Бунин осенью девятнадцатого

В дверь стали сильно стучать. Иван сердито заворочался в постели. Кого это чёрт принёс в такую осеннюю одесскую ночь… Вера встала, пошла открывать, иначе стучавшие, казалось, просто выломают дверь. Грубые мужские голоса стали говорить что-то угрожающее. Вера влетела в комнату – к тебе, Жан, из контрразведки. Вслед за ней ввалились военные – какой-то наглый офицерик с нашивкой Добровольческой армии и два солдата со штыками. Объявили, что он, Бунин, вызывается в отдел контрразведки штаба командующего. Всё выглядело более чем угрожающе. У красных – чека, у белых – контрразведка, и везде одно и тоже – головорезы, палачи. И это – свои! И это – противобольшевистские здоровые силы, «белое дело», «святая Русь»!  

Когда его, полуодетого, известного писателя Бунина, вели по тёмным одесским улицам памятной осени девятнадцатого года, злоба душила его. Какая разница, какая сильная разница между своими и красной сволочью! Красные – быдло, хамы, дикари, варвары, но его, самого Бунина, не тронули пальцем, даже предлагали работать на них. Как он ждал, как он ждал наших, Деникина, казалось, возродится жизнь, культура, литература, а вышло…Вышло – Одесса, забитая пьяным офицерьём, не желающим ничего знать, кроме девок, кокаина и самогона. Офицерьём, лучшие из которого прямо в глаза говорят, что чем такой бардак, как у них, белых, так уж лучше Ленин и чека. Красные – скоты, но у них есть свой, пусть скотский, но порядок! И вот – ведут. Может быть, – на смерть.  

Ввели в бывшую гостиницу, на входе пьяный часовой долго пытался спьяну прочитать их пропуск, но, кажется, так ничего и не понял. Порядки! Хуже красных! Бунина ввели в обширную залу. За столом сидел в мундире некто, как и положено в охранке, чеках, контрразведках – безликий, равнодушно-злобный палач. Такой спокойно произнесёт «в расход» и невинного, но подозрительного, шлёпнут в перерыве между двумя его дешёвыми сигаретами. Иван был слишком зол, чтобы чего-нибудь бояться в данный момент. Только тошнотворная брезгливость нападала на него, когда он думал, что может быть пущен в расход не врагами его красными, а вроде бы друзьями белыми. Всё кончено – всеобщее скотство, скотство красных и белых, скотство «зелёных» и интервентов.  

Его посадили на стул напротив этого равнодушно-злодейского палача в погонах. Сзади встали оба солдата, поодаль около окна устроился его приведший наглец. Контрразведчик спросил имя. Иван назвался. Да, я дворянин. Я – белый. Я против варваров-большевиков, которые заразили народ всякими вредными химерами, вроде коммунизма. Почему свои, белые, его зачем-то задержали. За что? За что, почти захохотал этот палач в погонах! Да известно ли вам, известному писателю, что у нас на вас есть целое досье?! Что в прошлом году вы в своём доме прятали большевика? Ну да, не вы, ваша служанка Маруся, точно. И какая разница? Вы это знали! И знаете, что за такие вольности мы ставим к стенке. Всех, кто попадётся и ставим. Вы это понимаете?!  

Ивана как парализовало. Он хотел что-то сказать, как всегда что-то презрительно красноречивое, но не мог – ужас, страх смерти вдруг пронзил его тело, мозг, душу. Если бы он не сидел, то повалился бы на пол. Две крепкие солдатские руки сильно прижали его плечи, потому что падать от страха, оказывается, он уже начал. Контрразведчик вдруг злобно схватил стакан, наполовину наполненный самогоном, который стоял перед ним, и презрительным движением, но сильно запустил им прямо в лоб Бунина. Грохнули хохотом оба солдата и оба офицера. Ай да, гусь красный, в штаны обделался, мало вы вас вешаем, гнильё большевистское! Самогон стекал по голове писателя, кажется, лоб оказался рассечёным, выступила кровь.  

Ох, с каким же удовольствием я бы лично повесил тебя, красная гадина, на фонаре, закричал контрразведчик! Иван понял, что этот палач не столько пьян, он просто под кокаином. Грязно ругаясь, этот бледный наркоман в мундире стал бить писателя по лицу. Потом спокойно вернулся за стол. Благодари своего красного бога, что ты известный писака, чего-то там в журналах печатаешь – нельзя тебя в расход, публика испугается. Хотя это такие, как ты, всё нагадили! Своими писаньями. Против царя, против порядка, против государства! За какой-то там народ! Какой народ?! За большевиков! Вдруг контрразведчик обмяк. Да и смысла нет тебя, гниль, вешать – всё равно через пару месяцев вся Россия будет большевистской. Всё кончено…  

От этих странных речей Иван вдруг пришёл в себя. Его конвоиры отошли вглубь комнаты. Все замолчали. Всё кончено, снова заорал наркоман-контрразведчик. Ты понимаешь это, писака?! Кончилась Россия! Нет больше ничего. Бунин увидел, как в страшном сне, – офицер неуловимо быстрым движением выхватил откуда-то, как фокусник на сцене, наган и… Тут, тоже чрезвычайно быстро, все трое военных, стоявших поодаль, навалились на наркомана. Грохнул выстрел. Громко разбилось стекло – контрразведчик промахнулся мимо не то собственного виска, не то мимо Бунина. Наглец, приведший Ивана, громко прошипел писателю – пшёл вон! Вон, подхватил, заорав, палач. Бунин бросился домой, его била крупная дрожь…