Замурованная в танце северных ветров

Изумрудные листья смешались с пожелтевшей травой и вновь закачались, когда очередной порыв ветра коснулся их кос. Склонившись в искусном изгибе, молодой шалфей устало прильнул к земле, а потом уже медленнее поднялся к васильковому небу. Где-то поблизости тихо звенели с десяток маленьких колокольчиков.  

Воздух пропах сладким сиропом из липы. Она, как уверенная, но нежная колыбель гладила облака и шепталась о каком-то страннике. Солнце распространялось золотистыми бликами среди густых ветвей, пронизывалось сквозь них, всё больше походя на украшение. Закат не торопился. Совсем.  

Новенькие рубиновые босоножки мягко ступали по рыхлой земле, изредка вырисовывая узоры на скрипящих и просохших травах. Кто-то старался как можно тише покинуть эти места. За миниатюрным силуэтом следовала непонятная тень. После каждого шага или прыжка из кармашка бледно-жёлтого платьица выпадал багровый листок.  

Над темноволосой головой в смешной шляпке медленно неслись синие волны душистого бриза. Плескаясь в потоке пушистого взвода, огромная рыба постепенно растворялась и превращалась в своеобразную пену. Голос у бурлящего ручья, который находился по соседству с полем, бывшим в середине июня ромашковым, затянул грустную песню. Маленькие ножки на миг повисли в прыжке, жёлтые глаза блеснули печальным огоньком, а потом, моргнув, их владелец помчался дальше.  

В окружении ещё зелёных высоких деревьев стелились поля. Пестрели пупырчатые оранжевые и серо-белые тыквы под блестящей на солнце кроной. Нарядившись в тёмно-коричневую накидку, кора почти просохла от недавнего дождя и теперь источала запах небесного моря. Когда он попадал в лёгкие, в объятия с разбега бросалась эйфория.  

Длинные рукава шерстяной кофточки доходили до самых кончиков пальцев, делясь своим крохотным теплом, в коем и вовсе не нуждалась его владелица. Он служил лишь красивой и уютной накидкой, но даже так его берегли и надевали только по особому случаю раз в год. Лёгкие завитки ветерка осторожно вплетались в нитки, вышивая на них еле заметные узоры в форме капель.  

Земля впитала в себя аромат скошенной травы, что принесли с собой далёкие тучи на тяжёлых мокрых крыльях. Чувствовалось почти неуловимое дыхание книг, оставленных у окна вместе с остывающим яблочным пирогом и парочкой плюшек. Редкий дым от костра стелился тонким полотном, при встрече с которым кто-то бы определённо закашлялся. Кто-то. Но не жёлтоглазая фигурка, уверенно шагнувшая в самое его скопление и ничуть не поморщившаяся с новым вздохом.  

— Кажется, новый след призрака, — сказала странница сама себе, присев, и коснулась травы. Со стороны её лицо выглядело безразличным, но это было отнюдь не так. — Эх... Подожди меня! — её звонкий голос маленькой вспышкой вознёсся к изголовьям сосен и мгновенно растворился.  

Вечерело. Небосвод со временем окрасился в голубо-оранжевый и трепетал среди последних остатков облаков. Едва успевая поправлять постоянно слетающий головной убор, тонкие руки подрагивали от прохлады.  

По обочинам дороги, резко прервавшей кладовые высоких трав и сменённых листьев, возвышались маленькие деревья, изредка — тополя. Осторожно выглянув из-за кустов, детская фигура оглянулась по сторонам и расслабленно шагнула вперёд. Бледное лицо от длительного бега нисколько не покраснело, выражения некоторой отрешённости нисколько не изменилось.  

— Время, — тихо проговорила она, подняв голову, — медленно. Или быстро? — как-то разочарованно взглянула прищуренным глазом на колеблющиеся в порыве ветра ветви, вновь придерживая шляпку, неожиданно сорвалась с места и помчалась к железной дороге.  

Рубиновые босоножки снова пустились вдаль. В печальной радужке глаз отражалось пустынное поле и мелькающие среди деревьев поезда. И хотя на лице за это время не промелькнуло ни единой эмоции, большое алое сердце почти не билось, но горело безжалостным жаром листопадного костра.  

«Я иду. Вы зовёте меня, и я иду. Я — Осень. Вы зовёте меня, и я иду»