Между морем и берегом А (Илья Кукушка)

(седьмое февраля 24)  

1  

Иду по свежему, совсем ещё недоразвитому жилому району. Всё относительно: частная малоэтажная, многоквартирная застройка от двух до шести этажей перемешивается с домами прежнего садового товарищества, бывшего села. Уровень запустения и недовершёности тоже колеблется: местами вполне презентабельные и обустроенные ЖК – хотя это и сложно так назвать, поскольку привычных высотных ульев в этом районе нет – местами частные дома самых разных категорий. С другой стороны, я иду дорогой из бетонных монолитных плит, покорёженные заборы из профлиста развиваются на ветру, издавая характерный скрип – откуда взяться престижу в таком месте? А он тем не менее нарастает. Ощущаю себя слизняком или голым мускулом, ползущим между штырей и лезвий.  

Моя работа – дело для настоящего шутника. Я как рикша без рикши, таксист без пассажира – курьер на одних сапогах. Весной я должен пересесть на велосипед, или практически обязан (самим собой, кошельком себя, суставами у мускулами себя). День не удастся, если я не пройду хотя бы 30 км по холмам, горам, серпантинам, уходящим вверх и простирающимся долинами-оврагами жилыми массивами. За последние три месяца я стал крепче, чем дерево в любом дворе, стол под любой скатертью.  

Еду в лифте с заказом на четвёртый этаж, торжественная музыка чуть усыпляет; дисплей, как в начале фильма-примитива, отсчитывает этажи. Киноязык – моя личная мера всех вещей. На нужном этаже отдал заказ и обратил внимание: пожарный щит, на нём маркером написано «fuck the system» – старина-вандализм, вот уж где не ожидал его встретить, особенно с таким посылом. Я решил заниматься писательством вопреки занятости, сказал себе: «если это не мой образ жизни, то получается, что мне просто насрать, это и баловством не назовёшь». В конце концов, мой жизненный процесс не состоит целиком из выходных, когда я могу, надев махровые тапочки, настукивать вирши на клавиатуре, выверяя каждую закорючку-гусеницу.  

Первый заказ уже был достаточно обезоруживающим. Утро (а мне удобнее работать именно в первой половине дня) порой преподносит странные обстоятельства. Подъём на одну гору, спуск с неё в овраг и подъём сразу на следующую. Только тогда, взяв заказ, я пошёл вдоль хребта к адресату. Сразу после такого забега необходим перерыв, а его я уже назначил.  

Взял себе холодный латте – да, это довольно накладно, но сегодня я так мало спал – к нему батончик милки-вэй, маленькая радость в будничное утро. Я нахожусь в районе, который называется Лысая гора, здесь нет ни единой лавочки, чтобы присесть. В каком-то дворике я обнаружил пластиковый стул, но не решился на нём обосноваться. Приходится идти в гору (третью гору), мимо протянувшихся ступенчато газовых труб, мимо (конечно же) коричневых заборов из профлиста, кремовых (как мой латте) новостроек. Пауза началась, у меня 20 минут. Иду мимо стихийно выросшего арт-пространства, во дворе нового многоквартирника. Здесь голова пластмассовой альпаки насажена на колышек, голубая пони, садовый гном в форме дворецкого, с большими усами и без рук. Тут же какие-то обрывки детских комнат насажены прямо на забор – нет, это не моя фантазия – они навешаны ковриками, обоями, стендами детской тематики. Ростовая линейка с белым мишкой, тигры и кролики на шахматном фоне. И снова профнастил, не знаю сколько машин успело протаранить этот угол, похожий на фольгу, лишённую конфеты.  

Когда пишешь таким образом, наговаривая на диктофон, повествование получается фрагментарным и битым (рифма: «битум»), как диско-шар, причём самопальный. Продолжаю метафору. В нём маленькие осколки отражений, отрывки непосредственно переживаемых вещей (я отпил латте) и в этом плане я нахожу метод честным.  

2  

Я немного прошёлся. Пора присесть, пауза длится не долго (вспомнил строчки из эмо-песни: «пуля летит долго»). Это автобусная остановка, тут я наблюдаю за собакой, которая рыщет в траве и уже чем-то хрустит. Говорят, от какао – точно так же, как и от кофеина – может начаться зависимость. О невинных вещах помышляю, словом. Какао, содержащийся в напитках, плитках и конфетах, поднимает настроение, легко тонизирует. Я стал ощущать это только на контрасте с полной и довольно продолжительной трезвостью. Невинная вещь, но и я в своём стремлении радикален вполне себе невинно, будто в семнадцать лет, наслушавшись Ночных грузчиков, смакуя гедонизм и нигилизм. Сейчас точно так же я радикально трезв, всерьёз рассуждаю о батончиках и латте, будто ни разу не бывал на высоких плато и в низких стойках.  

Контейнеры для разделения мусора: пластик (жёлтый), стекло (красный), бумага (синий). Не знаю, куда девать алюминиевую банку. Вот так архитекторы прекрасного будущего мешают мне становиться лучше. Я иду с баночкой дальше. На мне чёрная шапка, с выбивающимися прядями сам себе напоминаю Че Гевару, когда смотрю на свою тень. Какое-то время сидел в тишине, заполняя паузу монотонной пустотой. Безмыслие – нитевидный пульс в голове. Иногда необходимо ослабить хватку во внутреннем монологе, вообще убрать его, по-хорошему. Я заметил, что по утрам я более воодушевлён, но почти всегда эти порывы я гашу в домашних делах или работе, приходя к вечернему писательству разбитым и опустошённым. Ещё один повод похвалить диктофон как явление.  

Как говорил некто Овсянкин: «По своим годам безжалостно еду на Хиллисах». Бреду в свободном направлении, заказы уже могут, но не приходят. Вообще зря я выпил кофе. Наверное, зря. Каждый раз меня накрывает беспричинным энтузиазмом, всё становится на пару тонов красочнее и проще. Ловлю зависимые формы поведения по горячим следам. Ритуал – это тоже своего рода система. Вспоминаю, как часто в последнее время выпивал какао и кофе – никаких закономерностей, кроме повторяющейся ловли себя непонятно на чём. Интересно, могу ли я генерировать счастье самостоятельно, занимаясь когнитивным украшательством или просто вовремя пропивая нужные витамины? Давай лучше подумаем об этом.  

Тем временем бреду мимо детского сада, совсем не из тех, в каком был сам, но отдельные его черты умилительно знакомы. Всё те же советские плиточки с рисунком из полос и полукругов. Всё здание раскрашено в странные цвета, скорее всего выцветшие. Здесь и коралловый, и мятный, и пастельно-голубой цвета, а вообще основной кремовый. Кремовый цвет в этом городе является подавляющим в застройке и при реставрации. Обратил внимание на советскую остановку, чей кованный элемент в оформлении похож на символ из индуизма. Небо понемногу избавляется от размазанной рвани облаков; это похоже на следы после кефира в стакане. Я иду по одному из самых фешенебельных районов для проживания, и всё же натыкаюсь на выбитый пиксель в этой картине благополучия: сваленные ворота из серебряного профлиста, за ними недостроенный скелет монолитного дома, всё вокруг в послестрое и мешках. На фоне, вдалеке, видно район отелей, напоминающий даунтауны западных мегаполисов. Раньше всё это и впрямь было иностранным, теперь национализировано, перекуплено, неизвестно как ещё присвоено и переиначено под отечественные нужды, только старые вывески сохранены в дань престижу. То, что я вижу сразу оба плана, являет поистине азиатский колорит, совсем не педантично-европейский, а идущий слоями, саморазрастающийся Вавилон.  

Чем хуже погода, тем больше работы, а погода сегодня отличная. Ветер задул пару слов, он же так по-особенному размазал сегодняшние облака. Пришёл заказ от аптеки. Иду мимо супермаркета, где мужчина, похожий на отставного рейвера, в старомодных кислотных очках и расписанной под граффити одежде, что-то вещал двоим собеседникам. Он явно что-то принял, его жестикуляция напоминает надувную куклу, танцующую туловищем. Именно так, не отрывая ног, он вращал корпус, иллюстрируя пересказ, размахивал сигаретой и делал затяжку после каждой отрывистой фразы. Нахлобученный персонаж, тень здешней праздной жизни.  

Стройного повествования не получится из этих путевых заплаток. Разрозненные образы и мотивы этого дня, диктуемые органикой. Ура, органика! Я поплыву дальше. На люке эффектно разлита кислотно-розовая краска. Сразу вспомнил стихотворение Дины Гатиной:  

«это не банка кетчупа разбилась,  

это убили кого-то с Марса»  

3  

Ко мне подошла полусумасшедшая старушка в лыжном костюме, спрашивала где поблизости можно сделать ксерокопию. Размахивая газетой, она пересказывала статью, которую недавно прочла: N бизнес-моделей, завязанных на сотрудничестве с Китаем – настоящее откровение, скрижаль нашего времени, тиражируемая десятками (а может и сотнями) тысяч. По киоскам, по киоскам, по маленьким ларёчкам. По её воодушевлённому, благосклонному виду я понял: в её руках рецепт богатства, по крайней мере мне она пожелала того же; даже предложила собственную копию, если я проведу её до самой двери копи-центра. Раньше я там работал, работал хорошо – ушёл плохо. Смотрите, дескать, старушка, через дорогу вывеска, а мне пора по срочным делам, обязательно узнаю, куплю такую же газету, до свидания, и вам процветания. Она улыбнулась вставной челюстью, из-под вязанной шапочки трёх ярчайших цветов (малиновый, салатовый, бирюзовый), седые волосы болтались, как прилепленные, будто сдерживаемые одним натяжением головного убора.  

Иду из аптеки в отель Метрополь. Сюжет фильма в жанре «новая искренность», где курьер подносит тампоны буржуазным дамам. Я в берцах, чёрной мохровой кофте (сейчас говорят «свитшот») с нагрудным карманом из искусственной кожи, песчаных штанах с резинкой на голенищах. Мой поток сознания смешивается с потоком встречных информаций – словом, иду и готовлю коктейль из воздуха. Кто этот парень со смартфоном, кому наговаривает такие длинные голосовые открытки? Старомодно сказал, так и запишем.  

В аптеке я поднял настроение женщине, виновато отмахнувшейся от моего раннего прихода: «у меня очередь, придётся подождать». Я ответил, что никуда не тороплюсь, прибавив: «не можете же вы разделиться, это работа явно не рассчитана на одного». Вот и улыбка облегчения – не вредный курьер, это что ещё такое? Может, хорошая погода так действует? Я рассказал о вымышленной знакомой на полуторной ставке: крутится одна за двоих, и присесть не получается. «Все мы такие» – ответила она, и я сделал вид, что сам такой.  

Наблюдение за такими вещами, за самим собой, освободило меня от жизни мимоходом, увязшей в ностальгии по кому-то и чему-то. Так не должно быть, когда тебе двадцать шесть лет, это я постоянно себе говорю. Моё время свихнулось, и я стал съезжать с орбиты вместе с ним. Теперь с этим покончено. Смотрю прямо перед собой, буквально смотрю и иду, наступая прямо. Это ведёт к чему-то, шаг всегда куда-то ведёт. Кажется, я говорю как Василий Аксёнов.  

4  

Чтобы было понятнее, куда я пришёл: в этом отеле плитку положили даже в лифте. ЖК-дисплей с нумерацией этажей, цифры тёмно-синего цвета в жёлтой обводке сменяются на фоне панорамы Нью-Йорка, место для раздумий о больших делах, визах, сверхпотреблении. Выхожу в коридор, похожий на внутренности музея: у стен консоли с вазами (да, консоли в том самом забытом значении), картины на тёмно-коричневых обоях, сплошной китч: дети в платьях, корабли и пейзажи в стиле гудзонской школы. У меня забирает заказ девушка, лет на пять старше, с мокрыми волосами, в красной ночнушке, явно занятая приготовлением к потусторонним встречам, разговорам с заблокированным для меня содержанием. Она любезна и счастлива, тут нечему удивляться. Я вдруг подумал, что вся эта пошлость интерьеров, ушлый гранит и мрамор снаружи здания, зона отдыха на открытом воздухе с плетённой мебелью, чёрствый лысый охранник с планшетом и ручкой, горничные из средней азии – будто бы всё это существует ради неё одной, ради той самой небрежной улыбки и глаз, закатанных куда-то в вечерние планы. Много бы кто хотел быть на её месте. «Ай ду» – подтверждаю себе по-английски. Сдал заказ, ушёл с территории. Ворота за мной закрылись и первое, на что я обратил внимание, когда очутился снаружи, это знак анархии, грубо замалёванный кремовой краской, прямо на заборе соседней новостройки. Вездесущий кремовый цвет, он говорит: «Но пасаран, вольнодумцы! ».  

Неподалёку от отеля, на склоне, старая вилла, дом культуры или дача парткома (возможно, всё сразу, но в разное время). Сквоттеры захватили это здание, исписав граффити, выбив доски из заколоченных окон, оставив после себя бельевые верёвки, протянутые в просторных залах со слезшими обоями. Старые арочные окошки с деревянными рамами, перед входом флигель, выкрашенный в некрасивый зелёный цвет. Остальные части дома песчаного цвета, несколько уровней крыш, круглое окошко чердака в красной раме. Среди жилых комплексов, аппарт-отелей с бассейнами, сетевых аптек и супермаркетов, это здание смотрится особняком, как старик в плоской шляпке и с чемоданом на перроне, окружённый подростками, не замечающими его, сутулясь над экранчиками. Напротив точно такое же ископаемое, тут уже явно дом культуры, из осыпавшегося камня, напоминающего коралл. Замок, точно с морского дна, с пористыми колоннами, обтянутыми зелёной строительной сеткой, развивающейся на ветру; через неё пробивается солнце. Помпезный ампир. Солнце вышло, вся аллейка тонет в полуденных сетях (так говорила Майя Дерен).  

Жизнь, превращённая в повествование, населена знаками и отсылками. Возле стройки пирамидка из кирпичей напомнила мне картину «Апофеоз войны», её, наверное, видел любой человек в этой стране. Мой город – сплошная стройплощадка, апофеоз стройки как раз. Десятки тысяч рабочих мест: кто строит дома, кто продаёт, кто обслуживает гостей и покупателей, кто сидит в холле, пропускает автомобили на паркинг. Жилплощади, участки, коммерческие площади и офисы в аренду. И всё либо пустое, либо полупустое. Оно и понятно: какая фабрика, производя коробки, задумывается о наполнении? Так много комнат, остеклённых частей павильонов, наполненных одним спёртым запахом кислого клея. Целые гостиницы пустуют, пока права на них кочуют по рукам, а тюрьмы и тёплые страны с мягким налоговым законодательством полнятся авторами пейзажа. Всё шепчет: «Успей и ты прокатиться». А я на ногах, с жёлтой сумкой иду куда скажет карта. Болтаюсь, как неуместная пробка, провалившаяся в Шардоне, Пино-Нуар, Каберне, Совиньон и тьфу на это всё, чёрт.  

В детстве я смеялся, когда читал слово КАМАЗ наоборот и получалось ЗАМАК – смешно потому, что неправильно. Сейчас я понимаю, что ЗАМАК, скорее всего, является работодателем для этого КАМАЗА, а заодно и пунктом назначения, набитым в виде клейма в знак принадлежности, как в анекдоте про новых русских. И вовсе это не неправильно, так пишет начальник, а значит в данном контексте правильно всё, что им писано. Так заведено. Как говорил мистер Б: «Я понимаю тех, кто идёт по головам – они смешно пружинят». Сейчас уже ясно и вполне отчётливо: либо закончились головы, либо ноги над ними всё те же, меняется только настил.  

5  

Между заказами поговорил со знакомым, который раньше продавал овощи в подземном переходе. С двенадцати лет он этим занимался и только теперь стоял с цветами. Мне стало интересно, я спросил его и узнал, что теперь из-за близлежащей границы нельзя возить цитрусы, вообще никакие фрукты и овощи. Караваны авто теперь идут контрабандой через горы, как в те призрачные времена, в существование которых теперь мне не верится. Приятно поговорить с местным человеком, порассуждать о превосходстве абхазских лимонов и мандаринов над бразильскими и не найти в этой теме никаких расхождений.  

Поскольку пробилось солнце и заказов становится меньше – люди выходят на улицу за отдушиной после двух недель непрерывных осадков – работа превращается в прогулку, хотя я едва ощущаю эту разницу в любые дни. Прогулки по полуденным сетям.  

Как-то раз мне пришла в голову мысль о том, что тень – это антипроекция. По сути это провал в большой проекции солнца, прерывающей поток света за полтора метра до цели. Я сам становлюсь такой целью. Серый, полупрозрачный человек пытается отвязаться от моих ног, двигается вместе со мной, плывя по квадратной плитке, асфальту, считая полосы на переходах. «Тонкая, длинная, чёрная тварь» – напеваю слова исписавшегося гения. Любой человек занимается пространственным хулиганством, световандализмом, как минимум разносит пыль и пинает ростки, пробивающиеся из-под покрытого черепа улицы. Думаю, люди живут на земле ровно для того, чтобы мешать ей быть хорошим местом, а заодно и просто мешать друг другу.  

Перерыв заводит меня в городской сортир. Лампочка, вырванная с корнем, как обезглавленный подсолнух. И я словно в карцере, даже локти расставить не могу – сплошная практичность пространства мешает. Дёргаю за шнурок, что свисает бусами сверху, на этот раз без гудка. Вода сходит в толчок с чудовищным всасывающим звуком. Выхожу и оказываюсь в ступенчатом парке, ведущем с холма к морю. Будто и вовсе безработный, я бреду по аллейке в ожидании заказа, мимо санатория, предназначенного для так называемых бюджетников.  

Раньше здешние люди, многим рискуя, ловили радиостанции других стран – просто чтобы узнать, что происходит за оцеплением их территорий. Я решил послушать весточки моего дяди-эмигранта. Вычитаю одиннадцать часов – получается время, в котором он сейчас пребывает. Здравствуй, здравствуй, старина Вчера. Иной быт в подробностях, потусторонние ветра шуршат в моём ухе, прислонённом к телефону. А я нагнулся, уставился на мох, поросший в промежутках плиток. В детстве этот микромир увлекал меня. Я представлял, как по этим колеям, подобным каньонам, проходят цепи повозок, как в провалах и полостях ночуют скитальцы-насекомые. Оазисы в стыках, ущелья ведут к озёрам с огромными плавучими островами листьев.  

Я встаю и иду параллельно морю – туда, где будет больше заказов, да чтобы ноги размять после двадцати минут высиживания пустоты. Попадаю в облако голодных птиц. Из ресторана к ним вышла женщина в белой форме, с лотком крошек и подсохших клочьев хлеба. Прохожу мимо советской гостиницы на реставрации: выбитые окна, ограждение из баннерной плёнки с фотографиями – дескать, так было, эдак стало и то ли ещё будет. Через провалы в рамах видно, как внутри развивается на ветру красная оградительная лента. Позади этого дырявого ископаемого несколько кранов участвуют возведении приемника, крутясь вокруг своей оси, как органы управления в старой компьютерной игре «Пинбол». Рядом здоровенный утюг, в прошлом отель всемирной сети, теперь подписанный как Карат.  

Вот и Сити-Парк-Отель – в уме я машинально перевожу эту триаду слов на самый буквальный манер, это вызывает улыбку. Отель похож на диско-шар, сваленный на землю.  

Тут же здание Пушкинской Библиотеки, блестящий двухэтажный памятник стилю модерн, похоже на замок из советского фантастического романа. Окно над центральным входом в форме яйца, балкончик со сплюснутой аркой – ниша для женщины в пышном цветочном платье, той самой королевы с шахматной доски, либо червонной королевы из «Алисы в стране…». Постройка 1912 года, совсем не пушкинского покроя. Будь я любителем вульгарных метафор, сказал бы «серебро под позолотой». Внутри чисто пляжный, жанровый набор книжек – почти без классики; меня об этом виновато предупредила заведующая, ещё при первом посещении.  

Передо мной высится пальма, вокруг неё выстроили декоративную башенку с бутафорскими окнами, её окружает клумба, взятая в кольцо дощатой лавочкой. Я подхожу к газону, на котором лет десять назад, будучи шестнадцатилетним, играл на гитаре с компанией неформалов, ещё пил пиво, портил чужие песни, выкуривал первый Мальборо. Недосягаемо беззаботное время, проведённое у памятника пушке, направленной в море – её я тогда и не замечал.  

Выхожу на смотровую площадку – неужели я на работе, где мои заказы? – смотрю на людей вдалеке, они занимаются винд-сёрфингом. Хочется выйти к набережной, где ветер задует каждое лишнее слово, и я не захочу ничего говорить. Куцые зимние пальмы с засохшими ветками. В море шторм около четырёх баллов, а люди стоят к нему навстречу, как задуваемые язычки огня на свечках. Вода аквамаринового цвета, в который подмешали ложечку кофе с молоком. Межсезонье – время, проживаемое здесь с задержанным дыханием. А туристический поток – вечно сопящий краник, не смолкает, только убавляет и прибавляет напор.  

6  

Прохожу мимо памятника человеку, упавшему на банановой кожуре, либо же борющемуся с дельфином. Море и сосны, знакомый обрыв. Несколько ярусов подпорных стен, это место так и называют местные – «яруса». Здесь мы играли в «бутылочку», вплетали цветы в волосы и прокалывали уши прямо на открытом воздухе. Теперь тут ресторан с вульгарным рыбным названием, что как бы намекает: «здесь можно пить пивасик прямо в плавках». Никаких неформалов, а сосны те же. Я не то что бы против, просто чувствую разницу в энергии, коей заряжены частицы в твёрдых телах и воздухе. Сейчас понимаю, что мы были скорее обломками глобальной оргии, нежели её прямыми очевидцами. Всё, что я вижу вокруг себя сейчас – щепка, догорающая в тёмной келье; если приглядеться, выяснишь, что это просто окурок, а на фоне не размеренная читка писания, а вздохи онаниста.  

Молодые в данный момент… Смешно причислять себя к этой когорте криптокошельков, виртуальных секс-услуг, грязной химки, въевшейся во вдавленные цифры на банковских картах с уникальным дизайном. А я и в беззубом помёте получился маргиналом. Вот моё объявление: «Затворник ищет Шестипалого. Номер телефона: восемь, девятьсот, три тысячи больных на голову, двести курьеров с жёлтыми сумками и ещё одно заблудшее племя».  

7  

(провал во времени)  

Пришёл с заказом в архаичное место, где выстроились в ряд несколько п-образных сталинских домов. Местами они хорошо отреставрированы, местами осыпавшийся фасад, голый кирпич, нацарапанные гвоздями надписи, маркерные сутры, бледные полосы старых граффити. Мне пришёл заказ. Выхожу из хрущёвки через деревянные двери, густо намазанные зелёной эмалью. Избитые стены сталинки передо мной изрядно покрошились. Спускаюсь между двух гаражей, где всё исписано маркером: никнеймы, послания, обзывалки, псевдо-компромат, имена и классы с буквами. Иду ступенями вниз, на следующий заказ. Мне попадаются потрёпанные, законсервированные строения, поросшие виноградной лозой и лавровым листом. На придомовых территориях садики, которыми в благоприятное время занимаются пенсионеры. Горшки, садовые статуэтки, зачем-то посаженные мягкие игрушки, «весёленько» измалёванные бордюры. Здесь полно старых домов, атмосфера как во времена застоя, но с ещё большим запустением. Кирпичные дымоходы, номера домов в больших белых квадратах, написанные вытянутым шрифтом. Кое-где сохранились деревянные рамы с форточками. Даже эти ветшающие дома-памятники обнесены профлистом синего, коричневого, зелёного и жёлтого цветов. Читаю на одном из таких: некто Ярик предпочитает мужчин, к тому же у него что-то порвано. Рядом теги: Tsum2, ЗАЧЕМ, ОЧНИСЬ, АМФА, а ещё реклама сайта с запрещёнными веществами, нанесённая через трафарет. Я иду в кафе с названием Karma, оно рассчитано на креативный класс, предпринимателей, людей свободных профессий. В полутёмном зале множество растений освещены светящимися стержнями, неоновым лого над барной линией с витриной, полной выпечки. На первый взгляд это очередная кофейня для хипстеров, но со своей кухней, высокими ценами на изыски, по типу тостов с авокадо и кальмаром, хотя это я только что придумал. Они продают локальные журналы – именно эти тяжёлые, лоснящиеся томики объединяют подобные места в некое сообщество; они же путеводитель по оным. Именно к такому месту я иду мимо монструозных ЖК, разбитых на 3, 5, 9 корпусов, литер, блоков.  

На глаза попалась парикмахерская с названием Urban, это странно само по себе. Стрижки, маникюр, уход за бровями, услуги визажиста, а всё же Урбан. Кругом надписи: «Машины не ставить» – намалёванны красками, размокшие в запотевших файликах, облупившиеся на металлических табличках. Я иду по филиалу деревни, расположенному в самом центре города. Среди лысых февральских деревьев до сих пор сохранившиеся бараки с деревянными стенами, крышами из старого шифера, дымоходы и антенны в дорожном напылении. Таблички советских времён, треугольные крыши и чердаки. Много где всё сколочено из досок, кругом клочки пакетов, битые кирпичи и плиточки. Угроза сноса не способствует развитию. Считаю важным зафиксировать этот закуток, как отмирающее звено города, ещё не расплющенное стеклобетонными исполинами, которые то ли падают на них с неба, то ли пробивают из-под земли, унося вместе с послестроем детские шапочки на бельевых верёвках, сохнущие коврики автомобилей и простыни. На довольно трухлявой, исписанной площадке бабуля раскачивает ребёнка на качелях. Здесь жилой район встречается с шоссе, огороженным голубыми стеклянными панелями, а сверху такой же дублёр этого шоссе, стоящий на массивном хребте из бетона. Этот автобан пересекает весь город, повторяя главный проспект. Надписи на заборе: DESOR, БАФЕР, ТЕМНО, ДОШИК. Кто-то сушит постельное бельё с лилиями и какими-то фиолетовыми цветами. Фиолетово-жёлтая детская площадка с рожицей, нарисованной внутри цветка в оформлении. Попадаются призраки, разных возрастов и статусов прохожие: два напружиненных кавказца делового вида, женщина в шляпке на манер 20-ых годов выгуливает шиба-ину, сутулая девочка-подросток смотрит себе под ноги, дорожный рабочий в ярко-морковной форме. Прозвучал гудок паровоза – параллельно шоссе ещё и железная дорога. Я словно бы ухватился за три идущих рядом жилы города. Пятиэтажные дома здесь соседствуют с выстоявшей парочкой частных домов, обшитых дешёвым пластиком. Во дворе одного из них всё поросло травой, висит боксёрская груша, дом ловит телеканалы при помощи красной тарелки, в окне мелькнула секунда футбольного матча. Вот и кафе, к которому я шёл. Оно расположено у тройного перекрёстка, возле загруженного транспортного узла: два уровня автомобильных дорог, железнодорожные пути. Два лазутчика в кислотно-жёлтых жилетах курят, смотря с путей на суету распутья, отвечают по рации. Наслоение моторных звуков, обрывки разговоров, акценты, фургоны с номерами телефонов. Напротив улей из маленьких бизнесов – девушка моет стеклянную дверь в кафе, рядом седой мужчина – нога на ногу – курит, одновременно разговаривая по телефону и отпивая кофе. Маниакальное пространство, миллиарды действий в одну секунду. Процессы, как вываленные из кузова в карьер баскетбольные мячи, сменяют друг друга, сталкиваются между собой, гаснут.  

«Заказ готов, можно забирать». Кто-то заказал себе в офис овсяное печенье и сэндвич с креветками. Забираю пакет, на нём написано «Сегодня ты покоришь мир! » – рядом сердечко и подпись «Карма». Это послание несколько беспокоит меня. Прячу бумажный пакет в термосумку. Он будет надорван хозяйкой цветочного магазина, стоящего напротив парка аттракционов, коралловыми ногтями, под ширпотребную песню. Вот оно, таинство мирового господства. День пережёван, уже и не помню, как он прошёл дальше. Да будет процесс, кувыркнутся очередные сутки. Я представляю серебристую кнопку у себя в голове, как на толчке. Часто смотрю на своё отражение в ней, когда нажимаю. Палец провалится в клавишу, и клубок бумаги с дерьмом уплывёт, как послание в бутылке, и я своих слов уже не вспомню.  

Этот бурлящий несвязный звук в конце – не настоящие ли мысли?