ОТКУДА Я ЗНАЮ -- КАК? (Баллада о бешеном паровозе)

ОТКУДА Я ЗНАЮ – КАК?  

(Баллада о бешеном паровозе)  

Кто-то сказал, и это, наверное, универсальный закон, что больше всего устают от жизни тогда, когда жизнь фактически ещё и не начиналась. Это хорошо совпадало с моим настроением в то время… Усталость навалилась. Не то, чтобы физическая, а какая-то моральная, нервная. Причины—были… Причины объективные и не очень, страшные и не очень, личные и не очень. От их давления на психику, казалось, спасение могло быть только одно: упасть на горячий песок под южным солнышком, голеньким — и лежать, лежать…, пока вся эта дурь с метаниями не выветрится, не выжжется солнцем и не улетучится.  

Вот так, с такими мыслями я шёл однажды по перегону где-то километрах в тридцати от дома, мечтая о жарком песочке необитаемого острова…, и чтобы москитов ино-странных не было, не говоря уж об отечественных комарах… Работа была такая – нет, не мечтать о комарах, а бегать по перегонам железной дороги, там и сям что-то ремонтировать, что-то проверять… Вдвоём мы обычно были: мой бригадир и я – его «бригада», а участок наш был – сорок километров воздушных линий связи, несколько полустанков…  

В этот день, сделав основную работу, мы как-то разделились. Он поехал в «Центр», а я в другую сторону, домой. С этого полустанка домой добраться было непросто: поезда здесь редко останавливались, а приличного затяжного подъёма, чтобы вскочить на ходу, на этом участке не было. Наоборот, к дому дорога шла под уклон.  

Вот и топал я так и топал: 12 км до более крупной станции, где проще сесть на поезд. На товарный, как правило, да летом на нём и веселей. Шёл я по всем правилам: по левой, по встречной колее. Погода была серенькая, солнца не видно, но и дождём не пахло — сухо и очень прохладно. Какие-то две женщины шли недалеко впереди, ягодницы или грибницы, начало августа уже было. Они боялись идти по шпалам, шли сбоку дороги, справа, по склону выемки. Там хоть и была тропа, но тоже наклонная, идти приходилось скособочась: одна нога выше другой. Постепенно я нагонял их.  

Выемка впереди намечалась бесконечная, и такой же бесконечный и крутой поворот дороги влево уходил в неё. И там, из-за этого поворота показался встречный поезд, " товарняк". Тяжело шёл, медленно. Мне надо было сворачивать, уходить с его пути. Влево? Там вообще непроходимо было, только стоять и ждать, когда пройдёт поезд. Вправо? Нехорошо, опасно, но… И я перешёл на правую колею, посмотрел назад, никакого намёка на догоняющий меня поезд не заметил – и, нарушая правила, потопал по шпалам. А ещё правее, на низкий ещё склон выемки что-то не хотелось, быстро там не пойдёшь. «Ничего, товарняк пройдёт, и снова пойду как положено». На том и успокоился…  

Встречный поравнялся со мной, шумно и тяжело пропыхтел паровоз, и потянулся бесконечный ряд пустых платформ: порожняк. «Длинь—длинь» стали выбивать колёса на стыках рельсов монотонную свою песню. «Если так тяжело идёт – значит чёрт знает какой длины. И долго же будет тянуться! »  

Однообразный бесконечный шум рядом идущего состава убаюкивал, гипнотизировал. Я шёл ни о чём конкретно не думая, смотрел вперёд, но ничего не видел, ноги автоматически переступали по шпалам. Выемка вскоре началась и для меня во всей полноте. «Длинь—длинь! » стало громче, отражаясь от её склонов.  

Вскоре, однако, голод напомнил о себе—с утра ничего не ели. Зашевелилась мысль: хорошо бы сейчас ухи, «нашей».  

Да, отсутствием аппетита после таких прогулок мы не страдали. «Наша» уха – это прежде всего наловить сотни две ершей. В знакомых ершовниках они клевали как нанятые, а если ещё в две—три удочки! Да и чистить веселей. А потом на огонь костра ставится трёхлитровый котелок со всем, что полагается для ухи, а когда пойдёт дух – туда же засыпаются ерши – сколько влезет, кипят минуты две — три, вынимаются и раскладываются на газете. А в котелок новая порция ершей, и пока они закипают, ерши, что на газете, посыпаются луком, мелко резаным, зелёным и репкой, крупно солятся, переворачиваются на другой бок и снова посыпаются и солятся… А там и вторая порция ершей, и третья…, пока газета – развёрнутый двойной лист «Правды» или «Известий» -- не покрывается сплошь ровными рядами ёршиков. И без водочки-то это проглатывалось со смаком, чмоканьем и сопением, с восторженными ахами—на реке какой уж церемониал — а под водочку-то!... И юшка вся вычерпывалась до дна, и лук-то, пропитанный ароматом и соком ершей, весь подбирался без остатка. Рассказать кому…  

«Длинь-длинь», -- проникал в сознание бесконечный перестук колёс, помогая переключаться на новые мысли. Порожняк уже тащился не быстрее пешехода. Начало его давно скрылось за поворотом позади меня, а конец ещё и не думал появляться из-за поворота впереди.  

Рассказать кому… Нет, это испытать надо! А рассказать можно многое, разное случается на реке, не всякий и поверит… Есть у меня один хороший слушатель, знакомая девочка Эля. Но рассказать даже ей, как я «поздоровался» с «хозяином» реки…нет,, не поверит….  

Эля, стройная, очень гибкая девушка, и похожа на киноактрису из одного военного фильма. У нас было что-то вроде дружбы, как я думал. Она была хорошим партнёром по танцам, и поговорить о книгах можно было с ней – библиотекарем она была. А родом из Центральной России… А как чудесно она умела слушать… Совсем недавно на танцах я рассказал ей, как кувыркался от удара вагоном при неудачной посадке на ходу поезда. Как я летел, втягивая в себя все свои руки и ноги, и пытался превратиться в шар, в мячик, чтобы все эти торчащие из меня конечности – а их, по рассказам очевидцев, было не меньше десятка – не всунулись бы куда не надо, потому что катился я рядом с вагонами, а когда наконец замер—я прежде всего зашевелил глазами, чтобы разглядеть: где и что и куда катится рядом со мной… и надо мной. Наверное, спел я эту балладу хорошо – Эля согнулась от хохота и повисла на мне, ноги её не держали. А потом полуиспуганно спросила: -- «Опять выдумываешь? »  

А об этой прогулке и рассказать будет нечего  

«Длинь-длинь! » -- уже целую вечность завораживало меня брякание встречного состава. «Длинь-длинь! »… «Блам! »…  

Этот новый, короткий, негромкий, но неожиданный звук разбудил меня. Пытаясь определить источник этого диссонанса, я повернул голову налево, скользнул взглядом по порожняку и дальше назад, через левое плечо – о, боже! Надо мной навис паровоз! Весь дрожащий от нетерпения и скорости, в бесшумном грохоте инерционного полёта, в прозрачном облаке жара, пыли, дыма и пара, он навис надо мной… Бесконечность кончилась. Время остановилось, счёт его пошёл на доли секунды…  

Паровоз – не очень высокое сооружение, едва ли в три человеческих роста, громадным он кажется вблизи, а что-бы почувствовать – увидеть его не сзади себя, а НАД СОБОЙ – надо быть очень близко к нему. И, конечно, не сбоку надо смотреть, здесь высота сгладится длиной паровоза, а именно спереди. Хорошо бы ещё неожиданно и через плечо…  

Итак, он навис надо мной, он рушился на меня…  

В фильмах встречались такие сцены: некто на путях видит приближающийся поезд и начинает орать, визжать, метаться – и это метров за тридцать – пятьдесят. «Да за это время можно чёрт знает куда убежать. Хоть на Луну! » -- так я переживал за этих дураков…  

У меня тридцати метров не было – был ли у меня хоть метр жизни? Орать мне было некогда, визжать было некогда. Даже голову повернуть назад, то есть вперёд, време-ни не было. Времени думать уже не было. Думали за меня мое ноги, ну и всё остальное, что с ними связано. Ноги мои выдали такой мощный дриблинг, дриблинг-форсаж, которому позавидовал бы сам Пеле. И справедливо, ибо бежать за мячом— это совсем не то, что бежать от паровоза. Азарт не тот. Дриблинг в моём понимании – это очень быстрый бег с места, и непременно короткими, сильными шагами. Иначе, если бы я размахнулся ногами на метр, то одну-то ногу я успел бы вынести из зоны поражения. Одну. Но и вторая мне была небезразлична, привык уже к двум. А так, как случилось, ноги мои за доли секунды этот же метр рассекли-раздробили тремя или четырьмя шагами, перенесли меня через рельс, через концы шпал, перемахнули через дренажную канавку и вынесли на склон выемки, метра на полтора высоты. И всё это не глядя, голова с глазами назад застыла над левым плечом, и повернуть её в исходное положение я просто не успел. Как краб, боком я вылетел на склон, весь в горячем паровозном дыхании масла и железа, и уже оттуда увидел (голова-то в ту сторону) летящую мимо будку машиниста, почти вровень со мной, и торчащую из неё морду, на которой появились уже следы удивления, но глянуть вбок реакции ещё не хватало. Я проорал какой-то короткий мат ей, морде, вслед, но конец мата достался уже вагонам: скорость у него, у состава, была – ой-ой-ой! Паровоз летел бесшумно – под уклон ведь, ему не приходилось надрываться и пыхтеть, как встречному. А вслед загрохотал состав.  

Стоял я, быть может пару секунд. Повернул голову на место и пошёл по склону. Ноги у меня не дрожали, дыхание не «спёрло». Наплевательское какое-то отношение. Усталость? Я сделал несколько шагов и увидел рядом тех женщин, догнал наконец-то. Одна из них стояла с испуганно-удивлённым взглядом и неумело крестилась, другая сидела на земле (ноги не удержали? ) и осторожно сдвигала ладони с лица… «Мы тебе кричали! Мы тебе махали! » -- вразнобой заголосили они. « Пустяк», -- отмахнулся я, проходя мимо. «Как, как ты успел? » -- ещё расслышалось вслед. А состав грохотал мимо нас, говорить было трудно, а кричать не хотелось. «Откуда я знаю –как? » (Сейчас бы остановился и расспросил: что и как видели. А тогда – на песочек хотелось, на солнышко. )  

Итак, я миновал женщин, а вскоре и состав миновал меня, исчез за поворотом. И встречный порожняк как-то не-заметно, деликатно удалился, увильнул за поворот. Стало тихо, но на шпалы уже не хотелось. Мысленно на ходу я почёсывал затылок: второй случай за две недели. Не многовато ли? Ждать третьего? Ладно, зато будет чем рассмешить Элю… Напридумывать разных сказочных подробностей, деталей пострашнее… Н-да, баллада о бешеном паровозе…  

… Года через полтора, когда я был за тысячи вёрст от тех мест, когда валялся если не на песочке, то хотя бы на горячих камушках, когда жил если не на пустынном острове, то хотя бы в городе у моря – в письме мне сообщили, что Вася С., с которым я долгое время вместе работал, погиб. Случилось примерно то же самое, что и со мной…  

НВГ, 4. 01. 97.