Алексей Комарницкий "Выход есть или пьяный автобус 2"

А. Комарницкий  

ВЫХОД ЕСТЬ  

В своём предыдущем повествовании под названием "Пьяный автобус", я рассказал, как по какому-то стечению абсурдных обстоятельств, оказался почти добровольным пленником таинственного ночного автобуса, а вернее, ехавшей в нём весьма необычной компании. Сейчас я уже созрел для того, чтобы описать дальнейшие происшествия.  

Какое-то время, в самом начале путешествия, прошло как в очень ярком, счастливом, но абсолютно бредовом сне. Ребята и девчонки, в компании которых я оказался, были просто очаровательны. Мы постоянно пили, при чём, какие-то весьма высококачественные напитки из красочных бутылок невиданных форм и размеров.  

Однако назвать то состояние пьяным угаром никак нельзя. Удивительное действие этих напитков не вызывало опьянения, во всяком случае в моём понимании этого слова. Но они были явно спиртными, очень вкусными, и от них наоборот наступало какое-то просветление: всё вокруг, и предметы и люди, становились более настоящими, очень милыми и родными. Стоило когда-нибудь чуть отвлечься и на какое-то время ничего не пить, как моё зрение, да и другие органы чувств, начинали подводить. Всё вокруг становилось каким-то замусоленным, хриплым, дурнопахнущим. Но эти искажения быстро исчезали, стоило приложиться к очередному целебному бальзаму.  

Все мы жили как одна семья, лишённая всяких глупых предрассудков. Любая девчонка в автобусе была моя, а я – её, стоило только мне или ей этого захотеть. Нужно сказать, что этому занятию мы отдавали значительную часть нашего времени. Кстати, поглощаемые нами напитки оказывали в таком деле удивительно благотворное воздействие. Все ощущения, переполняющие душу эмоции и чувства умножались в сотни, тысячи раз и возносили нас к пределам блаженства. Однако перейти эти пределы мне ни разу не удалось. Постоянно присутствовало ощущение какой-то бредовости и нелепости происходящего.  

У меня возникла особая привязанность к белокурой пухленькой девчонке, о которой я писал в предыдущем рассказе. Как выяснилось, её звали Ваала.  

Никто из присутствующих в автобусе не ел никакой пищи, но нас это совершенно не удивляло. Есть абсолютно не хотелось, а сил, казалось, становится всё больше и больше.  

Для мужчин в автобусе было ещё одно, довольно увлекательное занятие – карточные игры. Говорю, "для мужчин", потому что женщины почему-то в карты вообще не играли. Меня сперва это дело тоже мало заинтересовало. Ведь был я человеком прагматичным и слепому случаю мало доверял. Меня увлёк на эту стезю Феликс. Он был тем самым парнем, который в самом начале моего путешествия занял у меня десятку. Из всей мужской части обитателей таинственного автобуса он вызывал наибольшую симпатию. В его манере держать себя чувствовалась независимость, а в его голосе отчётливо слышалась уверенность в том, что он говорит. Словом, Феликс мне очень нравился. По-видимому, я подсознательно находил в нём те качества, которых не доставало мне самому.  

Так вот, как-то раз Феликс спросил у меня:  

– Ты что, так и собираешься всё время на баб тратить? Когда уже займёшься делом, достойным мужчины?  

– Что ты имеешь в виду? – не очень заинтересованно спросил я.  

– Как что? Конечно карты с мордобоями. В общем, когда созреешь, приходи на нос и займись, наконец, настоящим делом.  

Носом здесь называлась передняя площадка автобуса. Аналогично, задняя – называлась кормой. Обитатели автобуса именовались командой. Я никак не мог увязать, как игра в карты может сочетаться с настоящим делом, а особенно, игра с мордобоями. Однако спорить с Феликсом мне тогда не хотелось, и я неопределённо кивнул ему и пробормотал, что как-нибудь зайду.  

Конечно, я и не думал играть. Сказал так, чтобы отвязался. Но через очень короткое время пришлось вспомнить об этих словах.  

Несколько следующих часов я провёл с очень весёлой компанией. Мы пили, рассказывали смешные истории, подшучивали друг над другом. Потом я вдруг подумал, что мне давно не попадалась на глаза Ваала и у меня появилось непреодолимое желание её увидеть. Стал всюду искать, но ни на корме, ни в средней части автобуса её почему-то не было. Вообще-то, на нос я почти не заходил. Вероятно, ещё сильны были неприятные воспоминания о моём первом посещении этого места. Но сейчас, не найдя Ваалы, я, не задумываясь, сунулся на переднюю площадку. Там, как всегда, сидел Феликс с несколькими мужчинами. Они поочерёдно попивали из большой бутылки и играли в карты. Увидев меня, Феликс приветливо улыбнулся, бросил на пол карты, привстал и сказал:  

– А, ты всё-таки пришёл! А то я уже засомневался в твоих мужских качествах. Ну, садись, дорогой. На, хлебни, и пощекочем друг другу нервы.  

Я понял, что выбора у меня не остаётся. Сел, выпил из горла и объяснил ребятам, что со школьных лет не играл в карты и что фактически не знаю никаких карточных игр.  

Феликс предложил сыграть в очень простую игру. Он в двух словах рассказал правила, и я понял, что она действительно очень проста. Чтобы доставить Феликсу удовольствие, я согласился сыграть несколько партий, но сказал, что зашёл не на долго, что есть ещё дела.  

Не знаю, сколько прошло времени, когда я отчётливо отметил для себя, что лучше этого занятия на свете нет. Ещё я понял, что без мордобоя игра не была бы настоящей, яркой и острой. Но этого словами не объяснишь.  

Я выигрывал и проигрывал. Не сразу понял, что мы играем на деньги. Когда понял, меня это только подзадорило. Феликс сказал, что должен мне уже не десятку, а значительно больше. Наверное, прошло несколько дней, когда зов плоти, а точнее Ваалы оторвал меня от этого занятия и увлёк в среднюю часть салона. Мысль о том, что я проиграл огромную сумму, составляющую мой доход за десять лет, меня немного смущала. Феликс, правда, сказал: "Не беспокойся. Когда-нибудь вернёшь или отыграешь". Но как и когда? Ваала же кокетливо заметила, что я оказался куда более настоящим мужчиной, чем она предполагала, и эта похвала затмила моё беспокойство относительно проигранных денег.  

* * *  

Вот так и продолжалось моё путешествие в "пьяном" автобусе: женщины, карты, мордобои, опять женщины... Иногда автобус останавливался, и через открывшиеся задние двери я боковым зрением видел ночное небо, которое мне о чём-то напоминало, но в эти мгновения я как никогда был охвачен страстными вожделениями. Замечал, как под звуки "Хотл Калифорнии" входили новые пассажиры. Чётко осознавал, что сейчас можно выйти, но ни желания, ни сил у меня на это не было.  

Как-то мы сидели с Феликсом вдвоём на носу, прислонившись к стене спиной и потягивая из бутылки какой-то херес. Все остальные спали. Обсудив волнующие моменты предыдущей карточной баталии, мы перешли к вопросу моего долга. Его поднял я. К настоящему времени его величина составляла сумму, которую я не в состоянии был заработать за две своих жизни. Даже если я прекращу играть, что для меня уже было не мыслимо, всё равно деньги вернуть не смогу. Я сказал об этом Феликсу. Он очень внимательно, с каким-то сочувствием, посмотрел на меня и сказал:  

– Это означает, дружище, что ты тоже попал в вечное рабство.  

– Послушай, Феликс. О каком рабстве ты говоришь? Ведь Римской Империи уже давно нет и я не негр на плантациях Джорджии. Если я стал твоим рабом, то в чём это должно выражаться?  

– Ты, дружище, так ничего и не понял, – сочувственно продолжал Феликс. – Ты стал не моим рабом. Ведь я тоже раб. Все мы здесь рабы.  

– О чём ты говоришь? Чьи же мы рабы?  

– Командора, конечно.  

Командором здесь называли того самого верзилу в джинсах и дорогой рубашке с коротким рукавом, с которым были связаны мои первые минуты пребывания в автобусе. В течение моего путешествия я не раз с ним общался, и он вызывал у меня симпатию. По всему было видно его главенствующее положение на "корабле", так он называл наш автобус. Однако, он всегда, не считая того единственного момента в начале нашего с ним знакомства, вёл себя со мной деликатно и по отечески заботливо. Он не раз присаживался возле меня, выпивал со мной, говорил пару добрых слов. А теперь узнаю, что я, оказывается, его раб.  

– Феликс, я же проигрался тебе. Почему же я стал его рабом?  

В этот момент командор вышел из водительской кабины и двинулся в направлении кормы. Он приветливо кивнул нам и, предупреждающе помахав в сторону Феликса указательным пальцем, делано строго проговорил:  

– ты, сынок, смотри, не занимайся глупостями.  

Сказав это, он пошёл дальше, а Феликс продолжил наш разговор:  

– Ты понимаешь, дружище, мой долг командору в сотни, а может даже в тысячи раз больше твоего долга мне. Поэтому все мои выигрыши автоматически идут в счёт погашения моего долга. Мои должники становятся его должниками, и все мы находимся у него в рабстве. А все эти напитки... Ты знаешь, сколько они стоят? Ты уже наверняка выпил на сумму, не меньшую, чем та, что я у тебя выиграл.  

– А сколько же ты ему должен?  

– А я уже не считаю.  

– Почему?  

– Да потому, что это бесполезно. Он всё равно меня обыграет, как бы я не старался. Вот никак не удаётся выйти во время остановки. Мой тебе совет: если ты сможешь это сделать – делай поскорее. Тогда твой долг не будет иметь силу.  

Наверное, это было первое мгновение за всё время моего путешествия, когда я вдруг подумал, что оно когда-нибудь может прекратиться. Попытался сообразить, сколько времени я уже нахожусь здесь: день, месяц или год? Казалось, что целую вечность. Но что это за непонятный автобус? Куда он едет и где сейчас находится? Что это за странные люди? Тут моё сознание пронзила страшная мысль, что я попал в вечное рабство к командору. Но что это сказал Феликс? Он говорит, что есть возможность отсюда беспрепятственно уйти, когда автобус сделает остановку, чтобы принять очередного пассажира.  

– Феликс, а почему же ты ещё не ушёл отсюда, если это так просто?  

– Это ещё не удалось никому. Если ты сможешь, то не медли.  

– Я поговорю с Ваалой, и мы уйдём с ней вдвоём, сказал я, осознав, что без Ваалы мне отсюда уходить никак нельзя.  

А вот этого я тебе никак не советую делать. Ваале об этом ничего говорить не надо. Вообще, с ней лучше иметь поменьше общих дел. Кстати, я давно хотел у тебя спросить: зачем она тебе нужна? Чем плохо иметь дело с женщинами?  

– Как с женщинами? А Ваала что – не женщина, что ли? – непонимающе посмотрел я на него.  

– Ваала женщина? – переспросил он удивлённо и насмешливо. – Нет Ваала не женщина. Она бестия.  

– Ну да! – с некоторым облегчением и даже немного обрадовано сказал я. – Конечно, она не женщина, а настоящая бестия.  

В этот момент Ваала с другой девицей подлетели к нам, стали обниматься, целоваться, пить из нашей бутылки, кокетничать и бросать откровенные намёки. В воздухе уже тихонько звучала "Хотл "Калифорния". Постепенно всё моё сознание заполнилось единственным желанием, и мы в сотый, а может уже и в тысячный, раз кинулись в безразмерную центральную часть салона.  

Периферийным зрением я всё-таки заметил открывшуюся заднюю дверь, и какая-то судорожная мысль попыталась за неё зацепиться, но развивать эту мысль было некогда. Ещё я успел подумать, что командор незадолго до этого пошёл на корму. Он там всегда лично встречал новых пассажиров. Но потом всё постороннее закружилось, померкло и исчезло. Осталось одно вожделение.  

* * *  

Прошло ещё немало времени прежде, чем мои мысли ещё раз вернулись к теме об уходе с этого странного средства передвижения. Случилось это так.  

Если вы помните, в самом начале моего путешествия вместе с Ваалой я познакомился с хорошенькой брюнеткой в тигровом свитере. Как выяснилось позже, звали её Бэлой. Я её любил почти так же, как Ваалу. Она же во мне видела что-то большее, чем я был на самом деле. Она всё считала, что я от чего-то её должен защитить. Мне это льстило, и хоть я не понимал толком, чего она от меня ждёт, но надежды её не развеевал.  

И вот, однажды, когда я до корней волос был погружён в игру, Бэла подошла ко мне и попросила её выслушать. Я ответил, что обязательно выслушаю, но чуть позже и попросил подождать. Я тогда сильно проигрался и после мордобоя отправился искать Ваалу, совершенно забыв о Бэле.  

Когда я был полностью поглощён общением с Ваалой, кто-то дотронулся до моего плеча. Обернувшись, я заметил Бэлу. Она была в слезах и попросила, чтобы я поскорее помог ей. Мне и сейчас было не до неё, и пришлось сказать, чтобы она подождала на корме.  

Бэлу там и нашли. Она повесилась на пёстром шарфе, привязав один его конец к ручке вентиляционного люка. На голову она предварительно накинула свой тигровый свитер.  

Когда я узнал об этом, её тело уже было вынуто из петли и лежало на задней площадке. Я подошёл к нему и сильная тоска внезапно сжала моё сердце. Она надеялась на меня, а я... А что собственно я мог сделать для неё? Самому страшно подумать о том, где я и что здесь делаю. Мои мысли прервало появление двоих мужчин, одетых в чёрное. Даже на головах у них были чёрные капюшоны. Я их видел уже раньше, когда они выходили из водительской кабины. Но у них на борту было особое положение. Во всяком случае, в общих увеселениях они не участвовали. Мужчины подошли к телу Бэлы, взяли его за руки и за ноги и подтащили к ступенькам. Внезапно двери распахнулись и то, что я увидел за ними, потрясло меня до кончиков волос.  

А увидел я абсолютную клубящуюся пустоту. Двигатель автобуса работал, и было ощущение, что он едет по ровному шоссе. Но через открытые двери было видно, что находится он в каком-то неземном пространстве. И внизу, и вверху и вдали была необычная мгла, непохожая ни на ночь, ни на туман. Все окна автобуса были то ли закрашены, то ли сделаны из непрозрачного материала. Поэтому, что делается снаружи во время движения, я ещё ни разу не видел.  

Мужчины раскачали тело и выбросили его вперёд ногами в эту внешнюю тьму. Внезапная вспышка на мгновение озарила пространство возле самых дверей, и небольшие клубы дыма проникли в автобус. Двери тут же захлопнулись, но резкий запах какое-то время держался в воздухе. Я не знал точно, как пахнет сера, но подумал, что она должна пахнуть именно так. Мужчины, не говоря ни слова, повернулись и направились к передней площадке.  

Вот и всё. Бэлы на борту как и не бывало. Я подумал, что многих других мужчин и женщин, которых ранее видел в автобусе и с кем даже близко общался, сейчас на борту уже нет. Феликс говорил, что на остановке ещё никому не удалось выйти. По-видимому, все они покинули наш транспорт тем же способом, что и Бэла.  

Что же это за автобус? И вообще, автобус ли это? Ко мне пришли на память странные ощущения, связанные с безразмерностью средней части салона. При чём эти ощущения при разных ситуациях были различны. Иногда время на переход с кормы на нос занимало меньше минуты, а иногда для этого нужно было минут десять. И вообще, столько людей село в автобус за время моего путешествия, и все они где-то помещаются. Многие, правда, уже покинули автобус, как Бэла. Наверное, это всё-таки не совсем автобус, а какой-то корабль, внешне похожий на автобус. А что это за пространство, в котором он перемещается? На остановках, когда заходили новые пассажиры, я чётко видел настоящее небо со звёздами и облаками, а когда выбрасывали тело Бэлы, там было что-то уж очень страшное.  

У меня опять появилось желание поскорее покинуть этот корабль. Я нашёл Ваалу в середине салона и отозвал её на заднюю площадку. Она при этом кокетливо усмехалась, по-видимому, ожидая от меня, какого-то очередного безрассудства. Я же ей серьёзно сказал:  

– Ваала, у меня к тебе предложение.  

В ответ она звонко захохотала и сказала сквозь смех:  

– ты же знаешь, милый, что на борту нашего корабля браки не заключаются.  

– Ваала, я говорю с тобой серьёзно. Я предлагаю тебе уйти с этого бардака на колёсах.  

– Уйти? Как и куда?  

– Когда будет остановка и войдёт новый пассажир, мы с тобой выйдем.  

– Ты что? Сдурел? Куда мы выйдем и зачем? Здесь же наш дом.  

Последнюю фразу она сказала уже совершенно серьёзно и даже как-то зло. Затем она продолжала:  

– Нет уж, милый! Мне отсюда уходить никак нельзя. Да и тебе тоже. Тебе известно, что ты принадлежишь командору?  

– Я знаю, что если выйти на остановке, то его права на меня не будут иметь силы.  

– А ты знай, что на остановке тебе выйти никак не удастся. Я сама об этом позабочусь.  

– да, ты точно, не женщина, а прямо бестия какая-то, – сказал я, начиная раздражаться.  

Услышав это, она истерически захохотала и стала сквозь смех приговаривать:  

– Да, я бестия! А как ты об этом догадался?  

Затем она страстно прижала меня к себе, сказала пару нежных слов и всё направилось в привычное русло. Опять играла "Хотл "Калифорния". Опять была остановка. Опять я через открытую дверь видел звёздное небо, но никак не мог вспомнить, о чём оно мне пытается напомнить.  

Потом, когда всё было позади, мне было очень скверно. Я проклинал Ваалу и в первую очередь себя, что поддался на её чары и не вышел на остановке. Я решил сидеть на задней площадке и ждать столько, сколько это будет нужно, но всё же выйти на следующей остановке. Передо мной красовалась привычная надпись над задними дверями: "Выхода нет". Однако я решил, что выход всё же будет.  

Не знаю, сколько прошло времени. Может, два дня, а, может, неделя. Я сидел, а остановки всё не было. Всё это время я ничего не пил. Несколько раз приходила Ваала и пыталась увлечь меня. Я тупо направлял взгляд в пол и ничего не хотел ни видеть, ни слышать. Всё мне было противно. Я даже с завистью иногда подумывал о судьбе Бэлы. Один раз подошёл Феликс. Он попытался заговорить. Поинтересовался, не хочу ли я сыграть, но я покачал головой. Он предложил выпить, но я тоже отказался. Я показал ему пальцем на закрытые двери. Он понимающе кивнул, похлопал меня по плечу и ушёл.  

Я стал ощущать голод и жажду, но понимал, что пить ничего нельзя. Потом пришёл командор. Он сел возле меня и завёл разговор:  

– Сынок, тебе чего-то не хватает?  

– Да, мне не хватает свободы.  

– А зачем она тебе? У тебя же есть всё, что нужно для счастья. Живи и радуйся.  

– Я хочу выйти.  

– Ну, выходи, если хочешь, – сказал он, и внезапно двери распахнулись.  

Я встал и опять увидел сквозь открытый дверной проём страшную зияющую мглу. Вспомнил, как вспыхнуло и растворилось в этом пространстве тело Бэлы и подсознательно отшатнулся назад. Меня стошнило и вырвало на пол.  

Командор подал мне бутылку с коньяком, и я молча хлебнул из неё.  

– Вот так- то лучше, дружище. Ещё разок хлебни и иди развлекись. Вон уже Ваала заждалась. Да там и другие девчонки есть. А потом поиграй с ребятами.  

И опять всё пошло привычным ходом. И опять остановка застала меня врасплох.  

* * *  

Этот парень зашёл в автобус на остановке, когда я на носу играл в карты с Феликсом и одним хлопцем лет двадцати. Страсти бушевали безмерные. Я проигрывался, как никогда, но не Феликсу, а этому хлопцу. На удивление, Феликс проигрывал ещё больше меня. Фортуна, по-видимому, стала ему изменять.  

Краем сознания я уловил, что была остановка, но, как всегда, не было даже мысли, что сейчас нужно всё бросить, встать и выйти наружу.  

В самый разгар страстей мы приступили к мордобою: встали на ноги и начали, что есть мочи, бить друг друга по лицу. Удары были сильными, и боль ощущалась, но, что меня всегда здесь удивляло, никаких повреждений на лице не оставалось. Эта процедура придавала особую остроту нашему мужскому занятию. Это дело у меня особо хорошо получалось, и сейчас я обрушил все свои удары на наглую физиономию обыгрывающего нас хлопца. На какую-то секунду мой взгляд выхватил из пространства необычной силы взгляд, направленный на меня с неподдельным сочувствием. И в это же мгновение у меня возникла мысль, что сейчас я участвую в каком-то крайнем безумии. Зачем я бью этих ребят по лицу? Ведь Феликс мне так симпатичен, а хлопец этот в чём виноват? Но тут же эти мои сомнения были заглушены целым потоком привычных мыслей: "Все же так делают испокон веков. Это не я придумал. Так здесь принято, да я же мужчина, в конце концов". И тут же я возобновил частую серию ударов, в основном направленных на зарвавшегося малолетку. Затем, как обычно, в одно мгновение мы прервали эту процедуру, сели на пол, хлебнули из бутылки и взяли в руки карты.  

Вот тогда каждый из нас явственно увидел того светловолосого парня примерно моего возраста, который молча стоял в проходе на переднюю площадку и смотрел на нас. Феликс применил свой обычный в таких случаях приём, попросив у него взаймы до завтра десятку. Парень же ответил спокойным твёрдым голосом:  

– Нет, я тебе не дам ни гроша.  

Тогда Феликс продолжил свой номер, сжав правый кулак и медленно поднимаясь на ноги. Случилось что-то необычное: Парень, в отличие от других новичков, не сдвинулся с места. Мой друг подошёл к нему, а тот так и продолжал смотреть на Феликса в упор каким-то необычным, проницательным и тёплым взглядом. Тогда я впервые увидел, как Феликс стушевался и прошёл мимо незнакомца вглубь салона. Затем парень устремил взгляд на меня и спросил:  

– А зачем ты бил его по лицу? – он указал на нашего с Феликсом партнёра.  

Я моментально вспомнил, что ещё несколько минут назад у меня самого возникла эта мысль, и я даже нашёл на неё убедительный ответ. Но припомнить его сейчас и повторить вслух этому парню я никак не мог. Опустил глаза, потому что явно не знал, зачем бил этого хлопца, да и Феликса, по лицу.  

Тогда незнакомец подошёл к нашему молодому партнёру, наклонился к нему и вытащил из его носка колоду карт, точь-в-точь как ту, которой мы играли. Наш партнёр растерянно, даже испуганно, смотрел на него, а незнакомец дружелюбно-шутливым тоном произнёс: – Кто играет двумя колодами, рано или поздно нарвётся на того, кто играет тремя.  

К этому моменту около нас уже собралась целая толпа зевак. Народ, развлекающийся в средней части салона, стал бросать своё бурное времяпрепровождение и начал подтягиваться к носу, глядя на необычного пассажира. А тот направил свой взгляд на молоденькую девчонку лет восемнадцати, которая не успела одеться после своего предыдущего занятия и, гонимая любопытством, вышла на нос. Он сказал ей каким-то необычно ласковым, но не терпящим возражения тоном:  

– Почему ты стоишь здесь в таком виде? Если бы тебя сейчас увидел твой жених, который тебе когда-то постоянно дарил белые розы и которого ты так любила, то, как ты думаешь, это ему понравилось бы?  

В одно мгновение девчонка покраснела от лица до пяток и, всё что можно прикрыв руками, кинулась вглубь салона. Мне показалось, что туда же отшатнулось ещё несколько фигур.  

Словом, этот парень произвёл изрядный переполох на нашем корабле. Все прекратили обычные здесь занятия и потынявшись взад-вперёд потихоньку улеглись спать. Незнакомец подался на корму, где в тот момент никого не было, и спокойно сел на пол, прислонившись спиной к боковой стенке. Мне тоже захотелось спать, но я не лёг здесь же на носу, а пробрался в салон к самому краю задней площадки, чтобы было видно незнакомца, там улёгся и заснул.  

Я не знаю, сколько времени проспал. Вообще, время на нашем корабле было вещью весьма резиновой: дни могли пройти мгновенно, а минуты длиться вечно. Так вот, я проснулся и заметил, что весь автобус погружён во тьму. Все спали, а двигатель тихо работал, перемещая нас вместе с нашим транспортом в неведомом пространстве.  

Мне показалось, что кто-то растолкал меня, но никого рядом не было. Однако, в нескольких шагах, на задней площадке, я услышал тихие голоса. Через мгновение стало ясно, что разговор идёт между командором и незнакомцем. Командор говорил:  

– Еммануил, я знаю, что ты голодный, но пищи у меня на борту никакой нет. Предполагаю, что то, чем питаются мои ребята, ты пить не захочешь. Но ты ведь сын своего отца и сам можешь позаботиться о себе. Возьми, например, этот башмак и сделай из него хлеб, – он взял лежавший возле меня чей-то кроссовок, который я заметил ещё накануне.  

В ответ послышалось замечание незнакомца:  

– Ты же знаешь, Люциф, что одного хлеба для жизни не достаточно. Я же имею необходимую пищу.  

Тогда командор, которого незнакомец называл каким-то непривычным именем, указал рукой на задние двери, и те сразу же распахнулись, а над ними зажглась лампочка, освещающая выход. Сквозь дверной проём я увидел ту же жуткую мглу, а командор продолжал:  

– Еммануил, если ты сын своего отца, то ты можешь выйти в это пространство и зайти назад. Это не причинит тебе никакого вреда. Мои же люди, увидев это, преклонятся перед тобой.  

Тогда незнакомец, которого, как я понял, звали Еммануил, ответил:  

– Люциф, ты же знаешь, что отец меня прислал не для того, чтобы развлекать твоих пленников фокусами.  

– А зачем он тебя прислал? Что он раньше времени доставляет мне бессмысленные беспокойства?  

– Я пришёл, чтобы выкупить у тебя своих.  

– Глупец! Ты такой же наивный, как и был раньше. Ведь здесь нет твоих. Здесь все мои. И даже, если ты заплатишь цену, а она тебе известна, ведь её установил твой отец, то всё равно никто добровольно не уйдёт отсюда. А ты же знаешь, что без их собственной воли твой отец никого не станет освобождать. И ты со своим отцом окажешься в луже. Вот тогда я посмеюсь. Послушай меня, Еммануил, – тон его стал более приязненным, – у меня к тебе есть хорошее предложение. Я готов отдать тебе всех моих пассажиров вместе с кораблём. Вот прямо сейчас забираю своих бестий и мы убираемся восвояси. Вся власть здесь будет принадлежать тебе. Они все тебя полюбят, это уже и сейчас видно. Не захочешь давать им мои напитки, то в твоих силах переделать их в лимонад и кока-колу. Ты также способен дать им столько пищи, сколько будет нужно. Ты установишь здесь замечательные высоконравственные правила. Повсюду будет царить любовь и согласие. А дальше поступишь, как захочешь: можешь всех сразу привести к твоему отцу, а то, можете ещё попутешествовать, понабирать новых людей, чтобы приехать к отцу с большим урожаем. И главное, платить ту цену тебе не придётся.  

– А что же ты хочешь взамен, Люциф? Не поверю, что ты стал настолько бескорыстным и всё отдашь даром.  

– А вот, представь себе, стал. И ничего с тебя за это не возьму. Почти ничего. Только одна мелочь. Одна очень незначительная мелочь. Формальность, можно сказать. Ты просто в знак благодарности поклонись мне. Вырази таким образом признательность за то, что я тоже немного потрудился для твоего командорства. Сделай это сейчас, и никто даже не увидит, и знать об этом никто не будет, кроме нас с тобой.  

– Ты, Люциф, забываешь отца. Ведь мы с ним здесь всё, до последней шестерёнки, сделали своими руками по его чертежам. Здесь, правда, тогда всё выглядело куда поприличнее. Конструкция этого корабля такова, что отец видит и слышит всё, что здесь происходит. Но даже если бы это было не так, я всё равно не пошёл бы на сделку с тобой. Чем бы тогда я отличался от тебя? Поколесили бы мы какое-то время, собрали бы образцовую высоконравственную команду, а что потом? Что делать с этой мерзостью за бортом? К отцу дороги через неё у нас бы не было. Ведь столь высокая цена назначена не для тебя, а для отца. Ему все твои пассажиры должны гораздо больше, чем тебе. И когда пришло бы время, вся эта образцовая команда, со всем пополнением, которое мы бы ещё успели взять на борт, прямым ходом пошла бы в то место, которое отец уже приготовил для тебя. И ты это знаешь. Поэтому я говорю сейчас не для тебя, а для тех, кто имеет уши, чтобы слышать. И я готов даже за одного из твоих пленников заплатить цену, чтобы он, поверив мне, избежал этой незавидной участи.  

– Ты, Еммануил, такой же твердолобый, как твой отец. Я вижу, что ты и не смог бы управлять моими людьми. Ты не способен на компромисс, Ты, из-за своей жестокости, не хочешь учитывать человеческие слабости. Тебе хорошо под защитой отца, а они поглупее, послабее и беззащитнее.  

– Люциф, мой отец любит их и хочет, чтобы они все спаслись. Доказательство этого в моём присутствии здесь. А такими сделал их ты. До того, как ты обманом толкнул первую команду этого корабля на предательство по отношению к нам, они не были такими. Ты сам развил у них эти слабости, когда они отпали от отцовского питания и перешли на твои зелья. Тебе самому нужны были эти слабости, страхи, эгоизм, чтобы легко управлять людьми. Но я сказал уже всё, что хотел. Теперь именем отца моего приказываю тебе: отойди от меня, отец лжи!  

Реакция командора была мгновенной. Я его таким никогда не видел. Он вскочил на ноги, что-то зашипел, сделал шаг в сторону салона, остановился, повернул голову, словно хотел что-то сказать, опять зашипел и стремглав понёсся в направлении водительской кабины.  

Еммануил же тихонько прислонил ухо к боковой стене. По-видимому, чтобы это было легче сделать, он стал на колени. Всё это я видел благодаря лёгкому мерцающему свету, проникающему откуда-то сверху. Затем я услышал, что Еммануил тихонько что-то говорит. Было ощущение, что он говорит и что-то слышит в ответ, как по телефону. Я даже сам привстал и приложил ухо к стене, но ничего не услышал, кроме гула двигателя. Затем я не заметил, как опять заснул.  

* * *  

Когда я проснулся, в салоне было светло. Большинство пассажиров уже не спало. Однако, судя по всему, обычными занятиями никто не занимался. Все как-то осторожно посматривали в сторону Еммануила, дремавшего на том же месте, где я его видел ночью.  

Ко мне подошла Ваала и, присев рядом, сунула мне в руку бутылку, кажется, с ромом. Я отхлебнул и почувствовал прилив бодрости. Ваала спросила:  

– Как тебе этот красавчик? Наделал шухера?  

Я неопределённо кивнул головой, осознавая, что если Ваала начнёт меня звать на обычные развлекухи, то я, в присутствии Еммануила, ничего подобного делать не смогу. Но она, по-видимому, сама об этом догадалась, потому что подобных предложений с её стороны не последовало. Я ещё выпил и прошёлся по салону. Все, казалось, не знали, куда себя деть. Тут и там что-то пили и о чём-то шептались. Было видно, что похоть требует своего, это, кстати, почувствовал и я, но никто пока не решался последовать её зову. Если бы хотя бы не этот яркий свет. Раньше он, правда, никого не смущал, хотя и зажигали его на полную мощность очень редко. Наконец кто-то предложил позвать командора и попросить его выключить свет или сделать его слабее. Командор пришёл и сказал, что возникла неисправность, и свет не выключается. Попросил, чтобы мы как-нибудь справлялись при свете.  

Я сел с Феликсом и некоторыми мужчинами поиграть в карты, но игра как-то не шла. Когда дело дошло до мордобоев, я решительно опустил руки и так простоял, никого не ударив. Тот вчерашний хлопец, которого Еммануил обличил в мошенничестве, двинул меня несколько раз, видно в отместку, но это так и не побудило меня на ответные действия. После этого, я уже за игру не садился.  

Какая-то пара видимо решила плюнуть на условности и дать выход накопившейся страсти. Однако Еммануил открыл глаза и в то же мгновение смельчаки прикрыли свою наготу и быстро оделись.  

Было ясно, что долго это продолжаться не может. В некоторых местах уже начал слышаться ропот, явно направленный в сторону нового пассажира. Однако нашлись смекалистые ребята и соорудили из каких-то плащей и зонтиков подобие ширмы. Когда это увидели другие, то начали делать то же самое. Материала, правда, не хватало, а страсти уже кипели. Я тоже поддался всеобщему психозу. Схватив свою куртку и пару каких-то тряпок, кинулся вглубь салона. Там я увлёк первую попавшуюся девицу. Куртку явно не на что было накинуть, чтобы она висела вертикально и закрывала нас от всевидящих глаз. Поэтому я плюнул на всё и полностью отдался страстям. В самый их разгар внезапно пришла мысль, что Еммануил всё видит. Вспомнив подслушанный разговор, я сообразил, что всё видит не только он, но и его таинственный отец. Ещё я сообразил, что видит он нас не только сейчас, а видел и все предыдущие дни. От этого стало не по себе, но затем пришла другая мысль: "Видит, ну и пусть смотрит, если ему больше нечего делать. А мне на это плевать! "  

После того, как страсти угасли, мне опять стало неловко. Я оделся и стал выбираться из гущи событий. Смекалистые люди пошли дальше и соорудили что-то вроде баррикады, отгораживающей центральную часть салона от задней площадки. Поэтому выбираться пришлось именно на заднюю площадку. Там я увидел Феликса, сидящего рядом с Еммануилом. Обе пары глаз – сочувственная Еммануила и ухмыляющаяся Феликса, уставились на меня.  

Феликс встал и направился в салон. Проходя мимо, он процедил сквозь зубы:  

– Псих какой-то. Чего все от него так шарахаются?  

Мне же ничего не оставалось делать, как присесть рядом с Еммануилом. Неожиданно для себя я сказал:  

– Прости, я не хотел в этом участвовать, но ничего не мог с собой поделать.  

Он же, в упор глядя на меня, спросил:  

– У тебя есть какое-то заветное желание?  

– Да, – сказал я в ответ. – Мне хочется стать свободным.  

– А ты люби правду и не отступай от неё. Она сделает тебя свободным.  

– Как же мне узнать правду, Еммануил? – с горечью спросил я. – Когда ты убьёшь меня, то не отчаивайся. Мой отец вернёт меня к жизни и я укажу тебе выход, и выведу тебя. Только верь мне.  

Эти слова вызвали у меня ужас. "Наверное, Феликс прав. Это безумец! " – в страхе подумал я и возмущённо заговорил:  

– Что ты мелешь? Кто тебя собирается убивать? Я никогда никого не убивал и никогда это делать не буду! Ты слышишь?  

Я вскочил на ноги и собирался уйти.  

– Этот автобус так тебя ничему и не научил, – грустно сказал Еммануил. – Но у меня есть для тебя ещё один совет: не пей больше этого яда, которым вас травит командор. Тебе понадобится ясный ум.  

Я понимал, что в этом он абсолютно прав, но что за чушь он молол о том, что я его убью? Эта мысль не давала мне покоя до конца дня. В салоне, за баррикадой, всё продолжалось как в обычные дни, но я в этом уже не участвовал. В карты тоже не играл. Сидел на передних ступеньках и тупо смотрел в одну точку. Мною попеременно овладевали то гнев, то тёплые чувства к этому удивительному парню. Но как он мог подумать, что я способен его убить?  

Пришла Ваала и принесла какую-то бутылку. Я сначала отказался, но затем машинально выпил. Потом была какая-то оргия, и в самый её разгар, Еммануил зашёл за баррикаду. Его взгляд застал меня врасплох. И стыд, и небывалый гнев овладели мной. Я не сдержался и закричал ему в лицо:  

– Что ты всюду лазишь и людям жить не даёшь, святоша! Сидел бы на корме и не терзал бы душу!  

Мой голос сорвался на хрип, и я подумал, что в моём теперешнем виде выгляжу очень жалко и комично. От этого мне стало ещё хуже. И жалость к себе, и ненависть к этому человеку застилали глаза. Я бросился на пол, уткнулся в какие-то тряпки и у всех на глазах судорожно зарыдал. Когда я краем уха уловил ехидные женские смешки, мои рыдания стали ещё сильнее. Моё тело билось об пол, и, казалось, от этого сотрясается весь автобус. И тут я услышал, или мне показалось, что услышал тихий и уже такой знакомый голос: – Придите ко мне все, кому очень трудно, кого давит непосильная тяжесть, и я успокою вас.  

Так я пролежал много времени: может день, а может неделю. Кто-то периодически тряс меня. Я слышал голоса Ваалы, Феликса, командора, ещё чьи-то. Я слышал звуки происходящих вокруг оргий, которые ни с чем нельзя было перепутать. Я вдруг почувствовал сильную головную боль и тошноту. Тогда я приподнялся. Всё вокруг ревело, хлюпало и клокотало. Я нащупал первую попавшуюся бутылку и хлебнул из неё. Потом я поднялся на ноги и, отбиваясь от ненасытных женских рук, выбрался на корму. В глубине души надеялся, что там будет Еммануил, и что он избавит меня от этой головной боли. Он действительно был там. Сидел и держал в руке бутылку с водкой. Увидев эту картину, я сначала очень удивился, потом какая-то слабая невидимая надежда рухнула где-то внутри. Холодный цинизм переполнил меня, и я язвительно сказал:  

– Что, святоша уже сам принялся с голодухи за зелье? Скоро и по бабам ударишься?  

Еммануил же невозмутимо проговорил:  

– Каждый, кто призовёт имя моё – спасётся. Ты, когда убьёшь меня, будешь пить мою кровь, и она очистит тебя от всякого зла. Она укажет тебе на выход и уберёт с твоего пути все преграды.  

– Слушай, парень, – как-то умиротворённо сказал я. – Ты лучше выпей этой водки и займись делом, как все нормальные пассажиры. Я на тебя уже даже не обижаюсь. Ты просто бредишь: "Убьёшь! Пить кровь! " Да я что вампир, чтобы пить кровь? Ты, наверное, ошибся маршрутом. Здесь вообще таких нет. Здесь самые обыкновенные ребята и девчонки, которые весело и без предрассудков проводят время. Здесь никто никого не обижает, а мордобои – что-то вроде спорта. Перестань пургу морозить и цепляться к людям, прошу тебя. Тут никто уже ничего изменить не сможет.  

Еммануил же в ответ сказал фразу:  

– Всякий, кто поверит в меня, тоже станет сыном моего отца.  

Эта фраза была совсем не связана с моей предыдущей тирадой, и это опять вывело меня из себя. Я выхватил у него из рук бутылку с водкой, откупорил её и сделал три больших глотка. Бутылка была полная, а водка очень крепкая. Однако, успокоения она не принесла, но возмущение моё ещё больше усилилось. Я решил наплевать на этого психа и жить, как жил раньше, совсем не обращая на него внимания. В этот момент на корму зашла Ваала, и я обрадовался ей. Вот как раз сейчас и начну. Чихать мне на его присутствие. Не нужны мне никакие баррикады. Не хочет – пусть не смотрит. Я привлёк Ваалу к себе, и похоть стала быстро овладевать мною.  

И вдруг, как внезапный гром, послышался уверенный голос Еммануила:  

– Ваала! Уйди отсюда!  

Эта его наглость меня сначала ошеломила, потом крайне возмутила, а потом даже рассмешила. Да как он смеет ей приказывать? Нет уж! И я крикнул вставшей на ноги Ваале:  

– Ваала! Никуда не ходи! Сядь и не обращай на него внимания.  

Ваала сдавленно прошипела:  

– Не могу. Он имеет право.  

И она молча подалась вглубь салона. Я в гневе сорвался с места и побежал за ней. Автобус был как никогда резиновым. Казалось, он сейчас занимает целый километр. Вокруг были сплошные преграды из человеческих тел. Хоть всё было залито ярким светом, глаза мои застилал какой-то туман. Я то и дело наталкивался на кого-то и, не извиняясь, мчался дальше, пытаясь настичь Ваалу. Головная боль только усилилась. Тысячи острых безжалостных иголок в определённом ритме впивались мне в мозг, доставляя сильные страдания. В какой-то момент у меня возникла мысль: "Куда я бегу? Зачем? " Потом пришёл и ответ: "Гонюсь я за убегающим счастьем, а оно удирает от меня, потому что так приказал этот жестокий ублюдок. Какое он имеет право, и почему она ему так легко подчинилась? Этот недоумок сам не живёт как следует и другим постоянно мешает. Прямо как назойливое и кусучее насекомое. Комар, например, или того хуже – муха цеце". Я никогда этой мухи в глаза не видел, но читал о ней что-то страшное, и сейчас она почему-то пришла мне в голову. Потом я подумал, что если бы это действительно был только комар или муха, то всё можно было бы решить легко и просто: прихлопнуть метким ударом, и всё кончилось бы. Тут же не прихлопнешь. Разве что морду ему набить, чтобы знал своё место!  

Ваалу мне удалось догнать уже на носу. Она безудержно рыдала. Я что мочи стал трясти её за плечи, спрашивая:  

– Ваала, ты почему ушла? Я же тебе сказал, чтобы ты осталась!  

Она только всхлипывала и виновато тупила глаза куда-то в пол. Такой беззащитной мне её видеть никогда не доводилось.  

Наконец она жалобно и тихо проговорила:  

– Он же приказал мне уйти.  

– Ну и что? Я же тоже тебе приказал не уходить.  

Услышав это, Ваала перестала всхлипывать и взглянула на меня как-то насмешливо, а потом сказала:  

– Ты, мальчуган, можешь мне только приказывать. Я крупно имела в виду твои приказания. А он имеет силу и мучает меня прежде времени.  

Это её замечание с нотками презрения ко мне больно задело что-то в моей душе. Слышать это из уст той, без которой не представлял себе жизни, было просто невыносимо. И что за чушь она несёт, что он её мучает. Неужели она тоже свихнулась? И опять же всему виной этот тип. Я стал частично оправдывающимся, а частично возмущённым тоном на взвинченных нотах выговаривать ей:  

– Что ты несёшь? Какая у него сила? Я с пятерыми такими справлюсь одной рукой. Мне самому эти слова показались по-мальчишески бахвальными, и от этого мне стало стыдно и ещё больше обидно. Ваала, конечно же, уловила в моих словах хвастливые нотки и ехидно, даже с каким-то пафосом, заметила:  

– Какой герой! А я думала, что ты можешь только малолеток обижать, когда они тебя в карты обыграют! Но, оказывается, я ошиблась. Ну что ж, юноша, я вами горжусь. Вы, конечно, собираетесь подтвердить своё рыцарство и наказать этого нахала за обиду, нанесённую вашей даме сердца?  

– Я собираюсь этого нахала поставить на место и без твоих ехидных замечаний, – нервно сказал я и, развернувшись, пошёл к корме.  

Баррикада всё ещё отделяла заднюю площадку от салона. Я решительно вышел из-за неё и увидел, что Еммануил стоит на коленях возле боковой стенки, прислонив к ней ухо, и опять, как и в первую ночь, что-то шепчет. Затем он встал и решительно повернулся ко мне. Меня поразила необычная бледность его лица. На его лбу были заметны какие-то небольшие объёмные пятна. Я бы сказал, что это капли пота, если бы они не имели отчётливо выраженный красный оттенок. Я понял, что если сейчас промолчу ещё секунду, то весь мой пыл иссякнет. Вот тогда Ваала даст волю своим насмешкам. Мне стало не по себе от одной мысли об этом. Потом я вспомнил, что человек, стоящий передо мной, мне самому мешает жить. Ещё совсем недавно я его сравнил с мухой цеце. Но тот гнев куда-то делся, и оставались лишь слова, сказанные Ваале. Я постарался сделать свой голос твёрдым и сказал Еммануилу:  

– Ты должен немедленно извиниться перед Ваалой! Если не сделаешь это сам, то я заставлю тебя! Тот же, как будто не слыша моего требования, сказал: – Ты уже здесь. И твой командор со своими слугами уже направляется сюда, чтобы совершить своё зло. Но всё идёт, как предусмотрел мой отец.  

Тогда я возмутился:  

– Послушай, парень! Ты мне зубы не заговаривай и перестань нести свой бред. Ты что, не слышал, что я тебе сказал? Ты должен извиниться перед моей подругой! И ещё я тебе скажу: ты должен раз и навсегда перестать доставать меня. Я тебя знать не желаю! Иначе... Я тебя... – Ты меня убьёшь, и это будет очень скоро.  

Опять его слова вызвали у меня уже знакомый ранее гнев, и я закричал:  

– Что ты опять мелешь, гад? Я себе жил и со всеми дружил. Никого убивать мне и в голову не приходило. Но если ты будешь и дальше так себя вести, то я таки тебя убью! Как муху цеце!  

Я краем глаза заметил, что из-за баррикады уже высовывается несколько любопытных физиономий. Ещё там были слышны какие-то движения, которые мне подсказывали, что народ из глубины салона подтягивается к корме. И вот в проходе показалась фигура Ваалы. Тогда я опять грозно заговорил:  

– Последний раз к тебе обращаюсь: сейчас же извинись перед девушкой, а не то я выломаю тобою двери и вышвырну вон с корабля!  

– Она не девушка, – спокойно ответил Еммануил, а из-за баррикады послышался смех и возмущённые междометья.  

– А кто же она? Парень что ли? – крикнул я и сделал шаг к наглецу.  

Толпа поощрительно загудела. Некоторые даже стали конкретно подсказывать, что терпеть это больше не стоит. Я схватил парня за одежду на груди и потянул на себя. Он же совершенно не сопротивлялся, а только тихо сказал:  

– Это и не парень. Она вообще не человек. Она из породы слуг твоего командора.  

Не знаю, услышали ли что-то наши зрители, но возмущение с их стороны возросло. Я сильным рывком дёрнул его и, отпустив руки, сделал полшага в сторону. Он упал лицом вперёд, сильно ударившись о железную перекладину, но тут же поднялся и стал спиной к двери. В уголке его рта появилась струйка крови и стала медленно стекать на грудь. Во время наших мордобоев, я никогда ни у кого не видел крови. Всё там казалось каким-то ненастоящим. Здесь всё было реально, как никогда. Может я бы этим и удовлетворился, но народ, уже к тому времени заваливший баррикаду, был крайне возмущён и требовал возмездия за все причинённые Еммануилом беспокойства и неудобства. Многие кричали мне:  

– Бей его! Чего ты на него смотришь? Пусть он знает своё место!  

Мне казалось, что всё это происходит в каком-то страшном сне. Опять я обратил внимание на сильную головную боль. Опять отчётливо всплыли в памяти все моменты, когда этот парень вызывал у меня возмущение и гнев. Эти воспоминания возобновили сильную душевную боль, и она была ещё хуже, чем головная. Самое неприятное было в том, что я где-то глубоко-глубоко внутри понимал, что парень то был прав. И это доставляло особую боль. И это нужно было во что бы то ни стало заглушить. Иначе душа моя разорвётся, как водородная бомба.  

А толпа всё гудела и подзадоривала меня. Вдруг она расступилась, и на сцену вышел сам командор. Я говорю "на сцену", потому что всё выглядело как в дешёвом спектакле. Он протянул мне очень длинный нож, таким в магазинах режут хлеб, и с каким-то пафосом сказал:  

– Возьми оружие, подобающее настоящему рыцарю и пронзи обидчика!  

Разум мой работал очень медленно. Я понял, что именно держу в руке только когда нож уже был у меня, а мои болельщики вопили в один голос:  

– Пронзи его! Пронзи!  

Я посмотрел на нож, и в памяти всплыли воспоминания из каких-то книг, прочитанных ещё в юности. Промелькнули персонажи и события, связанные с индейцами племени Майя. Вспомнились жрецы, приносящие в жертву людей. По-видимому, их ножи были очень похожи на то, что я держал сейчас в правой руке. Я снова окинул беглым взглядом неистовствовавшую толпу. Все кричали и чего-то требовали от меня. Такими эти люди за всё время моего путешествия с ними ещё никогда не были. Их лица были просто искажены злобой. Я увидел девушку, которой Еммануил напомнил о далёком женихе и белых розах. Она была одним сплошным комком негодования и вместе со всеми кричала:  

– Пронзи! Пронзи его!  

Я увидел парня лет двадцати, которого Еммануил так ловко уличил в мошенничестве. Тот тоже орал:  

– Пронзи его! Пронзи!  

Я увидел всех, с кем так мило проводил время. Они все требовали одного и того же. На мгновение меня удивило, что ни командора, давшего мне нож, ни Ваалы в толпе не было.  

Но вот мой взгляд выхватил на дальнем плане лицо Феликса. Наверное, он был единственным, кто ничего не кричал, и лицо его не было перекошено свирепой гримасой. Мне даже показалось, что он, поймав на себе мой взгляд, отрицательно покачал головой.  

Тогда я вновь перевёл глаза на предмет всеобщего гнева. Еммануил стоял спокойный, но очень бледный. Он смотрел на меня сочувственно и как-то ласково. Опять промелькнула в памяти цепочка событий, связанных с его вмешательствами в мои дела. Каждый раз его присутствие и немногочисленные слова говорили: "То, что ты делаешь делать совершенно не надо. Это зло". И, самое главное, я в тот момент сам понимаю, что это зло. Но ведь это делают все! Что за безумие? Все же не могут ошибаться! И, самое страшное, через какое-то время я осознаю, что не делать этого не могу, как не могу летать, сколько не маши руками, думая, что они – крылья. Осознание собственной беспомощности вызывает острую боль, и не в груди, а где-то ещё глубже. Её, во что бы то ни стало, хочется заглушить. А для этого нужно всё забыть и жить себе по-старому. Но Еммануил опять возникает в поле зрения, и не только не даёт забыть, что открылось прежде, но ещё показывает на что-то новое. И опять появляется невыносимая боль, как от укуса мухи цеце. Что же мне делать? Последовать примеру Бэлы? Нет! Этого я не сделаю никогда! Чтобы те два призрака в капюшонах вышвырнули меня в этот наружный ад как мешок с мусором! Остаётся одно: избавиться от Еммануила, если он сам не хочет сидеть себе спокойно и не мешать, а превращает и то, что здесь в сплошной ад. Всего-навсего с ним нужно поступить, как с мухой цеце.  

В этот момент появились еле слышные мысли, что он же всё-таки прав, но тут же более сильный внутренний голос заглушил эти колебания аргументом, что нужно наплевать на эту правду, если всё равно жить по ней невозможно. Значит эта его правота какая-то неправильная. Пусть он с ней идёт в какое-нибудь другое место.  

Тут я услышал сзади кокетливо-иронический голос Ваалы:  

– Что же ты робеешь, мой Дон-Кихот? Ты же обещал наказать обидчика дамы твоего сердца! Или в твоей груди бьётся сердечко воробья?  

Толпа продолжала клокотать, извергая проклятия и требования смерти для Еммануила. Я уже даже уловил несколько угроз по-моему адресу. Мне стало совершенно ясно, что если я сейчас не сделаю, чего от меня хотят, то жизни у меня не будет уже и по другой причине: да толпа просто выдавит меня вместе с этим несчастным и вместе с дверями в ту жуткую мглу, где меня, как я был уверен, ждёт страшная смерть. Нет, у меня действительно не остаётся выхода. Но раз уж всё равно этого не избежать, то всё нужно сделать так, чтобы выглядеть достойным в глазах моих спутников. Мне с ними жить дальше, но чтобы всё вернулось в прежнее русло, ни в коем случае нельзя допустить, чтобы они стали презирать меня, как тщедушного слюнтяя. Нет, не следует откладывать. Нужно собраться с духом, как в далёком детстве, когда, чтобы получить желанное лакомство требовалось через силу проглотить несносный суп. Тогда чем скорее и решительнее я подавлял рвоту и делал, что требовали от меня взрослые, тем раньше всё неприятное оказывалось позади, и я получал желаемое. Так нужно сделать и сейчас.  

Я поднял голову, расправил плечи и крепче сжал рукоять ножа. У меня даже мелькнула мимолётная мысль, что сейчас я, наверное, больше похож на мушкетёра или, по крайней мере, Робингуда. При этом я почему-то совсем не подумал, что мой противник стоит передо мной без оружия. Через надвинувшийся мне на глаза туман я вообще видел его очень смутно. Очертания его фигуры были смазаны и потихоньку стали принимать формы гигантской мухи цеце со смертельным жалом, направленным на меня.  

Дальше всё было как во сне. Быстрым ударом тесака я перерубил это жало и, один за другим, стал наносить противнику колящие удары. Сколько их было, я не помню: четыре или пять, а может, тысяча.  

Я пришёл в себя от сильного толчка, потрясшего наш автобус. Еммануил промолвил лишь одно слово: "Всё! ", обмяк и медленно, очень медленно, как в замедленной съёмке, стал падать назад в сторону уже распахнутых дверей. За ними как никогда жутко колебалась ужасная внешняя мгла. Тело Еммануила вывалилось в неё. Автобус затрясся от частой дрожи. Свет в нём погас, двигатель замолчал, а снаружи произошла вспышка невиданной яркости. Потом всё стихло, и совершенная тьма наполнила салон. Пассажиры, которые совсем недавно так громко и неистово орали, сейчас замерли, как в столбняке и не издавали ни звука. Казалось, страх переполнил их до краёв и изливался наружу.  

Я же стоял совершенно безразличный ко всему. Сейчас, если бы автобус разорвало на кусочки, я, наверное, был бы только рад.  

* * *  

Тишину нарушил спокойный и уверенный голос Командора:  

– Ребята, Произошла небольшая техническая неполадка. Сейчас механики её устранят. Вы бы прошли в салон да выпили по глотку. Пора уже расслабиться.  

В этот момент кто-то в полной темноте пробрался сквозь толпу на площадку, отодвинул меня в сторону, поднял металлическую крышку над дверями, на которой было написано "Выхода нет" и стал что-то там дёргать. Двери захлопнулись, и над ними загорелась небольшая лампочка. Я увидел знакомую фигуру человека в капюшоне, который захлопнул крышку и быстро направился в сторону носа. Там уже загорелся свет, и послышались редкие взбудораженные голоса некоторых пассажиров. Толпа, сгрудившаяся возле задней площадки потихоньку таяла. В салоне послышались характерные звуки откупориваемых бутылок. Потом в средней части салона зажёгся слабый свет, а через короткое время заработал двигатель. По всей видимости, корабль мог продолжать своё путешествие.  

Я всё стоял на задней площадке и держал в руке окровавленный нож. Кровь была не только на ноже. Её было много. Большие её пятна просматривались на потолке, на полу, на поручнях. Наверное, я задел артерию, и кровь текла струями. А я был тем, кто пролил эту кровь. Я стал убийцей. Разве кто-то из моих знакомых мог даже предположить, что я когда-нибудь докачусь до этого? Хотя нет, кто-то мне говорил, что я способен убить. Да это ж был сам Еммануил! Он заверял меня, что я его убью, и это меня крайне возмущало. Я даже счёл, что это проявление безумия. Но ведь всё так и случилось! Выходит, он говорил правду! Я действительно его убил. Но он ещё что-то говорил.  

Додумать дальше эту мысль мне не удалось. Я почувствовал, что кто-то бережно вынул нож у меня из руки. Подняв голову, увидел Командора, который приветливо улыбался мне, а потом сказал:  

– Молодец, сынок! Такого парня как ты в нашей команде раньше явно не хватало. Ты перевозбудился, так что можешь расслабиться.  

Он протянул мне какую-то бутылку, но пить мне не хотелось, и я только пригубил её. Потом по очереди стали подходить другие обитатели корабля. Они пожимали мне руку, хлопали по плечу, словом, поздравляли. Девушки вешались мне на шею, восхищённо смотрели на меня, призывно улыбались и пытались увести в глубину салона. Каждый хотел выпить со мной. С девушками я идти отказывался, ссылаясь на усталость. И пить – не пил. Прикладывал только горлышко к губам.  

Ваала была среди поздравляющих одной из первых. Она говорила мне ласковые слова, заявила, что гордится мною. Однако всё это оставило меня равнодушным. Даже было немного противно. Подумал, что этот неприятный осадок скоро пройдёт, и всё пойдёт по старому. Когда поток поздравляющих иссяк, я присел на задней площадке, где раньше сидел Еммануил, положил руки на колени и уткнулся в них лицом. Было ощущение, что я никак не могу поймать какую-то очень важную мысль, но как ни пытался, она ускальзывала.  

Вдруг почувствовал чьё-то присутствие рядом. Поднял голову и увидел Феликса, который присел возле меня. Он тоже держал в руке бутылку. Наверное, он был единственным из окружающих, кому я сейчас действительно обрадовался.  

– Феликс, ты тоже пришёл меня поздравить?  

– Да вот хочу тебя спросить. Ты что, раньше мясником работал? Или, может, на бойне забойщиком? Уж очень ловко ты паренька заколол. Прямо как ягнёнка какого-то. Он стоит перед тобой, смотрит. Беззащитный такой. А ты его раз, раз... И готово.  

От этих слов мне стало неловко. Это всё явно не было похоже на поздравление, а очень напоминало саркастический упрёк. Появилась даже мысль обидеться на Феликса, но для этого внутри не было должной опоры. Более того, я осознал, что Феликс гораздо объективнее, чем все остальные описывает происшедшее. Ещё подумал, что мысль, которую я безуспешно пытаюсь поймать, где-то близко от того, что сказал мне Феликс.  

А Феликс продолжал:  

– Послушай. А зачем всё-таки ты ухлопал парня? Он был, конечно, немного не в себе, но вроде ничего плохого не сделал.  

Я стал напряжённо вспоминать те аргументы, которые так чётко сложились в моей голове, когда я, стоя с ножом перед Еммануилом, понял, что другого выхода у меня нет. Я попытался их повторить Феликсу, но теперь всё было каким-то неубедительным. Нет, связно объяснить, почему я его убил, мне не удастся. Не удастся потому, что этих объяснений не существует. Убивать его мне нельзя было. Это явное зло с моей стороны. И это была именно та мысль, которую я так усердно и безуспешно пытался поймать. Тогда я с горечью сказал:  

– Феликс! У меня действительно нет ни объяснений, ни оправданий тому, что я совершил! Это непоправимое преступление по отношению к Еммануилу и его отцу. И отец его всё видел и слышал. И я уверен, что он нас видит и сейчас.  

Тогда я коротко и не очень связно рассказал ему о разговоре Еммануила и Командора, который подслушал тогда ночью. Ещё я рассказал о странном поведении Еммануила, когда он, будучи один, становился на колени и что-то тихо говорил в пустоту, будто его кто-то слышит.  

Феликс сочувственно посмотрел на меня и сказал:  

– Поведение этого парня, скажем, меня не удивляет: по-моему, он явный псих. А что касается его разговора с Командором... Думаю, это тебе просто приснилось. Никому ещё не удавалось приказывать Командору, и чтобы он безропотно подчинялся. – Нет, Феликс. Это мне не приснилось. Я уверен, что его отец обладает могуществом, неизмеримо большим, чем Командор. Да и сам Еммануил был намного сильнее нашего хозяина.  

– Почему же тогда он вёл себя как ягнёнок и дал тебе так спокойно себя зарезать?  

– Не знаю. Но я тебе вот ещё что скажу: это входило в его планы. Он сам мне об этом говорил и не раз.  

Услышав последние слова, Феликс покачал головой и решительно сказал:  

– Ты устал и переволновался. Тебе нужно лечь и хорошо выспаться. Только сначала умойся. У тебя всё лицо, и голова, и руки в крови.  

Я посмотрел на руки. Там действительно была засохшая кровь. Как я раньше этого не замечал? Это была его кровь. Вид её снова вернул меня к мысли, что я стал злодеем. Скорее всего, я им и был, только считал себя другим, а сейчас моя сущность проявилась в убийстве самого лучшего парня, из всех, кто когда-либо появлялся в этом блуждающем сумасшедшем доме. Сердце у меня сжалось, и слёзы потекли из глаз. Рыдания спазмами сдавили грудь. И тогда из моих уст стали вырываться малосвязные слова, направленные к тому неведомому отцу Еммануила, о котором он сам говорил с такой любовью. Не могу повторить эти слова – я их сейчас просто не помню. Суть их сводилась к тому, что я признавал себя убийцей его сына, просил его забрать меня из этого страшного места, где всё напоминает мне о моём преступлении, где я не могу не делать зла. Я просил, чтобы он собственной рукой наказал меня по заслугам, но только, чтобы не оставлял под властью этого страшного Командора. Я был готов к любой участи, на какую бы он меня не обрёк. Это было похоже на самоубийство, но, вместе с тем, совершенно отличалось от него тем, что я отдавал своё будущее не в руки безмолвных палачей в капюшонах, а в могучие руки всесильной личности, которая, я понял это, глядя на Еммануила, отличается вдобавок великим милосердием и любовью.  

Когда я почувствовал, что спазмы отпустили мою грудь и дыхание стало ровным и спокойным, то увидел перед собой моего друга Феликса, который сидел на корточках и протягивал мне бутылку с водкой. Это была та самая бутылка, которую тогда держал в руках Еммануил, а я решил, что он сломался и собирается отведать командорского зелья. Но он тогда так и не пил, а что-то говорил про свою кровь, которую мне нужно будет пить. Помню, это очень меня разозлило. Сейчас Феликс протянул мне эту бутылку, но я с отвращением покачал головой. Я решил, что умру с голодухи, а пить больше в этих стенах ничего не буду. Но Феликс сказал:  

– Ты не пей, а только умойся. А то сплошная размазня на лице.  

Я взял бутылку, налил жидкость на ладонь и стал ею умываться. Невольно отдельные капли проникли сквозь мои губы прямо в рот. Сначала я хотел их выплюнуть, но потом сообразил, что это не вкус водки. Это что-то совсем другое. Явно не было той крепости, что у водки, но чувствовался какой-то сказочный аромат. Я налил на ладонь ещё немного жидкости. Она по цвету была совсем не такая как водка. Цвет был ярко красный, как у крови. Я понюхал, а потом лизнул эту жидкость. Она явно не была водкой. По вкусу она больше напоминала лёгкое вино. Но на борту не было слабых вин. Я в этом был уверен. Все напитки Командора были по вкусу первосортными и имели высокий градус. Но ведь я же пил из этой бутылки! Выхватил у Еммануила из рук и отхлебнул. Там тогда была водка. Крепкая водка. Сейчас же в ней находилось вино. Я в этом опять убедился, попробовав прямо из горлышка.  

Мне стало понятно, что от этого напитка не будет никакого вреда. После того, как я ещё раз отпил из бутылки, почувствовал прилив сил и какую-то лёгкость. Это было совсем не то, что от командорского пойла. Это вино было чудом, которое совершил Еммануил или его кровь, попавшая каким-то образом в бутылку с моих рук или лица.  

Я вспомнил слова Еммануила: "... Будешь пить мою кровь, и она очистит тебя от всякого зла". И эти его слова сбылись. Я понял, что этот напиток будет давать мне силы и, вместе с тем, сохранит от того дикого разврата, который царит на борту.  

Я рассказал обо всём этом Феликсу и протянул бутылку, чтобы он попробовал вино и пил его со мной, отказавшись от того, что даёт Командор. Но Феликс ответил, что он не любит бабских напитков и с детства не берёт в рот вина. По его виду я понял, что он всё-таки считает, что я не в себе, и последнее моё предложение только утвердило его в этой мысли. Феликс ещё раз сказал, чтобы я лёг и поспал, а затем он встал на ноги и подался в глубь салона.  

Мне же спать совершенно не хотелось. Я стал на колени, там же, где прежде становился Еммануил, и начал опять обращаться к его отцу. Снова просил, чтобы он меня вывел отсюда. Благодарил за это вино. Я именно сейчас понял, что оно было благосклонным ответом на мою предыдущую просьбу. Ещё раз сказал ему, что раскаиваюсь в совершённом и, насколько позволяет моё злое сердце, искренне разделяю его скорбь по утраченному сыну. В том же, что сердце моё злое, я убедился раз и навсегда. Но, вместе с тем, я безоговорочно верю, что кровь его сына, как обещал сам Еммануил, очистит меня от всякого зла.  

Внезапно показалось, что сквозь размеренный шум двигателя моё ухо, прислонённое к стенке, слышит едва различимый голос:  

– А ты вспомни, что он ещё тебе обещал и что говорил Люцифу.  

Я тут же подумал, что это была моя собственная мысль, а голос был порождён возбуждённой фантазией из отчётливого гула мотора. Потом я вспомнил, что никогда, даже в мыслях, не называл Командора Люцифом, как это делал Еммануил. Так что голос этот вряд ли мог быть моей мыслью.  

Я стал усиленно вспоминать, что Еммануил говорил в ту ночь Люцифу. Почему-то уже не хотелось называть его Командором. Какой он мне командор? Он был явным противником Еммануилу. Следовательно, он теперь и мне противник. Поэтому прозвище "Противник" ему больше подходит.  

Так вот, Еммануил в ту ночь говорил Противнику, что пришёл выкупить своих, а тот заверял его, что у него тут нет своих. Но Еммануил сказал, что даже за одного пленника готов заплатить цену, чтобы тот, поверив в него, избежал какой-то страшной участи – того, что ждёт Люцифа со всей его командой. Но неужели Еммануил так и умер, не успев заплатить выкупа? Неужели я сам воспрепятствовал собственному спасению? И Противник теперь ликует, и празднует победу! Вон какой громкий шум огалтелой оргии раздаётся из центральной части салона. От этих мыслей я вновь горько зарыдал, уткнувшись лицом в сложенные на коленях руки. Потом тяжёлый сон вырвал меня из реальности.  

* * *  

Проспал я, по-видимому, довольно долго. Однако, проснувшись, обнаружил, что слёзы не иссякли. Грудь разрывала горечь от того, что я убил человека, который собирался меня спасти. Салон всё гудел от наполняющей его оргии. Я так и не понял: то ли она вообще не прекращалась, то ли уже успела возобновиться с новой силой. На корме я был один. К удивлению, никто меня не трогал. На мгновение я испугался, что бутылка с вином мне только приснилась. Но нет, вот она стоит. И в ней действительно вино. Немного отпил из неё и сразу же почувствовал некоторое облегчение. Опять стал на колени и принялся обращаться к отцу Еммануила. Спросил у него, действительно ли я сам перерубил сук, на котором сидел и помешал тем убийством совершить спасение. Но тут же пришла мысль, что это не так. Ведь Еммануил же заранее знал, что я его убью. Я сам недавно говорил об этом Феликсу. Значит, смерть не застигла его врасплох. Так что он или всё же успел заплатить цену, или передумал это делать. Но в последнем случае, зачем же ему нужно было прямо нарываться на эту смерть. Всё это было бы совсем нелепым: и другим не помог, и себя погубил, а при этом оставил своему убийце целебное вино, которое, как я уже убедился, обладает великой силой освобождать от зла. Нет, он цену всё-таки заплатил! Но что же это за цена?  

– Кровь его, пролитая вместо твоей – это и есть цена! – услышал я всё тот же слабый голос, чуть различимый сквозь рокот мотора.  

Сейчас голос удивил меня ещё больше. Ведь последние несколько фраз я не говорил вслух. Однако удивление быстро сменилось очередным приступом печали, перемешанной со стыдом. Я понял, что кровь Еммануила и стала ценой свободы. Но кто может ею воспользоваться и как?  

В этот момент словно вспышка молнии мелькнула и выхватила из моей памяти картину. Я стою перед Еммануилом, который держит в руках бутылку водки. И вид этой бутылки в его руках вызвал у меня крушение каких-то подсознательных надежд на Еммануила. Я тогда не знал, зачем она ему нужна и думал, что он соблазнился и решил отведать её содержимого. Тогда я сгоряча наговорил ему каких-то дерзостей, а он, не обращая на них внимания, сказал:  

– Каждый, кто призовёт имя моё – спасётся.  

Значит, спастись может каждый. Нужно только призвать его имя. Тогда я уже вслух продолжил:  

– Еммануил! Я не знаю точно, что значит призвать твоё имя, но я призываю его, как могу! Я призываю его, чтобы спастись.  

Однако тут же моя решимость несколько приугасла. Я уже менее уверенно спросил:  

– Послушай, отец Еммануила! Какой же смысл звать того, кто уже умер? Как может парень, который был лучшим из всех, кто когда-нибудь жил на свете, помочь живому, когда он уже не дышит?  

Сейчас мне трудно сказать, то ли тот же голос подсказал мне что-то, то ли мысли каким-то другим образом обратились к воспоминаниям первого случая, когда Еммануил сказал, что мне предстоит его убить. Сейчас его слова вновь прозвучали в моих ушах так же отчётливо, как и тогда: – Когда ты убьёшь меня, то не отчаивайся. Мой отец вернёт меня к жизни и я укажу тебе выход, и выведу тебя. Только верь мне.  

Когда я впервые услышал это, то обратил внимание только на начало фразы, что и привело меня в бешенство. Сейчас же я услышал самое главное, и это вызвало робкую надежду. Я вполне убедился, что Еммануил был парнем не из тех, кто бросает слова на ветер. Ещё стало очевидно, что его отец обладает величайшим могуществом. Поэтому мысль, что он способен оживить Еммануила сейчас не казалась невозможной. Тогда я почти завопил:  

– Ты действительно можешь оживить его? О, это было бы замечательно! Пусть бы он пришёл и развалил бы на куски весь этот сарай! Я бы тогда целовал его руки и ноги, и принял бы любое наказание от него. Лишь бы он был жив.  

И тут я услышал сквозь шум двигателя отчётливый знакомый голос. И это был голос, который я не мог бы спутать ни с каким другим. Да, это говорил сам Еммануил:  

– Не бойся, только верь! Цена заплачена полностью. Ты уже свободен. Только жди. Кровь моя и имя моё каждому, кто верит в меня, укажут выход.  

Я ликовал и благодарил его отца за столь великое счастье. В этот момент кто-то зашёл на заднюю площадку, и хриплый, словно простуженный, голос привлёк моё внимание:  

– Послушай, милый мой рыцарь. Ты что и вправду сбрендил, как об этом уже многие говорят?  

Я увидел перед собой какую-то жирную тётку со слоновыми ногами и засаленным светло-грязным париком на голове. Её облик мне показался знакомым, но где я её видел, вспомнить не удалось. Казалось только, что это было очень давно и связывалось с какими-то весьма неприятными впечатлениями. Я посмотрел на неё и спросил:  

– Ты кто?  

Она всплеснула руками и так же хрипло заговорила:  

– Да, похоже, ты и в самом деле не в себе. Да я же твоя Ваала. Я та, без кого ты жизни не представляешь. Я пришла утешить тебя, милый.  

Она одной рукой протянула мне сверкающую бутылку "Наполеона", а другой попыталась привлечь меня к себе. Жуткая тошнота подступила к горлу. Один её вид вызывал у меня омерзение. Бутылка же его только усиливала. Сдерживая тошноту, я сказал:  

– Убирайся отсюда! Я тебя не знаю и знать не хочу.  

После этих слов, я выхватил у неё бутылку и забросил в глубь салона. Тётка что-то возмущённо пробормотала и убралась. Я же был ошеломлён. Что это за ведьма, и почему она называет себя Ваалой? Ведь Ваала была очень привлекательной, а это настоящая карикатура.  

Тогда я вновь услышал сквозь шум мотора отчётливый голос Еммануила:  

– Ваала, какой была, такой и осталась. Ты же узнал истину, и она освободила тебя от Ваалы.  

Тогда я понял всё и опять стал благодарить Еммануила и его отца. Потом вспомнился Феликс. Захотелось его позвать и рассказать всё, чтобы и он порадовался и спасся вместе со мной.  

Нашёл я его на носу. Он сидел на своём месте и играл в карты с двумя мужчинами. Один из них был тот самый хлопец, которого Еммануил уличил в мошенничестве. Я увидел, что Феликс проигрывает и немного нервничает. Это на него было совсем не похоже. Когда он заметил меня, то улыбнулся и приглашающе кивнул, чтобы я присоединялся. Его же партнёры посмотрели на меня несколько подозрительно. Все трое раз за разом прикладывались к бутылке с какой-то мерзостью. Я сказал Феликсу, что очень нужно с ним поговорить, и предложил бросить игру, тем более, что она скорее всего ведётся не чисто. Следуя какому-то непонятному побуждению, я подошёл к выигрывающему хлопцу и ногой сдвинул куртку, на которую тот опирался. Там были три карты, которые хлопец умудрился каким-то образом подменить при сдаче. Злобный оскал мелькнул на его лице, Он бросил карты и убежал вглубь салона.  

Феликс хмыкнул, поднялся и направился со мной к корме. Там уже была какая-то пронырливая парочка, которая, заметив меня, шмыгнула обратно в салон.  

Мы с Феликсом присели на пол, и я стал увлечённо рассказывать ему обо всём: о том, что отец Еммануила слышал мои обращения к нему, что он вернул Еммануила к жизни, что Еммануил обещал спасти каждого, кто призовёт его имя.  

Феликс молча слушал и сочувственно смотрел на меня. На моё предложение, чтобы и он призвал имя Еммануила, чтобы и он выпил чудодейственного вина и очистился от всего злого, Феликс отрицательно покачал головой и сказал мне:  

– Я дружище, собираюсь с тобой попрощаться.  

– Ты что, не хочешь уйти со мной отсюда, когда Еммануил скажет? – огорчённо спросил я, на что он ответил:  

– Никто меня, кроме меня самого, отсюда вывести не сможет. Я же уже окончательно созрел сам себя спасти.  

Он встал и, направляясь в салон, сказал высунувшейся оттуда тётке, которая, как ранее выяснилось, была Ваалой:  

– Иди и позови сюда своего господина! Есть ему что сказать напоследок.  

Ваала убежала. Ушёл и Феликс.  

Через несколько минут он опять появился. Вид у него был очень необычный и какой-то театрально-нелепый. Но, вместе с тем, такой облик, как нельзя, кстати, подходил Феликсу. Одет он был по моде, которая ушла ещё лет сто пятьдесят назад. На нём был абсолютно чёрный костюм, по-видимому, фрак, или сюртук, или смокинг, я в этом плохо разбираюсь, из-под которого возле шеи выглядывал ослепительно белый треугольник сорочки, украшенный чёрной в точечку бабочкой. На голове его был высокий цилиндр, а в правой руке лакированная трость. Он картинно поклонился мне, приподняв цилиндр, а я так и остался сидеть в углу задней площадки.  

В этот момент на корму вышел Люциф. Опять было видно, что любопытный народ стал потихоньку подтягиваться к корме.  

Меня поразил вид Люцифа. Был он какой-то обеспокоенный, не уверенный в себе, что ли. Он как-то заискивающе спросил Феликса:  

– Ты зачем, сынок, меня позвал?  

– А я, ваше драконье мерзейшество, имею честь заявить вам, что вы её совершенно не имеете. В виду этого, моё намеренье откланяться и покинуть этот сумасшедший дом.  

Люциф же так же неуверенно задал следующий вопрос:  

– А на каком основании ты собираешься это сделать? Кто заплатит твои долги? И ты у меня, в конце концов, первый игрок.  

На это Феликс ответил с таким же достоинством, как и прежде:  

– А основанием для этого является моё личное презрение к тебе, ублюдок. Я заявляю, что ненавижу и тебя, и всё твоё хозяйство. Для должности первого игрока у тебя есть перспективные молодые кадры. А я уже здесь не могу дышать от вони. Невинные забавы дошли до того, что до смерти замордовали несчастного юродивого, а единственного парня, с которым можно было иметь дело, – Феликс показал на меня, – довели до помешательства. Это всё – дело твоих рук, Командор, и я не хочу иметь к этому ни малейшего отношения.  

За время последнего монолога Феликса с Люцифом произошли явные перемены. Его неуверенность куда-то исчезла. Самодовольная улыбка появилась на широком лице. Следующий вопрос он задал совершенно другим тоном:  

– Так значит, ты решил уходить сам по себе? Почему бы тебе не дождаться остановки?  

Последний вопрос он задал даже как-то ехидно, но Феликс, не замечая этого, сказал:  

– Плевать мне на твои остановки. Обойдёмся и без них. Открывай калитку!  

И Тогда я закричал:  

– Феликс! Остановись! Вспомни, что я тебе говорил. Это надо делать не так!  

Но Феликс даже не повернул ко мне головы. Он стоял перед задними дверями. Над ними было чётко выведено: "Выхода нет". Это было написано свежей краской. По-видимому, пока я спал, многочисленные пятна крови Еммануила, залившей потолок и старую надпись, тщательно закрасили. Феликс протянул трость вперёд, как шпагу, а Люциф торжествующе сказал:  

– Ну и иди, куда идёшь!  

В этот момент двери распахнулись. За ними открылась всё та же жуткая мгла. Феликс на мгновение замер, подался назад, но тут же уверенно двинулся к выходу.  

– Феликс! Фе-е-ли-и-икс! – кричал я, но эти мои слова потонули в оглушительном раскате грома и яркая вспышка молнии, на мгновение мелькнула снаружи. Едкий запах серы проник в салон, а громогласный хохот Противника, я бы назвал его мефистофельским, прокатился от кормы к носу и вернулся обратно. Он так же громко и торжествующе промолвил:  

– Центральный нападающий сильно разгневался на соперников и пушечным ударом заколотил решающий гол в собственные ворота!  

Сказав это, он опять захохотал. И в последней, самой главной партии, он одержал над Феликсом победу. Хотя были в этой партии минуты, когда ему пришлось серьёзно понервничать. Феликс, правда, этого не заметил, а если и заметил, то не правильно оценил причину его волнения.  

* * *  

Поминальная оргия по Феликсу длилась несколько дней, а наш измученный транспорт, не знаю, каким чудом выдерживающий всё это, продолжал бороздить таинственное пространство.  

Всё это время я сидел на корме и смиренно ждал своей минуты. Часто становился на колени и обращался к Еммануилу и к его отцу. Выказывал им своё нетерпение и страстное желание выбраться отсюда. Ещё я высказывал горечь и сожаление по поводу нелепого ухода Феликса. В ответ почти не слышал явственных голосов, как прежде, но в памяти постоянно всплывали слова, сказанные ранее Еммануилом. Я то и дело повторял за ним про себя: "Не бойся! ", "Верь! ", "Жди! ", "Кровь укажет на выход и уберёт все преграды! " Я чувствовал себя очень хорошо. Чудотворное вино из водочной бутылки не только поддерживало силы, но и, казалось, прибавляло их. Что ещё было удивительным – его количество в бутылке не уменьшалось.  

Со времени убийства Еммануила автобус ни разу не останавливался на остановках и не пополнялся новыми пассажирами. Я же предполагал, что остановка рано или поздно будет, и это станет знаком для меня от Еммануила, что нужно выходить.  

Меня почти никто не тревожил. Один раз, правда, молодая смазливая девица очень настойчиво пыталась увлечь меня с собой. Я даже, сознаюсь, на секунду заколебался. По-видимому, постоянное ожидание рассеяло моё внимание, и где-то внутри лёгкий туман стал затмевать образ Еммануила. Я расслабился. В этот момент девица и подвернулась. Я почувствовал, что знакомая сила стала направлять мои мысли туда, куда звала меня эта девчонка. Та же кокетливо-страстным и, при этом, каким-то просительным голосом уговаривала меня. Она хорошо знала, что я жду остановку. Она даже говорила, что сама с удовольствием унесла бы отсюда ноги вместе со мной, так как ей здесь всё крайне опротивело. Потом она заметила, что остановки уже не было давно, и вряд ли что-то изменят несколько минут. Вот тогда голос Еммануила прорвался ко мне сквозь туман, и я призвал его имя. Туман рассеялся, я вспомнил о чудотворном вине и отпил глоток. Потом мысленно обратился к Емманнуилу и его отцу, Попросил прощения за эту глупость и где-то внутри понял, что они простили. Вот тогда я посмотрел на девицу совсем другими глазами. Я даже на неё не сердился. Мне стало её жалко. Попросил её присесть рядом и принялся рассказывать об Еммануиле, о спасительной силе его крови. Услышав это, она захихикала, встала, покрутила пальцем у виска и убежала.  

Я несколько раз пытался заговаривать об Еммануиле с другими обитателями автобуса, но эффект был тот же. Все они считали меня сумасшедшим.  

Однажды, когда, не обращая внимания на громкий шум из салона, я крепко уснул там же на задней площадке, вдруг услышал во сне голос Еммануила:  

– Пора! При этом было чувство, как будто кто-то потряс меня за плечо. Я спохватился, но никого рядом не было. Однако мне стало ясно, что время пришло, и, по-видимому, сейчас будет остановка. Посмотрел на двери. Достаточно было мимолётного взгляда, чтобы почувствовать, что тут сейчас что-то не так, как всегда. Я посмотрел внимательнее и сразу же понял в чём дело. Кровь Еммануила, забрызгавшая потолок проступила через свежую краску отчётливыми тёмными пятнами. Тоже было и с пространством над дверями, где была хорошо знакомая мне надпись. Последние её несколько букв полностью закрылись этими пятнами, и над дверями можно было прочесть только одно слово: "Выход".  

Меня охватило лихорадочное волнение. Я надел свою куртку и тут же недалеко нашёл свою кепку. Удивительно, но я её не видел ещё с первых минут моего здесь пребывания. Я сел и стал ждать. Но время шло, и ничего не происходило. Не было даже никаких намёков на то, что ожидается остановка. Обычно Люциф с кем-то из команды заранее появлялся на корме, чтобы лично встретить нового пассажира. Я это всегда вспоминал задним числом, когда остановка оказывалась уже далеко позади. Сейчас же никто на корме не появлялся. Я даже немного запаниковал, начав думать, что открыться может передняя или средняя дверь, чего никогда раньше не было.  

Потом вспомнил, что можно же обратиться лично к Еммануилу и его отцу, которые хорошо слышат меня и видят, что происходит на борту. Я стал на колени и выказал им своё беспокойство. В ответ в мыслях нашёл фразу, что кровь Еммануила должна указать путь. Ещё я услышал через гул мотора отчётливый голос Еммануила, сказавший:  

– Пора! Я жду тебя!  

Я опять посмотрел на надпись. Да, именно кровь Еммануила указывает мне на выход. Значит, он должен быть не на передней и не на средней площадке, а именно здесь. И Еммануил мне сказал, что уже пора. Значит, остановки ждать не нужно. Выходит я не правильно представлял себе, как осуществится моё освобождение. Тогда я решительно двинулся в сторону салона. Там, совсем рядом с задней площадкой, увидел Ваалу и сказал ей:  

– Иди и позови своего господина. Пусть он откроет двери.  

Сказав это, я вернулся назад и стал ждать. Люциф пришёл очень быстро. Вид у него был как всегда самодовольный и уверенный. Он посмотрел на меня в одежде и насмешливо спросил:  

– Что, сынок, собираешься пойти за своим дружком? Он выглядел более впечатляюще. Ты так и останешься сереньким жалким человечком. Ну, дело твоё: хочешь идти – иди.  

Я спокойно ответил ему:  

– Во-первых, я не сынок тебе, Люциф. А во-вторых, я ухожу не так, как Феликс.  

Услышав имя "Люциф", мой бывший командор встрепенулся. Беспечность сошла с его лица. Второе моё замечание, по-видимому, ещё больше обеспокоило его. Он менее уверенным тоном спросил:  

– А на каком основании ты собираешься уйти? Кто вернёт твой долг?  

– Ты хорошо знаешь, Противник, что цена за мои долги уже заплачена. Это кровь Еммануила. Теперь он ждёт меня. Так что открывай поскорее!  

Вид у Противника стал совсем другим, каким-то растерянным, что ли. Он перешёл на дружелюбный тон и продолжал:  

– Сынок, ты не в себе. Ты же сам его укокошил. Неужели ты думаешь, что его отец простит тебя – его убийцу?  

– Его отец уже простил меня, а сам он снова жив, хвала его отцу. Люциф, скажи мне лучше, почему ты меня уговариваешь, а Феликсу открыл с радостью?  

– А потому, что ты, парень, мне весьма нравишься. В начале нашего разговора я погорячился и обозвал тебя. Прости. Просто ты меня весьма огорчил, заявив о желании уйти. Я пока тебе не говорил, так как ты немного приболел, что намеревался сделать тебя своим первым помощником на этом корабле, старпомом, что ли. А тут ты меня ошарашил. Подумай всё же. Я тебе предоставлю большие полномочия. Мы возьмёмся с тобой за реформы, которые, похоже, давно пора было провести в нашем экипаже. А там... глядишь, мне пора будет на заслуженный отдых. Тебе, мне кажется, если немного подучиться, эта должность была бы вполне по плечу.  

Мне от его попыток поймать меня на мякине даже стало смешно. Я уверенно сказал:  

– Меня карьера в твоём заведении совершенно не привлекает. Так что открывай!  

– Подожди, сынок. Открыть никогда не поздно. Ты мне скажи, почему такая спешка? Подожди, будет остановка – ты и выйдешь. Там же сейчас ты просто погибнешь.  

На мгновение я смутился, вспомнив о том, что делается снаружи. А что если действительно немного подождать? Должна же быть когда-нибудь нормальная остановка! Может, я себе что-то выдумал, и теперь ломлюсь в закрытые двери. Еммануил, может быть, совсем не хочет, чтобы я вылезал в эту жуткую мерзость. Иначе он мне давно бы сказал выходить. Но тут я вспомнил его последнюю фразу, сказанную через рокот двигателя: "Пора! Я жду тебя! "  

Может это мне почудилось? Но тогда я должен признать, что мне почудилось и всё остальное из того, что он говорил мне. Тогда нужно признать, что мне почудилось, что именно сегодня кровь Еммануила указала на выход, чётко отобразив это над дверями. Просто стечение обстоятельств. А если идти дальше, то где гарантия, что мне не почудились голоса, пробивающиеся сквозь рокот мотора. Тогда с чего я взял, что Еммануил вообще жив? А почему я так уверен, что его отец простил меня? Вот существование чудотворного вина тяжелее объяснить, но почему я уверен, что в арсенале Командора не было и лёгких вин?  

Едкая тоска стала прожигать что-то у меня внутри. Я понял, что тогда придётся согласиться, что истины вообще не существует. Стало быть, "пьяный автобус" – это самое разумное место во вселенной. Поэтому нужно удовлетворять все свои похоти и жить, как живётся. Тогда в предложении Командора есть здравый смысл. Получив реальную власть можно здесь всё немного причесать, почистить, ограничить как-то этот разврат. Ввести брак, например. Словом, всё можно сделать довольно приличным, если с головой подойти. Конечно, найдутся недовольные, но их всегда можно будет поставить на место. Ну, уж самых ярых придётся прихлопнуть, как муху.  

Последняя мысль вызвала у меня яркое воспоминание: я стою с длинным ножом, а передо мной огромная, размером с человека, муха цеце, а я наношу удар за ударом. Но нет, это не муха цеце, а Еммануил! О, ужас!  

– Еммануил! – завопил я, призывая его имя. – Спаси меня, Еммануил!  

Не знаю, кричал ли я вслух или это был молчаливый вопль сердца. В любом случае, мне за него не было стыдно. Я искал той твёрдой почвы под ногами, которую уже было обрёл накануне. Но даже если я кричал вслух, это не было воспринято Люцифом, как моя слабость. Наоборот, мне даже показалось, что он как-то съёжился и лицо его покрылось испариной. Если всё было плодом моей фантазии, то почему он так испугался? Нет! Еммануил и вправду жив и ждёт меня, а я, глупец, развесил уши и повёлся на доводы противника.  

– О, Еммануил! Прости меня и на этот раз. Я снова предал тебя. Даже если весь мир в один голос будет твердить, что правды нет, я всё равно хочу жить так, как ты говоришь!  

Наклонившись, я взял с пола бутылку с чудотворным вином и опять прибегнул к его спасительной силе. Вновь появилась уверенность в том, что я прощён. Решительно посмотрев Противнику в глаза, я потребовал:  

– Открывай!  

Повернувшись к выходу, я сделал шаг, подумав, что если он не откроет, то я потребую это именем Еммануила.  

Увидев мою решимость, Противник торопливо заговорил:  

– Подожди ещё немного. Послушай меня. Я понимаю, что ты прав, и Еммануил действительно жив. Это была огромная ошибка с нашей стороны, что мы его тогда убили. Я бы очень хотел её загладить. Если ты сейчас уйдёшь, то кто расскажет нашим пассажирам обо всём? Только ты сможешь им, как следует, объяснить, каким чудесным парнем был Еммануил. Ты же здесь на корме устроишь уголок Еммануила и будешь их учить добру. Они все будут раз в неделю приходить к тебе – я уж об этом лично позабочусь. Да и сам не буду пропускать ни одного подобного мероприятия. Когда же люди проникнутся теми знаниями, которые ты им передашь, вы все сможете выйти на какой-то очередной остановке.  

Я, было, опять чуть не поймался в его сети. Конечно, мало верилось в его раскаяние, но то, что здесь остаются люди, которых я мог бы направить к истине – это факт. Может и вправду воспользоваться случаем и остаться ещё на какое-то время. Тогда я смогу прийти к Еммануилу не один, а привести много благодарных его почитателей. Но в это мгновение я вспомнил, что что-то подобное уже где-то слышал. Да, это было в разговоре Еммануила с Люцифом в ту памятную ночь. Но Еммануил тогда отверг предложение, чем-то это аргументировав. Значит и мне нельзя соглашаться. И главное, Еммануил мне приказал выходить сейчас – значит так надо.  

Я опять уверенно глянул Противнику в глаза и сказал:  

– Ты очень хочешь, чтобы мы все доехали до конечной остановки, а там придётся платить по счёту. Нет, мой новый хозяин велел мне выходить. Так что я повелеваю именем Еммануила, чтобы ты освободил выход!  

Я указал на надпись над дверями. Действие от этих слов было мгновенным. Противник весь сморщился, стал каким-то маленьким и жалким. Из его рта послышалось то ли шипение, то ли бульканье. Конечно, привёл его в такое состояние не страх передо мной. Это было очевидное действие самого Еммануила, который передал приказ через меня, пользуясь данной ему властью.  

Двери распахнулись с сильным стуком, и за ними я увидел уже знакомую мне мерзкую мглу, один вид которой наводил ужас. Я съёжился, осознавая, что в следующее мгновение мне надлежит выпрыгнуть в это жуткое пространство. Краем уха услышал очень тихий голос, почти шёпот, Противника:  

– А вдруг тебя там никто не ждёт.  

Однако тут же вспомнились слова Еммануила: "Не бойся, только верь! "  

– Еммануил! Отдаю в твои руки всё! – крикнул я и закрыв глаза, сделал сильный прыжок.  

* * *  

Я ждал грома, молнии, всепоглощающей вспышки огня, но ничего этого не произошло. Только через несколько секунд понял, что меня держат очень сильные руки, наверное, самые сильные во вселенной, и прижимают к такой же мощной груди. Я уткнулся в эту грудь лицом, как в далёком детстве прижимался к папиной груди. Слёзы радости потекли на эту грудь, принося облегчение и никогда не испытываемое ранее спокойствие.  

– Еммануил. Дорогой, я знал, что ты ждёшь меня, – бормотал я сквозь слёзы, а его рука ласково гладила меня по голове. Потом он поставил меня ногами на что-то твёрдое, и я смог взглянуть на него.  

Это и вправду был Еммануил, но сильно отличающийся от того Еммануила, которого я видел в автобусе. Этот Еммануил был такой большой, сильный и, вместе с тем, такой родной-родной, как никто другой в мире. Какое-то чудное сияние исходило от него и освещало ближайшую часть пространства. Вокруг же была всё та же жуткая мгла, которая сейчас, когда я находился в свете, излучаемом Еммануилом, не вызывала ужаса.  

Под ногами была твёрдая и очень гладкая почва. Посмотрев вниз, я увидел, что она сильно напоминает лёд или стекло. За спиной был слышен гул автобусного мотора. Я, было, хотел оглянуться, но Еммануил тихо сказал:  

– Не делай этого. Никто, возложивший руку на плуг и озирающийся назад, не благонадёжен для царства моего отца. Иди сейчас за мной.  

Сказав это, он повернулся и пошёл во мглу, освещая небольшой участок вокруг себя. Я быстро двинулся за ним. Сзади слышались какие-то крики из автобуса, но я послушно смотрел в спину Еммануила, не оглядываясь. Потом я спросил:  

– Еммануил, а что это за жуткая мгла вокруг?  

– Это грехи человеческие. Через них была лишь одна дорога – в погибель, но тебе сейчас не стоит бояться, потому что я победил грех. Ты поверил в меня. Поэтому я попросил за тебя отца, и он теперь и твой отец. Фактически ты умер там, в автобусе, и получил от отца новую жизнь, над которой смерть уже не властна.  

От этих слов радость переполнила меня, и я задал волновавший вопрос:  

– А куда мы идём, Еммануил? К отцу?  

Нет, дорогой мой. К отцу я приведу тебя немного позже. Сейчас мы направляемся в другой автобус. Он гораздо больше чем тот, из которого я тебя вывел. В нём тоже правит Люциф со своими Ваалами. Они там, правда, это делают не так заметно для человеческого глаза, но гораздо искуснее и пагубнее. Тебе предстоит и там приносить отцу победы, одолевая противника моей кровью, пока я не выведу тебя и оттуда. Там я незримо всегда буду с тобой. Ещё с тобой будет моё слово.  

Тут он остановился и что-то вложил в карман моей куртки. Тогда я спросил:  

– А где находится тот автобус?  

– Этот огромный автобус наматывает свои последние рейсы вокруг звезды по имени Солнце.  

* * *  

Я стоял на автобусной остановке. Навеса не было, но он вряд ли мог бы помочь, поскольку дождь не шёл, а как будто висел в воздухе. Сырость пронизывала насквозь мою куртку, забиралась под кепку и в ботинки. Резкие порывы ветра, казалось, достигали до самых костей.  

Что же это было? Неужели я так устал, что заснул стоя? Машинально сунул озябшие руки в карманы куртки, и моя правая рука внезапно наткнулась на что-то твёрдое. В следующее мгновение я достал из кармана небольшую книжицу. В тусклом фонарном свете на обложке блеснули буквы: "Новый Завет Господа нашего Иисуса Христа".