Никодим Золотушный, мой любимый поэт.

Пням еще долго слышится шум травы. Б. Н. Лесняк, из книги «Я к вам  

пришел».  

А, вот он где, Юрка. Юрка, так меня звал мой лучший друг Саша. Некоторые девочки из паралеллной женской школы Петроградского района города Ленинграда называли меня по другому, но не будем в это углубляться.  

А когда же это было? Ну об этом легко догадаться. Я стою в квартире моего деда со стороны матери. Моя мама деда с бабкой основательно потеснила, и вся наша семья живет тут. На мне одет замечательный темно – синий костюм из настоящей бостоновой ткани. Его перелицевали из костюма моего отца. Зачем мне такая роскошь? Я только что поступил в Технологический институт. Вот зачем. Не ходить же мне туда, СТУДЕНТУ, в стареньком потрепанном свитере.  

Костюм выглядит совсем новым. А значит это было в сентябре. Я только что кончил сдавать вступительные экзамены. В начале октября он уже был совсем не новым. От него остался только пиджак. А брюки? Вышел я во двор, и у меня развязался шнурок на ботинке. Я присел, чтобы его завязать. И тут случилось непонятное. Я вообще – то был худым подростком, можно сказать, тощим. Когда я нагнулся, на чем таком могли натянуться эти брюки так, что они, нет они не просто треснули, они лопнули!? Большой квадратный лоскут ткани повис вниз, как приспущенный пиратский флаг, и все прохожие, и девочки тоже, смогли убедиться, что брюки я одеваю не на голое тело, а на сатиновые синии трусы, которые в наши дни называют семейными.  

Ничего смешного, но все почему – то веселились. Все, кроме моего отца. «Я носил этот костюм двадцать лет, а ты..! Всего несколько дней, и посмотри во что ты его превратил. Такая хорошая, крепкая ткань. » – «Была двадцать лет тому назад», – добавил я мысленно.  

Почем сейчас я об этом вспомнил? Ведь прошло так много лет. Потому что на днях я увидел молодую симпатичную женщину. Мы с женой сидели на скамейке в небольшом парке недалеко от нашего дома. Этот дом находится в восьми часов лета на самолете от того места, где мой отец негодовал по поводу лопнувших брюк. Погода была замечательная, солнышко, зеленая лужайка, кустики, деревья.  

И вот появляется она, а рядом собачка. Маленькая такая, беленькая – ушки, лапки, хвостик. Все что полагается. Это я про собачку. И у девицы было все что положено и как положено. То есть положено – уложено правильно. В моем возрасте все представительницы противоположного пола выглядит одинаково, то есть одинаково красиво. Поэтому не буду останавливаться на деталях. Но вот прическа! Этакая ярко фиолетовая копна волос. Ну очень яркая, ну очень фиолетовая! Ах! Как она блестела на солнце. Я посмотрел на жену, она посмотрела на меня. Я молчаливо сказал, – «Фу! » Моя жена сказала, – «Тьфу! », но громко.  

И в этот момент собачка подняла свой хвостик, как бы намекая окружающим – «Сейчас я вас удивлю! » Девица села на корточки, чтобы детальнее рассмотреть, как будет удивлять всех ее собака. В ее руке – наготове пластмассовый пакетик. Она присела так низко, что даже примяла траву. И ничего не случилось с ее белыми узенькими брючками! Да, они натянулись. Очень натянулись, было на что. Но не лопнули! Никаких звуковых эффектов. И черные сапожки – почти до колен остались целыми. Высокие острые каблуки не погнулись, не сломались.  

И вот тут я и вспомнил о своих брюках, с описания которых я начал этот рассказ. Ну что ж, пора к нему вернуться. И если в нем будет что – нибудь не так, винить следует фиолетовую девицу и ее собаченку. А зачем они застряли у меня в памяти! Ну да ладно.  

Итак, в самом начале октября, когда брюки еще были целы, я стоял у окна и глядел на Кировский, нынче Троицкий, проспект. Вечерело, и отблески от огней проходящих мимо трамваев прыгали по стенам и потолку комнаты. Они были всегда со мной эти светлые зайчики, с самого раннего детства, и без них я не мог заснуть.  

Особенно важен был маршрут номер три, на нем я ездил в институт. Снаружи заднего вагона, на его «колбасе» (Такая штука, с помощью которой сцепляются вагоны. ) иногда можно было видеть безбилетного пассажира, моего приятеля М. Ш. Он стоял на ней, плотно прижавшись к трамваю, обнимя его руками. Голова на уровне крыши – высокий был юноша. Я не рисковал так ездить и мне приходилось платить за билет. Ну не всегда, конечно. Кто же покупает билет в переполненном трамвае.  

Радиопродуктор – черная круглая тарелка, висящая над дверью, такое тогда было достижение отечественной техники, тихо услаждал слух музыкой, что – то приятное, классическое. Ха – ха! А вы думали рэп или, не дай бог, Шнур. И вдру музыка замолкает, и чей – то очень знакомый голос говорит, – « А сейчас известный всем поэт Никодим Золотушный почитает вам свои стихи. » И известный всем, но не мне, Золотушный Никодим, почему – то голосом Зиновия Гердта, начинает громко нараспев вещать.  

Ну и что? Зачем мне, одетому в замечательный костюм, слушать радио, когда там, за окном можно увидеть не только М. Ш. на трамвайной колбасе, но и массу других интересных вещей. Надо сказать, что наш дом отделяла от тротуара полоска земли, поросшая травкой, и ряд кустов. А уже потом был тротуар, проезжая часть дороги и трамвайные линии.  

И вот, представте себе, идет по тротуару пешеход, старичек какой – нибудь или даже женщина. Безмятежно так идет и не о чем не думает и ничего не хочет. Сначала не думает и не хочет, а потом начинает хотеть и думать – "Что же делать?!" А тут забор из кустов! Спасение! И старичек – старушка, парень – девица проламываются сквозь кусты, черт с ними, с царапинами, не до них. И не до тех, кто наблюдает за тем, как они облегчают свою душу и не только душу, из окон дома, например, меня. Тем более, что наша квартира на первом этаже – рукой подать!  

И вдруг я слышу голос по радио, – « Хорошо что можно, между прочим, Посмотреть на стройку из окна. Хорошо что можно стать рабочим. Вы подумайте как хорошо то, а? »  

Что это? Сейчас! Когда только – «Эх, хорошо в стране советской жить. » Или « Нас солнце встречает с рассветом. » Ну иногда – «Что наша жизнь – игра. Добро и зло, одны мечты. » Я бросился проверить плотно ли закрыты окна. Услышит кто – нибудь из тех, кто под кустами, потом не разберешся. Я вспомнил, что у меня есть старая тоненькая книжка Ю. Лебединского 30–х годов издания с фразой «С красным знаменем вперед оголтелый прет народ. Нет ни совести ни чести – все с говном смешали вместе. » Надежно ли я ее спрятал?  

Совсем недавно я прочитал как Борис Лесняк в свооих воспоминаниях «Я к вам пришел», откуда я позаимствовал эпиграф, продекламировал своей матери про «оголтелый народ». Он услышал как орал эту фразу на улице какой – то пьяный идиот. Шел 1949 год. Мать Лесняка так перепугалась, что ей стало плохо. И ее можно понять. Ведь ее сын «пришел к нам» из сталинских колымских лагерей. Почитайте, почитайте его книжку, она есть в Интернете.  

В общем, я так сильно волновался, что запомнил только четыре строчки из стихотворения про счастье рабочего, глядящего на стройку. И позже нигде не мог его найти. Но зато к следущему выступлению Золотушного я был готов – на столе лежал лист бумаги, в руке зажат карандаш. И вот что я услышал:  

– «На углу Никитской, Около кино Я, как говорится, Кушал эскимо. Бросил щепку наземь И часок-другой Баловался гази – Рованной водой. Возле Тимирязева Постоял чуток, Для разнообразия Скушал пирожок. Думал беспрестанно Про судьбу Европы, Выпил два стакана, Но уж без сиропа. Запил квасом кислым И осоловел: Очень много мыслей Было в голове. »  

Ха – ха – ха! От восторга я даже начал приплясывать. Значительно позже, уже владея компьютером, я обнаружил, что ай-ай-ай! Никодим то занимался плагиатом. Актер и автор скетчей 40 – 50-х годов Афанасий Белов, вот кто написал это стихотворение. Передача закончилась, и Никодим Золотушный исчез. Ну все! Значит не забыли, не простили, посадили. Но нет! Ровно через неделю он появился снова, в то же самое время. На этот раз он прочитал что – то достаточно длинное и скучноватое. Но все же:  

– «Название "Вот те на. Пришла весна. »  

– «Завожу разговор о весне, Потому что в весеннем экстазе я. Объясните пожалуйста мне – Это что за безобразие. По планете брожу я один. А тоску мою в пору двоим нести. Я такой натуралный блондин, И нигде не встречаю взаимности. Прохожу ли я мимо кино – Ни улыбки ни взгляда заметного. Приценяюсь ли я к эскимо, Не заметно волнения ответного. Вы подумайте, это ль не странно, Золотушный! И вдруг одиночество. Ведь меня же по всем ресторанам Называют по имени отчеству. Если так говорить, по душам, С кем сравняюсь по внешнем виду я, Ведь заморским моим пиджакам Манекены в витринах завидуют. Только девушки нынче не те, Почему-то глядят напряженно. И меня, при такой красоте, Называют за что-то пижоном. Может нынче блондин не в цене? Может нынче блондинн в катастрофе? Значит нужно немедленно мне Перекрасить свой творческий профиль. Вот войду я как шах в дамский зал, Потоскую на кресле немного, И как некогда кто-то сказал: «Снова выйду один на дорогу». Коль тогда не оценит она, Не поймет что в весеннем экстазе я, Я при всех заявлю, что весна, Это форменное безобразие. »  

Сейчас я ухитрился найти этот перл в Интернете: https://www. youtube. com/watch? v=SGCsY1k7w7I  

Через неделю новая передача. На этот раз, черт те что! Я слышу:  

– "Родился я на хуторе Козюльки, Три года ранее сестры Акульки. Зовут меня Кузьма Кузьмич. Отец Кузьма и я Кузьма. Куда не ставь и как не тычь, Выходит, я Кузьма Кузьмич... "  

Да что же это! Голос по радио Золотушного, а стих то Тарапуньки и Штепселя! Они сочинили его еще в 1941 году и читали на своих концерта так часто, что всем надоели. Ну Никодимушка, это даже не плагиат, это просто вороство. Или ты купил у них авторские права?  

А потом я подумал, что наверняка Золотушный старается запутать Органы, те что в Большом доме на Литейном. Выдает дозволенных Партией и Правительством Тарапуньку и Штепселя за себя. Совсем сбрендил. Недаром после третьей передачи он исчез на много лет. И только в 60 – х он появился снова:  

– «Дорогая, дорогая, Потеряли мы покой: Ты какая-то такая, Я какой-то не такой. Подарил тебе я ленту И заколку для волос. Что-то с этого моменту Между нами началось. По-над речкою-рекою, По-над быстрою рекой Ты махнула мне рукою, Я махнул тебе другой. А за тыном, где оглобли Чинно выстроились в ряд, Яровые исподлобья На озимые глядят. »  

Я снова полез в Интернет и обнаружил, что на этот раз это действительно были стихи Золотушного, и что их автор – Зиновий Гердт вкупе с еще двумя мужиками. То есть они сообразили на троих. А сам Никодим Золотушный оказался персонажем из кукольного «Необыкновенного концерта» Сергея Образцова в исполнении Гердта.  

Вот какая история случилас с Юркой, его брюками и известным поэтом, Никодимом Золотушным.  

Добавок.  

К рассказу это имеет очень косвенное отношение, но мне все же хочется добавить еще немного к тому замечательному, что было видно из окон нашей квартиры.  

В доме на противоположной стороне улицы была керосиновая лавка. В ней большим черпаком наливали керосин в бидоны, которые покупатели разносили по своим кухням. Ах как мне нравился запах в этой лавке! А как привлекательно пахли горящие керосинки. «Скоро будет еда, совсем, совсем скоро! »  

И какое совпадение. Ну совсем, как на Малой Бронной в Москве! Трмвай, бидоны и многочисленные Аннушки, торопящиеся во все стороны, расплескивая содержимое бидонов. Правда, московская Аннушка разлила не керосин, а масло. Но какая разница. Зато я очень ловко умел перебегать дорогу перед трамваем и не разу не упал в керосиновую лужу.  

Еще там был мясной магазин. В него я ходил как в театр на представление. Вот здоровенный мужик в грязном фартуке, измазанном кровью, рубит мясо топором на огромном деревянном пне. Вот он загружает куски мяса в большую электрическую мясорубку. И кульминация! Мясник берет кусок ржаного хлеба и мажет на него толстый слой сырого фарша. На его красной роже – сплошное предвкушение. Широко разевается рот, и он жрет свой кровавый бутерброд, громко чавкая и подмигивая потрясенным зрителям. И никакая зараза его не берет. Глисты? Мухи? Сальмонелла? Да ладно вам! Не знали тогда такого слова.  

А рядом, на углу улицы Профессора Попова, был фруктовый магазин, в котором продавали разливное вино неизвестного названия и состава. Точно не виноградное. Туда мы начали бегать начиная с десятого класса школы. Вино нам наливали в чайник. Между прочим, разливать вино из чайника в рюмки, стаканы и чашки гораздно удобнее чем из бутылки. Попробуйте. Ну сначала, конечно, содержимое бутылки надо перелить в чайник. Девочкам это тоже нравилось делать. И ничего удивительного. Именно они несколько позднее, в институте, научили меня смешивать коньяк с шампанским в правильной пропорции. Но об этом я уже где – то написал.