1. Sabrine13
2. Запись

Лица

Мне казалось, что живу одну жизнь,

но я прожил тысячи жизней,

вглядываясь в лица.



Когда я был маленьким, то думал, что если буду вести себя хорошо, когда-нибудь непременно попаду в рай. Придет седобородый старик в белых одеждах, как на картинке в моей книжке, возьмет за руку и проведет в свой красочный сад, с пестрыми цветами, спелыми яблоками на деревьях, прозрачной водой в пруду и золотыми рыбками. Когда я стал старше, то понял, что рай мне не светит. И увлекся идеями буддизма о перерождении души. Так заманчива казалась возможность рождаться вновь и вновь, проживая множество жизней. Быть и бедным, и богатым, мужчиной и женщиной, в разных странах, в разное время. Увидеть и узнать столько всего, что никак не уместится в одну жизнь. А главное, не умирать на совсем. Я как и все боялся смерти. Когда мне было девять поздним вечером лёжа в кровати мне довелось испытать самый большой страх в своей жизни. Я вдруг отчетливо почувствовал, что когда-нибудь закончится эта жизнь, и все другие жизни, погибнет Земля и Солнце. Все погибнет. А если душа действительно бессмертна, она навсегда останется болтаться в бесконечном пространстве вселенной среди мрака и холода, и безграничного одиночества. Это ощущение вечности так глубоко проникло в мою детскую душу, и на столько сильно потрясло меня, что съежившись под одеялом, я дрожал от постигшего меня ужаса. Слезы стекали по щекам, я не вытирал их, и не звал никого. Ибо кто может спасти от вечности? В юности мне нравилось думать, что я стану призраком. И буду бродить по земле невидимым, помогая родным и оберегая их. Повзрослев - старался просто не думать о смерти. Старался просто не умирать. Но все же я умер.

Случилось это холодным ноябрьским утром. Я как всегда опаздывал на работу. Будильник вновь не сработал, а может я не услышал его сквозь крепкий сон. Мне стоило лечь раньше пяти утра. И вот я мечусь по квартире проклиная социальные сети, натягивая одежду, кидая телефон, ключи, бумаги в портфель. И вылетаю из квартиры, на ходу натягивая пальто. В кофейне на углу покупаю кофе, что бы хоть немного взбодриться. И с бумажным стаканчиком в руках спешу к остановке автобуса, отхлебывая на ходу горячий напиток. Он расплескивается, обжигая мне руки. Но я почти не замечаю этого. Я вообще очень многого не замечал. Стрелки на часах волновали меня больше происходящего вокруг. Теперь мне кажется непостижимым, как десять-пятнадцать делений на циферблате, могут иметь хоть какое-то значение. Машину, что неслась на желтый свет, я тоже не заметил. Я не запомнил удара, я не помню боли. Только помню, как поразило меня ощущение легкости. Удивительной легкости, словно похудел сразу килограмм на семьдесят. Или оказался на планете с ничтожно малой гравитацией. Интересно испытывали ли астронавты Аполлона нечто подобное? Я не сразу понял, что у меня больше нет тела. Странно, но это открытие совсем не напугало меня. То что я умер, в полной мере осознал значительно позже. А в тот момент наслаждался легкостью и свободой. Абсолютной свободой. Я с интересом наблюдал, как суетятся люди вокруг моего неподвижного тела. Темное от крови, скорчившееся в неестественной позе на грязном асфальте, оно казалось совершенно чужим. Не имеющим никакого отношения ко мне. Люди в белых халатах пытаются вернуть меня. Но они не догадываются, что я совсем не хочу возвращаться. Я свободен. Безгранично свободен. Взмыв вверх над суетой и шумом большого города, я пронесся над землей. Я летел, но не как птица. В школе, часто наблюдая за голубями, возившимися на соседней крыше, пытался представить каково это быть одним из них. Воображал как напрягается каждый мускул моего тела со взмахом крыльев, чувствовал биение птичьего сердца в своей груди, ощущал порывы холодного ветра, бьющего навстречу. Но птицы скованы в своих телах, как и все. Нет я не был птицей. Я был воздухом, солнечным лучом, звуковой волной, порывом ветра. Я был всем. И чувствовал весь мир как самого себя. Мне никогда не доводилось играть в оркестре, но мне кажется, именно так должен чувствовать себя музыкант, приносящий свою часть звуков в музыку Бетховена или Шопена, становясь частью величественного и прекрасного, пропуская это прекрасное сквозь себя. Я словно резонировал в унисон всему миру, был частью его мелодии. А мир звучал сложными аккордами, разливался всеми красками. Как же я не замечал раньше, как он многосложен и прекрасен.

Я пронесся над планетой. Океаны, пустыни, горы. Как мало я путешествовал в своей жизни. Леса. Мне так и не довелось побывать в лесу. А сейчас я чувствовал пульсацию жизни этого огромного зеленого массива. И я заметил, что лес звучит, вибрирует совсем иначе чем пустыня и океан. Я быстро научился различать мелодии гор, рек, деревьев. Каждое дерево, каждый камень звучали по-своему. Эти мелодии нельзя услышать, только почувствовать, пропустив сквозь себя, слившись с ними воедино. И я чувствовал. Чувствовал природу, чувствовал и животных, каждого из них, каждую нотку страха, сомнения, жажды, каждое движение души. И кто придумал, что у животных нет души? Что они не так сложны как люди? Люди. Да, людей я чувствовал тоже. Пролетая над городом, я ощутил какофонию чувств: страх, тоска, отчаяние. Они звучали ото всюду, сливались, сталкивались, перекрикивая друг друга. Оглушали песней изодранных, искалеченных, одиноких душ. Людей звучавших гармонично и тихо почти не было. Отовсюду лилась боль, приглушенная тупая или острая, словно кинжал вонзенный в сердце, замаскированная под многими слоями чувств или обнаженная как рана. Иногда прорывался вопль радости и захлебнувшись, тонул в общем хаосе.

Не в силах больше выносить этого гула, я мчался прочь от людской толпы. На окраине города темной стальной плетью перекинулся через реку подвесной мост. На фоне сгорающего в закате неба, вырисовывалась черна фигурка. Я приблизился. Девушка стояла за оградой, на самом краю. И держась одной рукой за перила, смотрела на чернеющую внизу воду. Ее боль звучала особенно пронзительно. Вспыхивая в груди, она волной разливалась по телу, охватывая его целиком, от пальцев ног до кончиков волос. Доводя тело до изнеможения, до головной боли, до тошнотворной дрожи. И лишь стоило волне отхлынуть, как память ее вновь воскрешала картинки прошлого. Слово бы душа ее боясь предать его память, не позволяла себе даже на мгновение не чувствовать боли. Он ушел из жизни несколько дней назад. На самом пике разгоравшегося между ними чувства. И теперь она намерена была последовать за ним. Она глубоко вдохнула холодный воздух, закрыла глаза и вновь представила его лицо, готовясь сделать шаг. Я метался вокруг нее, пытался схватить, удержать. Кричал ей: "Не нужно, не делай этого, остановись!". Но она не могла меня слышать. И лишь чувствовала как порыв ветра треплет ее волосы. Она сильней зажмурила глаза, ощутила его поцелуй на своих губах. И новый взрыв боли поразил ее. Но уже не такой сильный, приглушенный предвкушением чего-то важного. Она разжала пальцы.
Раздался всплеск воды. Долго еще я вглядывался в темноту, пытаясь осознать случившееся. Ее больше нет. Еще одна жизнь оборвалась. И я не смог остановить ее. Не смог, потому что и меня нет. Я не могу больше повлиять на этот мир, сделать в нем хоть что-то важное. Спасти кому-то жизнь или дать новую, влюбиться, написать роман или картину. Как многого я не успел! Мне больше не оставить никакого следа. Моя жизнь уже кончилась. Осознание этого как громом поразило меня и напугало. Я ощутил холод. И мне захотелось, как много лет назад, забраться с головой под одеяло.

Я до сих пор не знаю куда уходят души после смерти. Той девушки я больше никогда не видел. Как не встречал и других.
Они уходили, я же не был готов отпустить этот мир, и даже его несовершенства не отталкивали меня, а как будто манили своей знакомой, уютной мягкостью, словно продавленное кресло, привычной формой манит своего хозяина. И даже в своем новом состоянии, я все же стремился жить. Жить так как научился за свой короткий срок: чувствовать, переживать, страдать и радоваться, любить и жаждать счастья. И я придумал игру, забавлявшую меня в дни моих скитаний, и позволявшую прикоснуться к жизни, которой был лишен. Я вглядывался в лица, прикасаясь к душам людей, окунаясь в их мир, чувствую боль и радость, сопереживая и словно проживая с ними кусочек их жизни.
Блуждая так среди людей я видел все оттенки страдания, отчаяния, боли. И как же редко доводилось мне увидеть светлые, чистые души. Одна такая встреча запомнилась мне особенно ярко. Как-то днем заметил я выходящего из магазина мужчину. Он держал за руку худенького мальчонку лет трех, в выцветшей футболке и изрядно потрепанных сандалиях. Малыш довольно улыбался и крепко прижимал к себе новенькую игрушку. Сердечко его радостно подпрыгивало в груди, в трепетном предвкушении игры. А в голове уже вертелись фантази далеко опережавшие размеренный шаг отца. И все его существо было охвачено сладостным, давно забытым мной чувством. Малыш был совершенно счастлив!
Эта встреча побудила меня забраться в лабиринты своей памяти, и отыскать там удивительное воспоминание о том, что делало счастливым меня в детстве. Мне вспомнился повидавший виды микроавтобус УАЗ, болотного цвета, с краской облупленной местами, трясущийся по ночной дороге по направлению к морю. И мы с братьями и мамой, лежим повалом на одеялах, набросанных прямо на пол машины, и во всю мощь горланим песни под аккомпанемент старенького радио. На полу тесно и душно и невыносимо воняет бензином. Да и петь я совершенно не умею. Но рядом близкие люди, и мне не страшно сфальшивить или сделать что-то не так, я знаю, что меня не прогонят и не осудят. Меня любят просто за то, что я есть. И я здесь нужен. Я чувствовал себя важной частью единого целого, и, пожалуй, именно это делало меня счастливым тогда.
Взрослея, в какой то момент, вдруг осознаешь, что чтобы тебя любили, просто быть - уже недостаточно. Нужно быть кем то, и делать что то стоящее. И любовь становится тем, что нужно заслужить. А счастье редкой наградой.
В юности я любил размышлять о счастье. С пылом, свойственным этому возрасту, рассуждал о его недостижимости и мимолетности. Я твердо верил, что оно не может быть полным, абсолютным, что непременно найдется что-то что будет его омрачать, не даст насладиться им в полной мере. А если и случится кому-то почувствовать себя счастливым, то лишь на короткое мгновение. Говорил, что оно лишь иллюзия, мечта. Что "к счастью можно лишь приблизиться, а прикоснешься и оно рассыпется", - мне особенно нравилась эта фраза, содранная откуда-то в интернете. Конечно после смерти я не стал лучше понимать его. Но вглядываясь в лица я видел тех, кто улыбался душой. Внутренняя мелодия таких людей была тиха, размеренна, звучала приятно и легко. С нотками нежности, чуткости и свободы. Не было в ней пестрых красок и взрывов эмоций. Она была спокойна и удивительно гармонична. И даже тонкие штрихи грусти не портили ее. Я наслаждался мелодиями таких душ.
Особой нежностью, теплотой и грустью запомнилась мне встреча с молодой женщиной, жившей в тесной квартирке под самой крышей серого дома. В тот вечер она протирала пыль с верхних полок книжного шкафа, заставленного книгами и всевозможными безделушками. Поочередно доставая одну за другой, она тщательно избавляла их от пыли и ставила на место с трогательной, несколько педантичной аккуратностю. За этим процессом внимательно наблюдала белокурая малышка лет пяти, с чуть вздернутым носиком покрытым веснушками, и большими серыми глазами. Женщина взяла с самой верхней полки небольшую расписанную шкатулку и поставила на стол. Девочка оживилась, казалось все это время она ждала именно этого момента. "Мамочка, можно? - спросила малышка, - Ну пожалуйста, пожалуйста!" - крошка потешно сложила ладошки на груди, и испытующе смотрела своими огромными глазами. Сердце матери наполнилось нежностью: "Посмотри, милая, только не растеряй". Девочка с любопытством принялась доставать мамины украшения. Женщина опустилась на колени рядом с дочерью и взяла в руки маленькое золотое колечко с сиреневым камнем. Оно как будто обожгло ей пальцы, тяжелая волна пронеслась по венам и кольнула в самое сердце. Темный, тяжелый сгусток набух в груди, но дни когда этот комок заполнял все пространство грудной клетки и не давал дышать, навсегда остались в прошлом. Женщина глубоко вздохнула, отгоняя тоску, и вернув кольцо в шкатулку, взглянула на дочь. У малышки его глаза. Особенная теплота, вдруг, возникнув в душе, вытеснила тяжесть и грусть и заполнив все тело разливалась в пространстве вокруг. Удивительно плотная, почти осязаемая, она словно окутывала мать и дочь невидимым мягким одеялом.
Такие сильные чувства встречались редко. И каждый раз я удивлялся, наблюдая за тем, как возникая внутри человека, они растекались. Словно краска брошенная в воду, заполняя пространство и тонко, неуловимо влияя на всё вокруг. Тогда менялся сам воздух, менялась вибрация, менялась та мелодия, что слышима была мне одному. И каждое живое существо не слухом и не зрением, но душой улавливало это изменение и откликалось.
Довелось мне видеть и совсем иные сильные чувства, создающие совсем другую мелодию в пространстве.
В дни моей студенческой юности приходилось мне снимать комнатку в одной из мрачных подворотен северной столицы, невдалеке от Таврического сада. И часто идя домой я нарочно проходил по Воскресенской набережной, и по долгу смотрел на угрюмое здание из красного кирпича нависшее над водой по ту сторону реки. Оно завораживало и манило меня своими тайнами, как запретная комната из известной сказки. Напрягая свое воображение, я пытался представить, кто может томиться за красными стенами и тяжелыми решётками, и какие повороты судьбы привели их сюда. Теперь имея доступ ко всем тайнам я решился заглянуть и туда.
В одиночной камере у окна сильно сгорбившись сидел худощавый мужчина с усталым изможденным лицом. Ему можно было бы дать лет пятьдесят, если бы черные как смоль волосы не выдавали в нем совсем еще молодого мужчину. Он равнодушно смотрел как крупные капли дождя барабанят по соседней крыше, а в голове его непрестанно проносился ее крик, взгляд полный ужаса и мольбы, и гнев овладевший им в ту ночь. Первые месяцы пребывания здесь, он тысячи раз прокручивал в голове тот день и дни предшествовавшие ему, пытаясь понять - как же могло так случиться? Какие обстоятельства как кусочки мозаики сложились в роковую картину в тот день? Ее обворожительная красота, ее бесстыдство, издевательский смех и пять кружек хмельного. Он тщетно пытался убедить себя, что она во всем виновата сама. Пытался найти себе оправдание. Ему это было необходимо как воздух, чтобы принять себя вновь. Но он так и ни смог ни оправдать, ни простить себя. И теперь, что бы он ни делал, под тонким напылением сознания в его душе всегда жила та ночь, как черная бездна, поглощая, разрушая его изнутри. И стоило лишь закрыть глаза - вновь ее крик, взгляд, мольбы и гнев. Его душа словно была расколота на множество кусочков, с отвращением стремившихся прочь друг от друга, и сдерживаемых только оболочкой изможденного тела. Рядом с этим человеком, мне вдруг подумалось, а смогут ли расколовшие свою душу, сохранить ее после смерти? Или осколки ее разлетятся по свету, лишь только тело перестанет сдерживать их?

Истоскававшись по мирским забавам, я приблизился к главной из них, порой запретной и от того ещё более манящей. Чтобы погрузится в жгучий поток, закружится в вихре чувств и прикосновений, и унестись прочь от на мгновения потерявшего значения мира. На берегу реки, в стареньком пикапе с запотевшими стеклами, вершилось то, чем дышит мир от сотворения. Двое любили друг друга. Любили искренне, страстно, до самозабвения, до умопомрачения. В полумраке салона необходимость притворяться, играть роль, нравиться кому-то - всё оставлено, все маски сброшены, они обнажены друг перед другом и телом и душой и отданы во власть друг другу всецело, без колебаний и сомнений. Каждой клеточной своего существа, желая слиться, раствориться друг в друге. Поддаваясь порыву, она целовала его влажные от пота плечи, шею, грудь, не отдавая себе отчета в том, что делает, она была пьяна его запахом, его страстью. Каждое его прикосновение разливалось горячей волной по ее трепещущему телу. Каждое биение сердца разносило по венам дурманящую негу, в его объятьях она забывала обо всем. И может где-то далеко кто-то ждал её в этот час, глотая на кухне пустой холодный чай. И может быть неминуема расплата за эти минуты любви. Может в это самое мгновение весь её привычный мир катился в пропасть. Но сейчас все это было не важно. Они с любимым были слиты в одно существо, горящее, пульсирующие бесконечно далекое от этого мира. И нечто непомерно огромное, рожденное внутри их союза, проливалось наружу заполняя пространство вокруг почти осязаемой нежностью, и словно мягким коконом окутывая их тела. Сама жизнь пробуждалась в любви. То что происходило между двумя людьми на берегу заросшей речки, было удивительно, величественно и прекрасно.

И упоенный этой негой, я точно знал, что перед лицом смерти, лишь любовь по настоящему имеет значение. Любовь самое удивительное, что доводилось видеть мне. К ребенку, женщине или мужчине - не важно, любовь - частица Бога в этом мире. Души лишённые её, словно тлевшие угли. Жизнь в них теплилась, но не горела. Самые несчастные из них, те кто и не знал, что может быть иначе.

Раннее утро. Город еще не проснулся. Только сонные дворники, кое-где скребли асфальт от заледеневшего снега. Молодой мужчина встал с постели. В квартире было холодно, но он направился к окну, отодвинул шторы и распахнул его. Холодный ветер ворвался внутрь. Но мужчина не отпрянул, а напротив, приблизился к оконному проему. Он задыхался. Задыхался в тесной квартире, словно его лишили кислорода. И теперь он стоял жадно вдыхая морозный воздух полной грудью. В его кровати спала молодая женщина. Она лежала обнаженной, одеяло сбилось у ног. От холода она съежилась во сне. Но мужчина даже не подумал прикрыть ее. Простояв так пару минут, закрыл окно, и не глядя в ее сторону, вышел на кухню. Он вновь ощущал темную, липкую тяжесть в груди. Он почти привык к ней за долгие годы, и все же по утрам она была особенно мучительной. Его душа никогда не знала сильной любви или острой боли. Жизнь уберегла его от потерь и разочарований. Но эта тоска всегда была с ним сколько он себя помнил. Он ненавидел ночи, боялся остаться наедине с собой. В юности он перепробовал немало способов, что бы отогнать тоску до утра. Ему были знакомы все ночные клубы и бары города. Но дурман алкоголя, табака или чего-то покрепче, опротивели ему с годами. Теперь он предпочитал женщин. Как много их побывало в его постели. Они проводил с ним ночь, помогали забыться до утра. Но ни одна из них не была способна унять тоску терзавшую его душу. Он сделал себе крепкий кофе, закурил сигарету и приоткрыл окно. Легкий ветерок пробежал по его волосам и выскользнул прочь.

В другом районе города, в старинном особняке желтоватого цвета, с колонами, штукатурка на которых давно облупилась и местами проглядывал отсыревший кирпич, переоборудованном в прошлом веке под дом для престарелых, проснулся старик. Проснулся он от ощущения холодного дыхания смерти на своем лице. Не раз уже она приходила навестить его в этом богом забытом месте. Он знал что его конец близок, но он не был готов умирать. Как стремительно пронеслась жизнь. Казалось, еще вчера он был ребенком. Последние годы воспоминания детства все чаще всплывал в его памяти. Оно казалось ближе к настоящему, чем вся его зрелая, взрослая жизнь. Словно невидимый кузнец взял его жизнь щипцами как раскаленный прут, и пытался согнуть его в кольцо. В его жизни было немало всего. Когда то он писал музыку, очень неплохую музыку. Даже создал группу и они выступали на разных концертных площадках города, как правило разогревая толпу перед выступлением более успешных, более именитых музыкантов. Группа распалась прежде чем они успели добиться чего то большего. Но он продолжал писать музыку, даже записал пару дисков. Всю свою жизнь он верил, что чем то отличается от большинства людей вокруг. Что мыслит масштабней, чувствует глубже, что достоин большего, чем удел обычного человека. Когда-то он любил. Любил сильно, страстно. Сколько стихов он написал ей, сколько песен посвятил. Любовь так сильно захватила его, повлияла на его душу, мысли и стала посягать на весь уклад его жизни. И он испугался. Он боялся раствориться в ней, исчезнуть, превратиться в еще одного обывателя. Этого он никак не мог себе позволить и убежал. Ее он больше никогда не видел. Через несколько лет узнал, что у него растет сын. И сумел придумать себе благовидные оправдания, что бы никогда не появляться и в его жизни. В первый год в этой богадельне, он пытался связаться с сыном, написал ему несколько писем, но не получил ответа. Он не помнил точно, когда впервые ощутил тоску, но с годами она становилась все более отчетливой, более сильной, в последние годы, превратившись в приступы панического ужаса. Немощный телом, теперь он лишь мысленно метался по комнате, ища спасения. Что способно отогнать ее, ослабить. Телевизор в углу, радио на полке, книги, свежий воздух, ни что не способно справиться с ней когда она так сильна. Он чувствовал себя беспомощным и бесконечно одиноким. Он взглянул на свои морщинистые руки, мелко дрожавшие и не желая больше сдерживаться закрыл ими лицо и тихо завыл. Постепенно рыдания его становились все сильнее, громче, вой пронзительней. Он давно не стеснялся плакать в голос. Ему было все равно, что о нем подумают. Звуки вырывавшиеся из горла наружу, словно забирали с собой часть боли.
Дверь отворилась, вбежали медсестры. - Опять у него истерика, несите шприц. Поверни его, держи.. сильней.. он не дает.. Безумный старик.. держи его руки.. Вот так.. все.. отпусти, пусть поспит. Голоса словно уносились вдаль, и наконец исчезли в белоснежной пустоте. Старик забылся сном без сновидений.

Должно быть мне повезло, что смерть ко мне пришла вот так, невзначай, как случайный гость. Не томила ожиданием, не пугала неизвестностью. Просто случилась, не дав мне ни выбора, ни отсрочки. Но может именно поэтому мне так сложно было принять её в полной мере.
Скитался я по свету должно быть дней тридцать, а может сорок, прежде чем увидел Бога. Не знаю по какой причине, но я убеждён, что это был именно он. Нет он не простер ко мне руки, потому как и рук у него не было, ровно как и белых одежд и бороды, как на картинках в почти забытой книжке. Мне вдруг подумалось, как нелепо было полагать, что Бог заключен в материальную форму, ведь это же так неудобно - иметь тело! Скорей он был похож на сгусток бело-голубой энергии, чуть выше слева, словно бы над миром и будто в стороне от него. Он излучал удивительную теплоту. Я испытал необъяснимую радость, спокойствие, умиротворение. Счастье.. Нет, счастье мятежно. То, что я ощутил было выше его и как то постоянней. Как же это называется?.. Блаженство! Самое подходящее слово, что бы описать состояние охватившее меня. Но вот что странно, хоть все существо мое страстно желало приблизиться к нему, окунуться с головой в эту манящую негу, и остаться там навсегда. Но словно силы гравитации давно переставшие действовать на меня, очнулись и стремились наверстать упущенное. Земля тянула меня к себе неумолимо, и все мои попытки вырваться, взлететь ввысь, к нему - были тщетны. Я вдруг осознал, что свобода, которой я наслаждался последние дни, порывом ветра носясь над планетой, не что иное как клетка. Довольно просторная. Клетка размером с земной шар, и все же - клетка. И как отчаянно я желал в тот момент выбраться из нее. Как отчаянно душа моя рвалась прочь от синего шара затерянного в просторах вселенной. К этому удивительному сгустку света, тепла и невероятно мощной любви. И вдруг я осознал - чтобы разорвать связь с миром навсегда, мне нужно вновь стать его частью. Как будто бы я не могу уйти не простившись. Словно бы я оставил что-то важное, и непременно должен это забрать. Сложно объяснить почему, но я точно знал, что должен вернуться. Другого пути просто нет. Главное пронести через весь путь этот образ теплого бело-голубого света, ощущение этой бесконечной неги, блаженства, любви. Помнить, что пришел в этот мир только чтобы проститься с ним навсегда.

Тесно. Очень тесно и душно. Влажно. Где я? Помнить. Я должен помнить. Но о чем? Яркий свет ударил в глаза. Я должен был помнить о свете! Но зачем? Холодно. Свет безжалостно бьет в глаза. Что же в нем особенного? Никак не могу вспомнить.
Мой разум словно накрывала пелена, я никак не мог сосредоточиться. Обрывки звуков, фраз, какие-то лица: мальчик, старик, девушка, свет - все калейдоскопом кружилось в голове и ускользало прочь. Я чувствовал, что забыл что-то очень важное, но был бессилен. Где то совсем рядом раздался хлопок, и я ощутил резкую боль. Это было последней каплей и от переполнивших меня отчаяния, боли и холода - я заплакал. Заплакал громко, навзрыд ничего не стесняясь и не сдерживая себя. Сквозь звук собственного голоса, казавшегося пугающе чужим, я расслышал лишь только: "Поздравляю, у вас мальчик!"

---