ПРИКЛЮЧЕНИЯ СТУДЕНТА - МЕДИКА В КОЛХОЗЕ «ПРОЛЕТАРСКИЙ ЛУЧ».

Соркин В. М.  

ПРИКЛЮЧЕНИЯ СТУДЕНТА – МЕДИКА В КОЛХОЗЕ «ПРОЛЕТАРСКИЙ ЛУЧ»  

(Основано на абсолютно реальных событиях)  

С 60-х годов в учебных заведениях Советской Родины были приняты так называемые «трудовые семестры» для студентов. Это означало, что мы с конца августа по конец октября уезжали в местные колхозы на уборку урожая. Работали кое-как, бесплатно («за еду»).  

После сдачи сессии первого курса на нас надвинулась необходимость следующего, уже моего третьего по счету колхозного трудового семестра. Часть студенческого народа засуетилась уже в июле, и побежала к знакомым своих родителей добывать справки о «неизлечимых» болезнях или, еще круче, получать направления на госпитализацию.  

Я тоже не имел желания веселиться на полях и колхозных танцах, но постыдился в 18 лет «косить» под больного. По – этому, не дожидаясь отправки в колхоз в августе, я изобрел свой индивидуальный «Стройотряд». Причем о возможности заработка я даже не помышлял, но к моему удивлению он таки оказался, и неплохой!  

С разрешения нашего декана Н. Павловского, и объяснив ему что хочу провести «трудовой семестр» ударно послужив на благо Родины аж с июля до самых занятий, я получил официальное разрешение Института самостоятельно отправиться в колхоз.  

Вся штука заключалась в том, что колхоз этот был рыболовецкий, а я с детства бредил морем и хотел быть моряком. Более того, рыбколхоз «Пролетарский Луч» располагался в Ялте, а все его три рыболовных сейнера стояли у причала в старом еще Ялтинском порту, в 100 метрах от парадного на Набережной, где жили мои бабушка и дедушка.  

Я оформился в кадрах рыбколхоза в качестве палубного матроса-рыбака на СЧС 1145 и тут-же получил приказ:  

– Выход в море завтра в 5 утра.  

Радости моей не было предела, ведь СЧС (средний черноморский сейнер) – это не деревянный баркас, а настоящий небольшой теплоход с капитаном и 12-ю членами экипажа, оснащенный кошельковым неводом.  

К 5 часам утра, держа маленькую сумочку с бутербродами, я взошел по качающемуся трапу (узенькой деревянной доске без поручней) на корму сейнера с наваленной там кучей пахнущих рыбой сетей. К моему великому удивлению, ни на моем СЧС-1145, ни на стоящих борт к борту двух других колхозных сейнерах не было ни души. Я начал осматривать судно, но все металлические двери (с задрайками-клинкетами по военному образцу) были заперты на висячие подржавевшие амбарные замки. И никого!  

По вертикальному трапу я нагло поднялся на верхний дублирующий открытый ходовой мостик, где обнаружил только штурвал, компас и тент над головой. Основная ходовая рубка располагалась ниже, сразу под открытой, и была заперта на пресловутый замок. Зато, когда я взялся за ручки штурвала, мое сердце запело и «по курсу» увиделся не скучный Ялтинский порт, а океанские острова Карибского моря!  

Ну 18 лет, и первый раз в жизни держу в руках штурвал, ощущая себя «капитаном корсарского корабля! »  

Около 7 часов утра по трапу поднялись 3 рыбака в потрепанной гражданской одежде. Ни один не обратил на меня никакого внимания, и они двинулись снимать замки. Двое из них отомкнули носовой тамбур, где внизу находилась общая душная каюта экипажа, и надолго исчезли из поля зрения. Третий открыл дверь на корме по правой палубе настежь, и также исчез. Это был салон (типа кают-компания человек на восемь-девять со столом по центру и лавками по трем стенам). Там он сразу-же улегся на лавку и заснул. Я опять остался одиноким «капитаном» на мостике. Работы не было. Ко мне – полный игнор.  

Еще примерно через час по трапу поднялась довольно колоритная группа из пяти не очень трезвых, одетых как бомжи и громко говорящих, матерящихся и хохочущих людей. И только один из них, в помятой и не очень чистой морской фуражке, обратил на меня внимание:  

– Ты кто такой?  

Этот человек оказался старпомом сейнера Виктором Викторовичем. Я показал бумажку, он кивнул и молча также исчез в общей носовой каюте. Опять настала прерываемая храпом из салона тишина и возможность мечтаний о Карибах. Работы не было.  

И тут произошло первое незабываемое событие!  

К покачивающемуся трапу, также качающейся походкой, подошел старичок. Покачавшись с минуту и примерившись, он стал на трап на четвереньки, и под улюлюканье портовых грузчиков по-собачьи – на четырех – забрался на сейнер. Не успел я слететь для помощи ему с верхнего мостика, как старичок растянулся на куче вонючих сетей и отключился, но мое желание помочь видимо оценил.  

Этот старичок оказался всеми уважаемым коком сейнера Дядей Петей.  

К 9 утра к трапу подошел очень высокой ростом, рыжий и неопрятно одетый человек. Он прошел по не очень чистой палубе правого борта мимо храпящего в салоне рыбака, снял полу-ржавый замок с двери около еще запертой двери ходовой рубки, зашел в свое помещение и больше 2 дня я его не видел. Это был капитан и его капитанская каюта!  

После прихода капитана на сейнере без единого командного распоряжения началась движуха. Стармех завел двигатель, старпом снял замок и зашел в главную ходовую рубку, двое матросов сняли швартовные концы на корме и занесли на судно доску-трап, рыбачки появились на палубе и расселись на крышке трюма. А один (храпящий до этого в салоне оказался боцманом Петровичем) начал шпилем выбирать якорь. Буквально через 3-4 минуты с провы (так крымские рыбаки на греческий манер называли нос судна – «прова») донесся громкий и злой многоэтажный мат боцмана Петровича:  

– … … … пересыпал … якорь тебе в … … и в … ……………и…………так………!  

Я пулей понесся на прову и свесился за борт (интересно же, что происходит, а может и помочь! ). На лапе нашего почти уже поднятого якоря уютно лежала тяжеленная якорная цепь соседнего с нами сейнера (видимо он пришел позже нас и опустил якорь сверху нашего якоря). Рыбачки и ухом не повели, а продолжали что-то друг-другу рассказывать, гоготать, материться и кивать в мою сторону. Видно это происшествие было далеко не первым их случаем, как для меня. Но я насторожился.  

Боцман Петрович перегнулся через борт, протянул канат под чужой якорной цепью и привязал его, махнул рукой старпому, тот дал немножко хода на разворот. Чужая цепь повисла на канате, а наш якорь, освободившись, четко стал в клюз и Петрович отпустил конец. Чужая цепь булькнув ушла в воду. Я был в восторге – первый раз в жизни видел такую морскую операцию!  

Сейнер под управлением старпома неторопливо вышел из порта, и Ялтинские горы за кормой стали уменьшаться в размерах. И вот тут рассевшийся на люке трюма экипаж решил, по морскому закону и от безделия, заняться воспитанием салаги, то есть меня.  

– Эй карась! Возьми у стармеха рашпиль и заточи лапы у якоря, иначе он не воткнется и мы утонем.  

– Другой умник, который оказался стармехом:  

– Нет. Пусть вначале он очистит фонарь на клотике (а это самая верхушка мачты).  

– Старо и не смешно – смело сказал я. – Эти матросские хохмы я давно знаю – у меня папа был моряк! Даже не мечтайте меня «напарить», гы-гы!  

– Ваа – ты глянь … мать? Ууу …! Ага … му…к … на… учился! Вумный попался! Ну шо, цыпленок (это и стало моим прозвищем на сейнере, хотя потом и с уважением ко мне). Соску сосать будешь?  

-??? Тут я уже сильно задумался. Это что, они просто от скуки, или по моей явной молодости пытаются меня унизить? Но нет, у каждого в руках появилась уже явно начатая бутылка водки, и все начали из своего горлышка чуть-чуть посасывать.  

– А где твоя соска Цыпленок? Нет у тебя? Ну Юрка, дай Цыпленку свою соску пососать.  

– Ага сейчас… – сказал один из рыбаков и быстро скрылся со своей «соской» в каюте экипажа. За ним с явным разочарованием поплелись и остальные – не удалось покуражиться над салагой на этот раз, но продолжение будет. Это я понял четко.  

Наступила опять полная тишь и гладь. Я, попросив разрешения у старпома, взошел на основной ходовой мостик. Здесь, кроме естественных для рубки штурвала и компаса, было очень много разных приборов, из которых я определил только радиостанцию.  

– На руль стань Цыпленок, курс прямо. – А сам взял бинокль и стал осматривать море.  

– Лево 10! – Я повернул штурвал влево, на 10 делений компаса.  

– Да куда прешь? Одерживай! – Я понял, что после поворота нужно сразу ложиться на прежний курс.  

– Молодец, быстро учишься. Посмотри туда – там куча чаек и вода пятном рябит при штиле – косяк ставриды не иначе. Забирай чуть правее (на охват косяка видимо? ).  

Я быстро обернулся в заднее окно рубки. Ялтинские горы стали уже почти не видимыми и неузнаваемыми. Я на руле выполнил команду правее, а Виктор Викторович включил сигнализацию – громко зазвенело, наверное как при боевой тревоге на крейсере. Из общей носовой каюты как «чертики из табакерки» повыскакивали рыбачки. Двое моментально спустили небольшую сейнерскую шлюпку (или тузик по-моряцки) с закрепленным концом сети, остальные кинулись разбирать и готовить «кошелек» (кошельковый невод то есть). Старпом молча отобрал у меня штурвал и начал выполнять сейнером «круг» от тузика, охватывая косяк.  

Капитан так и не появлялся. Когда круг на воде замкнулся, мужики (и я естественно с ними) начали вытаскивать через барабан лебедки вожделенный невод с тонной (или может быть больше? ) рыбы! Моим непривычным к такой работе маминым ручкам было очень больно и тяжело. Но я, обдирая кожу на ладонях до крови, молча тащил со всеми вместе невод через лебедку.  

И вдруг на палубе откуда-то появился старенький дядя Петя-кок и кинул мне строительные варежки! Человек!!!  

Тут один из опытных рыбачков смачно плюнул на палубу и сказал:  

– …. …. …. мать …, «бугая» тянем! – Закрыл крышку трюма для рыбы, развернулся и ушел вниз, в каюту экипажа спать со своей соской, где, кстати, мне даже не отвели койку.  

Это потом я уже узнал, что «бугай» – это тяжеленный, но пустой и не приносящий заработка невод. Интересно, а какой же он по весу с тонной рыбы, и как его тогда вытаскивают? Но этого я так и не узнал – тонны рыбы летом в теплой воде не было ни разу.  

Вскоре невод полностью поднялся над водой и в его «мотне» мы увидели маленькую горстку мелкой ставридки и хамсы, кило на 10 наверное. Раздался грустный мат и смех рыбаков. Но тут появился кок дядя Петя и собрал все рыбки до единой.  

Готовил еду он божественно, причем из всего, что попадалось под руки: или наловили или достали из скудных заплесневелых запасов сейнера. В этот день дядя Петя сварил суп из тушенки с макаронами, в которых поселились жуки-долгоносики. Поверхность супа в миске была черной от всплывших жучков. Увидев, что я ложкой совершенно бесполезно вычерпываю в море жучков (а они все всплывали со дна миски), дядя Петя сказал:  

– Цыпленок! Ты не у мамы дома, а жучки хрустят на зубах вкуснее мяса. – И я начал хлебать все подряд.  

На второе я первый раз (похоже и последний) попробовал настоящую «шкару» – греческое рыбацкое жаркое на сковородке из слоев свежей нечищеной мелкой рыбы и картошки с луком. Супер!! Пару раз сам потом пытался делать шкару дома, но дяди-Петиной не получалось никогда.  

Подходил вечер моего первого дня работы матросом в колхозе. Старпом Виктор Викторович свистнул и помахал мне рукой подойти на верхний мостик:  

– На Судак иди! – И ушел.  

Только благодаря знанию Крымского побережья, пройдя мимо Айю-Дага, Алушты, мыса Капчик и Нового Света я к ночи добрался до Судакской бухты. Старпом Виктор Викторович видимо следил снизу из рубки за моей работой, замечаний не было. Он застопорил двигатель, спокойно вышел на прову и отдал стопор якоря.  

Я опять остался одиноким «корсарским капитаном» на мостике. Недалеко горели огоньки Судака, небо над головой было потрясающим от обилия звезд, некоторые из которых я знал. Но целый день на судне давал о себе знать усталостью. Я бухнулся на еще чуть влажные сети и моментально заснул, укрывшись двумя чужими ватниками.  

На рассвете завелся двигатель и загрохотала вытягиваемая якорным шпилем цепь. Начался новый день в море. Мои мечты о морских путешествиях чуть притухли и появилось немножко желания оказаться на берегу, у бабушки. Тем более что на завтрак был опять дяди- Петин суп с долгоносиками. Но старпом опять махнул мне рукой и я с удовольствием стал на руль. Пошли на Ялту. Я опять остался одиноким «корсаром» и наслаждался морем, небом и кораблем, послушным каждому движению руля. Кайф и тишина!  

И тут я увидел кое-что необычное.  

На нос сейнера вывалила вся команда (кроме капитана, кока и старпома). Все они, деланно не смотря в мою сторону, оглядывали морскую поверхность (как бы в поисках косяков рыбы). Но по их поведению я понял – нужно ждать очередной морской хохмы, особенно когда они все повернулись и застыли, с интересом глядя на меня снизу и одинаково скрестив руки на груди – типа «ну посмотрим на тебя, Цыпленок! ».  

Я насторожился.  

И в это время сейнер вдруг (как-бы сам по себе! ) начал круто поворачивать влево. Я, естественно тут-же перепугался, сильно крутанул штурвал вправо – никакого эффекта! Катится влево и все! Так быть не может! И я тут же понял – мой штурвал на верхнем мостике просто отсоединили внизу от основного и хотят посмотреть, что я буду делать дальше.  

Тогда я картинно, также как и они, скрестил руки на груди, и не шевелясь стал смотреть на собравшийся на прове (на носу или баке) экипаж!  

Наверное через минуту-две рыбачки, выбросив окурки и поплевав за борт, с видимым разочарованием рассосались к своим «соскам».  

Штурвал включился, судно стало управляемым, и я пошел прежним курсом. Победа!  

На мостик поднялся чуть повеселевший Виктор Викторович, видимо попользовавшись своей соской. Но прошел час, рыбы не было и старпом видимо от скуки разговорился.  

– А ты Цыпленок ничего! Другие караси пустой штурвал по полчаса крутили и орали.  

Я сказал: – Спасибо! Папа моряк, я же говорил.  

– А знаешь курсант что мы тут делаем? Нам нужно немного рыбы для киносъемки.  

-???  

– А сейнер зафрахтовала Ялтинская киностудия для каких-то киносъемок. Фильм называется «Неприкосновенный запас». Снимают азербайджанцы из Баку. А нам нужно на корме поставить штабель ящиков с рыбой, понял? Вот и утюжим море за рыбой бесполезно, как будто азербайджанцы своего Каспийского моря не имеют! Ну и ладно, заплата с кино-студии-то нам идет! О как! Остальной то колхоз по домам сидит без зарплаты!  

Ну а у нас косяков рыбы нет, на палубе никого, и уже хочется покушать. Я рулю мимо Ялты в сторону Севастополя, на мостике только мы со старпомом Виктор Викторовичем.  

И тут к сейнеру подскакивает группа великолепных дельфинов. Они начинают играть, чудесно выскакивая перед носом судна – засмотришься. Но по команде старпома на носу появляется механик с двустволкой в руках и несколько рыбаков на палубе. Механик, к моему ужасу, стреляет в выпрыгнувшего перед носом судна веселого дельфина, один из рыбаков ныряет тут-же с борта, хватает убитого дельфина и их обоих под-нимают на борт.  

– Цыпленок, быстро разделай дельфина, – командует старпом, – ты же доктор!  

Взяв свое сердце в тиски, а нож в руки я начал исполнять команду начальника. Вначале было приказано снять с туши кожу с толстым слоем (сантиметров 5-6 наверное) дельфиньего жира. Тогда я понял, почему иногда дельфинов называли «морская свинья». Оказалось, что этот жир рыбаки продают на рынке «туберкулезникам» для народного лечения. Затем, вспомнив практические занятия в анатомке мединститута, я проделал остальное «вскрытие» этого великолепного животного. Грудная клетка дельфина очень напоминала бараньи ребра. Тут появился кок дядя Петя, собрал и унес мясо и прочее съедобное, а матрос выкинул в море ненужную требуху и смыл палубу от крови.  

Через час на столе в кают-компании стояло большое блюдо с жарким, напоминавшим по виду баранье, но с явным запахом и привкусом рыбы. Съели все за пару минут.  

И опять я «капитан», идущий по приказу старпома мимо знакомого побережья Крыма на Балаклаву. Однако постепенно наступает жара и скука.  

И только я подумал о скуке, на трапе появляется боцман:  

– Доктор, к капитану, лечить его надо!  

– Какой доктор? Кто доктор? Да я кроме червяков на занятиях по биологии и дельфина на палубе ничего … Занятия по анатомии на трупах тут тоже не помогут лечить!  

В маленькой каюте капитана был бардак, хуже колхозного общежития. На койке лежал явно больной человек, от которого исходил жар. Он посмотрел на меня глазами затравленного зверя, попытался что-то сказать но не смог, и только показал рукой на горло. Но я, «доктор, гы-гы», отважно заставил капитана открыть рот: две огромные миндалины с какими-то пленками на поверхности практически смыкались друг с другом.  

Я моментально вспомнил свои собственные проблемы с частыми ангинами и температурами до 40. Но никаких лекарств на сейнере не было, даже банального термометра! Но я припомнил, как меня лечил отец и скомандовал боцману, раз уж я доктор:  

– Набрать чистое ведро забортной морской воды и поставить на палубу! Нужно дать капитану для полоскания горла. – Так с уверенностью в голосе сказал дрожащий от страха «доктор». Потом, при капитане, я взял кружку, набрал морской воды из ведра, и начал сам полоскать собственное горло.  

– Понятно как делать, товарищ капитан? – спросил я. Кэп с сомнением покивал.  

– А теперь вы – и передал ему кружку. Дело пошло, и я сказал приказным тоном:  

– И так каждые полчаса! Долго! Может и до утра!  

Это был мой первый пациент в жизни, и как потом оказалось – очень удачный опыт.  

Пока мы шли мимо Фороса, Ласпи до мыса Айя и становились на якорь между мысом и входом в Балаклавскую бухту (тогда это был засекреченный военный объект), я с мостика периодически слышал знакомые каждому булькающие звуки из горла капитана.  

Солнце уже зашло за мыс Фиолент, стало прохладнее. На востоке появился месяц и рядом с ним шел яркий Орион, прямо как на Турецком флаге. И тут, благодаря моему лечению по папиному рецепту, у кэпа наконец прорезался голос:  

– Старпом. Обеспечь вахту – в военной зоне стоим!  

Нет, рукоплесканий не было, но отношение экипажа ко мне сразу резко изменилось с «Цыпленка» на «Доктора» – умеет лечить таки Цыпленок, значит доктор!  

Мне очень не хотелось спускаться в, мягко говоря, непроветренную каюту экипажа, и я вызвался быть вахтенным: так можно остаться на морском воздухе на мостике! Красота! Огромное небо в бриллиантах звезд! Тут же один из рыбаков услужливо принес мне складную табуретку и овчинный постовой тулуп, а стармех вручил двустволку без патронов.  

И конечно, через некоторое время я заснул прямо в уютном тулупе на табуретке, прислонясь к релингам и обнимая ружье.  

Пробуждение мое было незабываемым!  

Вначале раздался грозный шум, примерно как от взлетающего самолета. Но этот шум явно производила вода. На ум сразу пришло никогда не виданное мной цунами. Я выскочил из тулупа и завертел головой.  

Бо-о-оже! Буквально метрах в 20 от сейнера из воды показалась голова черного фыркающего чудовища, а через секунды всплыло и остальное тело … подводной лодки. Нас закачало и я нажал на рычаг аварийной тревоги.  

Что было дальше я не помню, потому-что кто-то затолкал меня в салон и задраил клинкеты. Слышал только отголоски ругани между кораблями. Позже я узнал, что серьезные взыскания получили капитан (уволили) и старпом – это он поставил сейнер на якорь в запрещенном районе. Но все радовались нашему счастью: вынырни подлодка на 20 метров правее – и посадила бы она нас себе «на рога» с непред-сказуемыми последствиями для ВМФ СССР, рыбколхоза «Пролетарский Луч», да и для нас!  

Я переживал, что моя морская эпопея на этом бесславно закончилась. Но нет!  

Дня через три мы вышли из порта и тут-же пришвартовались к буне (длинный причал на набережной, сверху которого сейчас намертво стоит ресторан в виде огромного старинного корабля). Причал тогда был пуст и перекрыт для променада отдыхающих, но по нему сновали люди и стоял уазик с надписью «Киносъемочная».  

В течение следующей недели мы ежедневно сновали из порта к буне, отвозя туда какие-то металлоконструкции и ящики. Я научился швартовать сейнер, отдавать и выбирать якорь, но зато каждую ночь ночевал дома, у бабушки. Такой вот у меня был «колхоз».  

Но когда на буне (причале) была поставлена высоченная вышка с двумя 5-тонными баками для воды появилась ясность: режиссер фильма потребовал по сценарию при полном штиле на море устроить 9-бальный шторм с проблемами для экипажа рыбаков! Для шторма киношники опрокидывали на пришвартованный к буне сейнер 5-тонные цистерны с водой одну за другой (типа огромные волны), и сверху с причала снимали то, что происходило на борту сейнера. Сейнер приседал от такого груза, кряхтел но не тонул, с палубы смывало все!  

Тут началась наша работа. Каждый день мы собирали на корме штабель ящиков для рыбы и прятались в помещениях. Свергавшаяся из баков вода смывала весь штабель ящиков, мы вылавливали ящики из моря и опять ставили штабель. И так каждый день целую неделю тренировок.  

Еще через какое-то время на сейнер завезли тонну мелкой рыбы из Севастопольского холодильника. Мы поставили верхние ящики кверху дном и разложили на них тонкой слой рыбы – полная иллюзия забитого рыбой штабеля ящиков.  

А через пару дней на пирс в автобусе начали привозить главных азербайджанских артистов. Южные красавцы – мачо оливкового цвета целый час подвергались работе гримеров. После этого они облачались в наши оранжевые прорезиненные рыбацкие робы с капюшонами и сапогами до бедра. Пошла съемка «рыбаков» на пирсе. Через полчаса они снимали робы и уезжали отдыхать, вытирая грим и пот от тяжелой работы.  

Мы надевали снятые робы и становились по указанным режиссером местам на сей-нере спинами в капюшонах к кинокамере (каскадеры блин). Затем на нас выливали пять тонн воды, а затем еще пять из второго бака. На этом съемочный день заканчивался.  

Назавтра все повторялось: ловили ящики в море, собирали штабель и раскладывали следующий слой смытой рыбы. И так почти каждый из нескольких дней съемок. Рыбаки были довольны – зарплата то идет, а работу не сравнить с подъемом невода! Да и каждый день ночуем дома. Курорт!  

Наступил последний день съемок, который был ознаменован событием, чуть не стоившим мне жизни! Да, не шучу.  

Утром на сейнере появился симпатичный по-заграничному одетый моряк с тяжелой позвякивающей бутылками сумкой. Экипаж кинулся к нему здороваться и обниматься. Это оказался Рудик, проплававший на нашем сейнере несколько лет. А теперь он ходил радистом на круизных лайнерах заграницу. Нас познакомили и Рудик отнесся ко мне с большой симпатией.  

Моментально в салоне был накрыт стол и начался «банкет» с рассказами о неведомых нам далеких портах и городах. Рудик посадил меня рядом и всячески опекал. В результате этой опеки через час я, с непривычки к спиртному и на душевном подъеме от рассказов, просто напился! Но форс держал, чтоб не опозориться. Лучше бы опозорился и лег спать!  

Тут поступила команда : «По местам! ». Мы напялили рыбацкие робы и стали так как получилось, а не так как планировал всегда боцман – меня он обычно ставил на нос сейнера, куда основной поток воды почти не доставал. Ну а сегодня боцман был пьян в стельку, и я каким-то образом оказался на его месте, прямо под баками, напротив стальной двери, и держался за торчащие из двери полуметровые задрайки. Рядом, у второй двери расположился захотевший поучаствовать и продолжающий меня опекать Рудик (дай ему Бог здоровья).  

Первые пять тонн воды я принял «достойно»! Руки спружинить я не смог и меня ударило лицом о задрайку, верхняя губа рассеклась почти пополам, а головой я въехал в стальную дверь надстройки.  

Последнее, что я видел – это каскад звезд перед глазами. После этого ничего не помню – очнулся только в скорой по дороге в больницу.  

Обо всем остальном уже потом мне рассказали рыбаки из экипажа.  

Оказывается, после удара я зацепился робой за задрайку и безвольно повис, как пальто на крючке. Режиссеру это очень понравилось и он, как рассказал Рудик, закричал:  

– Отлично. Продолжаем. Давай второй бак!  

Вторая пятитонная «волна» сняла меня с крючка-задрайки, и мое тело в свободном плавании устремилось вместе с тоннами воды прямиком за борт. Но на мое везение рядом был мой опекун Рудик. Он, держась за задрайку на своей двери правой рукой, левой ухватил меня за сапог!  

Так я оказался не на дне морском, а остался на борту, затем в скорой помощи, потом в операционной для наложения шва на губу (с тех пор и до настоящего времени ношу усы для маскировки шрама). Еще три дня наблюдения у нейрохирурга, и мой «колхоз» закончился.  

Итогов моей «колхозной» деятельности оказалось не сосчитать.  

Во-первых я избежал нашего колхоза во всех смыслах, как и хотел.  

Во-вторых попал на море, как и мечтал. Приобрел некоторый опыт работы матросом и понял – рыбацкое дело не для меня – не та физическая закалка. Зато купил гантели.  

В третьих лечил первого пациента в своей жизни, но больше его никогда не видел.  

Познакомился с моим спасителем Рудиком, с которым тоже к сожалению больше не встречался.  

И наконец заработал первые в своей жизни деньги (стипендия не в счет). Да и немалые для меня в то время. Нужно сказать, что режиссер лично привез мне извинения, похлопывания по плечу и 100 рублей за молчание. А позже, в конторе рыбколхоза «Пролетарский луч» я еще получил и зарплату 80 рублей. В то время 80 рублей была месячная зарплата советского врача!  

А фильм «Неприкосновенный запас» Азербайджанской киностудии с моим непосредственным участием я так никогда и не нашел даже в Фильмофонде – видать снимали-снимали, да не сняли.