Огонь и Железо. Легенды Черной смерти.

Прочая музыка:  

Тролль гнет ель – Конец осени  

Тролль гнет ель – Вдовья печаль  

Тролль гнет ель – Тролль гнет ель  

Тролль гнет ель – Враг мой  

Тролль гнет ель – Вальс на костях  

Конец середины XIV века  

Запахи мирской суеты и пыльных улиц окутывают прибывших в город Камора. Многочисленные обозы лениво тянутся вдоль узких улочек. Они скрипят и подпрыгивают на неровных тротуарах. Пегие лошади масти тобиано, фыркают и низко опускают наполовину скрытые светлыми челками морды. Они понуро бредут вперед, изредка подгоняемые скучающим возницей. Увеличивающаяся к центру площади разношерстная толпа опасливо жмется по стенам, давая проход скрипящей веренице телег и кибиток. Идя совсем рядом с одной из них, я с любопытством оглядываюсь по сторонам, примечая убранство шумных улиц и переполняющих их людей и существ. Где только не странствовал я на протяжении всей жизни, а этот разросшийся город, расположенный меж двух невысоких холмов, видел впервые. В принципе, он ничем не отличался от тех, что я видел раньше. В городах постчумного средневековья лишь одно имело значение — относительно чистые улицы и защита от осады разбойников или нападений других жителей поселений. Городская стена возвышалась над расположенными у ее основания торговыми рядами, преграждая путь сюда ветру и солнцу. Не смотря на то, что «черная смерть» прошлась неспешной поступью уже достаточно давно, в этих местах еще слышны отголоски запаха гари и пепла, порожденного огнем.  

Чума царила на земле в те времена, когда драконы не были приручены, а составление документа о сотрудничестве с волшебными существами только оговаривалось.  

Огонь в то кошмарное время слыл самым ужасающим проклятием для каждого. Он являлся тем, что заставляло стонать и плакать больных людей. И в то же время он оставался единственным лекарством, способным исцелить мир от чумы. Доктора всех до единого вынуждали принимать его. Принимать как должное.  

Пепел досок и сожженный людской прах в то время оставались самым распространенным явлением. Черными тучами нависая над средневековыми городами-смертниками, они становились немым и мрачным предостережением той судьбы, что готовилась для оставшихся в живых. Дабы каждый мог с ясностью осознавать — вскоре придет его очередь. Вода и воздух так же не фигурировали на стороне людей. Они лишь разносили смертельную болезнь, помогая врачевателям чумы в их черном, грязном деле. И только земля была для зараженного народа единственным успокоением. Ибо с погребением праха она могла принести телу вечный покой. И сейчас даже само небо, казалось, еще носило на своем лице болезненные отголоски былой хандры. С тех самых пор избавления от холеры, люди средневековья могли существовать спокойно. Но лишь до поры до времени, ибо на смену черным лекарям — легендарным вестникам чумы — вскоре пришли мы. Проходимцы, лжецы и лицемеры, что прячут лица в городской толпе…  

Каждый раз, оказываясь в новом месте, мне приходилось напряженно и пристально всматриваться в чужие лица, ища своих давних знакомых.  

Встречаясь взглядами с каким-нибудь случайным горожанином, я принимался приветливо, слегка глуповато, улыбаться ему, вызывая в нем ответную ухмылку. Как странно осознавать то, что обе эти улыбки насквозь пропитаны фальшью. Одна в большей, другая в меньшей степени. А проходя мимо какой-нибудь леди с блоховкой* или группки дам с накрученными на головах по случаю ярмарки, сложными атурами*, я отвешивал им смешной поклон. Черные, прямые волосы до плеч почти полностью скрывали мои остекленелые, безразличные глаза. Реакция их была самой различной. Человеческие женщины порой посмеивались, скрывая густо напудренные лица трепещущими веерами. Надменные по своей природе эльфийки демонстративно воротили нос. Гномихи хихикали, махая мне руками в ответ, пока того не видят их благоверные.  

Постепенно мы продвигали свои обозы дальше, вглубь, к самому центру города. Там уже были битком понаставлены торговые ряды со всякими заморскими, любопытными разностями. Огибая площадь широким полукругом, лавочники оставляли обширное пространство в центре. Ровно такое, какого хватило бы для передвижения тех, кто прибыл на ярмарку, чтобы взглянуть на представление вагантов*, да запастись провизией.  

Наконец, вереница, въехав на площадь, принялась замедлять свой ход, пока не остановилась совсем. Вскочив под полог своей кибитки, я подошел к уложенной на ворохе сена холщовой сумке. Она лежала возле других вещей моих собратьев-актеров. Оглядев открывшееся взору пространство, я поискал глазами моего закадычного приятеля. Однако, на этот раз Толия не было поблизости. Наверняка, вновь шастает где-то меж торговых рядов или роется в мусоре. Тяжело вздохнув, я изъял из мешка подержанную лютню. Ее я выиграл в споре с одним лютье*. Я принялся сосредоточенно настраивать «инструмент всех королей». *  

— Эй, Фалко! — полог резко отодвинулся. Впустив обширный поток света в полутемное нутро кибитки, меня окликнул один знакомый, рыжеватый жонглер, путешествующий в одной труппе со мной. Как всегда он был облачен в свой любимый щегольский дублет, который ему удалось стянуть в нашем прошлом походе, — Скоро твой с Эстед выход! Поторапливайтесь, другие музыканты уже готовы.  

И вправду, извне до меня долетела нарастающая, гулкая дробь барабанов и слегка надтреснутое звучание ребек*.  

— Эстед не выйдет, Адам. Сегодня я работаю один, — продолжая упорно настраивать струны, ответствовал я.  

— А что так, лисья болезнь* у твоей плутовки? — на рябой физиономии жонглера возникла усмешка, — Али отяжелела?  

Едва слышно скрипнув зубами, я с такой силой сжал гриф инструмента, что костяшки пальцев побелели. Наверняка, этот содомит каким-то образом выведал, что мне с моей вечно свободной, как птица напарницей ничего не светит. Все пытается задеть за живое. Мне удалось сдержаться и не поддаться на его насмешки.  

— Шел бы ты отсюда, — поднявшись, я направился к выходу, где меня дожидалась уже битый час скандирующая публика, — Да не тратил время попусту.  

— Напротив, даже мимолетная беседа с давним товарищем для меня всегда в радость, — оскалив резцы в злорадной улыбке, он некоторое время смотрел мне вслед. Я направился к центру площади, всячески приветствуя рассредоточившихся по своим местам зрителей.  

Казалось, я оставался единственным цветным пятном в этой грязно-серой толпе, чье присутствие было чрезвычайно трудно не заметить.  

— Смотри, маменька, смотри какой размалеванный! — крикнул из толпы чей-то ребенок, восторженно указывая в мою сторону пальцем.  

— Негоже так шуметь, Сандро, — громогласно осадила его мать, — Стой смирно, пострел этакий!  

Подняв глаза, она продолжила взглядом прожигать меня насквозь. И даже не обращая внимания на близкое присутствие заинтересованного представлением мужа и обижено притихшего сына. Впрочем, ее реакция на меня была банально схожа с реакциями других особей одного с ней пола, присутствующих на ярмарке. Сюда я с Эстед попал по чистой случайности.  

Помнится, я всегда вызывал особый интерес у женщин, напоминая им веселую, яркую, живую побрякушку. Ту самую безделушку, которую можно было бы унести с собой в чумную могилу. Но за всю жизнь я, благодаря своим же стараниям, так и не достался ни одной. Ну, а после того, как я исчезал из их поля зрения они мгновенно забывали о том, что вот-вот недавно я проходил совсем рядом. На расстоянии вытянутой руки. Так близко, что ко мне можно было прикоснуться. И сейчас, обернувшись, я смог вновь разглядеть ту женщину прежде чем ее успела заглотнуть толпа. Потеряв меня из виду, она заметно осунулась. Глаза потускнели, румянец сошел с щек. Выражение лица стало прежним — безмерно усталым. Отворачиваясь, я вновь ловлю на себе заинтересованные, двусмысленные, многозначительные взгляды замужних человеческих дам, одиноких леди, неприметных торговок и напомаженных девиц. Я прекрасно понимаю, что мог бы с легкостью крутить любой из них, будь я по одну с ними сторону иерархических баррикад. И так же прекрасно понимаю, что все это лишь наваждение. Все это одна сплошная ложь. Она загримирована и разодета в черно-красно-серого цвета мешковатые наряды с ромбовидным узором. Наигрывающая на лютне ложь. Ложь, словно брат близнец до странности похожая на меня.  

А еще этот грим, который я так остро ненавидел. Он придавал моему лицу неестественной, излюбленной в кругу знатных господ, потусторонней бледности. Вертикальные, черные линии, разделяли и подводили и без того выразительные, насмешливые, зеленые глаза. Делали из меня через чур живого, худого, с виду хрупкого призрака с белым лицом. С приклеенной, обозначенной черным неестественной улыбкой шута со стажем, готового вот-вот рассыпаться в прах.  

Толпа зевак обступила меня. Неотрывно следя за мной, люди, толкаясь и отпихивая друг друга, отступили на десяток шагов назад, предоставив мне достаточно места для маневра и заключив в круг. За те годы, прошедшие после того, как я впервые вступил на сцену, обо мне ходили всякие легенды в тех городах, где мне уже доводилось побывать. С детства я питал особую любовь к музыке. К кому же, природа наградила меня врожденным талантом, и поэтому я мог играть практически на любом музыкальном инструменте, причем, будучи еще и левшой. Начиная со скрипки или лютни и заканчивая барабанами или флейтой. Да и обучение давалось мне с завидной легкостью.  

«Надо же, — вероятно думал народ, чьи мысли так легко было отгадать, — сейчас что-то да будет, ибо шут изготовился, наконец, шутить! Вероятно, это будет презабавно, если учесть, что сам по себе он — одна ходячая шутка! Сам объект обсуждений и острот самолично будет обсуждать и острить! Каково, однако, это должно быть потешно! Да еще и эта лютня у него в руках! Неужто сыграет, блаженный? »  

Эх, уговорила, щедрая на аплодисменты публика. Вскорости будет вам представление. А точнее, оно уже происходит в ваших карманах, торбах и сумах, пока я отвлекаю все ваше внимание на себя. С разинутыми ртами, с горящими от нетерпения глазами, с ладонями, отбивающими честно заслуженные мной рукоплескания вы выглядите такими по-детски наивными… Обожаю этот момент, когда люди, окружающие тебя, пусть и на время превращаются в разношерстную толпу шутов, и ты — царь и господин среди них. Царь, с завидным профессионализмом выуживающий лишнюю деньгу из карманов этих раздобревших и забродивших от собственной важности богачей.  

Параллельно моим мыслям, народ нетерпеливо переминался с ноги на ногу. Кое-кто даже привставал на цыпочки, с целью получше увидеть предстоящее зрелище. Народ ликовал. Народ восхищался. Народ растягивал в улыбке щербатые рты. Народ учтиво подбрасывал медяки в протянутую шапку со звонкими бубенцами. Народ восторгался. А шут получал за их веселье положенные гроши. Однако, работая перед большой и не всегда уравновешенной публикой, всегда нужно знать одно — не долог путь от улыбки до оскала.  

Всегда нужно ясно ощущать грань, по которой ступаешь. Ведь на дне пропасти тебя неизменно ждет ор, гам, давка, заточенные вилы, горящие факелы и ненависть в глазах обманутых. То же случилось и в этот раз. Увы, сегодня представлению так и не суждено было произойти. И как ни странно, это было частью моей заготовленной заранее программы выступления.  

В тот момент, когда я уже готовился затянуть излюбленную в здешних местах балладу, неожиданно, какой-то огр из толпы привлек к себе внимание, громогласно выкрикнув:  

— Держи воровку!  

И в то же мгновение я успел разглядеть высокий и гибкий силуэт растрепанной, темноволосой девушки. Она незаметно вырвалась из столпотворения и поторопилась юркнуть в ближайший переулок. Лишь черный подол короткой льняной юбки успел мелькнуть на сером фоне городских стен. После чего, ее фигура исчезла в проулке так же внезапно, как и появилась.  

Пока толпа отвлекалась, и решала, что же делать, цель была упущена из виду во всеобщей толчее. Воспользовавшись замешательством, я растворился в неизвестном направлении вместе со своей лютней. Я благосклонно решил, что во время сегодняшнего выступления прочие музыканты могут справиться без меня. Да и вряд ли в такой возникшей неразберихе мое отсутствие могли заметить даже «свои».  

Кто из них знал, что я решил-таки отправиться по следу незнакомки, что ждала меня в заранее оговоренном месте? На нашу удачу, зеленомордый хозяин украденного не решался двинуться в погоню, яростно озираясь по сторонам и внимательно вглядываясь в лица случайных прохожих. Не успел уследить, куда она подевалась.  

Тихонько протолкнувшись сквозь ряды остолбеневших от переполоха, я безликой тенью сгинул в темной, полупустой подворотне…  

Ибо лишь один я знал куда соблаговолила направиться эта прелестнейшая из дам.  

Примечания:  

* Ваганты — странствующие средневековые актеры.  

* Блоховка — устройство для ловли и обезвреживания блох, в старые времена неотъемлемый элемент гардероба.  

* Атур — сложный женский головной убор на каркасе из китового уса, металла, накрахмаленого полотна или твёрдой бумаги.  

* Лютье — мастер, изготавливающий струнные инструменты.  

* Лютня была придворным инструментом, и если орган называли «Королем всех инструментов», то лютню по праву считали «инструментом всех королей». Научиться на ней музицировать для знатной особы не составляло труда, а вот чтобы настроить (особенно многохорную лютню), требовался навык и тонкий слух.  

* Ребе́к — старинный смычковый струнный инструмент, повлиявший на формирование инструментов всего скрипичного семейства  

* Лисья болезнь — имеется в виду распространенный в современном мире термин "Воспаление хитрости".  

Атмосферная музыка:  

Abney Park — The end of days