Друзья*

– Эй, Друг, ты где!? Здесь?!  

– Здесь, здесь. Куда ж мне деться.  

– Как дела?  

– Дела-то? Все по-прежнему. Как им еще быть? Дела у нас всегда одни и те же.  

– Небось, опять ночью ходил на Турецкий вал?  

– Ходил. Понимаешь, спать совсем не могу. Рана саднит так, что мочи нет. Луна взойдет и все, хоть караул кричи. Вот и хожу. А куда здесь еще ходить-то?  

– А я вот на море хожу. Сяду на бережку, красота. Холодно только.  

– Да уж холодно. Я тоже шинель зимнюю не успел получить. Маюсь теперь. На вал выйдешь, ветерком как протянет. Бр-р-р.  

– Ничего, друг, ничего. Сколько тут осталось до весны-то? Два-три месяца и потеплеет. Эх! Люблю я весну в степи. Трава, цветы зацветут, вдохнешь – аж дух перехватывает от ароматов. А какие тюльпаны, ирисы!? На моей Родине, в Твери, таких цветов сроду небывало. Хотя я уж и позабыл, как там в Твери-то.  

– Да-а-а. Столько лет прошло.  

– Слушай. А приедут нонче поле-то пахать? Ведь должны приехать. А? Как ты думаешь?  

– Приедут. Обязательно приедут. Тот год поле «гуляло», а в этом году надо пахать. Приедут, куда денутся.  

– Вот здорово! Послушаем, что в мире нового, на год воспоминаний хватит.  

– Да уж. Вот только разговор у них чудной, я половину не понимаю, о чем говорят.  

– Слушай, а что ты там мурлыкаешь постоянно?  

– Песню пою. С утра вспомнилась что-то. Мы ее всегда на марше пели...  

Верил он, что Русь Святая  

Истомилась под ярмом,  

– А когда в штыковую шли, всегда пели романс. Ох и запевала у нас был. Запросто мог в опере выступать…  

Словно свечка догорая,  

Угасает с каждым днем.  

– Слушай, а не надоело тебе на вал-то ходить? Столько лет ходишь на одно и то же место.  

– Дак нам ходить больше некуда. Сам знаешь…  

Шли дроздовцы твердым шагом,  

Враг под натиском бежал;  

– А что ты там делаешь?  

– Стою, на дорогу смотрю. Огоньки там перемигиваются. А больше всего я люблю, когда поезд идет. Огней целая гирлянда и самое главное гудит, когда вал проезжает. Чудно. Вот только быстро едет и всего один раз за ночь. Жалко нельзя поближе подойти, рассмотреть. Близко-то я только бронепоезда видел, да теплушки, а эти другие, все в огнях. Красиво…  

Под трехцветным русским флагом  

Славу полк себе стяжал!  

– А о чем ты там думаешь?  

– О разном. Иногда жалею себя. Думаю, как же меня угораздило словить эту шрапнель. Иногда вспоминаю дом, отца с матерью, сестру. Лиц вот только не помню. Фигуры, движения вроде помню, голоса… Хотя голоса, наверное, тоже забыл. Придумываю, что это их голоса. Разговариваю с ними. Рассказываю про то, как воевал, про тебя рассказываю. Как мы тут с тобой уже столько лет бок о бок.  

– А мне не с кем разговаривать. Отец – в Первую мировую погиб. Меня в кадетское училище сразу определили. Матушку потом тиф прибрал, вот я и остался один. Когда Врангель из Крыма вышел, я и еще два кадета рванули навстречу Добровольческой Армии, на юг. Дошел только я один. Год провоевал, теперь вот здесь с тобой.  

– Ох, черт! М-м-м-м.  

– Что, опять рана?  

– Да зацепил, будь оно не ладно… Фу-у-у, вроде отпустило. Вот завидую тебе – ты с таким ранением, и ведь не мучает оно тебя.  

– Так оно у меня одно, а у тебя целых четыре.  

– Смотри, мужик какой-то идет.  

– Опять мимо, наверное, пройдет?  

– Да нет, к нам!  

– Что ж ему нужно?!  

– Да тише ты. Помолчи. Сейчас узнаем, зачем пришел.  

– Хм, интересно… Узнал о нас в случайной беседе. Кто-то, мимоходом, в разговоре упомянул... Потом, вроде где-то прочитал... Вот и пришел!  

– Неужто о нас кто-то еще помнит?! Я уж думал, позабыты всеми давно. Уж сколько лет никто не приходит.  

– Пойду-ка на вал за ним поднимусь. Побудь здесь.  

…  

– Ну, что как сходили-то?  

– Он все пытается представить, как тут было в двадцатом. Думает мы дроздовцы. А ты ж вроде корниловец? Жалеет, что имен наших не знает.  

– Эх! Вот ведь! А мы и помочь ему ничем не можем! Да и по петлицам определить уже невозможно.  

– Что правда, то правда. Форма-то поизносилась, поистерлась, не поймешь, какого полка.  

– Что ж он так быстро уходит-то? Постой! Побудь еще! Все-таки ушел. Эх, люди, люди!  

– Они всегда уходят. Вон смотри, оставил что-то…  

– Да это хлеб! Господи! Я уж и запах-то его позабыл. М-м-м! Какой аромат! А в стаканах, неужели водка?!  

– Водка! Ай да мужик. Вот молодец!  

– Ну что? Давай, друг, выпьем за нас с тобой. Ведь это нам оставлено.  

– Давай, друг. За нашу дружбу.  

– Кхе-кхе! С непривычки-то аж горло перехватило.  

– Да-а-а, хороша. Ты хлебом, хлебом занюхай, отпустит.  

– Эх, жаль быстро ушел. Посидели бы, поговорили.  

– Это как же поговорили-то?  

– Ну, тогда бы помолчали.  

– Ничего не поделаешь. Живые всегда уходят к живым, а мы остаемся. Хорошо хоть вспоминают иногда.  

– Пойдем-ка, дружище, к морю, посмотрим на закат. После водки вроде немного потеплело. А?  

– Пойдем, ДРУГ, посмотрим. Надо же, про нас где-то написано. Чудно. Может целый рассказ?  

– Может и рассказ. Прикрой калитку в оградке, чтобы не хлопала на ветру …  

Белой акации гроздья душистые…  

*- Посвящается двум офицерам Белой Армии, погибшим и похороненным у Турецкого вала.