Ну и ну!

Все будет хорошо, куда бы ты ни шел. Митя Фомин.  

Уж извините. Это очень старая история. Вы это сразу поймете, когда начнете читать. Что – то в ней все подругому, совсем не так, как теперь. Какие – то странные подробности, указывающие на то, чего и быть не может. И люди и и их поступки. Однако, уверяю вас, здесь нет никакой фантастики, все чистая, чистейшая правда. Я вообще не способен что – либо придумывать. Вот и в школе из-за этого я был так себе учеником, не мог ответить на вопрос, не зная о чем он. Поэтому если обстоятельства того требуют, знаете ли жена, дети, друзья, начальники – все о чем – то спрашивают, тогда я сразу говорю, – « Вы что? Вы действительно хотите знать правду? »  

Например, в те отдаленные времена вызывает меня к себе мой начальник и объявляет, что в стране поднято всенародное движение за экономию электричества. – «Конечно знаю», -говорю я. – «Все наши служащие вывинчивают у себя в помещениях хорошие лапочки и приносят из дома взамен перегоревшие. Работаем в темноте, наощупь. Представляете, как сильно на нашей фирме за счет этого снизился расход электричества. » Следует пояснить, что по какой – то причине, впрочем, вполне известной, в магазинах перестали продавать лампочки. Остановился известный на всю страну питерский завод «Светлана», единственный знающий, как их надо делать.  

Начальник сказал, что этого недостаточно и что я должен нарисовать в докладе для «вышестоящих органов», при этом он поднял свои глаза и палец к потолку, нужную цифру, достойную похвалы. Я, оценив трудность задачи, потребовал для ее выполнения три дня пребывания дома. «У меня в школе было плохо с математикой. Мне нужна помощь жены, она была серебряной медалисткой. » После этого я пошел к главному электрику, был у нас такой человек, который раз в год записывал в тетрадь показания счетчика – полный годовой расход электричества. Я списал у него цифру. «А возьму – ка я 10 процентов от этого числа», – подумал я. «Будет хорошо. Нет, 20 процентов – лучше. Хотя, уж какая – то это неправоподобно круглая цифра. 21, 7 процента – вот что моему начальству покажется правильным!  

Ровно через четыре дня, опоздав всего на один день, я появился с цифрой у босса. «Ну! » сказал он нетерпеливо, – «Где? Да ты что!? Так мало? » – «А вот так? », – и я написал вес расход электроэнергии нашего предприятием за год, который мне дал электрик. – «Давай уж увеличь эту цифру в два раза. » И я увеличил цифру в два раза, это было легко сделать. Умножать на два умеет каждый. Мне даже не понадобилась помощь жены. «Теперь распишись что так будет. » Я расписался, жалко что -ли.  

Через год начальник вызвал меня снова. «Городские партийные власти похвалили нас за усердную работу по экономии электричества. Нас поставили в пример другим. Ты награждаешся трехдневным оплаченным отпуском. » – «Недельным! » – сказал я. – «Ну ладно. Передай привет серебряной медалистке. » Все прошло замечательно. Я отлично знал, что никто, нигде и никогда не будет читать наш доклад про электричество и его экономию и, тем более, разглядывать в нем какие – то цифры. А теперь, после того как я дал убедительный пример о своей исключительной любви к правде, можно переходить к описаниям моих служебных поездок.  

Мне часто приходилось ездить в командировки, в основном, в места «на просторах родины чудесной». Кто – нибудь сейчас прмнит эту песенку М. Блантера? И помимо рутинной части, то есть собственно работы, я часто сталкивался с различными «чудесами», которые до некоторой степени уменьшали или, наоборот, увеличивали мое желание плюнуть на все и, особенно, на всех и поскорее вернуться домой.  

Каждая поездка была неизбежно связана с непростым решением трех задачь – приобретением билетов, устройством в гостиницу и «а что бы поесть». Было еще кое-что. Например, я установил, что абсолютно все соседи по номеру храпят. Всегда храпят! Ах, как громко и музыкально они это делали! Хорошо если при этом использовались фортепьянные произведения Моцарта или Шопена. А если скрипичные, или вообще современных композиторов? Некоторым удавалось изображать барабан, но это про другое.  

Вот один пример. Как – то меня поселили в двухместный номер в гостинице. Замечательно! Но не совсем. На второй кравати спал полицейский – молодой здоровый парень с молочным румянцем на толстых лоснящихся щеках. Не знаю, это специфика всех румяных парней, но этот храпел, как бегемот. Это хорошее сравнение. Правда, я не слышал храпящего бегемота, но зато видел, как в зоопарке один такой зверь подымает вверх свой хвостик и с оглушительным треском выпускает целый фонтан жидкой субстанции, веером, обрызгивая всех зоо – ротозеев. Мой сын – свидетель. Правда, он этого не помнит. Значит, это была дочка. Ну не внучка же? Нет, внучку укусил верблюд. За пальчик.  

Мне удалось раздобыть длинную веревку, которую я ночью привязывал к одеялу соседа, и когда храп становился сопоставимым с грохотом отбойного молотка, я дергал за нее и сбрасывал одеяло на пол. Всю ночь я дергал веревку, а полицейский, не просыпаясь и не переставая храпеть, натягивал на себя одеяло обратно.  

В моих поездках была еще одна неприятность – местное заводское начальство почти всегда отказывалось отпускать меня обратно домой. При моем появлении раздавались телефонные и личные указания всем и каждому, кто владел печатью предприятия, – ни за что не оформлять ему, то есть мне, командировку для отъезда. Почему? Совсем не потому, что я был хорошим собутыльником. Я не был хорошим собутыльником. Они пытались заставить меня подписать какую-нибудь бумагу, которую я не хотел подписывать. Например, разрешение использовать в производстве не совсем качественные детали, которые лежали где-нибудь на складе и ждали моего приезда. Должность у меня была такая – «технолог», или, если хотите, кличка. Иногда я просто уезжал домой, оставив командировку местному начальству с запиской вернуть мне ее по почте «иначе, никогда-никогда больше ноги моей не будет в вашем... » Догадались правильно, – «... в гадюшнике».  

А случалось, что мое командировочное удостоверение возвращалась домой без меня, и мне привозили с оказией новое. Это было тогда, когда поездка затягивалась больше, чем на месяц. Так обходили правило – оплаченная поездка не могла быть более месяца. За все, что было после месяца – за гостиницу и даже за билет домой, бедняга командировочный должен был платить из своего кармана. И никаких суточных.  

Итак, вернемся к началу повествования. Обычно, где-то к концу рабочего дня, начальство давало мне распоряжение немедленно ехать куда-то, куда я совсем не хотел ехать. «Я тебя уже не вижу, ты уже уехал! » Я с трудом подавлял рвотное чувство, которое у меня всегда возникало при виде босса или даже при мысле о нем. Но что это! Оказывается оно, это чувство, сохранилось до сих пор, стоило мне начать о нем писать.  

Вечером я ехал на Московский вокзал. Почему на Московский? Потому что он был в Петербурге, где я жил. Потому что именно от него уходили поезда в Москву. Потому что только из Москвы можно было ехать дальше, в те места, в которые мне надо было ехать. Потому что уж такая замечательная сеть железных дорог в России.  

И вот я нахожусь в кассовом зале вокзала. Зал очень большой. Между кассами бродят люди, которым нужны билеты. Ишь чего захотели. На всех кассах надписи – «Билетов нет. » И на вас немигающими стальными глазами смотрят кассирши и не замечают. Как будто вы прозрачный, стеклянный. Как будто ваш папа был стекольщик.  

Но я человек искушенный. Я знаю, что надо делать. Строевым шагом я подхожу к окошку номер? Не буду уточнять номер. Может быть он сейчас другой. И вообще, об этом могут знать только посвященные лица. Никаких «Здравствуйте», никаких улыбок. Я просовываю в окошко свою крепкую железную руку, туда, подальше. Крепкий железный кулак разжимается так, чтобы деньги – стоимость билета плюс три рубля упали прямо на колени женщины. Это ритуал. Так надо! Я говорю, – «Красная стрела» (это название поезда), купе. » Женщина, молча, но приятно улыбаясь – это тоже ритуал, вручает мне билет, конечно, без сдачи. Остальные люди, желающие стать пассажирами, что-то почувствовав, бросаются к кассе номер..., но меня уже там нет, а из окошка снова смотрит неподвижное лицо со стальным взглядом.  

Гораздно сложнее было приобретать билет на обратный путь домой. В разных городах были свои правила. Вот, например, Саратов. Я в нем был несколько раз. Однажды там на заводе меня поразили изумительно чистые стекла окон зданий. «В чем дело? Это вы постарались к моему приезду? » В Петербурге я как-то раз видел, как готовились к проезду мимо забора нашей фирмы важного человека, самого важного в городе. Кирпичный забор был покрыт толстым слоем снега, искрящегося на солнце, и его покрывали заново желтой краской прямо поверх снега.  

Ответ шопотом, – «Ты что, не видишь? Стекол вообще нет. » – «Это вместо того, чтобы мыть окна, вы меняете их целиком? Так проще? Дешевле? » – «Да нет же! Мы решили испытать нашу аккумуляторную батарею на прочность и безопасность. Поставили ее в бетонный бункер, вон там, короткое замыкание, и как..! Батареи больше нет, бункера нет и стекол в окнах тоже нет. » Ага, понятно! Раз что-то испытывали, значит в дело была замешена некая таинственная организация, которая позже и достала мне билет на самолет. Это происшествие я описал несколько иносказательно, чтобы было понятнее что, зачем и почему.  

Второй случай, тоже в Саратове, был не менее интересен, хотя он обошелся без взрывов. Я был в университете, где познакомился с очень хорошим человеком – профессором, заведующим кафедрой. Я не спрашивал у него разрешения называть его имя. Поэтому оставим его в тайне. Он пригласил меня домой «на картофельные пирожки». «Моя жена печет замечательные картофельные пирожки. Не разочаруетесь. » Я согласился прежде, чем он договорил. Отказаться от картофельных пирожков? Поедать их в больших количествах – мое любимое занятие. Кроме того, давайте вспомним о важной задаче командировочного – «а где бы поесть».  

Когда мы подошли к его дому у меня широко открылся рот. Нет, не от запаха пирожков, до них было еще далеко, вернее высоко – они ждали нас на пятом этаже. Меня поразила широкая трещина, которая шла от крыши здания до его основания. Дом был расколот на две части. Левая, похоже, стояла вертикально, а правая заметно отклонилась направо, напоминая Пизанскую башню в Италии. Архитектура другая, но результат тот же.  

«Не учли скорость и направление вращения Земли», – предположил я глубокомысленно. «Да нет, они не учли, что прямо под домом есть какое-то подземное течение», – ответил профессор. По выражению его лица я понял, что он живет в правой части дома. «Нет, нет», – опередил он мой вопрос. «Лифт работает, хотя сильно скрипит. Они обещают, что он перестанет скрипеть, когда другие «они» придадут зданию вертикальное положение. »  

Дверь в квартиру открылась довольно легко. «Я ее сам подстрогал! » – гордо сказал хозяин. «И ножки у мебели тоже. » Действительно, пол в комнате имел существенный наклон, и чтобы стол, стулья, диван и прочее стояли устойчиво их ножки имели разную длину. «Замечательно! » – воскликнул я. – «Поверхность стола совершенно горизантальная! » – «Да! Бутылки стоят устойчиво. А вот рюмкам я все же предпочитаю стаканы. Как-то надежнее. » – «И современние», – поддержал я.  

– «Со стульями сложнее. Их нельзя сдвигать с места, на них лучше не вертеться» – «А как же быть, если блюдо с пирожками стоит на столе в стороне от вас? » – «Эта задача решается с помощью моей жены, она предпочитает вообще не пользоваться стулом. » – «А как же...?» – «Ноги приходится выпремлять периодически в тренажерном зале. » Профессор вздохнул, – «Туда большая очередь. В нашем доме много жильцов. » – «А собака? » В нижней части комнаты у стены лежал симпатичный пес. Когда мы вошли, он поднял голову и сделал вид, что сейчас встанет и подойдет лизнуть меня. Или укусить? Но он громко зевнул и положил морду на пол между лапами. – «Бедняга, устал ходить вверх-вниз. Да ему и не надо. Если что-нибудь съедобное падает со стола, ник то не бежит поднимать, можно упасть, и еда скатывается прямо к нему. Счастливец! »  

Через немного скошенную дверь в комнату вошла женщина с большим блюдом пирожков. Запах! Как любая женщина с пирожками, она выглядела замечательно. Не буду описывать вам картину «Шоколадница» Лиотара. Только замените шоколад на пирожки, одолжив их, например, у Александры Серовой, из ее « Натюрморта с пирожками».  

Поедая энный пирожок, я посетовал хозяину на трудности с билетом на самолет. «Все будет в порядке. У меня есть свой человек в горкоме партии, мой ученик. » Из особого уважения я написал название этой организации с маленькой буквы. Он снял телефонную трубку. «Петрушу можно? То есть я хотел сазать – Петра Григорьевича. » Далее последовал довольно длинный разговор с приветами женам, детям и тещам, приглашениями в гости и прочее. И наконец, – «Послушай, у меня тут очень хороший человек из Петербурга, очень нужный. Поможешь с билетом на самолет? Нет, не два билета, один. Спасибо, спасибо. Ну конечно, ну конечно. » И мне, – «Зайдете за запиской, она будет при входе у охранника. »  

И действительно, при входе в Горком мне дали записку. Текст был зашифрован, но фразу «Выдать билет» я понял. Саратовский аэропорт в те времена выглядел несколько странно. Нет, здание было и взлетное поле тоже было, а вот деревянная будка с кассой почему – то стояла в стороне, на краю поля. Она была окружена толпой. Это были не отдельные люди, а некая единая, спрессованная из людей масса, которая раскачивалась и перемещалась мимо кассира, издавая единый вопль – «Билет! » Кассир никак не риагировал. По моему, он впал в прострацию. Сидел и молча качал головой из сороны в сторону. Кстати, поищите в Интернете. Есть такое упражнение для шеи, очень способствует работе мыслительной системы, если она имеется в наличии, конечно.  

Что было делать? Подойти к кассе? Невозможно. Я встал в стороне, но так, чтобы кассир мог меня увидеть, и начал делать нелепые движения – прыгать, приседать, махать руками. Кассир очнулся и стал заинтересованно смотреть на меня. Я повернулся к нему в профиль и изобразил всем известную статую Ленина – правая рука с шапкой вытянута вперед, левая с запиской опущена вниз, ну туда, где молния на брюках. Кассир сразу догадался. «Ты что, Горком!?» – заорал он. Я согласно затряс головой. Кассир выскочил из будки и рванулся в сторону. Я прыгнул к нему. Мгновение, у него в руках оказалась горкомовская записка и деньги, а у меня вожделенный билет.  

Читатель может не поверить. Уверяю вас все так и было – записка, билетная будка, кассир, толпа. Ну разве что, молния. Не было у меня никакой молнии на брюках, так, обычные пуговицы. И Ленин на памятнике, который я изображал – он и сейчас стоит в Петербурге у станции метро Московская, скульптор Анникушкин, высота скульптуры 8 метров, 10 сантиметров, не держит записку. А лучше бы держал. Почему? Посмотрите на него через улицу со стороны магазинов и поймете. Рука, та что внизу, без записки, совсем не похожа на руку, а на нечто другое.  

Расскажу еще об одном случае с самолетом. Он произошел в Курске. Я в нем был огромное число раз, а больше не буду – никогда! « Любимый город может спать спокойно. » – Никита Богословский, поет Марк Бернес. Там был аккумуляторный завод, пожалуй, самый большой в Европе. На нем работало около 20 тысяч человек. Кажется, он дымит трубами и сейчас. До аккумуляторов нам никакого дела нет, хотя в каменном заборе вокруг завода была дыра, через которую можно было выпихнуть наружу батарею для машины. Не бесплатно.  

Для нашей истории важно не это, а то что в описываемый момент в городе была всесоюзная конференция бездельников, из тех, которые могли произнести речь об аккумуляторах, хотя не знали что это такое. Действие происходило в ресторане центральной и единственной гостиницы города. Во время своих докладов выступающие боялись расплескать содержимое рюмок и поэтому были краткими. Начал торжество директор завода в Луганске. Или в Ворошиловграде? Впрочем, это названия одного и того же города. Кажется, его фамилия начиналась на Б. Он сказал, что аккумуляторы бывают разные, а вот ему, кроме бутылки с водкой, необходим еще «вилок» капусты. У него был больной желудок, и кроме капусты и водки, морковки и водки, картошки с водкой и водки за водкой он ничего не употреблял.  

После конференции ее участники вышли из ресторана и их стали развозить автобусы. Пожалуй, на этом мне следовало бы остановиться, но ради исторической правды я обязан продолжить. Один из автобусов тронулся с места, а за ним, на глазах у всех, продолжая писать на его заднее колесо, шел твердым шагом директор Б. Несмотря ни на что. Люди охотно уступали ему дорогу. «Стой, аккумулятор! – кричал директор – Стой! »  

Только не надо смеяться или возмущаться. За этой историей стоит глубокий смысл. Дело в том, что в Петербург к нам на работу, пришло письмо из министерства с указанием от ЦК партии разобраться с жалобой некоего рабочего – шахтера. Тот совершенно случайно сделал открытие черезвычайно важное для прцветания страны. Он написал о нем директору Б., а тот, вместо того чтобы обрадоваться и подарить изобретателю машину Москвич, в грубой форме пожелал ему провалиться поглубже в шахту. ЦК партии задал вопрос, а нет ли у коммуниста Б. злого умысла и не работает ли он на некую иностранную разведку. И не следует ли кое – кому, сами понимаете кому, вмешаться в это дело.  

Немедленно была образована специальная комиссия. Председатель комисси еще до того, как он понял в чем дело, позвонил недоумку Б. Недоумок немедленно приказал наградить шахтера всякими грамотами и почетными значками и подарить ему, нет не Москвича – шахтер передумал, а грузовик – полуторку с грузом угля.  

В чем же, собственно, состояло замечательное изобретение героя труда? На шахтах используются электровозы, которые передвигаются с помощью аккумуляторов. Эти аккумуляторы, очень большие и грязные, быстро перестают работать. Ну кто же будет читать инструкцию, в которой написано, что в них обязательно периодически надо наливать дистиллированную воду.  

Теперь давайте представим себе такую картину. Электровоз стоит, не едет. Рядом – наш рабочий. Попытка столкнут с места проклятое средство передвижения руками не помогает, лягание ногой не помогает. На пылкие уговоры с употреблением общепринятого разговорного языка электровоз не реагирует. «Ах ты,...!» Чем мне нравится родной русский, которому нас учат в школе, дома и на улице – в нем любое слово можно заменить другим словом, при этом смысл фразы не меняется.  

На месте нашего героя любой другой плюнул бы и ушел к ближайшему пивному ларьку. Но не на того напали! Он вспомнил, что однажды, находясь у забора по естественной необходимости, случайно попал на стоящие рядом с ним чьи – то посторонние ботинки. Ботинки с воплем негодования отскочили в сторону, то есть они ожили, стали двигаться! Надо попробовать. И о восторг, о радость! Как только струя нашего героя попала внутрь аккумуляторов – они, конечно, были без пробок, кому вообще нужны эти пробки, электровоз вздрогнул и начал набирать скорость. Шахтер, теперь уже изобретатель, не успев привести в порядок свой внешний вид, вскочил за руль и поехал совершать трудовые подвиги.  

Он вообразил, какая будет польза для зкономики страны, если перед началом работы каждый шахтер выпьет по бутылке пива. Ну хорошо, по три бутылки. Это вместо водки! Улучшается здоровье населения страны. Долой врачей, долой лекарства! Отпадает необходимость в дестиллированной воде. Можно закрыть заводы по ее производству. Не нужно подвозить ее к шахтам – экономим бензин. А экология! Ведь теперь все будут пользоваться аккумуляторами. Лозунг перед шахтой: «Ни капли изобретения пролитого напрасно! »  

Понятно, чем продиктованы были действия директора Б. после ресторана. Большое влияние, конечно, оказал вилок капусты. Директор просто пытался распространит замечательный способ на еще один вид транспорта – автобус.  

Я сделал это отступление с единственной целью – расшевелить читателей, воздействовать на их творческий потенциал. Миру нужны изобретатели.  

Что же было дальше. Нас питерцев было человек восемь. Нужно возращаться домой. Но как? На чем? Билетов нет. Вдруг один, не самый активный член нашей делегации – за все время пребывания на конференции он не проронил ни слова, то есть самый умный – он пил водку молча, отошел к телефону. Один звонок, второй, третий. Потом он вернулся к нам и стал считать, загибая пальцы по-русски, то есть начиная с мизинца, – «одна, еще три, еще две, нет, еще три и еще три. Да, еще две». – «Пускаю шапку по кругу. Кто сколько может. Нам надо собрать на десяь бутылок водки. » –  

Какой еще водки? Почему водки? Почему только десять? – «Объясняю. В аэропорт прибывает самолет из Москвы, плупустой. Он должен лететь куда – то дальше, неважно куда. Я договорился с начальником аэропорта. Он выгружает ненужных нам пассажиров из самолета, их трое – на троих идет одна бутылка, это закон. Зачем? Чтобы не слишком кричали. Себе он, скотина, берет три бутылки и загружает нас в самолет. Самолет летит обратно в Москву, потому что пилот не знает маршрута в Петербург. Ему две бутылки, там есть еще второй пилот. Одна бутылка – шоферу автобуса, который повезет нас в аэропорт. Без нее ему страшно будет возвращаться в темноте одному. И еще три начальнику автобазы. Он сказал, что это минимальный размер страховки на случай, если шофер, по ошибке, улетит с нами. И вообще, у него, у начальника, большая семья. «А нам!?» – «Хорошо, еще три. »  

И все получилось! Водитель сказал, что дорога в аэропорт сейчас вполне безопасная. «Лягушки наконец исчезли. » – «Какие лягушки!?» Оказалось, что шоссе пересекает огромное болото. И вот, в один прекрасный день, лягушки с части болота, что слева от дороги, по только им известной причине, стали переходить на правую. Либо они меняли место жительства, или их пригласили в гости? Процесс продолжался три дня. Транспорт встал. Ехать по лягушкам было слишком скользко. В газетах появились фотографии лягушек и съехавших в кювет грузовиков.  

Наконец, мы едем. Въехали на довольно высокий мост через реку Сейм. Почему такое название, я не знаю. Но во время особенно длительных посещений Курска, я в ней купался. Вода теплая, но какая-то желтоватая. Возможны пиявки. В общем, не рекомендую.  

Вдруг на середине моста наш автобус остановился. Водитель, кстати его звали С., достает бутылку с водкой, открывает пробку и делает основательный глоток. «Нужно помянуть Толика», – объясняет он. Какого, к черту, Толика?! И что, потом будет Петруша, Гриша? Бутылки определенно не хватит. А мы ведь толко – только выехали из города.  

«Толик», – объясняет наш водитель – «он работал у нас на автобазе. Хороший был парень. Один раз он ехал по мосту и ему стало невтерпеж. Ну, бывает. Остановил машину прямо здесь, подошел к перилам и только... Разряд электричества был такой силы, что все, что осталось от Толика, было отброшено к его грузовику. Бедняга забыл, что вдоль моста, чуть ниже, идет высоковольтная линия. И вот, электрический провод – струя Толика – сам Толик -мост – короткое замыкание – и нет человека. Почему провода идут так близко к мосту? Ну протянули бы их не ниже моста, а выше. Тогда попасть на них было бы труднее. » Водитель горестно посмотрел на початую бутылку. Никто из нас выходить из автобуса не рискнул, и мы поехали дальше.  

А вот и аэропорт. Мы вышли из автобуса. Ага, вот наш самолет. Какой – то он маленький, похож на АН-2. А может быть он трофейный, со времен войны? Я поежился, остальные тоже поежились. На земле, сбоку от самолета, мы увидели трех человек с вещами – двоих мужчин и одну женщину. Нет, они не ежились, они топали ногами, размахивали руками и громко орали. Кажется, они даже плевали на самолет.  

К нам быстро подошел человек, так подходить мог только начальник – крепкие шаги, мрачный взгляд, сжатые губы. «Где!?» – сказал он. Мы вручили ему бутылку, он схватил ее и пошел к орущим. Наступила тишина. Начальник вернулся к нам. «Где!?» – опять сказал он. Мы отдали ему три бутылки. «Пилотам! » – Мы отдали ему еще две бутылки. Взгляд начальника смягчился. «Ребята! Не забудьте купить билеты. »  

Ну, наконец -то мы в самолете. Салон похож на трубу, впереди за перегородкой два пилота. Кресла для пассажиров стоят как в автобусе друг за другом, по два справа и по одному слева от прохода. Впрочим, это были не кресла – стулья с жесткими откидными сиденьями какие бывают в кинотеатрах. Всего их было около 20.  

Не буду подробно рассказывать о полете. Он был ужасным. Мало того что самолет, вернее нас в нем, ужасно трясло и болтало. Было очень холодно, страшно холодно. Это был не самолет, а какая – то консервная банка с тонкими жестянными стенками! Никакого отопления. Хорошо, что у нас осталось несколько своих собственных бутылок. Ноги у меня так замерзли, что я перестал их чувствовать. Пальцы рук перестали держать пластиковый пакет, который мне вручил пилот, наглядно показав, как им пользоваться.  

Не помню, как долго продолжали мы страдать. Наконец, то на чем мы летели, шлепнулось на землю. Москва! Заметили, я здесь перестал пользоваться такими культурными словами, как полет, самолет, приземление. Это не про нас, это о чем то другом. Но вот, мы сидим в теплом здании аэропорта на теплых скамейках, прижимаясь спинами к теплым батареям отопления, с наслаждением вдыхая теплый живительный воздух. Что может быть лучше слова теплый.  

Вернемся на некоторое время к поездам. Вспомним, что в Курск я ездил через Москву, где я переходил на другой вокзал и пытался купить там билет. Пустое занятие, билетов, конечно, не было. Поэтому я двигался прямо к поезду. Шел мимо вагонов, внимательно всматриваясь в лица проводников. Мужчин я пропускал. Они, как правило, все курят, пьют водку, матеряться и храпят.  

Женщины другое дело. Внимательно всматриваюсь в их лица, и какое-то чутье подсказывает мне – «вот она! » Мое лицо – смесь улыбки и страдания. Проводница сочувственно улыбается, молча кивает и впускает меня в вагон. «Курск», – шепчу я. Стою в проходе, надо подождать. Наконец, поезд трогается, поехали. Моя спасительница начинает разносить постельное белье по вагону. А где оно лежало до этого? Ну конечно, в первом от входа купе. Освобождается место, мое место. Вручаю проводнице деньги за несуществующий билет. «Хотите еще одно одеяло? Чаю? » По приезде, благодарная женщина вручает мне квитанцию за билет другого, обычного пассажира, который отчитывается за потраченные на проезд деньги не в бухгалтери, а разве что перед своей женой.  

В Курск я ездил так часто, что проводницы запомнили меня. «Здрасти, опять! У тебя что там – вторая семья? Может хочешь завести себе третью, прямо здесь в вагоне? » – «И что? Я буду ездить бесплатно?!»  

Один раз я совершил роковую ошибку. Я всегда приезжал в столицу нашей родины рано утром. А уезжал дальше в глубь страны вечером. И мне жутко надоело целыми днями болтаться по Москве. Я досконально изучил музеи и всевозможные памятные места и красоты. Я посещал многочисленных подпольных и полуподпольных художников, их мастерские – обычно они совмещались с жильем, кочегарки, где они делали вид, что занимаются общественно полезным трудом. Некоторые из них признавали меня за своего, только разглядев нечто булькающее, что я приносил с собой. А потом, – «Да ты что, не будешь? Ну и ладно, мне больше достанется. »  

Теперь об ошибке с тяжелыми последствиями. Я решил выехать из Москвы в Курск не вечером, а дневным поездом. До его отправления было около часа. Неспешно и беззаботно прогуливаюсь и время от времени поглядываю на часы. Удивляюсь как медленно двигается время. И вдруг я понял, что мои часы встали. До отхода поезда почти ничего не осталось! Я как сумасшедший бросился на вокзал.  

А теперь самое важное. Была глубокая осень. А вы знаете, что такое Курск? «Две горы – две тюрьмы, а между ними рынок. » А в дождь? А в дождь два потока жирной черноземной густой грязи текут с каждой из гор навстречу друг другу прямо в помещение рынка. Может быть проехать на машине как-то можно, а пройти? Поэтому осенью я ездил в Курск в галошах. В замечательных резиновых блестящих галошах завода «Красный Треугольник». Я был единственным человеком в Петербурге, а может быть во всей стране, или даже в мире, который в те времена гордо ходил в галошах, не обращая внимания или делая вид, что не замечает удивленных взглядов некоторых прохожих.  

И вот я бегу, несусь к поезду. И эти чертовы галоши, мои любимые галоши, которые мне немного велики, слетают с ботинок в разные стороны. Я спотыкаюсь, хватаю их, теперь они в одной руке, в другой сумка, и едва успеваю вскочить в вагон. Ух! Ну, все в порядке. Но нет, у меня начинает болеть лодыжка. Если кто не знает, это такое место на ноге, там, немного выше ботинка. Это я, делая балетные пируэты в галошах, подвернул ногу. Болело сильно, поэтому помню хорошо, нога была правой. Нет, пожалуй, левой. Ага, появился большущий синяк.  

Добросердечная проводница с перекошенным лицом, стараяь не смотреть на мою ногу, носит мне полотенце, смоченное холодной водой в туалете. Не могу стоять, не могу сидеть, не могу ходить.  

Наконец – Курск. Хромая добираюсь до гостиницы. Зря, мест нет. Какой – то у них съезд каких – то передовиков. И позвонить за помощью некому, ведь уже вечер. Идти в другую гостиницу бесполезно, других просто нет. Впрочем, есть одна, при цирке. В городе есть цирк! Зачем? Кругом и так сплошной цирк. Я один раз в ней жил, слава богу, недолго. Потом от меня сильно и необычно пахло, нет, не духами. И что интересно, зверинная гостиница тоже была всегда переполнена. А уж казалось бы, поставь лишнюю клетку между лошадьми, дрессированными козами и собаками и вопрос будет решен.  

Что делать? И вдруг я вспоминаю – Люсяба! Когда я был молодой – ах, как давно это было, но было же! – в институте, где я учился, была девица, которая откликалась на имя Люсяба. Почему ее так прозвали – не помню. У меня, вообще, какой-то пробел в голове по поводу институтских девиц. Моя будущая жена, училась там на одном факультете со мной, и у нее тоже был такой же точно пробел – про парней, конечно.  

В поведении студенток была одна странная странность, очень неожиданная и неприятная. Все они изо всех сил пытались перед окончанием обучения выйти замуж, прибегая при этом ко всяким неописуемым хитростям. Им не нужен был муж. Ребенок! Он позволял им избежать неизбежное – распределение! Была такая практика. Студентов насильно посылали работать туда, куда ехать было совершенно невозможно. Ну, например, туда не ходили поезда и не летали самолеты.  

Представляете, вы не можете даже иногда поехать в Москву, чтобы купить колбасы.  

Хотя колбаса – это не главное. Был у нас парень по прозвищу Наумчик. Так вот, когда ему сказали, что его посылают туда, у чего даже названия нет, единственное о чем он спросил – «А жуки там есть? » Уж очень он любил жуков! Меня он тоже любил, потому что я был единственным, кто слушал от него ласковые прозвища, которые он давал жукам, и его рассказы из их жизни. Бедный Наумчик! Он так страдал, когда злые студенты ухитрялись поймать таракана – ах, какие большие и активные тараканы бегали в изибилии по институту! – и писали на их спинах загадочные буквосочетания.  

Например, КИТ, что было инициалами заведующего кафедрой, или НС – это означало «настоящая стерва» – инициалы старшей лаборантки Наталии Сергеевны. Представте себе, что при каждой случайной встрече, даже если она происходила через много лет после завершения моей учебы, она требовала, чтобы я вернул ей кастрюлю.  

Действительно, было такое дело. Я выпросил у нее большую пятилитровую кастрюлю. Хорошая была вещь, эмалированная. Я в нее наливал... На кафедре почему – то отсутствовал туалет, и читатель имеет полное право немного пофантазировать. Но нет, в нее я наливал какую – то странную смесь, содержащую нечто радиоактивное. Чего только не бывает в этой химии! В общем, кастрюля после этого стала ни к чему непригодной, например, к варке супа, кто же будет есть радиоактивный суп.  

Я посоветовался со знающими людьми и выбросил ее в ближайший канализационный люк. Конечно, я мог бы положить ее в специальный бетонный бункер, который был тут же рядом с люком, в нем хранилась всякая химическая нечисть, но мне сказали, что этого делать нельзя. «Да ты что!? У этого бункера дыра в крыше, и вообще упала часть стены. Из него всегда что – то вытекает. » После этого я всегда осторожно перешагивал через опасный люк, стараясь в него не упасть.  

Так вот, эта Люсяба была совершенно обычной Люсябой. Ноги, руки, плечи – все было крепко сделанным, немного косолапым, немного толстоватым, особенно то место, которым сидят. Все было упаковано в различные предметы одежды, почему – то все черного цвета. Единственной особенностью были глаза – очень большие, очень круглые и, под цвет одежды, черные. Они всегда излучали радость, счастье и дружбу. Эти чувства усиливала широкая улыбка, от уха до уха. Впрочем, ушей вместе с краями улыбки не было видно, они пртались под волосами.  

И еще у Люсябы всегда висел рюкзак на спине с двумя тяжеленными кирпичями. Она тренировалась – готовилась летом подработать в какой – то таинственной археологической экспедиции. «Меня берут, потому что у меня есть огород я умею хорошо копать картошку лопатой. Расскажу, если вернусь живой. »  

Я к Люсябе никогда близко не подходил. О чем можно разговаривать с человеком, который тебе все время согласно кивает головой. А черные глаза были и у моей будущей жены.  

Почему адрес этой девицы с кирпичями оказался в моей записной книжке на букве К? Да потому, что она жила в Курске, курчанка. Итак, я иду, вернее ковыляю, опираясь на подобранный обломок ветки, к Люсябе. Она жила недалеке от гостиницы, но не на центральной улице, а на параллельной. И между ними была огромная разница. На основной стояли вполне приличные каменные дома, некоторые даже в несколько этажей. А я шел от одной бревенчатой избы к другой.  

Вот он дом Люсябы. Кошмар! Черные стены, никакого крыльца. Перед входной дверью прямо у невысокого порога на земле лежит несколько старых разбитых досок. Стучу, дверь открывается со скрипом, и вот она. Все та же, но не совсем, лет эдак на 15 постарше и без рюкзака. Глядит на меня сначала недоверчиво и испуганно, потом удивленно, потом изумленно, потекли слезы, начались объятия и восклицания. Объятия были лишними, женщина тяжеловатая, а у меня непригодная нога.  

Входим в избу. Оглядываюсь, и о счастье! Стул! Плюхаюсь на стул. Показываю Люсябе палку, объясняю ситуацию. «До завтра не прогонишь! » Женщина вся в ужасе – это по поводу моего увечья и в полном восторге от возможности болтать до утра. Бросается куда-то. Приност банку какого-то чего-то достаточно вонючего. «Это еще моя мама варила по рецепту бабушки из какой то заколдованной травы. » Смазывает мне ногу, забинтовывает. Действительно, боль несколько утихает, зато какой невыносимый божественный запах!  

Расспрашиваю Люсябу о ее жизни. Она уже на пенсии. Работала на каком – то очень вредном химическом производстве – рабочий день четыре часа и ранняя пенсия. Каким – то непостижимым образом, без мужа, родила дочку. Дочь вышла замуж. Она ненавидит свою мамочку, и в этом ей помогает ее муж. « Он, когда выпьет, грозится меня убить, а пьет он все время. Тебе повезло, что они уехали на несколько дней. » Потом ее взляд становится смущенным и одновременно озадаченным. «Хочу напоить тебя чаем – сахара нет, накормить – картошка есть, масла нет. » Я со вздохом достаю из своей сумки батон.  

Тут я опять потихоньку подбираюсь к описанию третьей прблемы командировочного – «А что бы поесть? » Батон в данном случае – это не хлебо-булочное изделие. Так называли одну цельную штуку колбасы. Отправляясь в Курск я всегда брал с собой пять – шесть таких батонов докторской колбасы. Ее можно было купить и в Петербурге – Ленинграде, но я делал это в Москве. Все тогда ездили в столицу нашей родины за колбасой, и продавцы не делали удивленных глаз при виде покупателя, который с трудом поднимал свою увесистую покупку.  

При виде колбасы у женщины буквально пропал дар речи. Наконец, задыхаясь, она прошептала, -«Это что такое, разве сейчас бывает...?» – « Люсяба, ты должна съесть всю эту колбасу сразу и немедленно. Я не вижу у тебя холодильника. » – «Зато у меня есть подвал! » Действительно, на полу у стены была деревянная крышка. Приподняв ее, хозяйка показала мне очень глубокую яму, темную, холодную и сырую. « А как же если сильные дожди и твой погреб затопит? »  

Это был вопрос умудренного опытом жителя Петербурга – города, в котором часто случаются осенние наводнения и вода в подвалах никого не удивляет. Удивляют крысы, которые на время наводнения временно переселяются жить на верхние этажи зданий. Между прочим, один раз такая крыса, большая, лохматая, упитанная, исполненная благодарности за предоставленное ей жилье, принесла нам – мы жили на первом этаже – увесистую золотую челюсть. Она шла медленно, не прячась, сознавая, что совершает акт, подтверждающий дружелюбное сосуществование между двумя, равными по важности представителями животного мира. Подозреваю, что мать – она была очень брезгливая – попросила крысу унести челюсть обратно.  

Люсяба объясняет, что у нее есть большой таз. В смысле посуды. В него можно положить все что угодно и пустить плавать в погреб.  

Утром я похромал на завод. Перед уходом я спросил у Люсябы не хочет ли она, чтобы ее время от времени навещал мой знакомый с завода. «Нет, колбасы у него нет, но ему будет приятно перебрасывать твоего зятя через крышу избы на соседнюю улицу. Да и твою дочь это зрелище заставит кое о чем задуматься. »  

Действительно, был такой парень, он работал в отделе главного технолога. Рост под два метра, плотно скроенный. Мы с ним подружились на почве оценки умственных способностей начальников, любых начальников. Это от него я впервые услышал фразу, и я думаю, что он ее автор: «На самую хитрую ж... найдется свой винт с двойной резьбой. » В переводе на литературный язык, это означает, что всегда есть способ послать начальника подальше и игнорировать его распоряжения.  

Люсяба отказалась от такой возможности. – «Жизнь научила меня терпеть, и я буду терпеть. » Тем не менее, я попросил Н., так звали моего мудрого знакомого, навестить ее как-нибудь. «А что мне за это будет? Только твое спасибо? » – «Ну да, а что тебе еще надо. Спирта у вас на заводе реки и озера, пей не хочу. »  

Действительно, на заводе использовался в большом количестве спирт. Каждый божий день начинался с того что в цех приходили всевозможные уважаемые люди и им без всяких вопросов и намеков наливали по маленковскому стакану спирта. Скажу непосвященному, пить неразведенный спирт – это большое искусство. Сам знаю. А маленковский стакан это такой большой граненый стакан, у которого сверху есть дополнительная гладкая часть, всего получалось 250 грамм. А почему маленковский, догадайтесь сами. Посмотрите в Интернете, кто такой был Маленков.  

В свое оправдание могу сказать, что если само применение спирта и сама марка спирта были расписаны и подписаны мной – представляете как меня за это уважали! – то его расход был определен другими уважаемыми людьми. Это было непросто. Нужно было учесть различные мелочи – налив, пролив, усушку, средние количества рабочих и начальников, их возраст и гендерный состав.  

Вы знаете сколько спирта может женщина налить в толстый резиновый шланг для полива огорода? Затем она этот шланг обертывает вокруг своей талии и вот уже окончательно и очень беременная уходит домой. Совершенно непостижимые существа эти женщины. Утром шла на работу – тонкая талия, легкая поступь. И всего за восемь часов пролетает девять месяцев, и вот идет нечто – земля дрожит от тяжелых косолапых шагов, вместо талии бочка. Сейчас, сейчас случится! Снаружи у проходной ее нетерпеливо ждет муж. «Ну подожди же, куда ты сразу пить. Не рви платье! Дай хоть отойти! »  

Эпопея со спиртом однажды чуть не кончилась для меня очень печально. Могли и убить, а уж покалечить точно. В стране объявили новое движение – за экономию пищевых ресурсов. Вот почему жрать было нечего – экономить надо! Естественно, вызывает меня начальник. «Ты что! Ты это зачем! Почему ты в своей химии написал, что спирт должен быть марки «пищевой»! У нас пищевая экономия! Меня убъют! Тебя убъют! » Откуда эта зараза узнала, что главная скрепа у нас пищевая! Кто донес? Кто тут непьющий? – «Ну да», – говорю я, – « А вы хотите, что бы убили одного меня, а вас повесили? То есть, на доску почета. »  

Что же делать? Заменить замечательный спирт из картофеля, например, из Польши, или из зерна – из прибалтийских республик, на то, что народ называл «табуретовкой»? То есть из опилок? И ведь пришлось. Чтобы успокоить народ, я говорил, что выбрал опилки не от обычных кухонных табуреток, а от мебельных гарнитуров. Конечно, это было лукавство. «Спирт гидролизный, двойной ректификации» – вот как красиво назывался этот непищевой, выбранный мной, но вполне употребимый продукт. А специфический запах и привкус даже придавали ему некую пикантность.  

И случилось то, что должно было случиться. Я ожидал этого и поэтому спрятался, сделал вид что заболел. Заводы перестали работать. То есть никто не понимал, как надо использовать новый продукт. Требовали меня, для расправы и разъяснений. Конечно, я никуда не поехал. Мой телефон раскалился. Я всем давал один и тот же совет, – «Попробуйте развести новый продукт водой из под крана и сравнить с тем, что налито в водочных бутылках из магазина. Закуску менять не надо. » И все успокоились. Время взяло свое – ну как долго можно смотреть на стакан со спиртом, даже если он двойной ректификации. И водку никто не стал покупать, еще чего! Да и закуска – к чему она.  

К чести Н, он один раз пришел к Люсябе, просто так, из чистого любопытства. – «Не бил я этого придурка, ее зятя. Я просто дал ему понюхать свой кулак. Надеюсь, он продолжает косить на кончик своего носа до сих пор. » Замечательный парень этот Н – этот винт с двойной резьбой. А вот я... А я ни разу больше не удосужился привести Люсябе колбасный батон, почему не знаю. Стыдно мне.  

Принес я свою ногу на завод и все мои проблемы были сразу же решены. В медпункте мне профессионально кончиком пальца потрогали синяк и подарили костыль. Проблема с жильем была немедленно и просто решена все тем же Н. Оказалось, что его теща – жена директора гостиницы. Позже я имел возможность ее поблагодарить, она работала где – то рядом со своим зятем, будучи начальником, ну конечно же начальником!, кладовой. Вот это была женщина! Высокий рост а какие формы! Басистый голос, он прямо затыкал словно ватой вам уши. Но самое главное, это были усы. Куда там Буденному – посмотрите в Интернете, кто он был такой. Вот о ком пела Пугачева – «Настоящий полковник. » Конечно о теще Н. А Буденный был всего лишь маршалом на лошади.  

Завершая описание истории о галошах, которые сопровождали меня в поездках, я хочу упомянуть об одной вещи, вернее о двух вещах, которые путешествовали без меня, отдельно. Это были два моих валенка. Замечательные валенки! Подклеенные резиной и совершенно необходимые. Их одолжил у меня мой хороший знакомый Л., с которым я вместе учился в институте, а потом работал. Разница между нами заключалась в том, что наши комнаты были в разных концах корридора и в том, что при встречи я улыбался ему радостно и простодушно, а он мне немного умновато – кривовато.  

Без валенок он не мог. Он ездил куда – то в Казахстан, в место с очень суровым климатом. Раньше оно было совершенно секретным, его название боялись произносить все, и кто про него знал и кто не знал. Поэтому, валенки мне так никогда и не вернули, по их запаху я мог догадаться куда они ходили и что в них делали. Зато Л. часто рассказывал кому – нибудь, предварительно убедившись, что я его слышу, как он их любит и каждое лето выставляет просушить на солнышко, а потом сдувает с них пыль. Конечно, слушая все это, я был счастлив.  

Кроме валенок, Л. немного раньше, одолжил у меня фотоаппарат «Комсомолец». По этому названию можно определит, когда происходили описываемые события. Прошла неделя, потом месяц, потом год – нет фотоаппарата. Правда, я забрал у своего отца взамен фотоаппарат ФЭД, названный так в честь Феликсовича Эдмундовича Дзержинского. Хорошо, что я с ним, с Дзержинским, не встречался. Не смог бы я с ним поздороваться, уж очень сложное было у него имя.  

Эти фотоаппараты делала знаменитая колония беспризорных детей, руководимая Макаренко. Они использовали немецкую цейсовскую оптику, своей не было. Обо всем этом можно прочитать в Интернете. В последнее время появились некоторые подробности. Оказывается, Макаренко очень любил своих беспризорников, особенно мальчиков. На моем ФЭДе был порядковый двухзначный номер, не помню какой, 23?. Я берег этот раритет и старался не колоть им грецкие орехи. У фундука скорлупа не такая прочная.  

Все равно мне было жалко «Комсомольца». В итоге, все решилось легко и просто. Когда Л. в очередной раз пришел к нам домой посмотреть на полку с книгами – он еще любил не возвращать книги, мой младший брат, которому по случаю молодости разрешалось говорить абсолютно все, сказал, пристально глядя на Л. и сжав кулаки, – «Не вернешь фтапрат – набью морду». Л. не испугался, но так удивился, что на следующий день принес злополучный «фтапрат». Да он ему и не был нужен. У него было очень плохое зрение, какая уж тут была фоторгафия.  

Зато, Л. был хорошо известен в кругах любителей литературы, музыки и театра. Конечно эти любители сами не писали стихи и не сочиняли музыку. Зато они умели обо всем рассуждать, убедительно жестикулируя и невнятно бормоча туманные фразы, странные фамилии и термины. При этом на непосвященных они смотрели так насмешливо, и в то же время с такой жалостью и состраданием, что те чувствовали себя ничтожными глупыми муравьями. Это я о себе.  

Однажды с Л. произошел забавный случай. В очередной раз нежно погладив мои валенки, он отправился в филармонию на концерт Елены Образцовой. Все должны знать эту замечательную певицу! Вот она кончает петь, аплодисменты, крики, цветы. Толпа любителей бросается на сцену и окружают оперную диву. Каждый хочет сказать ей что – то особенное. И вдруг раздается чей – то голос, – «А вот это, дорогая Елена Васильевна, ваш особенный почитател – наш Л. » И великая певица, у которой был не только великий голос, но и великий рост, оборачивается к моему другу, ага, вот и я появляюсь в этой истории, она оборачивается к МОЕМУ другу, берет его за уши, приподнимает и целует в макушку.  

Теперь, ставший тоже знаменитым, Л. дрыгает в воздухе ногами, левой рукой хватает спадающие с носа плюс двенадцать диоптрий очки, а к правому боку прижимает валенки. Стоп! Кажется валенок не было. Все потрясены. Потрясен композитор Г. Свиридов, сидевший за фортепияно, чьи романсы исполняла наше прекрасное меццо – сопрано, а я чувствую потрясение, рассказывая об этом, даже сейчас. Подумать только, ведь в этот самый момент на Л. могли быть одеты мои валенки! Надо бы мне почитать биографию Образцовой, наверное там про это что – нибудь есть.  

Какой длинный у меня получается рассказ. Сколько я уже написал. (Правильно поставте ударение! ) – «Уж полночь близится», а где ж конец? Упс! О чем это я? (Упс – американское слово, можно заменить на – Вот блин. )  

Лучше я закончу тему колбасы. Напоминаю, что направляясь в Курск, я всегда вес с собой шесть штук «батонов», давайте верить, они содержали некоторое количество чьего – то мяса. Хотя сомнительно. Батоны в специальной сумке, весят тяжело. «Сволочи, хоть бы кто – нибудь встретил! » Добираюсь до завода и сразу иду в отдел главного конструктора. А куда же ещё. В нем работают умные интеллегентные инженеры с высшим образованием и почему – то все молодые женщины. При своих исключительных достоинствах они, за редким исключением, конечно, замужем. А раз так – усталые лица и постоянные мысли о том, чем накормить детей. А мужа? Да бог с ним, с мужем. Пропустит пару рюмашек и к телевизору.  

Вхожу в помещение. Резко стихает гул голосов. Все взгляды направлены на меня. Глаза большие, в них ожидание. Подхожу к столу и выгружаю батоны. Ах! Ой! Ух! – и некоторые ругательства сливаются вместе, выражая восторг. Я отодвинут в сторону. Одна из девиц, как я понимаю, пользующаяся наибольшим уважением и доверием, держа в руке большой нож, у которого почему – то на деревянной ручке вырезано мое имя, подходит к столу с колбасой и начинает ее нарезать на кусочки. Для этого требуется исключительное умение, кусочки должны быть ровными и все из средней части батона.  

Остальные стоят, смотрят затаив дыхание и глотают слюни. Я тоже стою, опершись о косяк двери. На нем черточки с цифрами – это даты моих приездов. Уже кто-то нарисовал новую. Я еле сдерживаюсь, нет не от сочувствия к этим несчастным и не от восхищения своим благородным поступком, хотя такое тоже присутствует, а от желания выругаться – послать все к дьяволу. Перечень необходимых быть посланными очень длинный, не хватит бумаги.  

Ну почему! Почему эта дрянная колбаса свободно продается только в Москве и раза два – три в неделю в Петербурге и в шахтерских городах. Шахтеры серьезные люди. Мало кто знает, что произошло в Новочеркасске – хотя это не совсем имеет отношение к шахтерам, а немнго рядом, когда там решили поднять цену на продукты, одновременно понизив зарплату. 1962 год, дорогой Никита наш Хрущев, большое количество расстреляных и раненных рабочих, репрессии и прочее. И отдельно – генерал Матвей Шапошников, герой войны, который отказался давить людей танками, за что и поплатился.  

Куда же это меня понесло! Ведь я хотел – толко о смешном. Лучше я расскажу о самой длинной своей поездке. Все тот же Курск. Тот же завод, те же цеха, некоторые чистые, другие очень грязные, знакомые люди, у некоторых почему – то с утра болит голова, у других трясутся руки, а встречаются рожи – не приведи господи. Нет, были, конечно, места, где можно отдохнуть. Был очень хороший человек, начальник цеха. Назовем его К., что близко к реальности. В бурное время начала перестройки он с семьей переехал в Петербург, где его сын стал очень нужным человеком – владельцем лесопилки.  

Опять! Опять я пишу как – то не так. Что со мной? Ах да! Я же только что вернулся от зубного врача. Одна пломба и две временные коронки. Рот до сих пор перекошен от наркоза. Кто – нибудь пробовал выпить рюмку коньяка – компенсация за мучения – таким ртом. Половина проливается на живот. Приходится пить из горлА. Нужно только запихать это горлО поглубже в гОрло. А ведь сказал же я медсестре и врачу – обе очень милые дамы, входя в их офис, – «Не хочу, не буду, никогда! Не люблю! » – «Ну почему же так! Мы же только слегка, мы же только бормашиной, чуть – чуть, тут – там! » – «А! Делайте что хотите! » – сказал я. – «Что я хочу, я делать не буду. " – Что она имела в виду? Странно. – "Удалю вам только нервы из этих зубов, а остальное потом. » – «Что потом, что потом! » – испугался я. «Перестаньте. Потом я поставлю вам пломбу в этот кривой зуб, в молодости он был клыком. »  

Итак, я на заводе, проходит неделя, вторая – начинаю постепенно сходить с ума. А все дело в том, что завод начал осваивать производство новых аккумуляторов, придуманных нашей фирмой. «А орешки не простые, в них скорлупки золотые, ядра чистый изумруд. ». Опять А. С. – наше все. И последовало распоряжение ну от очень большого начальника из Москвы – « Гнить этому Ляпкину – Тяпкину, это обо мне, на заводе пока не будет изготовлено два комплекта батарей.  

Для интересующихся могу сказать, что один комплект состоял из десятка аккумуляторов, каждый из них как хороший для полетов на самолетах чемодан, полсотни аккумуляторов размером с арбуз, только израильский, квадратный, и немеренного количества мелочи – цилиндриков, похожих на изящный дамский мизинчик с обрыгенным ногтем. Интересно, кому они были нужны?  

Первую неделю на заводе ничего не происходило. Меня просто не замечали. Напрасно я слонялся от одного начальника к другому. Никто не обращал внимания на мои вопросы, восклицания и даже топание ногами. «Ну что тебе надо? » – директор завода смотрел на некую безцветную жидкость в стакане. – «Чем тебе плохо? » Он звонит по телефону, – «Танюша! Принеси, пожалуйста второй стакан. » И ко мне, – «Дело новое, не простое. Надо все обдумать. Какие премии и награды получит завод от министерства, какие от заказчика аккумуляторов, а что мы назначим себе сами. »  

Я выбегаю из кабинета, сталкиваясь с Таней. – «Куда же ты, то есть вы? Вот же, несу! »  

На второй неделе что – то сдвинулось, происходили какие – то перешептывания и переговоры. Третья неделя была похожа на вторую, и тут я перестал ездить на завод. Совсем. Нет, утром я садился в автобус, как полагается, но выходил из него на пол пути, на остановке у реки Сейм. Плохо приспособлена эта река для отдыха и купания. Желтоватая вода, илистое дно, пиявки, конечно. И пляж – не пляж. Сероватый глинистый песок. Но все же лучше, чем завод. Загорел я ужасно, стал совершенно черным, ну вылитый черт. И на фоне стен заводских коридоров стал мало заметен, не очень чистые были эти стены.  

В конце третьей недели зашел все-таки туда, иду незамеченным мимо кабинета главного инженера и слышу разговор по телефону, ага это он объясняется начальству из Москвы: « Ну почему же мы тянем резину? Мы стараемся. Мы же изо-всех сил. Да здесь этот из Петербурга. Толку никакого – все дни валяется на пляже. » Очень мне понравилось то, что я услышал. Ах так! Вот же вам! И я опять на речке. Между прочим, почему ее называют таким нерусским красивым именем – Сейм. Оказалось кто-то очень давно просто описался (Правильно поставте ударение! ). Настоящее имя было «Семь». Чего – то там было семь – притоков или оттоков?  

На речке мне было очень скучно. Но не всегда. Лежу как-то я на песке, наблюдаю как ползают в нем разные мушки – блошки. Даже им я надоел, перестали меня кусать. И вдруг слышу кто – то плюхается рядом со мной. И вижу, это что-то головатое, не в смысле с головой, а в смысле одетое в один купальник. По соотношению размеров купальника со всеми остальными деталями понимаю – это женщина. Кроме купальника она окутана большой копной светло желтых соломенных волос. Узнаю, дама из конструкторского отдела, одна из любительниц колбасы.  

Жду развития событий. Разговор о погоде, то да се. И вдруг вопрос – как часто я намерен приезжать в Курск? Я немножко ничего не понимаю. Объясняю, что мне ну просто очень нравится город Курск, и что я люблю запах колбасы, которую вожу с собой. Но вот жена в Ленинграде, малые дети... «Ну что такое жена и дети? » – говорит соломенное чудо. «Это дело обыденное, наживное. А вот как часто ты будешь... »  

Ага, мы уже на ты. И так мне стало тоскливо. Неужели это все только ради колбасы? Был ли это намек на то, чтобы я отдавал ей всю колбасу. Я встал и как бы нечаянно нырнул в реку, с головой. И если бы вода не была такой желтой, я плыл бы и плыл вниз по течению далеко – далеко, а меня окружали бы рыжеволосые русалки с ожерельями из докторской колбасы вокруг шей и талий. Ну да именно с кругами колбасы, чтобы они делали с батонами? Держали в зубах? Нельзя, русалки должны петь. Но вода была желтой, русалок не было, и я встал на дно – речка была мелкой, с облегчением глядя на удаляющуюся женскую фигурку, уносящую с собой все, чем она могла пожертвовать ради колбасы.  

В конце концов, моя страдания закончились. Задание партии и правительства было выполнено. Аккумуляторы громоздились в проходах, и все с удовольствием о них спотыкались. И тут хороший человек, начальник цеха К., о котором я упомянул выше, решил отметить это событие, в его кабинете. Ну понятно как. Я очень сопротивлялся, я отказывался, но все было бесполезно. В результате...  

Нет! Не хочу, не буду я об этом писать! Но разве можно выкинуть слово из песни? Короче говоря, затащили меня в кабинет, а проснулся я в вагоне поезда – в общем вагоне, на третьей багажной полке, под головой чемодан, на мне пальто, в одном кармане бутылка спирта, сами понимаете – «на посошок», в другом – документы и билет.  

Пытаюсь что – нибудь вспомнить – не могу. Вероятно, меня принесли, приволокли в гостиницу – как, каким образом? Заплатили за нее, переправили на вокзал, купили билет и загрузили, как багаж в вагон. Вот почему я был на третьей полке. Вагон не трясется, не качается, значит – приехали. Я один, все вышли. Выглядываю в окно – какие – то сараистые здания, переплетение рельс. Тупик, что – ли? Плетусь из вагона в вагон. Все двери закрыты, выйти невозможно. Наконец повезло. Наткнулся на полуоткрытую поломанную дверь. Вываливаюсь из вагона на шпалы, высоко, перрона нет. С облегчением вижу вдалеке здание – надпись « Ленинградский вокзал». Ура! Я в Москве. На следующий день, уже из Петербурга, звоню своим знакомым в Курск, благодарю за хлопоты. Они ничего не помнят.  

Написал я об этом случае единственно для того, чтобы напомнить читателю, какая это сложная штука – жизнь и какое сложное существо человек. И когда две сложности сталкиваются в сложной ситуации, то объяснить что – либо своей жене совершенно невозможно.  

Теперь я должен рассказать читателю, что можно было увидеть на бескрайних черноземных полях вокруг Курска, и тогда отпадут все вопросы про колбасу. Горы сахарной свеклы, вот что. Ее сажали, ее выращивали, ее собирали. И вот она уложена в огромные кучи и с нетерпеньем ждет – вот, вот, сейчас из нее начнут варить сладкую патоку, а из патоки получать белейший, сладчайший сахарный сахар. И заполнит он полки в магазинах и домах горожан. Эх, жизнь! Но нет! Нель – зя! Нельзя подходить к свекольным кучам. Нельзя даже откусить от них маленький кусочек. Сначала откусишь, потом разжуешь и проглотишь?! Это же государственная свекла! Ну и что, что она гниет и пропадает. А в тюрьму не хочешь?  

А сахар в Курске делают теперь только из сахарного тростника, который из Кубы, с которой мы дружим. А привозят его ровно столько, чтобы выполнить государственный план, и ни тростинкой больше. И весь отправляют в Москву. Городу же остатся толко то, что он может сделает сверх плана. А где для этого лишняя тростинка? И к планово – ненужной свекле подходить тоже нельзя.  

Теперь про колбасу все поняли? Едут поезда с сахаром из всех населенных пунктов страны в Москву, куда же еще. А за ними везут плановую колбасу, всю. Эй, колбаса, где ты? Сверхплановой колбасы нет. И приходится привозить ее обратно в Курск мне. И со всеми остальными продуктами то же самое. На все свой план, большой такой План.  

И вот едет по рельсам длинный колбасный поезд. А за ним стелится такой изумительный соблазнительный запах. Чего не хватает? Стаи собак, бегущий за поездом. Ну не поедят, так хоть понюхают. И потом, они же будут доказательством высокого качества запаха продукции, собаки эти. Ученые ставили опыты – свозили собак, для наглядности, из разных районов страны и разных пород. И эти твари бежали, но не за колбасным запахом, а прочь, кусать ученых. Что – то в этом было непонятным – ученые настоящие, собаки настоящие, колбаса изготовлена по рецепту. Люди нюхают – вроде пахнет как нужно. Почему же собаки отказываются участвовать в опыте? У них что, обоняние другое, чем у людей?  

Ну хорошо. Зайдем, например, в главный овощной магазин города. Он расположен недалеко от центральной площади с огромной скульптурой Ленина. Одна рука с кепкой просит милостеню, то есть я хотел сказать – простерта в светлое будущее, другая указывает на магазин. Входим и лишаемся чувств от восторга. Горы фруктов и овощей – арбузы, дыни, яблоки, огурцы. Есть даже картошка и морковь. Симпатичные румяные продавщицы, все в пионерских галстуках и розах, машут вам призывно руками – «Без покупок не уйдете! »  

Но о разочарование! Вы одеваете очки или, наоборот, снимаете очки и видете –да это же картина, большая во всю стену. Все нарисовано! А под картиной, на прилавке – ничего, пусто. Впрочем, не совсем. Сбоку стоит большое сложное сооружение из стеклянных трубок. По ним переливается по всем направлениям розоватая вода – снизу вверх, потом куда – то налево, направо, снова вниз и, наконец через кран в стакан. Газированная вода, холодная, без сахара, конечно. Три копейки, мечта. Очереди почему – то нет. Хотя продавщица вполне себе приятная, пальчики, оперирующие краном, тоненькие с розовыми ноготками.  

Были и другие магазины, правда, без газированной воды. Зато на стенах там были рисунки масла, сыров, мяса, яиц и, о радость, колбасы. Кто же ходит в эти, не знаю как их назвать... дворцы изобилия. Наверное экскурсии школников. « Дети, посмотрите, вот так выглядит пирожок с капустой. »  

Теперь мне очень хочется поведать о совершенно замечательном событии. Я не был его свидетелем, каюсь, пропустил, отсутствовал в городе несколько дней. Но у меня есть много живых свидетелей, которым я абсолютно доверяю. И вот их рассказ.  

Наш дорогой – чмок в щечку, наш любимый – чмок в другую, Леонид Ильич – третий завершающий чмок, приехал в Курск – город своей молодости, где он учился и оставил множество детей. Красивый был парень! Не буду напоминать его всем известное прозвище, состоящее из комбинации трех слов – ушей, бровей и седалища. Ностальгия, видите ли, у него случилась. И вот он идет по городу, окруженный дозволенными лицами. По тротуарам народ, крики ура и слезы умиления. Ну все как положено, как всегда.  

Вдруг заминка. Наш Отец Родной останавливается у знакомого нам овощного магазина. Он изъявляет желание убедиться, что курчане могут круглые сутки и совершенно бесперебойно наслаждаться жаренной картошкой с луком и солеными огурцами, с водочкой конечно. Открывают двери, и он видит то, что мы видели прежде нарисованным на стене. Но теперь все это в изобилии выложено на прилавки. Оно истощает запах, оно просится потрогать. А вот и пышущая здоровьем краснощекая продавщица – белые ручки держат поднос с хлебом – солью, рядом вот она, рюмочка. Ну совсем как тогда, когда он был молодым, и как сейчас в Кремле.  

И вдруг Наш Генеральный Секретарь Коммунистической Партии Советского Союза желает сделать важное указание. Мол не следует искажать правду, не весь народ пьет водку из рюмок. Лично он никогда не держал в руках никаких таких... «Советуем заменить рюмку на подносе на стакан. И все рюмки на картинах, плакатах и прочем требуем замазать сверху стаканами. » Народ в восторге. Аплодисменты, переходящие в овацию. Приносят стакан. Рюмку не уносят, ее с омерзением бросают в мусорное ведро, прямо с водкой. На глазах у Леонида Ильича выступают слезы умиления.  

Ах уж эти власти, ах молодцы! Все то они знают, все предвидят. И ехало все это изобилие вместе с Леонидом Ильичем в том же самом его личном поезде прямо из Москвы. И вот заходит наш Вождь и Учитель в мясной магазин. А там... Впрочем все понятно. Когда гости выходили обратно на свежий воздух, все продукты мгновенно сгребали и кружным путем переносили в следующую торговую точку.  

Сделать это было легко, потому что Наше Все шло медленно, уж очень тяжел был у него груз орденов, медалей и значков. Даже без ордена «Мать героиня», который ему не дали, несмотря на настойчивые просьбы, тогда ведь еще не предполагались трансгендеры, его китель со всем, что на нем было, весил 6 килограммов.  

Кончилась прогулка и погрузили наше Солнышко, а вместе с ним продукты питания, обратно на поезд, и все. Конец сытой жизнь в городе Курске. Впрочем, не все было уж так, чуть было не написал – плохо. Наоборот! Был же ресторан при гостинице и кафе, там большое меню с цветными картинками. Всегда можно было купить полстакана сметаны, синего цвета твердое яйцо и кисель неизвестного состава. Да, еще кусок хлеба! И нажил я себе, ребята, гастрит. Правда, позже, в Америке, стали мне давать от него таблетки.  

А рынок!? Помните – «Две горы, две тюрьмы, а посередине рынок. » Рынок замечательный. Не каждый житель города знает, почему у него в паспорте написанно – место рождения – Курск. Почему Курск, что такое Курск, опять ошибка писаря? Ну конечно! Не Курск, а Кур. Так называется речка, которая течет под зданием рынка по трубе. А до и после трубы – это настоящая канава. Все как полагается – мусор, сорная трава, кое где проглядывается вода. Лягушек нет, им видите ли подавайте чистую воду.  

А когда – то Кур была большой судоходной речкой, вдоль берегов которой жители в изобилии разводили кур и продавали их и их яйца на рынке. И сейчас на рынке у старушек есть много чего, например, семечки. Многие любят их лущить – знаете такое слово? – и плеваться шелухой. А яблки? Город славен своими яблоками. Вот они – маленькие, сморщенные, червивые. Раз червивые – значит органические, безопасные.  

Выдаю тайну. Есть, есть большие румяные сладкие яблоки. Но не везде. Их можно купить на полустанке не доезжая Курска. Продают их женщины прямо на перроне вместе с вареной картошкой, огурчиками, ягодами и прочей вкуснятиной. Не будем допытываться откуда яблоки. С ближайшей фермы, вот откуда. Выращивают их, конечно, в соответствии с планом, и все, до последнего яблочка отправляют в Англию. Ну кроме тех, которым разными способами помогают избежать быть съеденными капиталистами. И это не шутка! Уж очень они нравились королеве. Интересно, теперешний король Карл III тоже любит яблочки.  

Между прочим, здесь в Америке нет вкусных яблок, также как и помидор или клубники. Я был знаком с одной молодой девочкой из Белоруссии – посещали один и тот же класс по изучению английского. «О чем ты мечтаешь? » – спросил я как то ее. «Картошечка! » – мечтательно ответила она, шмыгая носом картошечкой. «Картошечка из моей деревни. » – «А еще? » «Яблочко! Антоновское яблочко из моей дееревни. » А надо сказать она все время грызла яблоки, даже когда пыталась произнести английское слово. «Перестань есть яблоки, можно подумать – ты Ева. Это опасно. » Не вняла предостеряжению. Однажды смотрю – здрасти, забеременела. И нос картошкой не помог.  

Вообще, Курск очень своеобразный город. При въезде в него со стороны вокзала – большая низина. В ней стоят исключительно одноэтажные деревенские избы. И каждую весну, когда тает снег, все дома оказываются затопленными водой. Некоторые под самую крышу. Люди ни за что не хотят переселяться отсюда, и на это есть очень важная причина – здесь после паводка получается очень плодородная земля. И когда в других местах жители еще только просыпаются после зимней спячки, здесь на грядках уже зеленеет лучек, пухнут кочаны капусты и падают в руки сочные помидорчики. Огурцы тоже падают, правда, не соленые, но вполне себе ничего.  

Стоп, стоп, стоп. Вот же он, источник питания! Что же это я жалуюсь – хочу кушать, нечего купить, все увез Леонид Ильич! Давайте разберемся. Все население города можно разделить на три части. Первая, немногочисленная, но самая важная – это начальство. У него есть все, поэтому – железный взгляд, твердая поступь – ну до выпивки, конечно, лица лоснятся, животы присутствуют, на чем сидеть тоже.  

Ну откуда, откуда! Помните неукоснительное правило – сначала план и только потом разрешено забирать то, что сверх плана, то есть ничего. А помните про винт с двойной резьбой? Дык вот – это митьки, слышали про таких, это они говорят «дык», дык вот, есть план, есть то, что сверх плана, то есть чего нет, но ведь можно немножечко поработать до плана. Или поработать сбоку или мимо плана. Потом, утряска, усушка, просыпка, недосыпка. Все это так непросто, так сложно. И скажите, причем здесь люди?  

А теперь, представте себе площадь перед заводом, а слева, как сейчас помню, глухой железный немного ржавый забор. А в этом заборе неприметная такая, тоже железная и тоже ржавая, дверь, запертая на большой амбарный замок. Особо доверенное лицо, а за ним начальник, а за ним другие посвященные лица, подходит к двери, открывает ее, и что же вы видите? Да ничего особенного – большое помещение без окон, длинный, очень длинный стол а на нем тарелки, кружки, миски, и все заполнено – переполнено.  

И встречает вас улыбкой и ямочками на щечках, «вся сияя, как заря», пышногр... э, э, э! Где то я видел эту Ларису. Ах да! Обычно она сидит перед дверью к директору и смотрит на вас свысока. «Директора нет! » А к главному инженеру – пожалуйста! Хороший был человек, главный инженер. Смотрел на вас все понимающим взглядом. С ним можно было поговорить не толко об аккумуляторах или о колбасе. Он, например, знал массу стихотворений о погоде и женщинах.  

И вот, один раз я имел с ним проникновенную беседу, а на следующий день меня все та же Лариса к нему не пустила. Оказалось, он повесился. Самым натуральным образом – веревка, записка. Не хочу дальше об этом рассказывать, причины были, были... Не умел он дружить с теми, вокруг него, кто жил по накатанным правилам и нормам.  

А вторая часть публики? Встречаю я как – то Г. Не помню, чем он занимался на заводе, но отношения у нас с ним были хорошие. «Привет! » – «Привет! » – «Как жизнь? » – «Да какая там жизнь! » Было это в понедельник. Смотрю, парень какой – то не такой. Весь усталый, ноги не идут, руки не машут, а скорее трясутся. «Что с тобой? » Оказывается, он всю субботу и воскресение рыл огромную яму. Потом в эту яму он ссыпал помидоры. Хорошие, крупные, спелые, запах – умрешь. А потом ее закапывал.  

Я чуть не упал. «Да ты что? Ку – ку? » – «Огород у меня, и урожай – обалденный. Куда их деть? » Должен сказать, что у него фразы были несколько «позаковырестее», за счет использования большого количества специальных терминов и выражений. «Ну выставил бы их у дороги, глядишь и я бы взял парочку. Или отдал бы детскому садику. Детишки, знаешь как любят бросаться помидорами. »  

И тут Г. замахал ожившими вдруг руками и объяснил мне, что ни когда и ни за что, то есть всегда ему было наплевать на других. Что он коренной курчанин, а в Курск еще при Екатерине Великой ссылали со всей России воров, бандитов и убийц. «Отдашь им помидоры, а они скажут «мало», придут домой и отнимут силой и остатки помидор, и лук, и картошку, да еще снимут с тебя единственные штаны и отведут в тюрьму. «Вон они – две горы, две тюрьмы. А все соседи, сволочи, будут смеяться. » Тут я вспомнил, что его деда и бабку в свое время раскулачили и не стал больше ни о чем спрашивать. «Ну, позвал бы меня на помощь. Надоело мне валяться на речке. » Теперь вы поняли чем и как жила эта вторая часть горожан.  

А вот и она, родная интеллегенция. Закончили школы, техникумы, а некоторые даже институты. Есть тут один, на нем даже очки имеются и галстук висит. Ну сидел бы где – нибудь тихонько в сторонке. Нет, ему надо быть на виду, и всем обьяснить, что -такое категорический императив Эммануила Канта и чем он отличается от не менее категорического, то есть крепкого апперитива, о котором он узнал из кино про буржуев. Все, что роднило мужскую часть интеллигенци города – это туго затянутые ремни на штанах и глубокое отторжение «огородников». Взаимное. А про женщин оставим рассуждать женщинам. В общем, хотя кушать вся эта публика не разучилась, но не знала что, как и где достать.  

Ну да ладно. Хватит рассуждать про Курск. А вот, например, в Ленинск – Кузнецке, где я только не был! – она была, была она там, колбаса родная, правда, только один день в неделю и несколько своеобразная. Почему то ее перед продажей основательно вымачивали в воде. Стоит очередь к прилавку. Стоит продавщица, не приведи господи ее увидеть, за прилавком. И стоит ведро с водой, из которой торчит колбаса, я сначала подумал что это что – то совсем другое, под прилавком. Взвешивается продукт, кругом стекает вода, мухи не боятся, а даже веселяться. А люди в очереди? Молчат. А что им остается делать, они как мухи, правда хмурые, и вопросов не задают.  

Стыдно мне, но об этом городе я знаю очень мало. Ну хорошо, Ленинск – Кузнецкий – город трудовой и военной славы, он знаменит залежами каменного угля, высоким уровнем криминала и самой старой змеей России, живущей в террариуме, о чем имеется запись в книге рекордов.  

Сразу по приезде меня отвезли в гостиницу, которая располагалась на территори завода вдали от города. И вот я один в номере и, кажется, совсем один в гостинице. Что же делать? Скучно. И решил я устроить себе культурную программу – полюбопытствовать и сходить в один из цехов. Тем более, что он совсем рядом. Ну и дурак же я был!  

Подхожу к зданию и слышу гул голосов – то ли работают и говорят о работе, то ли говорят, но не о работе и не работают. Открываю дверь, вхожу и вижу – в огромном помещении за столами сидят женщины. Одни только женщины, много женщин. Чего – то делают руками. Голоса затихают, все взгляды обращены на меня. Вдруг слышу, – «Посмотрите, кто к нам пришел! » И начинают они обсуждать того, кто к ним пришел, то есть меня и что я собой, то есть на себе принес. Очень детально.  

Я поразился остроте их зрения, и правильности и описаний. Они разглядели не только, что на мне было надето, но и то, что находилось под одеждой. Мгновенно оценив ситуацию – некоторые дамы начали приподниматься со своих мест, я вылетел из помещения, как пробка из бутылки с шампанским, и обнаружив чудеса героического бега, скрылся в гостинице, запер дверь на замок и погасил свет. И не ходил я больше в этот цех, чего я там не видел. На следующий день посидел я на совещании в заводоуправлении, там были одни мужики, подписал некую бумагу, и прощай Ленинск – Кузнецкий. Даже старушку змею не навестил.  

Естественно, культурная программа у меня была почти в каждой поездке. Ну вот, например, я в Верхней Пышме. Почему Верхняя Пышма? Потому что если перепутать, то можно попасть в Нижнюю, Малую или просто в Пышму. Верхняя Пышма – это гордый город. Он является одновременно спутником Екатеринбурга и медной столицей Урала. Ну медь нас с вами не интересует, а вот Завод химических реактивов даже очень. Не весь завод, а только один реактив. Не буду его называть. От этой химии сума можно сойти. А я не хочу этого. Пусть читатель сначала добереться до конца истории.  

И решило начальство присвоить этому продукту – ну, хорошо – нитрату никеля – знак качества. Знак качества – это надпись на этикетке, это повышение цены, а еще премии, награды и, конечно, поход в ресторан. А причем тут я? Потому что я один из немногих, кто придумал использовать этот нитрат при изготовлении аккумуляторов в России. А раз такой умный, пиши хвалебную бумагу. А за это тебе шишь. Никаких наград и премий, а вот выпить до ресторана, в ресторане и после него – это пожалуйста.  

Правда, предлагали в подарок банку этого никеля, но я не взял. Уж очень он ядовитый, ну не «Новичек», конечно, но близко. Хотя об этом догадались не сразу. А до того его можно было трогать голыми руквми, а если рассыпать по полу... Тут главное, не подметать пол мокрым веником, появится мокрая зеленая лужа. Химия! Хотя кто же подметает пол, даже дома, каждый день. А через несколько дней все покроется слоем дохлых позеленевших тараканов, и вот тогда.... Ну, не знаю я что тогда.  

Меня с двумя москвичами везут в гостиницу. Кто – то нарисовал на входной двери семь звездочек, я сам сосчитал. Не верьте, это сделал ученик Вовочка из местной школы. Улыбчивая женщина спрашивает нас хотим ли мы номер близко к удобству или подальше от него. Мы, тоже улыбаясь, говорим, что удобство лучше чем неудобство, и интересуемся, что это за удобство такое, может это буфет? «Сортир! », – отвечает гордо женщина.  

Ей пришлось повторить это слово много раз, прежде чем мы стали что – то понимать. Оказалось, что все номера в гостинице двухместные и расположены они вдоль длинного корридора. В каждом номере есть три кровати, окно, дверь, рукомойник, а сортира неть. А зачем ему быть в номере без вентиляции, если он, то есть оно, «удобство», есть в конце корридора. Мы дружно сказали, что хотим жить подальше от этого часто посещаемого места. Я живо представил себе – утро и длинная очередь из мужчин и женщин. У лиц мужского пола в руках газеты, женщинам сложнее – они газет не читают. Зато они норовят проскользнуть без очереди и никогда не выходят обратно добровольно.  

Мы входим в номер. Действительно, три кравати. Как так? Ведь номер двухместный! «Но вас же трое! » И нам объясняют, что зима была очень холодной, и чтобы постояльцам было потеплее, их решили размещать покомпатнее – «самообогрев дыханием». «Для этого надо было просто селить мужчин вместе с женщинами», – это не я сказал, это москвичи. – « Мы об этом думали, ничего не получилось, деловых женщин, то есть командированных, дефицит. » – «Но сейчас же лето, жара. » – «Ну кто же будет двигать обратно тяжелые кровати в жару? » –  

« А где же душ? » – «Это удобство у нас тоже есть», – обрадовалась женщина. И она объяснила нам, что душ на первом этаже, правда, он работает только зимой. «Летом увеличивается производство пива, и вода становится дефицитом. Из – за беспокойства о здоровьи людей, пиво не должно быть слишком крепким. Каждому продавцу рекомендуется разбавляет его водой согласно собственному опыту и следуя рекомендациям начальства».  

Теперь мы поняли все. Москвичи сообщили мне, что они готовы вернуться домой прямо сейчас, но вынуждены будут сделать это завтра после ресторана, узнав размеры своих премий. Я сказал, что мог бы уехать прямо сейчас, премия мне не светит, но не знаю кому отдать написанную мной поэму, восхваляющую Никель. В этот момент к нам вошел какой – то товарищ. «У кого тут бумага про Никель, велено взять и доставить. » Ура! Теперь мне можно уехать без промедления, черт с ним с рестораном!  

Но мы с москвичами успели договориться съездить на речку выкупаться. Снять галстуки было можно, а вот плавать в семейных трусах как -то непривычно, да и вода их может смыть. «Семейные трусы – это конечно не плавки, но мы же не будем плавать. Мы просто выкупаемся. А это все равно что постоять под душем, можно и вообще голышом», – сказали москвичи. Вероятно они были завсегдатаями Сандуновских бань.  

Я рассказал им, что был как – то в Гаграх. Попал туда каким -то странным образом, ведь направлялся то я в Луганск. Провел там целую неделю в семейных трусах и, ничего не утонул. Просто не нужно пить чачу. Сухое домашнее вино в больших бутылках вот то что требуется, совсем безопасно. «Пустую бутыль можно использовать как поплавок. Важно только не перепутать и не пить из нее морскую воду. » Москвичи позвонили на завод, они все – таки были ближе к начальству, и нас отвезли на пляж. Вполне довольные собой мы вернулись в гостиницу, тщательно отжатые и свернутые в жгуты семейные трусы были засунуты под рубашки. Они приятно охлаждали наши животы.  

Мы вошли в свой номер и тут же выскочили обратно. Плотная волна ужасно вонючего воздуха буквально сбила нас с ног. Уходя на речку мы открыли окно, чтобы проветрить помещение к своему возвращению. Роковая ошибка! Прямо под нашим окном была огромная выгребная яма, заполненная до краев дерьмом. Оно, дерьмо, по длинной извилистой трубе поступало туда из «удобства. » Почему путь был такой длинный и извилистый? Об этом знали только строители. Вероятно «осваивали» деньги. Мы плотно закрыли окно и долго гуляли, любуясь звздным небом и делясь содержимым из коньячной бутыки.  

На следующий день было то, что они называли рестораном. Никогда до и после этого я не присутствовал на чем – либо подобном. В большом зале, похожем на цирковую арену, стояли столы, образуя круг, за которыми сидели гости и хозяева. На столах стояло и лежало то, что должно было быть. В центре круга была установлена настоящая деревянная сцена. Вот вдоль столов по часовой стрелке поплыло большое блюдо, на котором лежала целая зажаренная баранья нога. Навстречу ему, против часовой стрелки, двигалось другое блюдо со второй ногой. Каждый желающий самостоятельно отрезал от ног себе кусочек, кусок или кусище мяса в зависимости от своего аппетита. Поскольку у меня не было большого опыта работы мясником, я чтобы скрыть свою неумелость, предварительно выпил рюмочку. Многие, посмотрев на меня одобрительно, последовали моему примеру.  

В результате, когда тарелки сошлись друг с другом, на них лежали только два копыта. Нас утешили, сказав, что оставшиеся два копыта предъявят нам утром следующего дня. Застолье началось – тосты, звон бокалов, скрип вилок и ножей, все как полагается. Вдруг на сцену между столами выпорхнули, как стая птичек, девушки. В том, что это девушки, можно было не сомневаться. Трусики были явно не семейные. «Поприветствуйте танцевальный ансамбль из Петербурга! » – выкрикнул кто – то.  

И ансамбль показал на что были способны девушки из Петербурга. « Живешь в этом Петербурге и не знаешь, что там есть девушки. » – подумал я. В перерывах между танцами они по очереди выходили на сцену и кланялись, а их руководитель громко объявлял – «Зто наша Таня. Она очень хочет с вами поближе познакомиться! А это наша Верочка она тоже..» и так далее. И, представте себе, находились храбрецы, которые приглашали за свои столики Танюш, Верочек, Наташ и Ирочек, и как оказалось, все они были совсем непрочь покушать.  

Ах Петербург, Петербург! Оказывается для того, чтобы перекусить, надо ехать в тридесятое царство, в Верхнюю Пышму. А все потому, что в городе многочисленных революций, или как оказалось теперь переворотов, уже давно всему присвоены знаки качества и количества, и хорошим девочкам делать там совершенно нечего.  

Культурная программа продолжалась и на следующий день. После утренних копыт нас повезли посмотреть на Стеллу. Это совсем не та Стелла, которая работала у нас на фирме начальником цеха и держала всех своих подчиненных в непрерывном страхе с помощью ежовых рукавиц. Это был такой скромный невысокий шершавый бетонный столб, стоящий на маленьком холмике на границе между двух континентов. На одной стороне столба краской было написано «Европа», на другой «Азия».  

Я на днях специально полез в Интернет, чтобы обновить память о старом знакомом. Оказалось, что его внешний вид совершенно изменился. Теперь это настоящий монумент, высокий, со скульптурными излишествами. И вообще их стало много, этих стелл, – ведь граница длинная.  

Почему же вся его поверхность была покрыта сколами и вы-бо-и-на-ми? Бутылки из под спиртного очень крепкие в России, вот почему. Правила посещения знаменитой Стеллы были неукоснительные. Сначала надо было сказать – «Ну, привет! » Потом доставалась зарание купленная бутылка, желательно, армянского – три звездочки, коньяка. Коньяк выпивался любым способом, из гОрла, передавая бутылку от горла к горлу, или если кто брезгливый, то из стеклянных стаканов. А потом со страшной силой нужно было швырнуть бутылку в столб. «На тебе! Получай! Из – за тебя мы все время путаем, кто мы есть – азиаты, смотрящие в окно в Европу, или европропойцы, смотрящие в окно в Азию.  

Если была ошибка и бутылок на всех не хватало, то шли в ход стаканы, впрочем, ими бросались в любом случае. Не очень то часто предоставлялась возможность одним броском показать двум континентам кто мы есть и что с нами лучше не шутить. Подойти к памятнику, погладить его или даже встать перед ним на колени, ну, после коньяка всякое случается, было невозможно из – за осколков стекла. По их количеству археологи будующего, если оно там будет, определят сколько было выпито бутылок. А вот сколько было посещений они, ха – ха!, сказать не смогут. Один из наших выпил аж целых две бутылки. А когда его относили в машину, кричал – « Одна бутылка за Азию, другая – за Европу, а где бутылка за мать родную!?»  

У меня было еще несколько возможностей писать хвалебные отзывы о разных химических и не совсем химических продуктах, но после Никеля я всегда отсылал их почтой, предпочитая отсиживаться дома. Знаете ли – «удобства», выгребные ямы... А девушек, если есть такое желание, можно смотреть по телевизору, спокойнее и не надо делиться с ними никакими ногами, особенно бараньими с копытами.  

Ну что еще? Вот, например был я пару раз в Могилеве. Зачем я туда ездил? Что мне там, или вернее, моим начальникам было нужно, остается для меня тайной до сих пор. Приезжаю и иду по составленному мною списку художников, живущих в Могилеве, которым надо было передать приветы и колбасные батоны от художников Петербурга. Их было не очень много, но достаточно, чтобы потратить дня три на обход.  

Вообще то это интересно. Все художники – разные, по возрасту, по семейному положению, отсутствию или наличию лысин и даже по степени измазанности краской. Я имею ввиду одежду. Но было нечто, что их всех роднило. « Ну что тебя интересуеть какая -то ерунда. Искусство – неискусство. Мазня – размазня. Каждый могилянин с утра ищет где бы достать бутылку водки, и все тут. » Да, первый мой визит этого города был неудачным, кто же знал. Зато в следующий раз я имел с собой пару вожделенных бутылок. Я позвонил им зарание, чтобы они встречали меня – все одновременно и в одном месте. Так было удобнее делить содержимое бутылок. Их просто пускали по кругу, и они опустошались естественным образом.  

Кстати, не знает ли кто нибудь, как называют себя жители Могилева, я постеснялся у них спросить – могиляне, могилевцы, могилевчане, могилевчанцы, могильцы? Могильцы, пожалуй, немного обидно. Или нет?  

Не пора ли мне немного притормозить. Ведь сказал же Чехов – «Краткость – сестра таланта. » Правда, сам он не всегда следовал этому правилу. Например, чтобы описать свой небольшой, всего1100 гектаров Вишневый сад, ему понадобилось 224 страницы!  

Поэтому я не буду подробно описывать, как катался на фуникулере в отрогах Эльбруса, посещая Ставрополь. Смешно было, сидя на скамейке, болтать ногами и сопоставлять их длинну с глубиной трещин и провалов. Главное, нужно было при этом не забывать крепко держаться за эту ну почти совсем садовую скамейку, висящую на подозрительного вида и прочности цепях.  

Или как в Ростове – на – Дону. Там меня поселили не в гостинице, а в палатке на берегу реки. Помню, как меня везли из аэропорта на мотоцикле по картофельным полям. Впечатление незабываемое. До сих пор ощупываю все ли части тела у меня на месте. Ночью пошел сильный дождь, палатку залило водой и я долго плавал в ней прежде чем меня разбудил старик, рыбак, который недалеко от меня ловил рыбу. Мы с ним быстро подружились и я стал ему помогать, в основном, советами. Он молча улыбался и согласно кивал головой. Бедняга был глуховат. Был холерный год, но все обошлось – дождевая вода была чистой. А сырую рыбу, прежде чем есть, мы не забывали круто солить и запивать, конечно. Ну как это обычно делают рыбаки. В общем пронесло. В смысле не пронесло, а все было ОК.  

Старый дед рассказал мне, что он живет у реки всю весну, лето и осень, до заморозков. "А что мне делать в городе. Сидеть у дома на тротуаре и смотреть как мимо мелькают голые ноги девиц? Надоело, все они одинаковые. Да и жена кричит, ругается. "  

А вот еще Алма-Ата и высокогорный олемпийский Медео. Ну хорошо, мой начальник взял меня туда с собой, чтобы я помогал ему носить лыжи. Не помогал я ему носить лыжи, а наоборот, чтобы не умереть от голода, старался держаться от него подальше.  

Как оказалось, он имел обыкновение вставать на заре и выходить на улицу босиком. Там он стоял на заплеванном асфальте и смотрел на солнце, прислушиваясь к голодному урчанию своего желудка. Урчал он и во время обеда и во время ужина, потому что ел мой босс исключительно пересохшую траву, свежей травки в этом городе из -за жары не было, и какие – то колючки.  

Удивительные способности проявляются у человека, это я о себе, когда он наблюдает, как рядом с ним мучается его начальник. Нет, я говорю не о чувстве радости, хотя радость тоже была, а о способности находить благовидные предлоги, чтобы сбежать в соседнюю сосисочную или пельменную. Кстати, у меня там случился межнациональный конфликт с местным жителем. Когда я с удовольствием поедал вторую или третью сосиску, а этот гражданин с неудовольствием ел только первую, он довольно громко, обращаясь к себе, но так, чтобы его слышали все вокруг, бурчал, что не понимает этих русских, которые предпочитают сосиски шашлыку из барашка.  

На что я в ответ позволил себе замечание, что в Петербурге я слышал, что в обкомовском буфете случается шашлык и еще много чего, а вот в Алма -Ате... В ответ он сказал, что если я перестану давиться этот отвратительной сосиской, то он покажет мне место где меня ждет замечательно приготовленный барашек. «Совершенно бесплатный домашний барашек. » Правда, сначала нам придется зайти в кафе – «Тут, рядом» – и немножко выпить. « Потому что дома моя жена строго следит за соблюдением национальных традиций. Запивать барашка следует только чаем. »  

Я был просто вынужден послушаться его, теперь своего нового знакомого, – он говорил по-русски, но с сильным акцентом. Представляете во что превратился бы этот акцент, если бы я стал ему возражать. В общем, со своим начальником я снова встретился только на следующий день. Или через день?  

Теперь расскажу, как в Курске, опять Курск! – я посетил Кафедеральный Собор. Это очень древний, очень красивый и очень известный собор. Было дело, Никита Сергеевичь хотел его взорвать, ну хобби такое у человека, да как – то недосмотрел. Кто о соборе ничего не слышал, может почитать в Википедии. Конечно у него есть архитектура, конечно его посещали цари, конечно он знаменит своими святыми и разными чудесами. Но самая особая особенность – это деревянный резной местами позолоченный иконостас.  

Хочу признаться, что я в это время был слегка повернут на церковной живописи, на иконах. Вообще – то мое художественное самообразование шло медленно и последовательно. Сначала я любил нюхать и лизать цветные карандаши. Затем пошли в ход картинки – раскраски и даже переводные картинки. Вот, я дорос до «Бурлаков на Волге» и «Охотников на привале». И пошло поехало. Наконец, я стал ходить по музеям и выставкам и таращиться там исключительно на иконы. Нет, конечно там были и другие вещи, но я их старательно не замечал.  

Помню, пришел как – то в Русский музей и, не обращая внимания на кафе и туалет, подхожу к справочному киоску и спрашиваю – «А где тут у вас находится икона Николая Чудотворца, ну та, древняя, 13 века из Духова монастыря. » Чувствуюте! Непростой я был парень, подковался заранее. Девушка удивленно посмотрела на меня и стала набирать номер телефона. «Н. Н., тут какой -то странный посетитель интересуется иконой Николы. »  

Мне стало как – то неудобно и я стал говорить, что мой интерес уже начал угасать. Но тут к нам быстро подошла, почти подбежала, довольно пожилая женщина. Взволнованно дыша, она вцепилась в мое плечо. «Пошли! » Потом, почти целый час она водила меня перед Николой и вокруг него, неумолкая ни на минуту. Почему был такой ажиотаж? Думаю, что с 13 века этой женщиной никто не интересовался.  

Итак Курск. Стою перед массивными дверьми в собор. Скромно стучу, не открывают. Стучу снова, теперь нескромно, долго. Наконец, дверь открывается, на пороге стоит мужчина. Черная ряса, нательный крест. Я сразу понял – он здесь не очень главный. Хотя ростом довольно высокий, толстоватый, бородатый, но борода жидковата, не черная. Узкие глазки опухли от сна. Не хватает важности для настоятеля.  

Осеняет меня крестом. «Чего тебе, грешник, надо? Чего будишь посреди дня? » « Откуда, батюшка, ты знаешь, что я грешник? » Поскольку я слабоват в богословской терминологии, то заранее решил употреблять «батюшку» – пристойно, достойно, уважительно и почтительно. Не « поп – толоконный лоб» же в самом деле. – - «Все грешники, а у тебя из кармана еще торчит бутылка. Не гоже в божий храм приносить бутылку! Да еще закупоренную! »  

– «Мне нужна помощь. » Я отдаю батюшке бутылку, и она таинственным образом исчезает. «Все о чем то просят, всем нужна помощь. Ну вот ты? Чего тебе? » Я объясняю, что в последнее время совсем перестал спать. То есть не совсем уж совсем, а снится мне постоянно одино и то же – я иду посмотреть знаменитый иконостас во вверенном ему соборе. «Причем, чем дальше я от него сплю, то есть дальше от Курска, тем мое желание сильнее и я начинаю бежать. »  

Батюшка вытаращил глаза. « Я в этом храме служу больше двадцати лет, и первый раз у меня спрашивают о нашем иконостасе. И кто, прости Господи? Нехристь! » В полном экстазе служитель культа хватает меня за рукав и тащит внутрь собора, – «Напомнишь потом, куда я поставил бутылку. »  

Экскурсия длилась болше двух часов. Не буду описывать, что я увидел. Почитайте ниже небольшую выдержку из Википедии.  

– "Сергиево-Казанский собор Курска был возведен во второй половине 18 века неизвестным мастером, предположительно учеником Б. Растрелли. Нежно-голубое здание, выстроенное в кокетливом елизаветинском барокко, стоит на высоком холме и доминирует над окружающим пейзажем. Двухэтажный собор отличают ребристые купола, увенчанные золотыми крестами, и необычные разорванные фронтоны на фасаде. В западной части строения расположена 46-метровая колокольня, сообщающаяся внутри с трапезной храма.  

Внутренне убранство поражает воображение — взгляду предстают богатые украшения, позолота, масштабные иконы и росписи. В верхнем храме расположен 18-метровый иконостас, выполненный в 18 веке несколькими местными резчиками по дереву. Он вмещает 56 икон разного размера, искусно размещенных на трех ярусах. Нижний храм отделан скромнее, но все-равно заставляет поражаться мастерству художников и архитекторов. На его стенах можно полюбоваться изображениями русских святых, многие из которые списаны со знаменитых росписей Нестерова во Владимирском соборе Киева. В Сергиево-Казанском соборе хранится икона Сергия Радонежского и его мощи, а также частица мощей Серафима Саровского. " -  

Мне не пришлось напоминать батюшке, где стояла бутылка. Вздохнув, он принес большую банку с малосольными огурцами. «Мужики навещают храм редко», – он покосился на бутылку с водкой, – «а вот женщины, больше старушки, не забывают. » И он с любовью посмотрел на огурцы.  

Теперь он вопросительно и как – то печально смотрит на меня. «Отец родной! » – ага, он уже мне отец, и уже родной. И это еще до того, как мы почали, то есть вкусили содержимое бутылки. «Я совсем не пью, ну разве самую малость, чтобы не оставить тебя в одиночестве в трудный момент. » Печаль испарилась с лица любителя водочки и огурчиков. «Где только не встретишь хороших людей! » Он осеняет крестом бутылку, банку, меня и себя. – «Эх! Нет на меня попадьи! »  

Ну и дурак же я был, как это мне не пришло в голову раньше. «Батюшка», – спрашиваю я его, – «а вот если, к примеру, нет места в гостинице, мог бы ты приютить странника? » – «Ну не всякого, конечно. А вот тебя – милости просим. »  

После этого я больше не был в Курске, а жаль. Наступила перейстройка, все стали перестраиваться. Наш директор прилюдно на общем собрании порвал свой партийный билет. Никто не поверил, что это был настоящий билет, но тоже стали рвать все, что у них было. Я на какое – то время перестал ездить в командировки. На те смешные деньги, которые мне давали в бухгалтерии?  

Потом все пришло в норму. У нашей фирмы появился настоящий владелец – бывший начальник столярного цеха. Я наблюдал за ним и восхищался. Прежде всего, он построил замечательную баню – парная, финская, бассейн – все первый класс. Потом он арендовал на круглый год номер с полным обслуживанием в бывшем обкомовским санатории на берегу Финского залива. Первыми послали туда меня с женой для пробы – ее мнению доверяли.  

И вот как – то раз посылают меня в Москву. Оформляю документы и иду с ними к боссу. Показываю. – « Они, что, с ума сошли!?» Звонит в бухгалтерию, – «Выдать ему еще..! » Называется довольно приличная сумма. «А как я буду отчитыватья? » – «Отчитываться будет Пушкин. » – «А я? » – «А ты зайдешь к И. И. Возмешь у него три бутылки коньяка, платить не надо. Ты все же в Москву едешь! » – «А кому я там нужен и зачем...?» – «Я не знаю. Определишься на месте. Вот телефон. »  

Конечно я определился. Позвонил заранее. Оказывается попал в министерство... Не буду называть какое, но важное. Человек спросил меня как – то робко, – « А не могли бы вы привезти с собой...?» Я все понял мгновенно. « Ну конечно, без вопросов. А что мне за это будет? Должность министра подыщете? » – «Министра? Ну конечно! Хотя нет, замминистра! »  

Встретил меня важный на вид человек у поезда, отвез в гостиницу. Никаких проблем. В номере открыл воду в раковине. Шопотом сказал, что все прослушивается и все просматривается. «Веди себя прилично и не разговаривай сам с собой вслух. » Я сказал, что чист, как стеклышко, что за мной стали наблюдать еще до того, как я родился. Всю свою сознательную жизнь я старался нарушать приличия, но пока, тьфу – тьфу... Возможно, я им нужен, боятся остаться без работы. «В ванной точно есть камера», сказал он. – «Там человека видно без прикрас, кто он есть и на что способен. Пожалуй, безопасно вот здесь, за шкафом. »  

Там, за шкафом я и отдал ему одну бутылку. Думаете он унес ее с собой? Ничего подобного. Он ее открыл и стал разливать в два стакана. По каплям! Десять капель в свой стакан, пять в мой. Потом только в свой. Еще раз в свой. На четвертый раз в оба. Все это священнодействие продолжалось пока коньяк не исчез. «Не будем оставлять следы», – сказал он пряча пустую бутылку а портфель.  

Он вздожнул, – «Остальное, если есть, отдашь секретарше в приемной. » – « Какая приемная, какая секретарша? » – «Да ты что не знаешь куда и зачем едешь? » – «Ничего я не знаю! Москва, коньяк. Ну еще дали бумажку с номером телефона, но ее я случайно э-э-э.. в вагоне. » – « Ты едешь по запросу нашего Министра.... Зачем никто не знает. Он сказал – пришлют химика из Петербурга, родины Менделеева и его таблицы. Уж химики оттуда знают все, они настоящие, им можно верить! » – « Вот адрес приемной, секретаря зовут Аннушкой. Быть к одиннадцати часам. »  

На следующий день я вхожу в вестибюль назначенного здания. Вижу три лифта. Двух нет, где – то застряли на верхних этажах. Перед ними толпится народ. А третий, вот он, стоит прямо передо мной, двери открыты, пустой. Сломан, что ли? Изображая всей своей фигурой вопрос, захожу в него, нажимаю на кнопку. Бесполезно. Вижу, что все остальные смотрят на меня с некоторым удивлением. Принимаю нахальный вид, выхожу обратно из лифта и вдруг замечаю надпись, – « ЛИФТ ТОЛЬКО ДЛЯ МИНИСТРА. » Бурчу себе под нос, но так, чтобы все слышали, – «Сломан, придется министру идти по лестнице пешком. »  

В общем, вхожу в приемную. Вижу сидит, наверное, Аннушка, симпатичная такая Аннушка. Совсем не похожа на Лариску из Курска. Спрашиваю, « Вы Аннушка? » – «Аннушка. А вы кто, не химик ли из Петербурга? Петру Петровичу (назовем так Министра) очень нужен химик и обязательно из Петербурга. » – «Химик, химик, самый настоящий», – отвечаю я и отдаю ей две бутылки коньяка. – «Две будет многовато. Заначу – ка я одну! » Лицо Аннушки и до того лучезарное становится невероятно лучезарным.  

Тут, наконец, я поясню тем, недогадливым, что это был исторический период, когда Горбачев, Михаил наш Сергеевич, запретил народу пользоваться самой главной его скрепой. Особенно этот запрет соблюдался в столице. В остальных городах и весях знали как применять винт с двойной резьбой. Например, в Петербурге вдруг разносился слух – «Во Всеволожске по незнанию, ошибочно, запустили производство, и там продают продукт исключительного качества. » И все, я тоже, бросались во Всеволожск, на электричке рукой подать. А через две недели этот исключительный продукт превращался в нечто такое, от чего не умирали только бомжи. А тараканы и клопы мгновенно толпами покидали квартиры, едва успев прочитать надпись « Всеволожская» на бутылке.  

Между прочим, уже здесь, в Америке, мне как – то привезли нечто подобное из Белоруссии в подарок. Особенностью было то, что на бутылке прсредине был поперечный шов – она была сварена из двух частей, одна часть с дном, другая имела горлышко. Шов был кривой и бытылка получилась кривой – стоять она не могла, а только, бедняга, лежала на боку, медленно истекая содержымым через неплотную пробку. Клопов у нас не было, а тараканы, действительно, мгновенно сбежали к соседям.  

Аннушка показала мне на дверь, – «Заходите, скоро все соберутся на совещание. » Вхожу. Вижу огромное помещение, длинный Т-образный стол, стулья. Никого нет. Сажусь где – то в середине, все – таки я непростой человек, химик, от которого, я надеюсь, не очень пахнет вчерашней скрепой. Начинает собираться народ, все с серьезными лицами при галстуках. Молча рассаживаются. Наконец, входит ОН. Высокий рост, живот, твердый тяжелый шаг. Хмурое лицо выражает значительность и наличие мысли. Садится. – «Так!!! » К нему как – то сбоку изгибается человек, что – то шепчет на ухо. «Так!!! У нас тут сегодня присутствует химик, настоящий, из Петербурга. Не то что наши. Оставили столицу без... »  

Теперь все взгляды обращены на меня. Неожиданно голос Министра смягчается и становится вопросительным, – «Как это там у вас, химиков, – аш два, о...?» Я мгновенно все понимаю, – «аш – два, ц – пять, о – аш. » – «Вот – вот! » Министр встает, лицо выражает полное удовлетворение, – « Совещание закончено. Все свободны! » Быстрым шагом, целеустремленно он выходит из кабинета. И я, тоже свободный, иду к Аннушке, она шлепает на мое командировочное удостоверение печатью с подписью Министра, и я, скорей – скорей, на поезд в Петербург, подальше от московских начальников.  

Вообще, московские начальники, особенно главные, имели между собой много общего. Вот, например, большой начальник в нашем министерстве, который отвечал за то, чтобы все аккумуляторы страны были реально настоящими и вели себя надлежащим образом, ну или, по крайней мере, были похожи на аккумуляторы. Он был помельче министра, но выглядел совершенным министром, я бы сказал, дважды министром. Все – все, как полагается.  

Вот он входит в свой отдел – большое помещение, за столами сидят одни только женщины. Он понимает, что должен что – то сказать, распорядиться. У него же с утра были какие – то мысли, черт побери! Но все куда -то улетучилось. Поэтому открывая дверь, он набирает в почти министерскую грудь воздух и начинает громко орать. Что он выкрикивает совершенно непонятно. Но глаза вытаращены должным образом, лицо багровеет, ноги топчут, кулаки трясутся.  

Все женщины согласно кивают головами, одновременно поправляя прически. Вдруг одна из них встает и, рискуя жизнью, храбро идет к боссу. Рука вытянута вперед, на ладони лежит – я не верю своим глазам – конфетка, маленькая такая липкая ириска. Начальник мгновенно замолкает, хватает конфетку, сует ее в рот и... и кляц! Бедняга, оказывается у него вставные челюсти! Челюсти склеены, рот не открыть. Что же делать? Начальник, сразу видно, что он находчивый начальник, изображает улыбку, машет рукой и бодро удаляется.  

– «Теперь до завтра! Странно, мы эту штуку повторяем с ним каждый раз, а он то ли уже ни черта не соображает, то ли слишком любит ириски», – говорит С. – очень толковая женщина, которая знает, что я тоже не дурак. Для вида, немного поломавшись, ну женщина же!, она со мной всегда соглашалась и оформляла все нужные мне бумаги. Главным образом, план работы на следующий год, ну это, конечно, не читая. И денежки – на зарплату себе родному и всем остальным заинтересованным. – «А это что, эти деньги, тоже надо? » – «Вообще – то необязательно. Но кто же мне оплатит командировку к вам в следующий раз? » – «Нет, нет! Без вас мы не можем! »  

Как видите, мои поездки в столицу были какими – то нервными, что ли. Но я нашел одно совершенно замечательное место, где можно было отдохнуть, расслабиться и вернуть себе хорошее настроение. Дом художника на Кузнецком Мосту! Большой вестибюль. Мягкие кожанные диваны. Отдыхай, спи или не спи, пей кофе или не пей. Красота! Несколько безмятежных, бездумных – безМысленных (сам придумал! ) часов и можно двигать на вокзал. Только не надо ходить на выставки. Можно встретить знакомого и тогда пошло – поехало.  

Елки – палки! Я же совершенно забыл о моей самой увлекательной и необычной поездке – в Южную Корею по приглашению фирмы Самсунг. Не буду рассказывать почему и зачем. Как я там всему удивлялся и восторгался. Как я там чуть не свихнулся, разговаривая на своем русско-английском с людми, пытающимися изъяснятся на корейско-английском. И это две недели, по восемь часов каждый день на работе и столько же после работы. И никакого переводчика! Об этой командировке я напишу отдельно, она того заслуживает. А здесь – толко о завершении, о том как я уезжал домой.  

Итак, последний день. Мне объясняют, что фирма чувствует себя неловко передо мной. Своим посещением я принес им неоценимую пользу. Конечно они заплатили мне за мои труды, но это так мало, почти ничто. Конечно они хотели бы, очень – очень хотели бы увеличить эту сумму, но это невозможно. Существуют некие нормы и ограничения. Я в ответ уверяю их, что быть на их замечательной фирме, общаться с чрезвычайно умными, талантливыми, вежливыми и добрыми людьми было для меня исключительной наградой, с которой не идут в сравнение никакие деньги.  

Тем не мение, чтобы я вспоминал о них только с теплыми чувствами, они решили сделать мне подарок. «Что – нибудь из того, что производит наша фирма. Ни корабль, конечно, и ни самолет- представляете, они их действительно делали, правда, небольших размеров, и ни телевизор, а какую нибудь электронную вещицу полегче, чтобы я мог самостоятельно пронести ее через таможенный контроль. Они повели меня в свой фирменный магазин. Я очень стеснялся и поэтому ткнул пальцем закрыв глаза, наугад. Оказалось, я попал в нечто очень электронное и небольшое. Я спросил их, что это такое. Оно может работать как радио, СД – плеер и магнитофон ответили они. Оно достаточно дорогое, но Самсунг выдержит.  

А теперь вот то, ради чего я все это рассказал. На таможне в России женщина в будке – форма, хорошо поставленный голос, строгий, пронизывающий вас насквозь взгляд – я ничтожный кролик, она готовая к броску змея – спрашивает, что это такое, указывая на корейский подарок. Я объясняю. «Включите, нам велено все проверять! » Я беру в руку провод и ищу – а куда бы включить вилку, где розетка? Женщина тоже оглядывается – нет розетки. Ее лицо выражает недоумение. Как это так!?  

Но я то могу найти выход из любой ситуации. Жизнь закалила. Я беру вилку в рот и издаю звук, да нет, все прилично – «жжжжж». Женщина совершенно обалдела – включил этот тип прибор или нет? «А вот это моя электробритва», – говорю я. – «Включить? » Лицо у дамы покраснело, взгляд из змеиного превратился в плачущий. Рот открылся. Сейчас начнет орать. Но в этот момент я вспомнил о своем чемодане. Черт побери! Да где же он? Я оборачиваюсь и вижу – там вдалеке, на вражеской территории, одиноко крутиться на конвейере мой багаж. Я, не обращая никакого внимания ни на кого и ни на что, бросаюсь назад и хватаю свой любимый основательно потертый чемодан – там мои запасные вещи на случай войны, пожара, землетрясения и всевозможных непредсказуемых происков капиталистов со зверинным оскалом.  

– «Куд-а-а-а!!! » – орет таможенница, оказывается у нее неплохое сопрано. «Нельзя – я – я! Там заграница! У вас нет документов! » Но я уже вернулся. Я уже дома, на Родине. «Прочь! » – теперь это не сопрано, теперь это визг. – «Убирайся на...! Я тебя не вижу! Тебя здесь нет! » И я убрался, быстро, но с достоинством. Чемодан, сумка с подарком, паспорт – где же он? А вот, держу в руке. Все при мне, даже галстук. Правда, он почему – то оказался на спине. Наверное, не надо было так бысто вертеть шеей. Впрочем, зачем он мне? Когда я одеваю галстук, домашние смотрят на меня подозрительно. – «Куда это он собрался? »  

Надеюсь, теперь читателю стало ясным, почему все долгие годы до поездки в Корею я был «невыездным». Я просто неспособен правильно пересекать границу, особенно, в обратном направлении. Туда – легко, а обратно... А сейчас? А кем я стал сейчас?  

Все, все, все. Кое о чем я еще бы мог рассказать, но пока достаточно. Впрочем, несколько командировочных историй я написал раньше. Не волнуйтесь, они короткие. При желании, их можно найти здесь:  

Трое в поезде не считая бутылки – yapishu. net/book/331601. Ужасная история. – 329903. История, которую я никогда не рассказывал своей жене. – 329666.