Большая литература

Лерка и Лерка. Необычно? Но у хохлов и позатейливее встречается.. При выдаче мыла откликнулся на фамилию Синюшин. А думали: Лерка – фамилия.  

Удивились его отказу от махорки. Не тому, что не курит, но мог бы и обменять на что. У каждого шевельнулось: больше получу. Из отказного на брата и по цигарке не выходило, но каждый надеялся на солдатское счастье Лерки, что этот отказ будет не последним. И все радовались, видя после боёв его целым-невредимым.  

А с фамилией ничего особенного не произошло – остался для всех Леркой.... 3а три года рота не единожды пополнялась, стариков осталось мало. Вот недавно командир вернулся из полугодовой "командировки"- фрицы отправляли на госпитальные харчи.  

За сутки пребывания в части командир успел увидеть, что Лерка по-прежнему уважаем, не изменил ни привычкам, ни..каким был- таким остался. Уважение к нему передавалось "из рода в род", да и жизнь его была и сейчас на виду.  

Сегодня вечером командир, никого не приглашая, всё же ожидал гостей. И они пришли – старые бойцы поприветствовать своего командира, "отца".  

Лерка, как и раньше, не пил ни положенного, ни по случаю на стороне. Но во всем участие принимал без принуждения – рад встрече!..Перешли к "а помнишь? " И вопросил командир Лерку: откуда он такой? Все притихли. Вместе с ними ответ хотела бы услышать вся рота – и нынешний состав, и павшие, пропавшие без вести при отступлениях, выходе из окружений – всего хватило -залёгшие в госпиталях, комиссованные.. И сейчас он ответит.  

Мог бы и раньше, но никто не спрашивал. Были вопрошающие глаза, но чем-то он не вписывался в бесцеремонное фронтовое братство! То ли тем, что не зубоскалил, не франтил, не был слепоглухонемым в исполнении приказов – бывало, без бравады проявлял инициативу, корректировал на ходу задание, не использовал в корысть сложившуюся в его пользу обстановку-ситуацию во фронтовых будних. И ещё одно "не" заставило уважать его: с извинениями просил помощи в чём-то самом заурядном – не родился же он солдатом!  

И в том, что не с рождения солдат, скоро убедились: на больших и малых привалах разыскивал и выпрашивал какое-нибудь чтиво; на постое в уцелевшей хате вполовину истреблённого села выменял у хозяина за кусок мыла чудом сохранившуюся газету! Чтобы тут же обернуть книгу-видать, чей-то подарок или память. А старую газету отдал товарищам – может, цигарка выйдет какая. Книгу эту доставал редко и читал не вслух...С неловкой улыбкой Лерка рассказывал о себе. Корней своих не знает, но – без рисовки – простой люд такими именами потомство своё не называет. Был приютским, потом детдомовским. Голос задрожал:  

– От грубости болел, безответным был, все шишики – мои. Но не обижался – это сейчас что-то тронуло. А тогда ниточка была у меня – к книжкам пристрастился и часто, читая, "дописывал" их. И "совпадало"! Моим языком написаны! В учебе все давалось, был на рабфаке, но то – не моё: литературу люблю, осо-бенно большую. Хотел учиться, чтобы самому писать, но там такие умы! "И пошёл я в люди" – набираться ума: в житейских университетах есть чему учиться. Писать всё равно буду! Первую книгу назову "Братья-славяне". Кто-нибудь да прочитает – не все ляжем. А в общем-то есть у каждого – книга-память. Вот, пожалуй, и всё. Имя Валериан укоротили, чтобы от Куйбышева отличать.  

Его воспоминания-рассказ напомнили о многом. Был один эпизод, сыгравший особую роль в жизни их фронтового братства...Взяли райцентр. Награды ещё впереди, но решено поощрить всех сверх приказа-благодарности выдачей чего-то особенного из довольствия. Лерка попросил своё малое, но главное начальство, вызванное в верха для "поощрения", выискать ему, в счёт его поощрения, что-нибудь из литературы.  

Поощряться "отец" ушёл с пустыми руками, а для книги и руки хватит.. Но оказалось, что комсомолята сохранили рай центровскую библиотеку и сейчас выгружали её у райкома. Что-то сработало: попросил что-нибудь почитать. Девчоночка в ответ поставила прямо перед ним на тротуар связку книг.  

– Пересчитать бы, записать, – растерялся командир.  

– Берите насовсем, товарищ командир, – вместо неё откликнулся парнишка-грузчик. – Спасибо, ребята! – расчувствовался освободитель.  

Возвращаясь в расположение, рисовал себе удивление Лерки, и, вручая, наблюдал с хитрецой – удивил ли? Здорово удивил!  

– Томас Манн! Здесь? Откуда? – в обалдении, не веря глазам, перебирал книги Лерка: немецкую литературу сохраняли! Ну и что, что и другую тоже! Особистам не понравится – не поздоровится ни мне, ни вам, ни ребятам! Да-да, и до ребят доберутся! У них оценка происходящего несколько отличная от здравомыслия – сверхбдительны.  

– Берёшь?  

– Разумеется!  

– Что и требовалась доказать!  

Выдали Лерке старую плащ-палатку, выкроил и сшил из неё котомку для книг. В его личном хозяйстве появилось ещё одно место. Котомку не прятал, не отнекивался на просьбы почитать вслух. Бывало, что и не по просьбе: слушает солдатский трёп и вдруг достаёт какой-нибудь том, недолго порывшись в нём, вычитывает из чьей-то выдуманной жизни эпизод, подходящий к разговору, чем бесконечно удивлял бойцов. Не он сам удивлял, а писатель:  

– Во ум! Будто знал! Вот тебе и неправда! Вымысел? Как ни назови, а всё равно жизнь везде одинаковая – всё повторяется!  

Читал Лерка не монотонно – артист! – глубоко вжился в образ! На каких подмостках пришло и нему? Сегодня вызывает симпатии его герой, завтра же – полная противоположность! И всегда достоверен. Но ни на минуту не забывается, что перед ними Лерка, а не пройдоха какой. Положительных же героев считали за самого Лерку.  

Однажды читает этак, а кто-то из старших – не по званию или сроку службу, а просто по возрасту- обронил: как в Писании – обо всём и обо всех.  

– С чем сравнил! – дёрнул плечом Лерка и продолжил чтение. Никто и не вник в небольшой поединок -"за" или "против" Писания был чтец; забылось тут же из-за остроты сюжета произведения.  

А после прочтения пришлось Лерке беседовать с особистом:  

– Немецкая литература! Мало с вами работ проводят! Ну что из нее можно  

почерпнуть?  

– Честь и достоинство в любом обществе не лишни, и в любой литературе описывают их одинаково! И у немцев этому можно кое-кому поучиться.  

– Оскорбление?  

– Упаси Бог! Это не к вам относится – к тому, кто ввёл вас в заблуждение. Это же мировая литература! – и разразился речью, отнюдь не удивившей чекиста: наслушался пылких выступлений своих подопечных.  

Но удивились братья-славяне, окружившие палатку, где шло "заседание". Поняли, что особист видел себя в зале суда, где всякая формулировка приговора означала – "в расход"!  

Лерка впервой "играл" сам себя – открылся весь! Друзья с трудом представляли его в этот момент, покладистого в быту, уходящего от крупного разговора, надеясь на благоразумие и дальнейшее взаимопонимание с собеседником.  

Все поняли, с чьей подачи этот гость, и старика с мелконькой душонкой отпнули от палатки с советом: – Переводись, а не то сами проведём в первом же бою! Пожалей семью – вдруг кто даст знать ей, как на самом деле погиб её герой-кормилец! Иуда!  

В палатке заседание-полемика уже заканчивалось:  

– Крещён?  

– Разумеется! Крест? Когда-то срывали, но всегда при мне – вот он. Молюсь? Пожалуй, хотя только "Отче наш" знаю. Но Бог видит, слышит, знает..  

Особист, бедняга, взмок. Выходя из палатки, вытирает шею, лицо, подставляет его ветерку, отпыхивается. Прошелестел, непонятно кому :  

– Его счастье, что вызов не фиксирован.  

Уточнил фамилию старика, пообещав перевести в место поспокойнее во избежание самосуда – встречается, знаете ли.. Отбыл.  

Все кинулись в палатку. Плачет?! И улыбается! Рад, что обошлось?  

– Чему обходиться? Даже своим холонутым умом понял: несовместимо Писание ни с нашей литературой, ни с немецкой – не уравнять литературу с самой историей! Книги – на основе "все может быть", но всё же они – вымысел.  

– А плачешь с чего? Не всё выложил?  

– Иуду нашего жалко: не покается – священников нет в штате. Чертушки, за вас рад – не вы судьи! И – пошёл бы я с вами в разведку!  

Сегодня довыясняли, чем же особисту не понравилось увлечение немецкой литературой – только ли различием идеологий?  

– Не совсем же он невежда – патриотизм не советский, а русский – особый! И держится на вере отцов. Самого-то тоже когда-то крестили! За крещение еще никого не сажали – темнотой оправдывают. Пришёл бомбить за веру, а сам не открестился. И у "нашей" немецкой литературы идеология не нацистская, а человеческая – зло и добро у всех наций одинаковые.  

Прощание не затягивали – ещё увидимся. Командир задержал Лерку:  

– Уже догадываюсь, но всё же – что за книга, в обложке -той, мыльной?  

– Евангелие.