Эдвард и Авон.

Кап. Кап. Капля за каплей темная, абсолютно черная вязкая жидкость, медленно капает с его руки на белоснежный пол, недавно вымытый. Неряшливая лужица, с неаккуратными краями, плавно растекается по поверхности, увеличиваясь в размерах. От этой субстанции, по неясным причинам, разит прохладой. Она заставляет почувствовать легкий животный страх, который оседает внизу живота, и противный холодок, что проходит по всему телу, вынуждая покрыться кожу маленькими мурашками. Тихое эхо издают падающие капельки, заполняя небольшое пространство. Толстая книга с твердой обложкой уже прочитана и убрана в угол. Он сидит на полу, поджав колени к груди и слегка прислонив голову к ним, в то время как его правая рука вытянута вперёд ладонью в пол. Черная субстанция, вязкая, липкая и холодная покрывает кисть руки, укладываясь толстым слоем и не оставляя ни единой надежды на проблеск кожи. Жидкость, по своему виду скорее напоминающая застоялую воду болот, стекает к пальцам, собираясь на них одной большой каплей, и падает на пол в лужицу, что продолжает расти. Он наблюдает за этим явлением со спокойствием, даже можно сказать, что с ярко выраженной скукой, и издает томный вздох, который в свою очередь также отражается от стен, образуя эхо. Любые звуки в этом месте образуют эхо, даже собственное сердцебиение. К счастью, он уже давно привык к этому и совершенно не обращает никакого внимания на такие мелочи. Оно и неудивительно, ведь проведя в этом до невозможности скучном месте 156 лет, 32 дня, 15 часов, 44 минуты и 24 секунды привыкнуть сможет каждый. Конечно, в первые дни было сложно свыкнуться с тем, что придется провести здесь все оставшееся время, однако довольно быстро адаптировавшись, он принял смирение. Особенно утешает возможность получать по одной книге раз в неделю, что не могло не радовать. Правда есть одна проблема. Наш герой обладает самыми что ни на есть навыками скорочтения, отчего осилить даже массивное произведение за короткие сроки для него не является помехой. Прочитав очередную рукопись меньше, чем за день, он погружается в бесконечные раздумья и невыносимую скуку. Нечем больше в этом месте заниматься, к сожалению. Возможно, это слишком сурово и жестоко, но Тюрьма Вечности на то и Тюрьма Вечности, что содержит в себе опаснейших преступников со всевозможных миров и галактик. "У них есть вечность, чтобы осознать свои ошибки". Таков лозунг этого места, находящегося везде, и негде одновременно. Ты находишься в полнейшей изоляции от окружающего мира, происходящее вокруг для тебя недоступно и навряд ли уже когда-то станет. Любые звуки в камерах отражаются от стен, образуя шаловливое эхо, что ещё долго будет блуждать по небольшой комнатке. Яркие краски, наполняющие наш мир, превращаются для тебя в серую однотипную массу и блокируются для твоего взора. А чудовищная скука пожирает изнутри, заставляя молить о быстрой смерти, лишь бы изнуряющие страдания и мучения прекратились. Не редким явлением становятся случаи, когда бедные узники предпринимали отчаянные попытки самоубийства, пытаясь разорвать себе глотку ногтями, расцарапать вены до такой степени, что умереть от потери крови не создаст особого труда, или же разбить себе голову о проклятую стену. К сожалению или к счастью, подобного рода случаи постепенно становятся редкостью, происходящие нечасто, а если и происходят, то моментально захватывают всеобщее внимание, приковывая к себе.  

Он всегда являлся и продолжает по сей день быть спокойным заключённым, никогда не буянившим. Он вежлив и учтив с охранниками, которые приносят еду и книги. И хоть ценители порядка и тишины, закрывающие свои лица и хрупкое, скеелетообразное, тело никогда не говорят, предпочитая молчание, наш узник продолжает здороваться с ними и обходиться крайне деликатно, ни в коем случае не позволяя себе грубости и уж тем более возмущений по поводу того, зачем его заключили в это страшное место. Он и сам прекрасно знал и понимал, что к чему.  

Нужно числиться идиотом или полнейшим затупком, чтобы не понять простых и очевидных причин, которые способен осознать даже пятилетний ребенок, при должном воспитании, соответственно. Наш заключенный считает, что воспитал себя сам и крайне гордится всеми возможными достижениями, не забывая упоминать о них в разговорах. Он величается своими знаниями, пытаясь любыми способами подчеркнуть, что находится на ступень выше "обычных", по его мнению, людей. Много читает и стремится к саморазвитию, не позволяя себе оставаться на месте. Каждый день для него – это способ узнать нечто новое. Что-то такое, чем можно будет прихвастнуть перед окружающими людьми. Однако на данный момент это ни к чему, ведь единственное, что его окружает – это голые белоснежные стены, что за время, проведенное в этом месте, стали казаться близкими и родными, но в то же время и тошнотворным. Одиноко лежащая книга в углу камеры, прочитанная несколько суток назад, и вязкая субстанция, стекающая с ладони на пол, образуя лужицу. И конечно же тощие молчаливые существа, скрывающиеся за плотной мешковатой одежкой и капюшоном, который они никогда не снимают. Порой создается мимолётное впечатление, которое, впрочем, и остается игрой воображения, но тем не менее возникает ощущение того, что у жутких существ отсутствуют лица. Так как их головы всегда прикрыты накидкой, а чернота, таящаяся на том месте, где обычно располагаются личики, слишком непроглядная, то и неудивительно, что подобного рода мысли могут закрадываться в голову.  

Никто и никогда здесь ни о чем не сожалеет, по той незатейливой причине, что ни один из них не считает себя неправым. Каждый имеет свою точку зрения и готов отчаянно ее доказывать, какой бы безумной со стороны морали она не казалась. Некоторые из них, честно признаться, откровенные психи, которым не место в порядочном обществе, отчего им выделяют особые камеры с пометкой о том, что в них содержатся особо опасные престники, а значит и наблюдение должно быть соответствующим. Наш узник, к большому счастью, не является одним из них, а значит его заточение протекает в более мягкой форме. Это не может не радовать. Возможно, в глубине своей души, которая давным-давно утонула в море знаний, он и искренне раскаивается о своем поступке. Однако Эдвард Теннант, – а именно такое незатейливое имя носил герой этого рассказа, – ни за что на свете не признается ни другим, ни уж тем более себе, что он являлся неправым. Для него это сродни тому, чтобы приложить заряженный револьвер себе к виску и спустить курок, позволяя крохотному свинцовому телу поразить центр его нервной системы, размазав по стенке. Самоубийство и извинения ничем для него не отличаются, однако тот скорее предпочтет смерть, чем признает свои многочисленные ошибки. Эдвард не настолько глуп, а вернее совсем не бестолковый, чтобы не осознавать свои промахи. За более, чем сто пятьдесят лет своего пребывания в этом месте, времени поразмышлять над своей неудачно сложившейся жизнью настолько предостаточно, что анализировать свои глупые ошибки и достижения, заработанные тяжёлым трудом, можно до бесконечности. Ну конечно, для этого у него есть целая вечность. Но он уже давно принимает это положение вещей и смирился со своей нелегкой судьбой. Сам виноват в том, что все обернулось подобным, не самым приятным, образом. Эдвард мог бы благополучно позабыть о мечтах отц... Кхм, мистера Теннанта, которого тот крайне уважает, и стремится быть похожим на человека, достойного подобного рода восхищения. Как и хотел Мистер Теннант, наш заключённый смог воссоздать его проект по совершенствованию мира, доведя до идеала. Потребовалась не одна сотня лет, но безупречный мир, наполненный одними благами для людей, которого так желал и Эд, и мистер Теннант наконец-то смог обрести материальную основу. И имя идеальному, но такому чудовищному миру – Эри‌ксон. "Лучше! Легче! Стабильней! " – таковым являлся девиз Эриксона, который у всех жителей въедался в память с самого рождения и до глубокой старости.  

Начиная с детских лет, наполненных радостью и искренним любопытством, и до самой смерти, когда сердце уже перестает справляться со своей задачей и затихает, принося терзающие муки близким, люди верили в превосходство их государства. Вся природа: от крохотных травинок, до высочайших гор с крутым спуском и осыпающимися камешками, была заменена на свои искусственные аналоги, дабы "нестабильные" и сеющие хаос вещи этого неидеального мира не могли разрушить все то, что так долго выстраивал Эдвард. Погода, которая в далёком прошлом являлась непредсказуемым событием, вызывающим недовольство у людей своим сюрпризами, стала регулироваться с помощью специально обученных рабочих, подходящих исключительно на эту роль. Эриксон полностью исключил из себя возможность любой неожиданности, не входящей в планы государства, построенные на несколько тысячелетий вперёд, благодаря роботу, создававшийся для вычислений и планирования жизни людей. Однако каждый житель обязан трудиться на благо Эриксона с малых лет, тем самым приучая его к долгому и изнурительному труду. И вся эта работа для постройки идеального, нового мира, в котором не будет боли, несправедливости и непредсказуемых вещей, вызывающих недовольство и раздражение, а также тоску и горечь. Эдварда настолько поглотила идея о создании государства без грехов, серьезных пробелов, коррупции и прочих не самых добросовестных вещей, нередко встречающихся во всем, связанном с управлением страной, что наш заключённый позабыл об общественном мнении. В целом его и до этого точка зрения общества несильно беспокоила и не давила тяжким грузом, но со временем он стал одержимым этой идеей, как алкоголик зависим от обжигающих горло спиртных напитков, и готов был пойти на все, лишь бы желаемая мечта осуществилась. Изолировавшись от общества, этот парень ушел глубоко в себя, не желая контактировать с тем миром, который сам же и создаёт. Сейчас же он осознает, что весь проделанный путь был пройден зря, ведь желая создать идеальное государство, Эдвард сделал в точности наоборот, обрекая своих жителей на долгую и несчастливую жизнь. Каждый, кто мыслил не так, как было установлено, не во благо Эриксона, а против него, проходил через душераздирающие пытки, которые устраивали определенная группа людей, зовущая себя разведчиками. Они втихую, как мышки в норку, протискивались в общество и осваивались там, с одной единственной целью – найти тех, чьи мысли не совпадают с общественными нормами. Никто так точно и не может сказать, через что проходят люди в том тайном месте, куда их увозят, но одно известно точно: никто не возвращается оттуда прежним. Их словно подменяют с интересного человека, с большим объемом знаний и необычными мыслишками, на затейливую, серую рабочую массу, трудящуюся на благо государства. Эдвард загружал людей работой, регулярно увеличивая часы, которые обязательно должны быть потрачены на труд во благо Эриксона. Запрещал им читать разнообразные книги и слушать музыку, боясь, что те начнут много думать. Он хотел уберечь граждан от забивания голов проблемами и способами их решения, буквально приняв на себя роль гиперопекающего родителя, выполняющего все тяжести жизни за своего дитя. И лишь спустя более трехсот лет, когда эра Эриксона начала медленно подходит к своему звёздному часу, Эдвард наконец осознал: все, что он выстраивал долгие годы лишь усугубило положение. В тот момент заключённый ощутил весь спектр негативных эмоции, начиная от отчаяния и заканчивая полнейшей яростью, которая, впрочем, довольно быстро сменилась смирением. В нем словно что-то надломилось, будто треснуло зеркальце или любая другая ценная и хрупкая вещь. Треснула и разлетелась на тысячи мельчайших осколков, врезавшись в мягкое теплое сердечко, заставляя покрыться крохотными ранами и истекать алой кровью. И по сей день, даже спустя полтора века, маленькие стёклышки до сих пор сидят глубоко в этом непрерывно работающем органе, качающим бордовую жидкость, и отзываются ноющей тоскливой болью. Эдвард осознает свои ошибки и принимает их, но признаваться в этом не намерен.  

Ему проще строить из себя человека, который в упор не воспринимает негативные последствия его действий, предпочитая оставаться упертым в глазах других людей.  

Стоит обратить внимание на ещё одну значимую вещь в психологическом портрете данного персонажа. Заключённый до такой степени запутался в себе, что его отношение к себе любимому постоянно мечется со всепоглощающей ненависти до чувства превосходства, ощущения себя чуть ли не Богом этого грешного мира. Он потерялся в самом себе, заблудился и не может найти выход из мрака под названием "собственные мысли".  

Эдвард продолжает сидеть на коленях, вытянув кисть руки вперёд и наблюдая за стекающей темной субстанцией с руки, зовущаяся излишками Пустотной магии. Чернеющая шевелюра густых, вечно растрёпанных, спутанных волос, приводящие идеалиста в раздражение, спадают на опущенные плечики, закрывая добрую половину светлого, давно не видящего солнечного света, лица и такую же бледную шею. Темные глаза, отражающие в себе познания, полученные Эдвардом за всю долгую жизнь, к сожалению, давно потеряли озорной блеск, присущий людям, одержимыми своими идеями. Потускневший взгляд устремлён на лужицу. На лице проступают неглубокие морщинки, а меж бровей виднеется след вечно хмурого настроения. Свободная рубашка с закатанными рукавами выглядит потрёпанной и старой.  

Внезапно, отчего заключённому приходиться отвлечься от своих размышлений и наконец приподнять голову, одна из стен словно начинает вибрировать и подрагивать, как волны, разбивающиеся о берег. Эдвард уже знает, что это означает: кто-то хочет зайти в камеру. Но время ужина ещё не наступило и неделя не прошла, тогда кто же? На долю секунд можно заметить темные коридоры тюрьмы за пределами комнаты и мрачные капюшоны уже знакомых скелетообразных существ. И наконец в ненавистную комнату заходит нарушитель спокойствия, тот, кого меньше всего ожидаешь увидеть в этом прогнившем месте, – Авон, Бог красного солнца. Та персона, что более столетия назад заключила Эда в данное место, теперь вновь предстает перед ним, сияя, как и раньше – ослепительной, поистине добродушной улыбкой. Совсем не меняется. От него все также чувствуется слабый запах недавно выпитого спиртного, а на щеках красуется лёгкий румянец. Густые и воздушные волосы почти до колен, цвета чистейшего снега, который, впрочем, почти не встречающеется в природе, заплетены в пышную косу, которой можно только позавидовать. Тратя на уход за своей шевелюрой по несколько часов в день, неудивительно, что они выглядят настолько роскошно. Острые ушки забавно торчат в разные стороны, а вокруг губ видны мелкие морщинки, которые обычно встречаются у вечно улыбающихся людей. Как и всегда, он одет в белоснежного цвета балахон, как у служителей церкви или нечто в этом роде. Низ его одежды прикрывает даже ступни и волочается по земле и полу. Он делает несколько шагов навстречу к Эдварду, разглядывая его сверху вниз и цокая при виде лужицы черной субстанции. Заключённый же не спешит вставать и лишь опускает руку вниз, чувствуя нескрываемое облегчение, выразившееся в удовлетворенном выдохе. Даже и не замечает же, что в его руке долгое время бегают мелкие иголочки, вызывая малоприятные покалывания, а сверху будто придавили бочкой, до верху наполненной водой.  

– Чего ты пришел? – спрашивает Эдвард, разминая затекшую руку и вытирая нескончаемую субстанцию с ладоней об пол, – Решил проведать того, кого сам же и заключил?  

Он издает негромкий, тихий смешок. Его голос сейчас не отражается эхом, разносясь по всей камере, а звучит так... Черт, Эд совсем отвык от собственного голоса, потому на мгновение создаётся впечатление, что разговаривает не он, а кто-то другой, чужой, посторонний. Но, к сожалению или к счастью, разговаривал наш заключённый, продолжая сидеть на коленях и разглядывать гостя снизу вверх.  

– Почти, – Авон присаживается на корточки рядом с Эдвардом и взяв его ладонь в свою, теплую, с мягкой, гладкой кожей, и вручает ему небольшой платочек, который, как несложно догадаться, имеет чистейший цвет. Кусочек ткани моментально впитывает в себя жидкость, теряя свою прежнюю невинность и скукоживаясь и сворачиваясь, словно изюм.  

– Ты ведь страдаешь, верно? – Бог красного солнца встаёт с корточек на ноги, и негромко приступает к расспросам. Его голос звучит доброжелательно, с некими тёплыми нотками, отчего хочется поскорее довериться этой персоне, даже не подумав о последствиях, – Зачем же ты только... Какой ты глупыш.  

Последнее произнесено с интонацией любящего отца, который отчитывает ребенка за детские, безобидные шалости. В этот момент Эдварду вспоминается Мистер Теннант, которого так хотелось называть отцом, но тот не позволял этого мерзкого слова по отношению к себе. Ненавидя слова "отец" и "мать", Мистер Теннант запрещал и Эдварду, и его "сестре" проявлять дружеские и теплые чувства по отношению к нему. Ну а если кто-то из них это делал... В основном, конечно, данное неосторожное действие совершал именно Эд, однако быстро усваивал преподнесенные ему уроки в виде избиений ногами по животу. Жестоко и грубо, сказать нечего. А ведь ему так хотелось назвать кого-нибудь "папой" и с воодушевлением бежать к самому близкому человеку на свете, который погладит по голове и скажет, что тот большой молодец... Но возможность давным-давно упущена, так что, увы, этому уже не сбыться.  

– Зачем? Ты и сам прекрасно знаешь, – бурчит Эдвард, протирая руки платком, который продолжает впитывать в себя чернеющую жидкость. И затем он откидывает запачканную ткань прочь, в сторону, – Мне нужно было долголетие. Понимаешь? Я не боюсь смерти. Я боялся за свой Эриксон. Если бы я умер, то все то, что я построил – разрушилось бы. Это негласный закон. Когда ты умираешь, то всем становится плевать, что ты делал. Каждый будет создавать лишь то, что ему хочется. Мои реформы не имели бы смысла.  

Авон издает глубокий, наполненный скорбью вздох, с сочувствием смотря на бедного заключенного, что сидит на коленях и равнодушно осматривает Бога.  

– Магия Пустоты опасна. Ты и сам это прекрасно знаешь, – его заостренные, будто эльфийские ушки, слегка дёргаются, а светлые брови сводятся к переносице на мгновение. Но быстро все возвращается так, как было до этого: лёгкая, добродушная улыбка и расслабленное лицо, – Магия не появляется из неоткуда. У нее должны быть свои ограничения. Но Пустотная магия... Эх, это самый разрушающий вид магии. Неизвестна природа ее происхождения, но она уничтожает все, это точно. Магия пустоты, к сожалению, способна уничтожать целые миры. Она поглощает их в себя, становясь сильнее. Если человек запустил в себя этот вид магии... То уже не сможет избавиться от него. Конечно, его жизнь сильно продлится, но не более того.  

– М-да, рассказ Клитоффо был куда интереснее. Маркетолог из него намного лучше. – Эдвард смотрит на свою ладонь, сжимая ее в кулак, – Даже если я страдаю от этого, то кому какое дело? Это был мой сознательный выбор, который я сделал. Мне теперь пожинать плоды своего решения.  

– Да, но я предлагаю тебе помощь. Ты умный человек с большими способностями, так шо... – о да, коронное "шо" от Авона. Что ж, он и сам не знает, откуда это взялось. Вероятнее всего это связано с его прошлой жизнью, которую, к несчастью, Бог красного солнца не помнит...  

Заключённый резко поднимает голову и с исступлением глядит на нарушителя спокойствия. Губы слегка приоткрываются, а в глазах блестит ранее утерянный огонек. Эдвард осознает, что никто и никогда не говорил ему приятных слов... Никогда не признавали его достижений. Либо же все это присутствовало, но за долгие годы жизни воспоминания были утеряны и их место заняли новые знания. Осознав, что он буквально таращится на Авона, то отворачивает голову в сторону, делая вид, что закашлялся.  

– Помощь? – Эду кажется, что голос его немного подрагивает, потому продолжает прикрывать рот рукой, изображая хрипотцу, – Кхе, мне? И зачем же тебе это? Ты сам засадил меня в это место, так для чего?  

Уголки губ Бога опускаются, а глаза словно немного мутнеют, становясь как стёклышко. Кажется, он что-то припоминает.  

– Я был таким же. Точнее... Нет, конечно, не таким же. Но я тоже в прошлом совершил много ошибок, о которых жалею... – Авон чутка прищуривается, в голосе слышится хорошо различимая тоска, – Но от меня не отвернулись. Мне помогли, понимаешь? Мне помогли исправиться, так шо... Я хочу помочь и тебе. Ты ведь тоже... Тоже признаешь свои ошибки?  

– Нет. – отвечает Эдвард, пытаясь показать всю свою накопленную неприязнь. Он скорее умрет, чем признает, что неправ.  

– Ясно... – Бог выглядит глубоко оскорбленным и дёргает плечами, но вновь складывает губы в миловидную улыбку, – Скажи, ты делал это ради отц...  

– Не произноси это слово. – вновь без капли сентиментальности отвечает заключённый.  

– Хорошо. Ты делал это ради Мистера Теннанта? Создал "идеальный мир"?  

Несмотря на всю грубость и черствость, что проявляет идеалист, Авон по-прежнему продолжает относиться к нему с теплотой и будто неким пониманием. Словно давным-давно вынул душу Эдварда из грудной клетки и изучил ее вдоль и поперек.  

– Нет. Я делал это ради людей, – не сказать, что это ложь. Скорее неполная правда, – С Мистером Теннантом нас связывает исключительно фамилия. Да-да, у нас сходная структура дезоксирибонуклеиновой кислоты и исходя из определенний о родственных отношениях, мы являемся семьёй... Но нет. Мы не семья. И никогда ими не были. Я всего лишь искусственно созданный человек, как и все в Эриксоне. У Эриксонцев не может быть семьи.  

Оба молчат. Никто не знает, что сказать. Авон перебирает свои пальцы, смотря в пол, а Эдвард разглядывает лужицу на полу.  

– Так ты хочешь, чтобы я тебе помог? – подаёт голос Бог, но теперь он звучит твёрже и настойчивее, – Ты не хочешь отсюда выйти? Неужели тебе так нравится сидеть здесь и терять свое время? Сколько бы книжек ты мог бы прочесть? А?  

– Что ж... Решил надавить. Ладно, понимаю, – прищуривается заключённый.  

– Я могу тебе помочь, – Авон протягивает руку вперёд, показывая Эдварду, что если тот хочет что-то изменить, то стоит взяться за нее. Последний шанс. Последняя надежда.  

Черноволосый парень же слегка приподнимает голову, заглядывая в глаза Богу. Самые необычные, что когда-либо попадались. И нет, дело даже не в их фиалковом оттенке, не встречающийся в природе. В этих глазах отражается искренняя, неподдельная доброта, такая редкость в этом мире. Он протягивает себя на открытой ладони, всего целиком. И вручает тебе вместе с ключиками к душе, к сокровищу человека, что берегут до последнего. А такой подарок нельзя откинуть прочь и забыть. Его сила в этой страшной открытости и доброте. Таких Эдвард ещё не встречал. Если сейчас взять его руку, то придется признать все свои ошибки. Но если этого не сделать, то жизнь пройдет зря. Слишком сложный выбор. Однако... Сколько всего полезного можно ещё сделать вместо того, чтобы тратить свое время в пустую, отсживая здесь? Возможно, есть некий подвох, о котором пока не хочется думать, но это все равно лучше, чем день за днём видеть ненавистные стены.  

Рука его, кажущаяся в данным момент необычайно лёгкой, берет Авона за ладонь, а сам Эдвард встаёт с колен, чуть пошатнувшись. Ноги затекают. В нос сразу ударяет лёгкий запах алкоголя, идущий от Бога, отчего заключённый хмыкает, ведь терпеть не может спиртное.  

– Ладно. Я согласен на твои условия, Божок. Какими бы они не были.