Под крылом Гаврилы

Наверное, кто-то где-то действительно переживает за меня..  

***  

Боженька протирал очки, когда перед ним возник Гаврила.  

– Ну что, Гаврюша, как у нас с «мексиканским делом»? Разобрались с ангелами, что грехов недовешивали?  

– Разобрались, Ваше Всемогущество, пять ангелов отстранены от должности за сговор с представителями Люцифера. Ждут суда. Грехи возвращены на место, души отправлены в предбанник к соседям для дальнейшего рассмотрения дел.  

– Хы, эк как он ловко от своих подопечных избавиться хотел. Места, говорит, нет.  

А я при чём? Модернизируй, расширяй пространство. Перевоспитывай, наконец, многовечно состоящих на учёте… И вообще, я был против этого землетрясения. Пару веков подождать могли бы…  

Боженька водрузил на нос очки и сказал:  

– Так, Гаврила, дельце есть для тебя. В отделе с мечтами трудности. Граждане нынче только обогатиться хотят. Не духовно, естественно. На неделю спускаю к ребятам на помощь: будете обновлять сны и посылать их по новым волнам. Волны подобрать нужно так, чтобы они занимали эфир и снам наших конкурентов пробиться не давали.  

Ну, на месте тебя там ребята подробнее все объяснят. Через неделю жду с отчетом.  

– Есть, Ваше Всемогущество, – бодро сказал Гаврила, – а можно просьбу?  

– Давай.  

– Надоба мне вниз на пяток минут слетать. Разрешите?  

Боженька поднял недоуменный взгляд на Гаврилу.  

– Ну… по личным делам, – поморщился архангел.  

Боженька не сводил выжидающего взгляд с лица секретаря.  

– У Бесхвостовой истерика. Фаворитки моей. Поддержать хочу, – быстро проговорил Гавариил.  

– С каких пор фаворитки у тебя появились? – усмехаясь, спросил Боженька. – И что за Бесхвостова?  

– Да это которая нам облако котами и собаками заселила.  

– Ааа, помню. И что на этот раз? – продолжил Боженька, выдвинув нижний ящик своего стола.  

– Да ерунда. Мужчина ее бросил уж как полгода. Переживала шибко.  

– Хороший мужчина? – послышался из-под стола глухой голос Боженьки.  

– Да какой там. Инфантильный детина, эгоцентрик, манипулятор, низкая самооценка и все оттуда вытекающее. Но Танька моя на плохое не смотрела. Влюбилась в хорошее. Как и где она его наскребла только, – Гаврила почесал макушку.  

– Так что убивается-то? Радоваться надо, – выпрямился Боженька и положил перед собой четыре пакетика с фисташками. – Чего унывает твоя Бесхвостова? Пускай ему свечку поставит, что сам отвалился.  

И Боженька принялся грызть орешки.  

– Да и я ей шепчу то же. Мол, убогая жизнь у парня. Да сегодня она углядела, как он на другую женщину пялится. Прям, поедом ел, говорит, а на меня так не смотрел. Ну и пошло: стало быть она лучше, а я… Она чего-то стоит, а я... Вроде все нормально было. В форму вошла. На него и не смотрела. Собой занималась. Чего это ее сегодня так колбасит... Лежит вон, рыдает. Жалко.  

– Жалко. Корвалолу пусть выпьет. Или что там у них? Пустырник тоже ничего… успокаивает. Чего тебе в такую даль носится.  

– Да я быстро. Одно крыло здесь, другое там.  

– Эх, Гаврила. Тут мир ежесекундного внимания требует, а ты к какой-то Бесхвостовой. Ну лети… Кстати, может, заодно кедровых орешков прихватишь? Давно не ел. А в них витаминов!!!  

– Прихвачу, Ваше Всемогущество! Непременно прихвачу, – козырнул Гаврила и тут же скрылся с глаз Боженьки.  

Через секунду он уже был в большой комнате, где на полу, скрючившись, лежала и плакала Таня Бесхвостова. Плакала от обиды на того, кто слёз совсем не заслуживал. И в сама Таня об этом знала, но самолюбие – детище Люцифера – саднило и кровоточило. Гаврила сел рядом и укрыл худую фигурку своим крылом. Осторожно положил руку Тане на лоб и слегка дунул на лицо. Через минуту всхлипывания стали реже, а слёзы почти высохли. Таня никого не видела и не чувствовала присутствия архангела, но отчего-то ей стало легче.