лечении психического заболевания религиозными обрядами в офицерской среде того времени мог рассуждать только человек из семьи, отличавшейся неграмотностью (семейство Гагиных, составлявшее десятую часть всего офицерства Вятского пехотного полка, дало две трети неграмотных офицеров полка).  

Несмотря на то, что случай капитана В. Гагина – случай медицинский, в чём, на первый взгляд, не было сомнений ни у самого капитана, ни у командования, ни у офицеров полка, никакого участия полкового и дивизионного лекарей, а также и Аптекарской канцелярии, в этом деле не засвидетельствовано. Можно предположить, что сам капитан настаивал, что речь идёт о религиозных, а не только о собственно медицинских проблемах. Полковой и дивизионный лекари были, скорее всего, немцами-протестантами, которые в силу явной православной одержимости капитана не решились вмешаться в ситуацию, а командование по той же причине и само не хотело бы такого вмешательства. Вообще можно предположить, что офицерский коллектив и командование не очень-то жаловали излишнее религиозное православное усердие капитана и мечтали тихо избавиться от такого офицера. Такое тихое неодобрение религиозного фанатизма было вполне в духе официальной политики царя Петра. Попытка В. Гагина уехать под предлогом болезни в «монастырь Николая Радонежского» была не чем иным, как попыткой уехать на богомолье, в религиозное паломничество.  

Поскольку, по большому счёту, возможно, в этом деле капитана В. Гагина речь вообще не идёт о собственно болезни, а о религиозных разногласиях между капитаном и Российским государством, тогда становится более понятным полное устранение медицинских властей страны от этого дела. Возможно, слишком бурное, по мнению командования, навязывание окружающим собственного яростного православия со стороны капитана привело к решению отправить капитана в отставку путём оформления документов о его болезни. Подчёркнутое молчание медиков в деле резко контрастирует с привлечением к делу капитана монастырской среды, прямо указывая, что речь здесь идёт не о собственно болезни, но о религиозных разногласиях, здесь идёт явное размежевание между, с одной стороны, командованием и официальной светской властью, с другой стороны, капитаном и традиционной православной средой России.  

Военная коллегия, таким образом, при решении дела капитана В. Гагина оказалась меж двух огней. Религиозный традиционалистский протест против реформ Петра Великого был достаточно обычным явлением тогдашней российской действительности в невоенной среде. Яркий пример ненависти к Петру Великому и его реформам у православных традиционалистов – участие священнослужителей, в том числе и высокого ранга, в заговоре царевича Алексея.  

Другое дело, что высшие классы, а всех обер- и штаб-офицеров петровской России надо признать частью высшего, правящего, «шляхетского» класса петровской России, стремясь к одобрению царя, постепенно освобождались от религиозного вообще, и православного, в частности, влияния. Среди членов Военной коллегии было много иноземцев-протестантов, которым явно «не улыбалось» вступать с яро православным капитаном в религиозную дискуссию.  

Проще всего, кажется, было бы отпустить капитана в длительный отпуск, а фактически в отставку, как он и просил. Однако, этому препятствовало отсутствие медицинского свидетельства о невозможности дальнейшей службы капитана. С точки зрения тогдашней медицины капитан В. Гагин был здоров, потому что в обществе, где подавляющее число его членов официально придерживаются какого-либо вполне разрешённого религиозного воззрения, православный традиционалист не может считаться каким-то психически больным.  

Официальная политика царя Петра Великого в тот момент фактически не одобряла столь яркого фанатизма в офицерстве. Спишешь в отставку В. Гагина – могут уйти из армии, ссылаясь на этот прецедент, прочие православные традиционалисты, может сложиться целое оппозиционное религиозное движение бывших офицеров, которое вполне может получить поддержку в среде местного российского населения. Вернёшь капитана в полк – воспрепятствуешь, таким образом, вольно или невольно, политике государя по уменьшению религиозного фанатизма в обществе в целом и в армии в частности.  

Скорее всего, ввиду щекотливости вопроса, приговор по делу капитана В. Гагина Военная коллегия принимала не без участия лично царя. Было принято решение отправить капитана в монастырь, но не в тот, какой он желает, и не к себе домой, что походило бы на избавление армии от капитана в частности, и даже от православия вообще. Капитан был послан в столичный Александро-Невский монастырь, руководство которого должно было неплохо понимать довольно двусмысленную политику царя в религиозном вопросе и внушить капитану простую мысль о том, что если его, капитана, собственный религиозный фанатизм мешает ему служить в армии царя Петра, то он, капитан, должен умерить свой собственный религиозный фанатизм, а не досаждать командованию своими религиозными, пусть даже очень традиционно русскими, взглядами.  

У Петра Великого была привычка исполнять некоторые просьбы своих высокопоставленных подданных о некотором смягчении своего положения, но выполнять только частично. Например, В. Гагину было разрешено съездить на богомолье, как он хотел, но не в тот монастырь, в какой он хотел попасть. В 1708 г. жена Я. Долгорукова, сподвижника царя, которого он очень ценил и который в тот момент находился в шведском плену, просила царя вернуть ей двоих её дворовых, взятых в рекруты, указав их имена. Царь дал согласие на возвращение её дворовых, но только не тех двоих, которых она просит, а других двоих более старых и менее годных к солдатской службе.  

Как видно из дела В. Гагина, архимандрит Феодосий (Яновский), «смоленский шляхтич со светскими развязными манерами и вольным языком», личный духовник царя, в будущем, с 1721 г., – архиепископ Новгородский и первый вице-президент Синода, не стал слишком утруждать себя религиозными дискуссиями с В. Гагиным, а просто отправил его на трёхмесячные работы, назвав капитана «сумасбродом». Это слово в петровское время использовалось как отрицательная характеристика религиозного фанатика, например, старообрядца. Его употребляет фельдмаршал Б. Шереметев, подавлявший Астраханское восстание (1705–1706 гг. ), по отношению к старообрядческой части восставших.  

Видя, даже в таком высокопоставленном священнослужителе как Феодосий, всё тот же религиозный индефферентизм, что и у офицеров своего полка В. Гагин, судя по всему, смирился и был возвращён в свой полк. Вряд ли архимандрит Феодосий решился бы назвать «сумасбродом» и заставить дворянина и офицера В. Гагина на самом деле выполнять при монастыре тяжёлую физическую работу. Однако, если сам царь Пётр лично проследил, чтобы именно так этот дворянин был назван и чтобы физический труд сопровождал бы пребывание капитана в столичном монастыре, то возможно и на самом деле официально названный порицательно «сумасбродом» В. Гагин фактически три месяца провёл на каторге в монастыре.  

Только что основанный в то время столичный Александро-Невский монастырь царь стремился сделать руководящим центром православия. Мало того, что главой этого монастыря, основанного в 1710–1713 гг., стал личный духовник царя, но и все кандидаты в архиереи русской православной церкви по указу царя должны были три года перед назначением на должности епископов, архиепископов и митрополитов жить именно в этом монастыре. Эта трёхлетняя подготовка к архиерейскому званию по указу императора должна была состоять в чтении по четыре часа в день, в выступлении с проповедями, в переводах соответствующих книг и в сочинении собственных трактатов. Подготавливающиеся должны были знать «законы царские и правила древних соборов, и силу их и употребление». При этом в это, фактически, высшее церковное учебное заведение должны были приниматься только выпускники духовных семинарий (Пётр приказал открыть их в Москве и в Санкт-Петербурге) возрастом не менее тридцати лет. В Александро-Невский монастырь были торжественно перенесены останки Александра Невского.  

Характерно, для поведения церковных структур до создания Синода в 1721 г., что в Военную коллегию архимандрит столичного монастыря, личный духовник царя, один из двух или трёх самых влиятельных русских попов того времени, который фактически подчинялся только царю, пишет «доношение», то есть признаёт более высокий ранг Военной коллегии перед своим положением. Зная независимый нрав тогдашних высших иерархов России вообще и архимандрита Феодосия, в частности, можно предположить, что и в этом случае такое откровенное подчинение Военной коллегии Феодосий выразил по приказу царя. Синод впоследствии столь подчинённым перед Военной коллегии не был, наоборот, уже Военная коллегия, как и прочие коллегии, посылала в Синод, как и в Сенат, доношения. Таким образом, образование в 1721 г. Синода несколько повысило социальный статус православных иерархов в России. До этого времени примерно со смерти патриарха Адриана в 1700 г. даже высокопоставленные русские попы обращались в высшие государственные учреждения как в вышестоящие инстанции.  

Почему Военной коллегии пришлось принимать даже два раза приговор о возвращении капитана в полк, до конца не ясно, но можно предположить, что царь колебался, и между двумя этими совершенно одинаковыми приговорами был ещё один приговор Военной коллегии. Скорее всего, после первого приговора о возвращении В. Гагина в полк под влиянием каких-то обстоятельств состоялся приговор Военной коллегии совсем другого, противоположного характера, например, об отставке или длительном отпуске «сумасброда». Так менять характер приговоров столь влиятельного государственного учреждения, как Военная коллегия, мог только лично царь Пётр. В какой-то момент, очевидно, припоминая поведение В. Гагина на смотре в Военной коллегии после его трёхмесячной работы в Александро-Невском монастыре, царь, возможно, приказал всё же уволить его в отставку. Но, после нового примерно двухнедельного обдумывания, капитана вернули в полк, а отменённый приговор об отставке Гагина был изъят из дел коллегии и не сохранился.  

В этом колебании царя видна неопределённость даже для самого Петра в вопросе о том, как он должен относиться к православному фанатизму в среде армейского офицерства. С одной стороны, таких православных фанатиков из армии надо было гнать, чтобы сохранить офицерский корпус русской армии в качестве коллектива единомышленников Петра, готовых беспрекословно принять любое решение царя по любым вопросам, в том числе и религиозным, с другой стороны, капитан В. Гагин оказался единственным из нескольких тысяч петровских офицеров православным традиционалистом, других не было, следовательно, не было и оснований для серьёзных, резонансных мер против религиозного фанатизма в армейской среде, тем более не было оснований идти на поводу у излишне православного капитана, отпуская его в отставку, позволяя развивать свои излишне экзальтированные взгляды у себя дома, в среде провинциального или столичного дворянства.  

К характерной особенности ситуации в Вятском пехотном полку в связи с религиозным демаршем капитана В. Гагина в 1719 г. надо отнести и недавнее пребывание этого полка в течение двух лет в Мекленбурге на службе немецкого герцога этой части Германии. После возвращения в Россию Вятский пехотный полк был расквартирован в Риге, где преобладало, как и во всей недавно завоёванной Прибалтике, протестантское население, которому при завоевании царём Петром было предоставлена возможность сохранить свою протестантскую религию. Очевидно, такое длительное (а на службу в северную Германию полк отправился ещё в 1715 г. ) пребывание в инорелигиозной, протестантской среде не могло не обострить протест фанатически православного В. Гагина против фактической «протестантизации» религиозной ситуации в России вообще и в русской армии в частности.  

Святой Николай Радонежский среди радонежских святых (Сергия (14 в. ) и его последователей) неизвестен, однако, возможно, в архивных документах имя святого «Никон» неправильно передано как «Николай». Тогда понятно, что В. Гагин собирался поехать на богомолье в самый известный в то время в России Троице-Сергиев монастырь, где наряду с культом Сергия существует, в числе прочих радонежских святых, и почитание менее известного Никона. Переадресация царём молитв В. Гагина с малоизвестного преподобного Никона Радонежского на Александра Невского, князя, полководца, святого новой российской столицы, символично. Царь Пётр через приговор Военной коллегии указал капитану, что не к старому малоизвестному русскому святому должен ехать на богомолье русский офицер, коли уж ему разрешили такую поездку, а к святому-победоносному воителю и правителю.  

Очень характерно также небрежная до невнятицы передача в официальных документах названия того монастыря и того святого, куда хотел поехать на богомолье В. Гагин. Ни сам капитан почему-то не мог толком разъяснить, ни люди, оформлявшие документы по его делу, не могли толком вникнуть, что он хочет ехать в известный всей России Троице-Сергиев монастырь. Однако, возможно также, что в документах дела намеренно искажено имя святого, поскольку имя «Никон» в религиозном контексте могло напомнить Военной коллегии и самому царю о деятельности известного патриарха русской церкви Никона, отстранённого царём Алексеем Михайловичем от патриаршества. При этом патриархе, как известно, и произошёл раскол русской церкви. Осторожные чиновники таким искажением имени святого, которому хотел помолиться В. Гагин, хотели избежать ненужных ассоциаций и разбирательств.  

Из других сторон жизни петровской армии, выявившихся в деле капитана В. Гагина надо отметить поощрявшуюся командованием семейственность службы офицеров. Братья и прочие близкие родственники стремились обычно служить в одном полку, и это одобрялось командованием, родственников по их просьбе обычно переводили служить в одни и те же полки.  

По штатам армии 1711 г., действовавшим в это время, треть всех офицеров полка должна была быть иноземной (из немцев, скандинавов, англичан и французов протестантского преимущественно вероисповедования), однако в Вятском пехотном полку вместо десяти иноземцев было только три (30 % от штата иноземцев) – капитаны Nicrofk и А. Шарф, а также майор И. Шарф (скорее всего, все – немцы). Иноземцы, как видно, служили в полках на должностях начиная с капитана, не ниже, здесь «иноземный» штат полка этих должностей был заполнен. Не хватало иноземных офицеров на должностях младших обер-офицеров (прапорщиков, подпоручиков, поручиков). Такая ситуация была характерна и для всей русской армии того времени в целом. Очевидно, иноземцев не устраивало относительное небольшое жалованье младших обер-офицеров.  

Оба Шарфа, капитан и майор, явно родственники, скорее всего братья. То, что они написали свои имена, в отличии от Nicrofk, русским буквами, возможно говорит, что перед нами потомки выехавших на службу в Россию ещё до Петра, в значительной степени обрусевшие иноземцы. И среди иноземных офицеров, как видно, тоже семейственность в русской армии поощрялась.  

Среди офицеров полка было достаточно много дворян из знатных русских семейств. Командовал полком И. Волынский, возможно, родственник известному астраханскому губернатору, бывшему послу в Персии и будущему члену Кабинета министров при императрице Анне Иоанновне А. Волынскому, женатому на племяннице Петра Великого. Радищевы, Скрыплевы, Гагины и Овцыны также относились к известным русским дворянским семьям. Из истории русского дворянства известны деятели из Токаревых, Хрипуновых, Зубовых и Новиковых, однако, фамилии эти настолько широко распространены в России, что невозможно точно сказать, были ли офицеры Вятского пехотного полка с этими фамилиями представителями известных дворянских семейств. Таким образом, от пяти до девяти из двадцати четырёх русских офицеров полка относились к известным дворянским родам (21–38 %).  

Конкретно об одном из Гагиных, Иване Давыдовиче, известно, что он был стольником Петра Великого. Возможно, именно сыном этого стольника и был капитан В. Гагин. Таким образом, царь Пётр вполне мог лично знать отца капитана.  

Подписи офицеров полка под свидетельством о душевной болезни В. Гагина говорят о том, что не все из них были грамотны. Из наличных тридцати офицеров грамотными были в 1720 г. в Вятском пехотном полку двадцать семь человек (90 %). Если среди штаб-офицеров (майоры и полковник) и капитанов (командиров рот) полка неграмотных не было, то среди прапорщиков, подпоручиков и поручиков было по одному неграмотному каждого чина и грамотность среди этих чинов составила 86 %. Скорее всего, тут проявляется политика достижения полной грамотности среди офицеров, проводившаяся в то время царём. В частности, очевидно, ни один офицер не мог достигнуть командования ротой, стать капитаном, не умея хотя бы написать своего имени.  

Ещё интереснее личности этих неграмотных офицеров. Из трёх неграмотных офицеров полка двое имеют фамилию «Гагин», то есть являются братьями психически больного капитана В. Гагина. Таким образом, на примере этого случая можно сделать вывод о прямой связи психических заболеваний в русской армии при Петре с неграмотностью и с высокой религиозностью. Уровень грамотности штаб- и обер-офицеров в Вятском пехотном полку в 1719 г. примерно соответствует среднему уровню грамотности русских офицеров того времени.  

Двое из пяти-девяти офицеров из дворянских семей полка (оба – Гагины! ) оказались неграмотными (22–40 %), это значительно выше, чем общая доля неграмотных офицеров среди офицеров полка (17 %). Однако, столь высокая неграмотность дворян полка – целиком на совести семейства Гагиных, которые, таким образом, не только мешали службе своим ненужным религиозным рвением, но своей неграмотностью «портили» показатели просвещённости полка. В этом случае ещё раз подтверждается обратная зависимость грамотности от религиозности, а это показывает объективный характер необходимости ограничения влияния религии при проведении просвещенческой политики Петра Великого.  

Ещё со времён пребывания в Мекленбурге на службе герцога двух русских пехотных полков их гренадёрские роты были изъяты из полков и составили отдельную гренадёрскую команду. После возвращения полка на постоянные квартиры в Рижскую губернию в 1719 г., гренадёры полка по-прежнему не находились под командой командира полка. Именно поэтому в начале 1720 г., когда состоялось решение офицерского собрания Вятского пехотного полка об отправке В. Гагина на богомолье в монастырь, в этом собрании гренадёрская рота полка не участвовала, а участвовали только семь мушкетёрских рот.  

Переход от традиционного средневекового общества и государства к обществу и государству Нового времени в России, как и в других странах Европы, сопровождался подавлением влияния церкви и религии вообще, секуляризацией и, в конечном счёте, атеизацией государства и общества. Между тем, церковь была в средние века важной частью феодальной системы, частью сословного дворянского, а ещё ранее и феодального раздробленного общества. Иными словами претензии феодального класса на наследственную власть, на наследственное влияние в обществе, воплощавшиеся в эпоху феодальной раздробленности в существовании фактически независимых княжеств, сопровождались претензиями церкви на самостоятельность, власть и влияние. В этом свете дело дворянина В. Гагина, подчёркивавшего, вопреки явным и скрытым установкам царя Петра, свою православность, смыкались с традиционными претензиями феодального класса вообще на относительную, а в период феодальной раздробленности и полную независимость от формального русского монарха.  

Пётр Великий не мог и не хотел окончательно покончить с самостоятельностью и своеволием своей знати, однако и терпеть попытки усиления её самостоятельности, хотя бы и в сфере религии, тоже не собирался. Дело капитана Вятского пехотного полка Василия Гагина хорошо это показывает.