И никто меня не любит

У меня немного денег,  

И никто меня не любит.  

Александр Шаганов.  

– Почему не живём, как люди? – бухтел себе под нос Оглоблин, шустро ковыляя по подтаивавшему снежку. – Потому, что не умеем мы по-человечески жить, вот что!  

Хорошо, что выпал с утра снежок – хоть укрыл малость и гравийные провалы на тротуаре с колдобинами и – самое главное! – унылые, ужасные кучки мусора, согнанные семью ветрами и кочующие вдоль стен торговых павильонов и магазинов.  

Оно, конечно – спальный район. Но – европейского города! Как кичились три десятка лет назад по радио и с экранов телевизора: «Мы теперь оказались в центре объединённой Европы! ».  

– Да, не в центре мы Европы! – досадливо остепенял тогда молодой и полный еще сил Оглоблин, – На польско-литовской её окраине.  

Впрочем, теперь те, кто гордо именовал город "городом европейской культуры» молчали в тряпочку – по нынешним-то временам, да событиям…  

К слову, несостоявшийся горожанин отсюда уехал – уж несколько лет жил в другом городе, и даже области. «Это – не мой город. Нет – здесь много хороших, и добрых людей, и спасибо ему, что привечал три десятка лет, но … Это не мой город. Тесно мне здесь, и душно. Сырость и серость». А сам-то, неблагодарный, каждый год ведь здесь появлялся, хоть и поневоле – работа держала…  

Вот и сегодня – чапал в крохотное отделение банка, обменять на жизнь какую-то сотню: на карточки деньги уже закончились.  

В закутке банковском, ясное дело, была очередь небольшенькая – перед выходными-то. Но, буквально – пять человек. И Оглоблин, заранее себя на то настроив, лишь гаркнул в приветствие солидно и зычно: «Ктуй крайний?.. За вами буду! ». Так и сказав – «ктуй», но тактично избежав «последний».  

Быстренько очередь двигалась – не смотри, что подходили через одного посетители с платёжками от банковского оператора. Впрочем, и тут один из этих «леваков» – очкарик лет пятидесяти в потоптанных кроссовках летних, поторопил некстати пожилую женщину, что долго свои кровные денежки у окошечка кассы пересчитывала, и в сумочку укладывала. Та, конечно, возмутилась немного, ну а прочие понимающе переглянулись и ухмыльнулись в спину потрёпанного жизню торопыги.  

Синхронно и прибывал народ – всё пенсионеры, что-то, пошли, – рассаживаясь в глубине помещения – комнаты в ожидании.  

Тут-то и залетел в стеклянные двери этот посетитель в зелёной куртке с меховым воротником – тоже уже не молодой человек, тоже в очках: разве что, глаза под ними были умными. Тоже – второпях.  

– Это все сюда?  

Вслед за Оглоблиным, ему невнятно кивнул кто-то еще.  

– А кто? – вкруговую оглядел рядом стоящих мужчина, имея в виду крайнего – последнего.  

– Там, где-то, – кивнул на комнату Оглоблин: как раз подошла его очередь явиться к стеклянной амбразуре кассы – промедление, с оглядкой на очередь, смерти подобно!  

Шустряк обратил взор по указанному направлению, но ответом на его пантомиму, что прекрасно была видна всем сидящим в зале, тоже было безмолвие. И тогда попавший в неловкую для себя, и даже дурацкую, наверное, ситуацию, посетитель сходу вышел в двери. Также – по-английски, не обругав за чёрствость и чванство походя никого.  

– Ну чё, тяжело там было сказать, что ли? – из-за угла пробасил Оглоблин: вот уж, обострённое чувство справедливости, из-за которого сама жизнь его сто раз шла наперекосяк! И ведь до седых волос уже дожил, а ума так и не набрался!  

– Так, а он не спросил, – вяло оправдывался теперь чей-то женский голос.  

Даже не пересчитав откатившую кассиршей в железном лотке лотке наличность, Оглоблин вытащил их махом, и, шагнув на всеобщее обозрение, стал рассеянно совать деньги в барсетку.  

– Добрее же душой надо быть! – тут он уторкал купюры, застегнул замочек, и, согнув в локтях руки растопырио ладони, – Если мы друг друга так не любим – как же нас другие-то любить будут?  

Кто-то подавленно молчал, кто-то кивнул, а стоящий прямо перед ним старичок от греха подальше поддакнул.  

Выйдя на свет божий, с зимним ветерком и солнечным светом, немало опустошенный – душевно – Оглоблин побрёл от банка в сторону большого торгового центра: за ним находился кабачок «Дядя Вася». И ведь, не планировал его посещение Оглоблин сначала, но теперь ноги сами собой несли в сторону заведения. Спасая голову от вопроса, кто мешал сейчас там, в окружении простых людей, просто сказать другому человеку должное слово, да отнестись по-людски, по-человечески? Не олигархи, ведь, не чинуши-казнокрады, не варяги злобные!.. Страшно! Получается – не протянутая помощи рука, но почти что «шатающегося – подтолкни».  

Слышь, Оглоблин – тебе самому в философы – мыслителЯ податься впору: раздул из пустячного эпизода драму целую, трактат! Бабуля какая-то заснула на ходу, а ты теперь теории выводишь…  

И едва войдя в торговый центр, Оглоблин у банкомата зелёного цвета напоролся на того самого залётного в зелёном. Благополучно, судя по всему, решающего свои финансовые вопросы с бездушной машиной. И хоть противоречило то правилам поведения в подобных ситуациях, в мгновение возник Оглоблин сбоку:  

– Накрутил я им хвоста, на фиг!.. Нет, ну что – в самом деле: откликнуться внятно не могут? Добрее надо быть!  

И деловой гражданин, в мгновение переключившись и поняв, о чём идет речь, кивнул весело и благодарно, успев только крикнуть вслед удалявшемуся уже Оглоблину:  

– Спасибо!  

А бодро и властно выглянувшее солнце ярко освещало и серые панельные дома, и весёленькие разноцветные новостройки, устремлённые в расчистившееся от хмари и туч, голубое небо с нежно-фиолетовыми облаками.