Сердце в перьях (расширенная версия)

Часть 1. Весна  

Слушай всегда голос своего сердца!  

Глава 1,  

Или то, как я обрёл гармонию с собой  

Свой первый поход в лес помню я очень плохо, хотя могу с лёгкостью домыслить и дорисовать его. Над головой были изумрудные кроны, они нависали как огромные твари, шумели, говорили о чём-то, пугали меня и Его. Жарко. Летний зной начинал припекать. Сколько ни оглядывался я, сколько ни рассматривал цветы и травы – все они были холодными, кристально-прозрачными и красивыми, а вокруг клубами вился туман – это память моя лишена безграничных возможностей. А может, растрёпанные белоснежные волосы, гонимые лёгким сладким ветром, они часто били и лезли в глаза…  

Тогда я чуть не продрог, стоял озябший, вокруг никого. Это своеобразное посвящение нам предстояло проходить в одиночку. Мама с папой хоть и настаивали сопроводить меня, но я отказался – не надо. Они будут беспокоиться, пугать, настраивать на что-то плохое – они всегда любят преувеличивать и видят всё чёрным. Не мудрено – у них ведь и птицы такие! Но обо всём постепенно… О них я ещё расскажу…  

Впереди лес. Море листвы и цветов. Птицы. О, их тут несметное множество! Канареечно-жёлтые, синие, розовые, как мои глаза, белые, фиалковые, серебристые… Их было много – не сосчитать, но все они были чужими. Сложно сказать и тем более увидеть, были ли среди них такие, как Он? Как мой Птенчик. Да я и не старался, шёл по извилистой солнечной тропинке, рвал на ходу цветы… Сколько мне было? Лет шесть или семь – в таком возрасте всегда происходит Первое Выпущение. Это как обряд, и без этого в нашем мире Вам не ужиться.  

Нам надо лишь выбрать полянку, отыскать её, разумеется; расположиться и дальше положиться на судьбу – не все возвращались живыми…  

Но я нашёл быстро, долго стоял, не шевелясь и слушая внутренний голос. В тот раз я впервые услышал его – внутри меня точно было что-то ещё, живое, что-то тёплое и горячее, которое рвалось ввысь. И нехотя, боязливо, я сел и принялся расстёгивать края рубашки. Кожа, бледная, полупрозрачная, местами розовая, показалась на удивление холодной, нет, это просто я изнемогал от желания увидеть Его. Никто не мог этого знать и видеть наперёд, даже родительские птицы – могли лишь наши глаза. И вот Он пробудился, пришло время распахнуть крылья! Я понял это довольно давно, по сути, как себя помню, просто взрослые настаивали на том, что надобно выждать время.  

Я прикоснулся ладонью к груди и услышал, как внутри уже что-то рвётся, как оно хочет коснуться лапками, и, когда я развернул сжимающие Его покровы – оттянул кожу, как и учил тому отец, и увидел – впервые в своей маленькой жизни – небольшую золотую клетку – ровные полудуги ребёр и, вконец, Его самого. Я отворил замок и принялся ждать. Даже закрыл глаза, помню, подставил ладонь, чтобы Он выбрался и коснулся моих пальцев, а после не утерпел – открыл сомкнутые веки! Я заглянул внутрь и лишь тут увидел маленького птенчика, который боязливо оглядывался и жался к краям клетки, испуганно смотрел на меня. Тот самый птенчик, который был моим сердцем, как были и другие – у каждого в нашем мире.  

Я расправил ладонь и пошевелил пальцами, птичка немного оживилась и посмотрела вверх. Её глаза, о, лишь тогда я увидел, как они были красивы! лишь тогда уловил на себе этот взгляд. Чёрные блестящие бусинки были давно открыты, они смотрели прямо и тихо улыбались, горели.  

Я поманил ещё раз, Птенчик начинал вылезать. На границе между клеткой и «волей» он замер, и я весь дрогнул, пленённый его красотой. Я был удивлён: предположения о том, какой он рухнули в один момент, я даже расстроился, не увидев того, на что надеялся и к чему был готов. В глаза тотчас бросился его окрас – не белый, как мои волосы, а наоборот – чрезвычайно яркий и красочный, таких я ещё в жизни не видел! Учили нас, правда, в школе, рассказывали обо всех возможных видах, показывали картинки и даже, боюсь сказать, чучела погибших птичек, но ни одна из них не была так красива! Ни одна не лучилась на солнце, как пламя, не сияла, не заставляла слезиться глаза.  

Перья у неё были недлинные, кроваво-красного цвета, местами малинового, а на головке уже отчётливо проступали багровые и чёрные оттенки. Глаза, ещё такие крохотные, чёрные и глубокие, такие глубокие, как ночь, блестящие звездными вспышками, таинственные и весёлые.  

Я подставил вторую ладонь, Птенчик, очень похожий на попугая, прыгнул на неё, подлетел и вперил взгляд в лицо, я тоже изучал его довольно долго. И всё вокруг точно замерло, глядя на нас, особенно на Него. Он покачивался на руке, и было ощутимо, как от него во все видимые стороны расходится какой-то свет, невидимая энергия, сила, я до сих пор не знаю, как лучше это описать. Итак, он сидел на руке, глядел на меня, после спрыгнул. Неумело затрепетал крылышками и повалился носом в траву. Встал, отряхнулся и забавно распушил перья.  

Он упал прямо на мокрые листья, на капли росы, а после встал и, боязливо оглядываясь, начал пить из неё сладкую воду. Всё это действо происходило буквально в паре шагов от меня – на расстоянии вытянутой руки. А я, дурак, боялся, что умру сегодня, что он взмоет в вышину и улетит!  

Птенчик долго бегал по листьям, больше не летал, да и крылышки его ещё были маленькими, за спинкой на крест, как у взрослых, ещё не сходились и были слабо опушены. Кажется, его ничуть не смущало это, и он продолжал прыгать, ломать ближайшие цветы, заглядывать в их головки, осыпая себя сладкой янтарной пыльцой.  

Его маленькие красные лапки цеплялись за сухие прутики и сочные налитые жизнью травинки. Он играл с ними, пару раз скатился на землю, а после встал, вытянулся и немигающе посмотрел на меня. Этот взгляд был скорее укором и в нём читались слова: «Зачем ты меня сюда привёл? » И вправду буквально через пару минут он так и сказал это.  

–Так ты и говорить умеешь? – я был малость шокирован.  

–Да, конечно, – тихо отозвалась птичка, – не все могут, но я могу. А ты разве не знал?  

Я покачал головой.  

–Откуда?! Родители не предупреждали, и в школах говорили, так бывает лишь в сказках!  

–Как видишь, они соврали, или ты не веришь самому себе?  

Это заявление, тем более сказанное от имени моего сердца, звучало даже как-то обидно.  

–Я верю тебе, но…  

Краснопёрый вскочил мне на колени и снова так же пристально поглядел в глаза.  

–Что «но»?  

Я не знал, как ответить.  

–Не сердись на меня…  

Птичка вроде не собиралась. Лишь махнула крылом на какой-то цветок, после слетела, переломала черенок и протянула его мне.  

–Держи.  

–На что он?  

–Это тебе, как поттарок. А теперь…  

–Пора уже идти в «домик», – нерешительно сказал я, вновь касаясь дрожащими руками рубашки.  

–Нет, я никута не пойтду! – задорно проговорил Он и точно заулыбался. На миг стало страшно. «Да, вот оно, то самое, о чём предупреждали родители! Теперь я умру… Ах… Как же быстро! »  

–Там тесно и темно! Я хочу видеть всё, что меня окружает! – птенчик снова вскочил на колени и стал прыгать по ним и смотреть мне в лицо. Я отчего-то рассмеялся. Соседние птицы также слетелись поглядеть – они обступили нас и с тревогой смотрели на Птенчика – его яркий окрас пугал их, в сравнении с ними он сразу становился особенным. Но они не трогали его, а после все улетели.  

–Чего ты хочешь? – подставил руку, откинулся спиной к траве. Птичка вспорхнула на палец и уселась там, точно на жердочке.  

–Домой.  

Я снова стал оттягивать кожу.  

–Нет! Не так! Я полечу рядом.  

–Но ты не умеешь летать!..  

–Значит, ты понесёшь! – болтливый птенец быстрыми скачками оказался уже на подбородке. Он поглядел на меня сверху вниз, и я боялся, что клюнет. Нет, Мой птенчик меня никогда не клевал…  

–Домой.  

–Я не могу понести тебя в руках… Это очень опасно!  

–Но я так хочу!  

–Залезай в карман и сиди там. Только очень тихо.  

Его пришлось подсадить.  

–Удобно?  

–Да. Карман как раз приходился ему под размер. Красная головка то и дело высовывалась, и птенец часто моргал и заставлял меня остановиться, когда мы проходили мимо очередной ели или сосны.  

–А это! Какая красота! – раздался голос из карманчика. В тот день я поблагодарил себя, что надел рубашку, у которой на груди было целых два кармана, обычно я складывал туда всякие безделушки и семена. Теперь Птенчик находил их и щекотал меня через ткань.  

–Ну, всё. Дальше лес кончается. Полезай обратно. Люди иначе увидят…  

–И пусть! – красная голова продолжала настаивать своё и была непреклонна.  

–Ты бесстрашный!  

–Пусть.  

Перья на мгновение вздрогнули. Мне показалось, что он разозлился.  

–Я лишь хочу объяснить, что так нельзя… Люди начнут оглядываться, ещё наговорят чего, я не…  

–Ах люди! Да, я прекрасно всё знаю… – птичка схватила цветок и, теребя его своими лапами, нехотя отправилась «домой». Да, а я-то думал, что принесу его и поставлю в вазу! Будь девочкой, уже давно бы вплёл его в волосы или нарвал ещё и сплёл бы себе яркий венок…  

«Ты только выпускай меня почаще, хорошо? » – послышалось тотчас в мозгу. Пришлось согласиться. Мне вдруг почудилось, что спорить с этим голосом – самое глупое занятие на свете! Тем более, он был добрый. И, открывшись в таком свету однажды, он не хотел больше уединяться в тень.  

Теперь я хотя бы был спокоен, и так приятно стало – Его мысли вмиг передались мне. Стало тепло, уютно и радостно. Я слышал, как Он жевал этот цветок, а после вроде бы бросил – появилась какая-то тяжесть. После уснул. Я с тихим сердцем отправился назад, к дому. О том, как прошло всё на самом деле, решил, что лучше смолчать.  

«Ах Алекс! Ты помнишь, как это было? » – мечтательный голос обратился ко мне ближе к вечеру.  

«Да, помню…» – просто подумал я, а он уже всё услышал.  

Что-то приятно зашевелилось внутри. Я даже побоялся, что он сейчас вскроет замок и выскочит.  

«Так ты и мысли читаешь?!»  

«Да, – прозвучало таким привычным тоном, что я почувствовал себя полным дураком, – читаю и всегда знаю, о чём думаешь ты... »  

«Вот попал! » – хотелось скрыть эту фразу, но как? На миг мне стало даже смешно. Теперь важно не ссориться. Иначе я просто сойду с ума. И в голос не говорить – по той же причине.  

«А другие, значит, не разговаривают? »  

«Да. Не все. »  

«А отчего же ты не такой? »  

«А ты хочешь, чтобы я смолк? » – эта фраза казалась немного страшной. Кто знает, что было у Птенчика на уме? Его-то мысли были для меня запретны.  

«Я просто хочу это знать…»  

«Я бы тоже хотел. Всё знать… Давай завтра отправимся в лес? Мне проще говорить по-настоящему. »  

И спорить я уже не решился…  

–Привет… – немного нерешительно начал я, глядя на красную птичку, восседавшую на моём пальце, – Так теперь ты расскажешь?  

Вокруг нас, как и вчера, было море зелёных искрящихся красок, огромные листья, буйная растительность.  

–Красивое место. Да, расскажу.  

–Сперва ответь мне: кто ты?  

–Ну, спорю, на этот вопрос ты знаешь ответ. Я не стану повторяться, а к слову, я много чего знаю и многое могу рассказать… – птенчик взмахнул крыльями и прыгнул мне на рубашку, – А что ещё ты хочешь услышать?  

–Всё хочу…  

–Прекрасно! Значит, мы заодно?  

–За что отдно? – я изумлённо глядел на этого малость наглого персонажа.  

–Ты не отвергаешь меня?  

–Нет… А что и такое бывает?  

Красные перья нахохлились, голос на мгновение замер.  

–Да, бывает всё, что угодно…  

–А ты…  

–Говори.  

Я замешкался. Ещё и утренний холодок заставлял быть каким-то рассеянным, щекотал меня за лодыжки и заставлял всё время дрожать.  

–А ты расскажи, почему ты разговариваешь?  

–Я не знаю, как объяснить, я просто могу это.  

Подставленная ладонь снова соприкоснулась с его маленькими смешными лапками.  

–Ты такой… красивый. Не то что у моей мамы или отца…  

–Ты уттивлён?  

–Несколько… Я ждал чего-то такого, но всё же ошибся.  

–Отчего?  

–Понимаешь ли, ты ведь сам говоришь, что многое знаешь… Кого ты видишь впереди себя?  

Птенчик смешно чирикнул. Иногда он сходил в разговоре на свой язык, и я никогда не понимал этих слов.  

–Я вижу перет собой преданного хозяина.  

Что ж, банальный ответ…  

–…у которого очень красивая улыбка и белые, как снег во…  

–Вот! – перебил его я, – Вот именно из-за них я и думал, что ты будешь белым!  

–Ты – альбинос. Но это мало чего значит. Разве тебя это как-то смущает?  

–Нет. Но люди…  

–Я повторяюсь: тебя?  

Я покачал головой.  

–А ты, значит, хотел белых крыльев? Обижаешь!  

–О чём ты?  

–Хватит тыкать! Тдай мне имя!  

Этого я тоже не ждал!  

–Тебе имя? – на мгновение это стало смешно.  

–А разве я не заслуживаю этого? Я хуже твоего пса или тех соседских кур? Кажется, они все у вас на пересчёт! Ты ведь говоришь со мной, в конце концов, ты жив лишь от того, что есть я!  

Да уж, достойный аргумент… И не поспоришь.  

–Ладно. Уговорил… – я подставил другую руку, но птенчик предпочёл остаться на месте.  

–Не надо со мной играться. Я не такой, как птицы в этом лесу!  

–А я…  

–Я знаю, сколько тебе лет! Мне ведь ничуть не меньше, – и тут он сорвался с места и принялся кружить над головой. Движения были неотточенными, он тут же терял высоту и в итоге упал мне на волосы.  

–Мягкая посадка… Как я ещё не умею летать, так и ты ещё не познал этой жизни. Но всё придет. С годами. Только тдай слово, что никогда не станешь перечить!  

–Хорошо. Я даю…  

–Так что на счёт имени?  

Я чуть не забыл о нём!  

–Ред?  

Птичка начала ёрзать и, кажется, застряла в волосах.  

–Прости. Я давно не стриг их…  

–Нет, ничего, мне ведь нравится.  

Я снял его в головы и бережно обхватил двумя руками.  

–Ретт! – выдал он, точно повторяя, – Ретт!  

На эти слова у меня появилась улыбка.  

–Или Рет…  

Буква «д» давалась птенчику сложно.  

–Значит, Рет.  

Он расправил крылья и стих, лежал на ладошке, как завороженный, точно слушая что-то, и глядел ввысь.  

–Какое небо… – чуть позже донеслось от него.  

–Да обычное небо!  

–Нет… Приглядись…  

Возможно, его манила высь только из-за его птичьей природы.  

–Нет, ты не прав! – тут же одёрнул Рет.  

Я опять забыл, что он читает мысли!  

–И мамины можешь?  

–Да.  

–И совсем у незнакомого человека?.. – такое откровение было для меня шоком.  

–Могу. И ты сможешь. Это приддёт… Но ты только посмотри, Алекс?..  

Пришлось задрать голову и запахнуть рубашку. Кажется, этот разговор будет длиться ещё пару часов – я попросту могу заболеть, а потом и Рету будет не сладко. Я помню, как он отчаянно бил крыльями по горячим прутьям… Это было давно и очень больно. А ещё он часто молчал. И только изредка делал какое-то движение, точно говоря: «Да не бойся! Я тут, живой. »  

Какое-то время мы смотрели куда-то в сторону синевы, после мне это надоело.  

–Какие ддеревья… Высота… Их кроны так величавы…  

–Да ну, обычные деревья!  

–Однажды ты поймёшь, что я прав… Тебе ещё предстоит научиться видеть прекрасное… – его голос звучал тихо и сдавленно, точно он задыхался от радости, и он, действительно, был неимоверно рад. Это чувствовалось по лёгкому подрагиванию перьев. Это я уже понял.  

–Я не хочу домой… Давай ещё подождём. Этот воздух мне очень нравится. И тебе, нам, – точно осёкся Рет, – он будет полезен…  

–Что ты можешь рассказать мне про белых?  

Чёрные бусинки устремились к моим зрачкам.  

–Да, расскажу. Я, наконец, чувствую себя прекрасно! В этом лесу мы можем говорить обо всём! – он откинулся на спинку, как котёнок, и принялся крутить головой, мой палец оставался зажат его лапками – что-то вроде игры.  

–Расскажу. Белые птички – безжизненны. Они все больны. Почти все они умирают… Да, они очень красивы, но разве тебе не нравится мой наряд?  

Я хотел сказать, что не хотел его обидеть, а просто поинтересовался – от незнания. Он понял меня без слов, хотя вначале и начинал строить вид, будто дуется. Оказывается, чтение мыслей это всё же удобно. А когда Рет налетался и набегался по траве, наелся, если даже не переел росы и жёлтых тычинок, он сам сказал, что пора возвращаться «обратно».  

Это был чудный день, я сидел одурманенный от счастья – эмоции Рета сделали своё дело, и больше мне ничего не хотелось! Мы, наконец, обрели контакт, дружбу, взаимопонимание. С Ретом в жизни точно открылся новый горизонт – всё приобрело краски, и они были не просто яркие, сочные, спелые и сияющие, а горящие, точно его оперение, – вот каким стал для меня и весь мир…  

***  

Но бывали такие моменты, когда я просто закрывал глаза, уходил и уводил Его, не желая не смотреть, не слушать. Это бывало тогда, когда родители о чём-то шептались. По лицам видно – о страшном, боялись за меня, оттого и скрывали. А я как-то сразу понял, что речь идёт о смерти. Да, я просто знал, что это, но вообразить, представить, разуется, даже помыслить не мог. Тогда мне это казалось чем-то пространным и очень образным, тем, что бывает только во взрослом мире, и, не желая себя омрачать, просто уходил из их комнаты и запирался в своей…  

Увы, мне предстояло и понять, и увидеть, и пережить всё это! Закрыться было нельзя… Слишком поздно.  

***  

Примерно так прошли все мои детские годы. Мы играли с Ним на лужайках, бегали по лесам и полям, вместе смеялись, плакали, о чём-то мечтали… И всё было хорошо, красиво, наполнено счастьем и весельем, все, кроме меня самого – всё чаще и чаще начинали приходить тревожные мысли, они же омрачали Рета и заставляли усомниться в моей клятве.  

Я снова глядел на мир, маленький белокурый мальчик. Сколько мне было? Лет десять. Снежные локоны вились на голове и свисали на уши, падали на загорелый лоб. Красные перья очень выделялись на их фоне, и я начинал понимать родителей, которые с презрением смотрели в мою сторону, когда я говорил или играл с Ретом, будто бы тот был человек.  

Я жил один, точнее семья, как вы уже слышали, была, но вот друзья… они даже не залетали. Сверстники боялись моей внешности, а я чуждался их, считая тех чужими, боялся, но не подавал виду даже самому себе. По сути, и не стремился – мне нравилось быть тем, кем я есть, и я не обращал внимание на что-то другое.  

Каждое утром теперь начиналось с одного громкого и пронзительного крика, Он хотел воли, и лишь я один мог исполнить желание моего сердца.  

«Выпусти меня! » – звучало то тише, то громче, но всегда звонко и отчётливо. Этот голос, а точнее зов или даже приказ звучал в ушах и продолжался до тех пор, пока я, заспанный, не вставал с постели и не открывал золотистый замок. Благо, сам Рет не умел «убегать» на «волю»! Он медленно, но уже более уверенно прыгал мне на ладонь, а после летел, куда ему хотелось, но чаще бегал по полу или сидел на ковре. Бегал долго, часами, в то время как я, только продирал глаза. Дошло до того, что об этом прознала мама и устроила нам хорошую встряску. К слову, она видела и Его, впервые. Даже охнула, начала что-то бормотать, шептаться, пугая меня своим странным поведением. На самом деле она просто была шокирована – внешность Рета, мало сказать, необычна, и, наслышанная о редчайшей красоте, которая изредка, но всё таки встречалась, она понимала снова: меня ждёт странное будущее, судьба стать кем-то великим или просто прослыть за свою необычность. Это уже было так, и потому цвет моего птенчика не сильно её удивил.  

Птенчик кружил вокруг меня и благодарно чирикал, садился на плечи или спину и летал следом за мной, он даже воровал с кухни еду – крошки, если те были поблизости. Он был всегда рядом со мной, не боялся ни темноты, ни громкого шума или крика. Он даже продолжал сидеть так недвижно, пока я шёл в подвал или бродил по улицам города. Даже когда на горизонте показывались собаки или кошки, – он не боялся и их. Говорил, шептал мне о чём-то, утешал в минуты печалей.  

И так мы жили. Весь наш маленький мир. Каждый, погруженный в себя, замкнутый и злой, один я, открытый навстречу свету, выглядел на этом фоне странно. Правду говорили, что «белая ворона», за мою внешность чего только не слышалось в ответ… Даже над розовыми глазами смеялись, называли романтиком или девчонкой. А я ли виноват, что просто родился особенным? Один Рет мог понять меня в минуты такого отчаяния… И мне не хотелось видеть других или слышать. Мы нашли друг друга, обрели свою гармонию и тишь, и разве это не прекрасно?  

Но на само деле наш мир был странным. Необычным, красивым, да, но и меж тем непонятным. В нём было слишком много символов и различных знаков, которые можно было по-разному трактовать. Скажу лишь одного – первое и самое главное – взамен сердца у каждого была птица, причем умная и даже, как понял я, порою слишком. Они довольно разные: когтистые и мягкие; большие, крохотные; пушистые; белые, чёрные; блестящие или с жуткими огромными клювами… И каждая птица была своеобразным отражением хозяина; порой, гуляя в лесу, страшно становилось представить тех, какими были некоторые люди при жизни. А ещё этих самых птичек надо было кормить, нет, не зернами или семенами, а эмоциями, радостью, тишиной и спокойствием. От последнего они были без ума и могли становиться ручными.  

Но о своём я молчу, Рет отличался от них. Он был не необычным, а по-необычному странным. Мне было приятно и неловко одновременно. И я не знал, как с этим жить, что-то неуклонно тянуло меня к природе, к необдуманным и отважным открытиям, оно же отталкивало от города.  

Да я и не пытался понять людей. Жил вдали – на самой окраине. И село, как называл я эту местность, подходила мне гораздо больше. Здесь люди находились ближе к природе, всё время были на виду её глубоких зеленоглазых ликов – очей, и сама жизнь текла здесь спокойнее – тишина, отсутствие каких-то сложностей, всё просто и по-детски наивно, однообразно, даже кукольно.  

Люди не нравились мне, и дело было не в них – их я совсем не знал, но было отчего-то скучно. Забавляло лишь общение с птицами, но почти никто не решался открыться при мне, мне или ком-либо, – при незнакомцах это было не принято. Приходилось следить и наблюдать. Они были слишком сдержаны и зажаты. Отчего-то люди редко относились друг к другу иначе, и это заставляло грустить…  

–Когда ты отказываешься выпускать меня, то на миг становишься как все они! – говорил после этого Рет.  

–Нет, – я мотал головой и говорил, что не хочу этого. Птенец стоял на своём.  

–Никогда, повторяю: никогда ты не должен быть, как они! Мы должны видеть друг друга, видеть глазами, а не внутренним оком, которого, к слову, у вас почти ни у кого нет, есть у нас; ты будешь держать меня подле себя, и я обещаю, ты увидишь сам, что мир повернётся светом. Мир задумается и поймёт, что не стоит быть тёмным и скрытным.  

Спорить? Не было сил. Я кивал и всегда соглашался.  

–Помни, иначе я снова скажу!  

И он говорил каждый раз, когда ему казалось, будто я отступаюсь от клятвы. Сейчас, кажется, перестал, а в детстве это происходило часто. Думаю, Ретик играл так, он просто хотел научить меня, испытывал, проверял на прочность духа, что ж, спасибо ему.  

А про людей? Да, я просто не понимал их. С самого детства увидел их холодность и замкнутость и понял, что им на меня наплевать, освоился, не стал горевать и решил: буду относиться к ним так же. Как все. Но был я другой, мало знающий мир, царящий вокруг; глупый и наивный, непонятный даже родными; всем для меня был лишь Он и бескрайние зелёные леса. Про людей я точно забыл. Жил без них и думал, что проживу годы.  

Не удалось.