FB2

Алексей Комарницкий "Три отца"

Повесть / Приключения, Религия
Аннотация отсутствует
Объем: 4.903 а.л.

 

 

А. КОМАРНИЦКИЙ  

 

 

 

 

ТРИ ОТЦА  

 

 

Повесть  

 

 

В этой остросюжетной повести главный герой подросток Толик, отобранный государством у лишённых родительских прав христиан-сектантов, попадает за убийство в исправительную колонию строгого режима для несовершеннолетних преступников. В лице тюремного начальника он обретает близкого друга. Жизнь жестоко пинает неприспособленного к ней юношу, но тот достойно проходит через все испытания. Толик на себе узнаёт, что такое подлое предательство самого близкого человека, и за несколько секунд до надвигающейся на него смерти вспоминает Того, о Ком с раннего детства рассказывали ему верующие родители.  

 

 

 

Толик нерешительно вошёл в спальню, которую открыл ему воспитатель.  

– Где будет моя кровать? – тихо спросил он.  

– Вот эта, – ответил воспитатель. – Размещайся здесь. Ты уже прошёл санобработку?  

– Да, – ответил мальчик.  

– Тогда устраивайся и жди обеда. Остальные пока на уроках, но скоро вернутся. Волнуешься?  

Последний вопрос воспитатель задал каким-то мягким тоном, и это его самого удивило.  

– Нет, – ответил Толик, но было очевидно, что он волнуется.  

"Приятный парень, – подумал воспитатель, – но это, скорее всего, хорошая актёрская игра".  

Воспитателю было под шестьдесят, и он на своём веку встречал много таких "приятных" парней, которые, казалось, попали сюда по ошибке. Однако потом время показывало, что таких негодяев, как они, не было и среди тех, кто имел вид прирождённых уголовников. Воспитатель никак не мог к этому привыкнуть. Он, хоть никто и не догадывался, оставался внутри наивным юношей, верящим в какие-то идеалы. Он здесь работал давно. Когда-то в молодости был школьным учителем, а после очередного конфликта с директриссой уволился и перешёл в заведение, находящееся в ведомстве МВД. И звание ему присвоили, и повышалось оно в очередном порядке, и наименование у его должности было какое-то милицейское, но он считал себя воспитателем и должность свою называл: "старший воспитатель". Тогда он был переполнен мечтами, что проявит себя, как незаурядный педагог и будет совершать чудеса, превращая малолетних преступников в уважаемых граждан.  

Конечно, мечты его не сбылись: то ли педагог из него вышел самый, что ни на есть, заурядный, то ли малолетние преступники были совершенно неисправимы. Да и никто из его коллег, как из охраны, так и из учительского состава, не разделял его чаяний. Так что он с самого начала был Дон-Кихотом, борющимся с непобедимыми мельницами. И хватило его не надолго. После того, как его ударили сзади чем-то тяжёлым по голове, а потом, через пару лет, нанесли, опять-таки сзади, тяжёлое ножевое ранение, он сдался. Хотел даже несколько раз уйти с этой работы, но гордость не позволила.  

Остался он здесь, и, похоже, уже до пенсии. Научился, так же, как и надзиратели, орать на своих подопечных и даже бить их, порой, достаточно сильно. Без этого здесь не действовала никакая педагогика. Да и подопечные тогда его сразу зауважали. До этого они, скорее всего, воспринимали его лояльность, как слабость. Никто уже и не пытался нападать на него исподтишка. Даже огрызаться на его замечания обитатели заведения немного побаивались. Они его по-своему полюбили. Называли неофициально Батей, а он не возражал. Он был неплохим психологом, и хорошо постиг этот народец. Научился управлять ими, манипулируя, где кнутом, где пряником, а где ловко посеянным раздором между лидерами. И слухи о себе умело распускал в среде подопечных. Чего только стоила передаваемая под большой тайной из поколения в поколение история, что он, когда его вылечили после ранения, вычислил, что подрезал его Витька Крот и собственноручно утопил того в дворовом туалете. У многих обитателей заведения даже холодок по телу пробегал, когда им приходилось заходить в этот туалет.  

Конечно, он Крота в туалете не топил. Вычислил, это точно, и добился, чтобы убрали этого подонка в другое заведение. Сам его поднял ночью и увёл в неизвестном направлении. Так просто случилось, что ехала машина из мужской тюрьмы как раз туда, куда нужно. Он Крота вывел во двор, а потом вспомнил, что дорога дальняя, и нужно сводить "пассажира" на оправку. Завёл его в дворовой туалет, а тот решил, что его топить привели. Стал умолять, чтобы Батя не топил его, а помиловал. Даже в штаны наложил со страху. Пришлось срочно искать, во что хлопца переодеть, а старую одежду Крот оставил тут же в туалете. Утром кто-то из дежурных убирал туалет и нашёл штаны бывшего товарища. Тогда почти с шутливой подачи Бати и пошёл этот слух, который год от года обрастал различными подробностями, вызывающими жуть у новичков. А Крот и на самом деле долго не протянул. В новом заведении он затеял ссору с местным авторитетом, и его забили до смерти.  

И вот сейчас Батя принял нового подопечного. Какой он по счёту за его век, уже трудно определить. И теперь, как много лет назад, при появлении каждого новичка у него возникает мысль: "А вдруг это тот, ради которого стоило здесь работать? " Наивный он, но ничего с собой поделать не может. Никому, конечно, об этом уже не говорит, но тоненький лучик надежды всё же пробивается. Это и хорошо, иначе он давно стал бы таким, как его коллеги.  

Перед тем, как принять новичка, Батя посмотрел его документы. Курилов Анатолий Витальевич. 15 полных лет. Воспитанник интерната. Попал сюда за убийство товарища, находившегося в этом же интернате. История не новая. Большинство здешних обитателей попали сюда за убийство. Кто из неблагополучной семьи, и убил кого-то в домашних разборках. Кто отличился в уличной драке. И интернатовских здесь немало. Но когда Батя увидел Толика, тот ему показался не таким, как все остальные.  

Во-первых, он не понтовался, как большинство новоприбывших. Где-то там, в следственных изоляторах или ещё в прежней жизни, кто-то объяснил им, что в зоне как себя поставишь, так и будут к тебе относиться. Здесь не зона в полном смысле этого слова, но в подобных учреждениях строгого режима для несовершеннолетних царили те же правила, что и в аналогичных заведениях для взрослых. Это своеобразные подготовительные курсы по вступлению во взрослый преступный мир. Мало у кого из здешних обитателей срок заканчивался в этих стенах. Когда им исполнялось восемнадцать лет, их переводили в настоящее заведение для взрослых людей. А сроки здесь почти у всех были приличные: за убийство меньше семи – это редчайший случай. Больше десяти здесь, правда, тоже никто не имел, так как такая есть скосуха для несовершеннолетних. Поэтому мокрушников на самом деле в заведении было поменьше, чем числилось официально, ведь совершеннолетние убийцы, зная об этой скосухе, всячески уговаривали несовершеннолетних соучастников взять на себя мокрое дело.  

Почти все новоприбывшие пытались себя с самого начала "поставить" повыше, что удавалось им очень редко. Пару разговоров, несколько адаптационных процедур, как со стороны начальства, так и со стороны подростков, и все понты слетали, как шелуха. Это в прежних следственных изоляторах к ним, как к мокрушникам, относились с определённым уважением. Здесь же все такие, а уважение нужно заслужить на деле.  

Кроме отсутствия понтов, Бате понравился взгляд Толика. Был он не по возрасту умный и какой-то печальный. Здесь у всех, в основном, глаза наполнены наглой туповатостью и жестокой напыщенностью. Батя понимал, что его симпатия может быть результатом более тонкой игры пацана, но это можно испытать только временем. Батя решил хорошенько присмотреться к парню, а пока помочь ему нормально влиться в русло здешней жизни. Конечно, открыто проявить симпатию к пацану означало не помочь, а напротив, серьёзно ему навредить. Его сразу начнут подозревать в сексотстве или станут терроризировать из зависти. Однако у Бати были свои методы приподнять чей-то авторитет, или его понизить.  

Отведя парня в спальню, Батя ушёл в свой кабинет. Дверь он велел оставить открытой. Толику это не понравилось, потому что он очень хотел зарыться лицом в подушку и дать волю своим чувствам, а с открытой дверью этого делать нельзя. Толик в тюремной жизни был совсем неопытным, но интуитивно понимал, что слёзы здесь нельзя показывать никому. С открытой дверью любой, проходящий по коридору, увидит его, как на ладони. Значит, опять придётся сдержать свои чувства. Видно, нужно перестать надеяться на такую возможность и не распускать нюни. От этих мыслей ему, на удивление, стало легче.  

Он принялся рассматривать комнату, где ему предстояло жить. Окна были затянуты решёткой, но не грубой, тюремной, а ажурной, такой, как в обычных домах на нижних этажах. В комнате было шесть кроватей, стены выкрашены голубоватой краской и довольно чистые, совсем не поцарапанные. На них не висело ни картинок, ни календарей. Комната была очень похожа на обычную интернатовскую спальню, не было только ни одного платяного шкафа. Как он выяснил позже, эти комнаты, которых было много на этаже, официально и назывались спальнями, но обитатели любили их называть камерами. Уж очень им хотелось, чтобы их отсидка выглядела даже в собственных глазах более настоящей.  

Спальни-камеры находились на верхнем этаже двухэтажного корпуса. Здесь же были штрафной изолятор, кухня, столовая, туалет, душевая, гардеробная, кабинет старшего воспитателя Каменного Алексея Григорьевича, которого местные обитатели и называли Батей. Возле выхода на лестницу была ещё одна комната, в которой размещались дежурный охранник и надзиратель. Официально должность надзирателя называлась по-другому, но здесь все издавна использовали именно такое название. В отличие от Бати, надзиратель и охранник находились здесь круглосуточно. Надзиратели работали сутки через трое, а охранники сменялись согласно уставу.  

На первом этаже этого корпуса размещалась администрация и начальство охраны всего исправительного, трудового учебно-воспитательного заведения, которое в разные периоды своего существования официально называлось по-разному, и в его названия включались различные комбинации вышеупомянутых качеств. Однако суть фактически не менялась. Это был не единственный корпус заведения, но здесь, на втором этаже, находилась та его часть, которая имела и дополнительные качества, выраженные словами: "строгого режима". Лестница со второго этажа вела в довольно-таки большой двор, окружённый дополнительным высоким забором, по верху которого было протянуто несколько рядов колючей проволоки, находящейся под напряжением. Это при том, что вся территория учреждения была окружена ещё одним забором.  

Охране здешних малолетних преступников уделялось серьёзное внимание. Среди них часто встречались совершенно безбашенные субъекты, которые нагло пользовались ограничениями в мере наказания несовершеннолетних. Они уже имели свою десяточку и знали, что больше им накинуть не имеют права. Такие субъекты не раз пытались совершить побег, ограбить кого-нибудь из работников кухни, украсть что-нибудь у охранника или надзирателя. В случае удачного побега такой несовершеннолетний убийца представлял огромную опасность. Поэтому для усмирения подобных подопечных приходилось использовать арсенал методов, далеко не каждый из которых отражался в учебниках по педагогике. Такие методы, правда, применялись и по более пустяковым поводам.  

Все окна спален и карцера – так здесь неофициально называли штрафной изолятор – выходили во двор, а окна служебных заведений – на другую сторону здания, с которой находился официальный вход. Однако все служебные помещения, кроме дежурки, на ночь закрывались и ставились на сигнализацию, а в туалете, душевой и гардеробной окон не было вообще.  

На нижней площадке лестницы находилась дверь, ведущая в административную часть здания. Через неё сюда попадали с территории общего режима. Эта дверь со стороны администрации охранялась другим дежурным охранником, который её открывал, чтобы пропустить сотрудников или кого-то из малолетних заключённых, которых куда-то конвоировали. Через эту дверь несколько минут назад доставили сюда и Толика, а Батя встретил его наверху возле дежурки и, расписавшись в каких-то бумагах, отпустил конвоира. Батя был в этой части заведения главным. Ему подчинялись и надзиратель, и охранник, и кухонные работники, хотя у охранника было и другое, военное, начальство.  

Со двора был вход ещё в одно здание. Это была школа. Основной вход в школу находился с противоположной стороны. Через него входили обитатели остальных корпусов, попадавшие под общий режим. Для Батиных питомцев в школе были выделены три класса и небольшой коридорчик. Сюда можно было попасть только с внутреннего двора. Окна классов тоже были затянуты решётками.  

Учителя приходили на урок так же, как все внешние: через административный этаж и нижнего охранника, который их обыскивал, чтобы исключить пронос на территорию строгого режима чего-то запрещённого. Учителя не обижались по двум причинам: во-первых, они сами в большинстве случаев были зэками, которым позволили работать по специальности, а во-вторых, их обыск являлся больше защитным мероприятием для них же самих. Если вдруг ученички-головорезы попытаются угрозами вынудить их что-то сюда переправить, то у них имеется весьма уважительный аргумент, что это невозможно из-за тщательного обыска.  

Толик подошёл к окну и увидел, как из здания школы вывалили во двор подростки, с которыми, похоже, ему предстоит прожить вместе какое-то время. Они тут же зашумели, поливая друг друга отборным матом. Кто-то стал бегать по двору, а кто-то подался в дворовой туалет, чтобы втихаря перекурить. Все они были в одинаковых синих бушлатах и смешных вязанных шапочках. Толик всматривался в их физиономии и думал, с кем из них ему предстоит сдружиться, а с кем сделаться врагами. Он понимал, что сейчас, когда все поднимутся наверх, ему предстоит серьёзное испытание. "Жалко, что рядом нет Коляна", – промелькнула мысль, но он тут же почувствовал, что слёзы возвращаются. Толик снова подумал, что здесь просто нет для них места, и опять помогло. Он ощутил в себе неизвестно откуда взявшееся спокойствие. И это случилось как раз вовремя, так как первые пацаны стали появляться на этаже. Надзиратель уже открыл гардеробную и внимательно следил, как мальчики вешают на вешалки свои бушлаты и снимают ботинки, которые тоже у всех были одинаковые. Надзиратель на них уже прикрикивал, чтобы не задерживались и проходили в спальни. Охранник пересчитывал вновь прибывших, и когда надзиратель вопросительно на него посмотрел, ответил, что троих ещё нет. Тогда надзиратель разразился гневным матом, крича, что последний, кто сюда зайдёт, будет вместо обеда драить туалет. Туалет он тоже назвал менее приличным словом. Наконец, зашли на этаж, держась за животы, и последние три заключённых.  

– Где вы лазите? – заорал на них надзиратель, называя их при этом неприличным словом.  

– У нас, гражданин начальник, расстройство, – сказал один из них. – Мы в параше задержались.  

Обращение "гражданин начальник" было здесь необязательным. Надзирателей было всего четверо, и все знали их имена и отчества. Просто здешние питомцы и в этом хотели походить на настоящих зэков.  

– Ты, Клюев, мне втирать перестань! – продолжал орать надзиратель. – Оставь это для учителей! Будешь вместо обеда сральню мыть! Понял?!  

– Гражданин нача...  

– Молчать! А то ещё дворовую помоешь, и потом карцер тебе устрою. И сам лично мой, без твоих жополизов! Понял?!  

– Понял, начальник, – процедил Клюев, выпрямляясь и переставая держаться за живот, – но пообедать хоть разреши.  

– А ты помой, и тогда посмотрим, – неожиданно спокойно ответил надзиратель. – Если плохо помоешь, я тебя туда головой засуну. Тогда наешься. А вы чего стали тут? Марш по спальням!  

Последние фразы он опять заорал, обращаясь к остальным, которые, раздевшись, оставались в коридоре, ожидая, чем всё кончится. Услышав приказ надзирателя, все быстро рассеялись, а незадачливый Клюев нехотя поплёлся в туалет. Довольный надзиратель вздохнул и пошёл на лестницу покурить. И тогда наступил тот неизбежный миг: обитатели комнаты, куда поселили Толика, появились на пороге. Они уже немного огорчились, что развлекуха с Клюем закончилась, но увидев новенького, резко оживились: такое ведь случается не каждый день. Тем более, что все они когда-то прошли через такую процедуру, и не всем было приятно вспоминать об этом. День-другой должны были выдаться весёлыми. Особенно прикольные первые минуты знакомства. Новенький либо будет пускать пузыри, делая из себя невесть что, либо будет дрожать от страха. В первом случае пузыри ему повыбивают вместе с зубами, а во втором объяснят, что мужчине трусить не к лицу. Во всех случаях он на какое-то время окажется безотказным слугой всех дежурных. Если же парень действительно окажется стоящим, то ему предстоит доказать это на деле в долгих тюремных буднях.  

Бывали, правда, в истории заведения и некоторые исключения, когда по неизменной тюремной почте передавали, что ожидается новенький, за которым стоит какой-то известный авторитет. Такого, конечно, не трогали, и он, как правило, автоматически занимал в обществе достойное место. В последнее время появились редкие исключения другого характера, когда новенький оказывался сынком какого-нибудь богатенького папаши. Таких, как правило, отмазывали ещё во время следствия, но, видно, удавалось это не всегда. За таких сыночков горой стояло начальство, и открыто их трогать было нельзя. Однако их здесь очень не любили и всячески им вредили исподтишка. На начальство давили сверху, и оно, не зная истинного виновника, наказывало весь блок. Однако никто не огорчался, и все были рады пострадать за правое дело. Да, кажется, и сам Батя был рад, когда таким мерзавчикам всё же доставалось. А они, как правило, здесь долго не задерживались. Их переводили куда-то, а может, и на свободу отпускали.  

Теперешний новичок, явно, исключением не был, так как никаких предупреждений по его поводу не поступало. Толика пока заметили только жильцы его камеры, но один из них быстро выскочил в коридор и через минуту в их камеру навалила толпа соседей. Все огорчались, что Клюй занят мытьём туалета. Он у них сейчас был главным авторитетом, и знакомство стоило начинать ему. Можно было, конечно, его подождать, но говорить что-то уже нужно. Ведь не стоять тут и молча пялиться на нового пацана.  

– Ты, фраер, чего не здороваешься? – обратился к Толику парень по кличке Грек.  

В обращении "фраер" уже была небольшая западня. Если новичок собирается пускать бульбы, то начнёт против такого обращения возражать, ставя себя в глупое положение. Ведь редко кто в таком возрасте не фраер.  

– Меня зовут Толик. Я к вам приехал по путёвке, которую выписал прокурор, а подписал судья, – приветливо сказал Толик.  

– Я у тебя спросил, почему ты не здороваешься? – повысил голос Грек.  

– Привет, – ответил Толик.  

– Это ты Клюя Хренычу сдал? – спросил парень по кличке Креп, кровать которого оказалась рядом с кроватью Толика.  

– Я не знаю, кто такой Клюй, – ответил Толик, – а Хреныч, догадываюсь, это воспитатель. Его я видел, но никого ему не сдавал, это не в моих правилах.  

– Не знаешь Клюя, – заметил Грек, – это не беда. Скоро узнаешь. Жаль, что Хреныч приказал ему лично, без помощников, парашу мыть. А то ты бы сейчас и начал с ним знакомство с полезного дела, а Хреныч – это не воспитатель, а надзиратель. Вон он опять что-то свирепствует.  

Из коридора и в самом деле раздавались крики надзирателя. Народ из камеры Толика потянулся наружу, чтобы ничего не пропустить. Оказалось, что Клюй туалет как следует не убрал, и надзиратель сейчас лупил его по чём попало. Клюю было почти восемнадцать, и парень он был довольно крепкий, но надзиратель оказался куда крупнее и сильнее его. Через минуту-другую Клюй уже валялся на полу туалета, а надзиратель, которого, как понял Толик, прозывали Хренычем, добавлял ему ещё и ногами. Как потом выяснилось, Хреныч пришёл и наорал на Клюя, чтобы тот убрал как следует, но тот огрызнулся и намекнул, что начальник перегибает палку и за это может получить гору неприятностей. Вот тогда-то Хреныч и разозлился по-настоящему, избив Клюя до полусмерти. Потом он зашёл в кабинет Бати и о чём-то с ним переговорил. Вернувшись, он велел двум Клюевским шестёркам отнести Клюя в карцер и уложить на матрас, а затем вернуться и домыть туалет. Остальные пусть идут на обед.  

Хреныч хотел уже уйти в дежурку, но потом вспомнил ещё что-то и громко сказал:  

– Ах да, новенький, зайди к Бате в кабинет. Где ты там? Покажись.  

Толик вышел в коридор и спросил:  

– Это куда?  

– Вон в ту дверь, – ответил Хреныч и ушёл.  

Толик не спеша направился к кабинету, а остальные с сожалением подумали, что с встречей этого новенького всё складывается как-то не так. Сперва Клюя отвлекли от начала знакомства, а теперь и вообще вывели из строя на несколько дней. Придётся, конечно, продолжать самим, но теперь новенького вызвал к себе Батя. Нужно подождать какое-то время, а там обед. После обеда уж точно будет время, но ждать не хочется. Однако ничего с этим не поделаешь. Так что все разошлись по своим камерам, обсуждая происшедшее с Клюем и рассуждая, как им дальше знакомиться с новеньким, когда тот вернётся.  

А Толик постучал в дверь и попросил разрешения войти. Батя сказал, что мальчик может зайти и присесть на стуле, стоявшем через стол от него. Толик прошёл и сел, вопросительно глядя на хозяина кабинета.  

– Значит твоя фамилия Курилов, а зовут тебя Анатолий?  

– Да, – тихо ответил Толик.  

– А я старший воспитатель этого блока, другими словами, здесь главный. Меня зовут Алексеем Григорьевичем. Ты уже устроился?  

– Да.  

– С ребятами уже начал знакомиться?  

– Почти нет. Задали пару вопросов, а потом побежали смотреть, как надзиратель какого-то Клюя побил.  

– Ты, Анатолий, это дело брось. У нас никто никого не бьёт. Ты понял?!  

– Да.  

– Ну и хорошо. Теперь поговорим о тебе. Ты, значит, осуждён по сто пятнадцатой статье за преднамеренное убийство?  

– Да.  

– Какой срок и по какой части?  

– Восемь лет по первой. Да у вас, наверное, всё написано?  

– У меня, Анатолий, много чего написано, – строго сказал Батя, – но если я тебя спрашиваю, отвечай. Я знаю, что уважающие себя преступники, в том числе и малолетние, не имеют привычки трепаться о своём уголовном деле. Уверен, что ты этого не будешь делать, так как похож на уважающего себя человека. Ты, я думаю, даже на вопросы товарищей будешь отвечать сдержанно или вообще молчать. Такие если сперва и получат по шеям, то всё равно будут потом пользоваться уважением. Ты ведь хорошо понимаешь, что здесь сто пятнадцатая статья особого авторитета не добавляет. Здесь почти все по ней осуждены, причём многие даже по второй части. Лишний трёп пойдёт только в минус. Близким друзьям, возможно, что-то приоткрывают, но далеко не всё. В преступном мире такая линия поведения считается нормальной, а тех, кто ведёт себя по-другому, козлят. Да ты это всё знаешь и без меня. Я понимаю, что так ты намерен вести себя с товарищами по блоку, но я – другое дело. Мне ты можешь всё рассказать. А мнение, популярное среди преступников, что с начальниками нужно вести себя ещё более сдержано, глупое предубеждение.  

После слов Бати внутри у Толика всё затрепетало. Он ничего такого не знал. Во время следствия сидел с парнями, которые сами в этом ничего не понимали. Они знали, что Толика посадили за убийство, и, хоть были намного старше, относились к нему с уважением и настороженностью. На новом месте он собирался всем всё рассказать, надеясь, что доверительность с его стороны вызовет расположение у будущих товарищей, а выходит, что так делать нельзя. Хорошо, что этот начальник проговорился, считая, что он это знает. Хитрый! Думает, что с ним Толик будет более доверительным. Дудки! Сам проговорился, что Толику лучше с начальством держать себя ещё более сдержанно. Начальник, конечно, рассердится, может, даже налупит, как налупил надзиратель какого-то Клюя, но по-другому вести себя нельзя.  

– Что вы имеете в виду, Алексей Григорьевич, – спросил Толик, делая вид, что не понимает, куда гнёт начальник.  

– Ты понимаешь, что я имею в виду.  

– Я ничего, кроме того, что говорил на суде, вам сказать не могу. Да и всего, что говорил, уже не вспомню. У вас есть мои бумаги. Там и смотрите.  

– Значит, Анатолий, грозно проговорил Батя, – ты со мной по-хорошему разговаривать не хочешь?!  

– Да о чём разговаривать, гражданин начальник? – с какой-то непонятной ему самому твёрдостью спросил Толик.  

– Да, парень, – вдруг как-то благодушно сказал Батя, – ты смышлёный и знаешь, как тебе лучше держаться. Ты до заключения находился в интернате?  

– Да, – ответил Толик, не понимая смены настроения воспитателя.  

– Интернат специализированный?  

– В смысле?  

– Для трудновоспитуемых?  

– А! Нет, не специализированный.  

– Ты, выходит, сирота?  

– Нет, – как-то раздражённо ответил Толик.  

– А где твои родители?  

– Сидят, – ещё более раздражённо сказал мальчик. – Да вы в личное дело посмотрите. Там, наверное, всё написано.  

– Понятно, – вздохнул Батя. – Сын уголовников идёт по стопам родителей. А мне ты показался воспитанным парнем.  

– Не уголовники они! – сердито закричал Толик.  

Он понимал, что так вести себя с начальником не дозволенно, его побьют, как и Клюя, который, похоже у воспитанников за главаря. Однако Батя на него не рассердился и даже перестал расспрашивать дальше.  

– Ты вот что мне скажи, парень, – произнёс он, – хочешь иметь хорошее отношение со стороны руководства? Скосуху за провинности, дежурства там, где почище и посытнее?  

– Нет, – ответил Толик, понимая, куда клонит воспитатель. – Вы хотите, чтобы я стучал на братву?  

– Я не зря сказал, что ты парень догадливый. Значит, не хочешь?  

– Нет, даже если вы меня забьёте до полусмерти, как забили Клюя.  

– Ты ещё не знаешь, что значит забить до полусмерти, – сказал Батя. – Поэтому пока и не можешь быть уверенным, что тогда сделаешь, а чего нет. Не спеши кидаться словами.  

– А этого Клюя случайно не до смерти забили? – задал Толик волнующий его вопрос, видя, что начальник на его вызывающее поведение не рассердился.  

– Нет, парень, не до смерти, – ответил Батя. – Армен Каренович хорошо знает своё дело. У Клюева даже никаких серьёзных повреждений нет. Просто несколько дней не сможет встать на ноги. Да ты эти несколько дней с ним в карцере и проведёшь.  

– Я? В карцере? – растерялся Толик. – За что?  

– Вот видишь? – усмехнулся Батя. – Был готов к избиению до полусмерти, а теперь испугался карцера.  

– Я не испугался! – вызывающе сказал Толик. – Только хочу знать, за что?  

– За то, что ты мне нагрубил, голос повысил, угрожать начал.  

– Я не угрожал. Это за то, что на корешей стучать отказался.  

– Посиди немного в карцере и подумай, как нужно говорить со старшими. Заодно с Клюевым пообщаешься. Ты, конечно, ему шестерить не станешь, а то в нашем блоке ещё одно чмо появится.  

Толик растерянно смотрел на этого непонятного человека, а тот вдруг гаркнул:  

– Встать!  

Толик вскочил, а Батя, обойдя стол, вдруг ударил его кулаком чуть пониже глаза. Удар был не очень сильный, но Толик не устоял на ногах. Место вокруг глаза сильно заболело и стало отекать. Батя открыл дверь и сказал одному из как бы случайно оказавшихся рядом пацанов, чтобы тот позвал Кареновича. Надзиратель пришёл через минуту. Батя велел ему отвести Толика в карцер, где три дня давать ему лишь хлеб и воду. Надзиратель стальной рукой схватил уже поднявшегося на ноги Толика за шкирку и почти понёс его к карцеру. Отперев замок, он втолкнул Толика внутрь и запер за ним дверь.  

Батя вернулся в кабинет и, сев за стол, задумался. Он сам не понимал, чем ему понравился этот парень и зачем он дал ему такой хороший старт. Тот, похоже, не глуп и сможет воспользоваться ситуацией. Вот только будет обидно, если парень извлечёт для себя выгоду и закоренеет на преступном пути.  

 

 

 

* * *  

 

 

Толик, оказавшись в полутёмном карцере, первым делом осмотрелся. Комната была тесной, зарешёченное окошко находилось под самым потолком. Кроватей здесь не было, а на полу у боковых стен лежало два матраса, ничем не застеленных. От них слегка пованивало. Вообще воздух в комнате был затхлый и вонючий. Пованивало и от круглого металлического судна, лежащего в углу возле двери. Толик знал, что оно называется парашей. Точно такое было в камере, где он сидел во время следствия. Там им пользовались по ночам, а здесь, наверное, придётся пользоваться и днём. Во всяком случае, бывалые люди в прежней тюрьме говорили, что в карцере на оправку не выводят, а парашей пользуются круглосуточно. Это слово для Толика было и прежде знакомо: так в интернате называли обычный туалет. Позднее он узнал, что то же самое было и здесь.  

Толик уселся на свободный матрас и принялся тереть под глазом. Там стало болеть ещё сильнее. Наверняка будет синяк. Странный какой-то воспитатель. Когда Толик подумал, что тот его изобьёт, тот повёл себя доброжелательно, а когда Толик решил, что всё обошлось, тот отправил его в карцер, предварительно поставив под глазом синяк.  

Толик стал потихоньку привыкать к полумраку, и всё уже видел хорошо. Он посмотрел на Клюя, лежавшего на другом матрасе. Клюй в свою очередь удивлённо рассматривал Толика.  

– Ты кто? – наконец спросил он.  

– Новенький, ответил Толик.  

– Новенький и сразу сюда? – удивился Клюй.  

– Я не спрашивал, – усмехнулся Толик, продолжая тереть под глазом.  

– А за что тебя? Пытался бежать из-под конвоя? – не переставал удивляться Клюй.  

Такое уже несколько раз случалось, когда при переправке в это заведение малолетние преступники пытались бежать. Тогда их сразу после доставки отправляли в карцер. Поэтому Клюй первым делом подумал, что Толик из таких.  

– Нет, я не пытался бежать, – ответил Толик. – Просто побеседовал со старшим воспитателем, и он на меня сильно рассердился. Даже вот по морде заехал.  

– Батя? – не переставал удивляться Клюй. – За что это?  

– Да сам не знаю. Я думал, здесь всех так встречают. Тебя вон тоже не пожаловали.  

– А с тобой братва уже беседовала? – спросил Клюй и слегка застонал, поскольку, пытаясь принять более удобное положение, чуть повернулся на матрасе.  

– Да вроде начинали, – сказал Толик, – но без тебя что-то не очень решались. Тобой пугали. Говорили, что ты парашу отмоешь и придёшь со мной калякать. А ты вон не пришёл. Может, начальник меня для этого сюда направил?  

Клюй улыбнулся шутке Толика. Он сейчас не знал, как себя вести. С одной стороны новенького нужно поставить на место, а с другой – Клюй сам сейчас лежит совершенно беспомощный, и на то, чтобы понтоваться не хватает пылу.  

– У тебя кликуха какая? – спросил он наконец.  

– Толяном в интернате звали.  

– Да какая это кликуха? Ну ладно, потом придумаем. Ты по какой статье здесь?  

– Сто пятнадцатая, часть первая.  

– Кого завалил?  

– Да, было дело.  

– Кого, я спрашиваю?  

– А ты не спрашивай.  

– Да как ты хрен поганый говоришь со старшими! – разозлился вдруг Клюй и попытался встать, но тут же, застонав, лёг обратно.  

– Я тебе могу чем-то помочь? – спросил Толик. – Я в медицине немного шарю, хотел идти учиться на фельдшера.  

Разозлившийся не на шутку Клюй собирался в этот момент сказать оборзевшему новичку, что смешает того с дерьмом, когда они отсюда выйдут, но приветливое предложение Толика и боль во всём теле изменили его настроение.  

– Попить бы, – произнёс он, – но эти гады пока нам ничего не дали. Ух, этот Хреныч! Пришью суку!  

– Это надзирателя, что ли? – уточнил Толик.  

– Его, суку.  

– Да он мужик крепкий, – усомнился Толик. – Меня вон схватил за шкирку и одним махом сюда зашвырнул. Но давай я постучу и попрошу попить.  

– Хреныч тогда и тебе накостыляет, – неуверенно сказал Клюй, замечая, что этот парень непонятно чем ему начинает нравиться. – Да я попробую, – сказал Толик и, подойдя к двери, сперва легко, а потом сильнее, стал в неё стучать. Однако на этот стук не было никакой реакции.  

– Все, наверное, жрать пошли в столовую, – произнёс Клюй и попытался сесть на матрасе.  

– А надзиратель тоже в столовую идёт во время обеда? – поинтересовался Толик.  

– Это как когда, – отозвался Клюй и опять растянулся на матрасе.  

В этот момент за дверью послышался голос надзирателя:  

– Ты зачем стучишь, придурок?  

Дверь отворилась, и на Толика уставились удивлённые глаза надзирателя.  

– Гражданин начальник, дайте, пожалуйста, водички попить. И мне и Клюю, – просительно сказал Толик.  

Надзиратель, видно, хотел рассердиться, но что-то во внешности этого парня не дало ему это сделать.  

– Ещё не время, – сказал он строго. – Хлеб и воду дам вам вечером. Ну ладно, тебе воды сейчас принесу, а Клюев перебьётся.  

Надзиратель запер дверь, но через минуту опять её отворил и подал Толику металлическую кружку с водой.  

– Спасибо, гражданин начальник! – сказал Толик, и увидев, что надзиратель не спешит закрывать дверь, запереживал, что тот хочет дождаться, пока он выпьет воду и забрать кружку.  

– На здоровье, – ответил, наконец, надзиратель. – Вот тут, парень, параша лежит. Будете пользоваться пока ею, а вечером вынесешь её и помоешь. Я бы, конечно, Клюева заставил это сделать, но он пока не сможет.  

Усмехнувшись, он запер дверь и ушёл, а Толик подошёл к Клюю и протянул ему кружку. Тот жадно приник к ней губами и выпил почти всю, но потом остановился, и протянул её Толику.  

– Это можешь выпить ты, – сказал он каким-то наглым тоном.  

– Я мог выпить всё, но дал воду тебе, – ответил Толик. – И не потому, что я твоя шестёрка, а потому, что захотел это сделать.  

– Ты, падла, как со мной разговариваешь? – опять рассердился Клюй. – Ты что, фраер, первый раз на зоне?  

Он опять попытался подняться, но не смог. Тогда он от бессилия застонал и вылил на Толика остатки воды. Хотел попасть мальчику в лицо, но сил не хватило, и вода попала на фланелевую казённую рубашку.  

– На зоне я действительно впервые, – ответил Толик, продолжая удивляться собственному спокойствию, – и мне говорили, что это ещё не совсем зона. В зону меня должны перевести через три года.  

Обескураженный Клюй замолк, сам не понимая, куда делся его гнев. Толик тоже растянулся на матрасе и стал умелыми движениями массажировать в том месте, где Батя набил ему синяк. От этого боль становилась ещё сильнее, но он знал, что таким образом можно избежать сильной гематомы.  

Так они молча пролежали больше часа. Толик сам не заговаривал, испытывая некоторую обиду на Клюя, а Клюй молчал, так как не знал, что говорить. Он почему-то не чувствовал внутри той привычной злобы, которая была основанием для его дерзкого и жестокого поведения. Он был, как не в своей тарелке. Сейчас следовало бы этого фраера поставить на место, запугать его, задавить нахрапистостью и своим авторитетом, но для этого не было ни физических, ни внутренних сил. В таком состоянии, как сейчас, он осознавал только свою неправоту перед этим пацаном, который не побоялся надзирателя и добыл для него воды, а в ответ нарвался на наглость. Нет, такие чувства можно заглушить только ещё большей наглостью и жестокостью.  

Потом Толик встал и, пройдя в угол, воспользовался парашей. Клюй это давно и сам бы сделал, но не мог: любая попытка подняться на ноги вызывала у него сильную боль, с которой он не мог справиться. Это его очень удручало. Он понимал, что ни кости у него не поломаны, ни внутренности не отбиты. Одна только боль, которую мужчина должен бы преодолеть, но он не мог. Он исполнился решимости и опять попробовал подняться, но снова ничего не вышло.  

Тогда Клюй пошёл на некоторое унижение и обратился к Толику:  

– А ну притащи её сюда.  

– Кого? – не понял Толик.  

– Кого, кого! Парашу!  

– Это чтобы ты и её на меня вылил? – возмутился Толик. – Не притащу. Я не шестёрка. Воду я для тебя по-дружески попросил, а ты...  

Клюй опять рассердился и стал объяснять, что здесь, как в зоне, действуют свои правила. Если Толик сейчас же не сделает, что ему говорят, то через три дня его сперва опустят, а потом вообще сделают половой тряпкой, а если он будет вякать, то его совсем пришьют. Слова Клюя ему самому показались не очень убедительными, и он замолк.  

Толик заметил его неуверенность и, опять почувствовав внутри непонятное спокойствие, сказал:  

– Перебьёшься. Делай в штаны. Вот разговоров будет: Клюй обосцался!  

– Да я из тебя кишки повытягиваю и жрать заставлю! – зашипел в бессилии Клюй.  

– Ты, Клюй, меня не пугай, – ответил Толик, – я уже пуганный. Я уже несколько раз готов был умереть, и сейчас за жизнь не держусь. Не хочется мне жить, понимаешь, Клюй. Тошно мне от самого себя. Я вот лежу и думаю, добить мне тебя сейчас что ли до конца? Дать тебе по харе этой же парашей, а потом придушить. Всё на вашего Хреныча свалится. А если, как ты говоришь, ваше кодло меня опускать вздумает, то я вены вскрою. У меня есть чем, давно припас. При санобработке и переодевании мусора ничего не нашли.  

Эти слова Толик говорил самым спокойным тоном, и Клюй сперва даже не сразу осознал их смысл. Потом он почувствовал внутри у себя мерзкий страх. Он Толику почему-то сразу поверил. И тому, что тот умереть не боится, и тому, что его, Клюя, не пожалеет. А ему жить, в отличие от Толика, хотелось. И он на самом деле уже какое-то время не чувствовал спокойствия. Ему очень скоро предстояло перебираться во взрослую зону, где он сам окажется в роли новичка, а там авторитет в детском исправительном учреждении, хоть и учитывается, но его нужно ещё отстоять. Клюй, в глубине души, опасался, что ему это не удастся.  

– Да я пошутил, Толян, или как тебя там, ты что, не понял? – процедил он и сам почувствовал, что его голос прозвучал не очень уверенно.  

Толик тоже интуитивно почувствовал в словах Клюя затаённый страх и сказал:  

– Ну тогда будем считать, что и я тоже пошутил. Только имей в виду, если ты потом скажешь, что не пошутил, то либо тебе в самом деле придётся меня пришить, либо я сам тебя пришью. Ты спрашивал, кого я завалил? Вот такого, как ты и завалил.  

– Я смотрю, ты пацан серьёзный, – процедил Клюй. – Давай считать, что твоё посвящение в наш коллектив состоялось. Такова уж твоя судьба, что ты сюда со мной попал. Будем, конечно, к тебе ещё присматриваться, но никто тебя без причины пальцем не тронет.  

– Это хорошо, – сказал Толик, – а то я человек мирный.  

– Да, – сквозь боль усмехнулся Клюй, – это я заметил. Ты мне скажи лучше, есть ли у тебя покурить?  

– Нет, последнее скурил ещё в поезде, – ответил Толик, подтаскивая парашу к Клюевому матрасу.  

– Тогда нужно братве сообщить, чтобы они за бачком спрятали и сигареты, и зажигалку. Ты как пойдёшь парашу мыть, возьмёшь.  

– А как сообщить? – поинтересовался Толик.  

– Нужно прислушиваться. Кто-то из наших к двери подойдёт и постучит, когда будет возможность. Ты тогда подойди и поговори с ними через дверь. Говори чётко, чтобы они лишний раз не переспрашивали. Они там громко говорить не смогут.  

– Хорошо, постараюсь, – сказал Толик. – А сейчас, если хочешь, могу посмотреть твои ушибы. Я тебе уже говорил, что хотел на фельдшера идти учиться. Я, конечно, и от врача не отказался бы, но теперь и фельдшером мне не бывать.  

Клюй не возражал, и Толик быстро осмотрел ушибы на его теле.  

– Льда бы нам сейчас, – заметил Толик, – но где его взять? Ещё у меня в сумке под подкладкой есть несколько баночек с мазями. Две из них сейчас бы помогли. Я бы их тебе повтирал. Их же можно тоже за бачком заныкать?  

– Можно. А у тебя что, сумку не отобрали?  

– Батя сказал, разложить необходимые вещи в тумбочку, а потом сумку отдать надзирателю, но я ещё этого сделать не успел. Ребята найдут под подкладкой, если я им объясню?  

– Думаю, что они уже это всё нашли, – усмехнулся Клюй.  

Через какое-то время в дверь действительно очень тихо постучали. Толик подошёл к ней и, предупреждённый Клюем, спросил, кто это. Оказалось, что это стучал Грек. Толик вопросительно посмотрел на Клюя, и тот кивнул. Тогда Толик чётко сказал Греку, чтобы за бачком спрятали курево и нужные баночки с мазью, которые находятся под подкладкой его сумки. Он в двух словах объяснил, какие именно банки нужно взять. В ответ Грек легонько простучал в дверь условным стуком, что всё понял. Дело было сделано. Оставалось ждать той минуты, когда надзиратель принесёт им хлеб с водой и разрешит вынести парашу. Ещё нужно было, чтобы Хреныч не заходил с Толиком в туалет, но Клюй заверил, что братва устроит какую-нибудь бучу, и Хренычу придётся в этот момент отвлечься от Толика.  

Случилось всё примерно так, как предполагал Клюй. Когда Хреныч принёс им по пол-литровой кружке с водой и по довольно приличному куску хлеба, он велел Толику положить его порцию на матрас и пойти вылить и помыть парашу. Когда мальчик с парашей вышел из карцера, надзиратель запер дверь и пошёл за ним. Увидев, что Толик не знает куда идти, Хреныч грубовато подсказал ему, где находится дверь туалета. Толик, проходя по коридору мимо дверей камер, видел, как на него пялятся десятки любопытных и ухмыляющихся глаз, однако он невозмутимо проследовал до указанной двери. Заходя в туалет, он услыхал, что в коридоре за несколько камер от туалета возникла ссора. Кто-то из пацанов, следивших, как новенький, сияя синяком под глазом, шёл в туалет, опёрся на другого пацана, стоявшего перед ним. Тот резко отстранился, и первый пацан, потеряв равновесие, вывалился в коридор. Он тут же, заматерившись, вскочил на ноги и полез в драку. Все остальные загалдели, принимая сторону одного или другого мальчика. Матерные выкрики заполнили коридор, поскольку сорящихся стали подзадоривать из других камер. Хренычу, конечно, ничего не оставалось, как подскочить и дать по затрещине и одному, и второму, а потом закричать на всех остальных, чтобы разошлись по комнатам. Когда надзиратель зашёл в туалет, Толик заканчивал мыть парашу. В левом его носке уже находилась пачка сигарет и зажигалка, а в правом одна баночка с мазью. Другую Толик засунул под мышку. Через пару минут он опять был в карцере, а надзиратель запирал за ним замок. Толик кивнул на вопросительный взгляд Клюя и, поставив парашу на место, прошёл к своему матрасу. Клюй приложил палец к губам, предупреждая, что говорить ещё нельзя. Надзиратель мог остаться под дверью и подслушать. Так оно и случилось. Толик взял кружку с водой и сделал несколько глотков, внимательно прислушиваясь к шорохам снаружи. Через пару минут он услыхал удаляющиеся шаги. Только тогда он вытащил сигареты с зажигалкой и отдал их Клюю. У того впервые за всё время их знакомства на лице промелькнула радость.  

– И мазь забрал? – спросил он.  

– Да, – невозмутимо ответил Толик, показывая Клюю баночки и пряча их под матрас. – Это очень хорошие мази. Завтра тебе станет намного лучше. У тебя обычные ушибы в местах, где особо больно. Похоже, Хреныч знает анатомию.  

– Да, – подтвердил Клюй, – он, гад, когда лупит, всегда очень больно. Пришью суку, вот увидишь.  

– Не знаю, – усомнился Толик, – он вроде не похож на того, кого легко пришить. Во всяком случае, ты мне об этом ничего не говори. Я не хочу иметь к этому никакого отношения, а то если ты нарвёшься на новую неприятность, будешь потом меня обвинять, что я проболтался. Ты, я смотрю, воду выпил, а хлеб почему- то не ел.  

– Не хочу что-то, – пробурчал Клюй.  

– Это не годится. Тебе, чтобы поправиться нужно есть. Давай я тебе немного воды долью, а ты съешь хлеб и запей.  

Толик быстро налил в опустевшую кружку Клюя примерно треть своей воды и требовательно посмотрел на товарища. Клюй, удивляясь сам себе, начал жевать хлеб. Ситуация напомнила ему раннее детство, когда мать заставляла его есть, а он не хотел. В конце концов, мама настаивала, и он ел.  

Толик тоже принялся за свой хлеб. Опять поймал себя на въедливой привычке молиться про себя перед тем, как браться за еду. Точнее, он не молился в полном смысле этого слова, а просто мелькала мысль, что нужно помолиться, и всплывала привычная фраза: "Господи, благодарю тебя за эту пищу". А по-настоящему он до сегодняшнего дня уже давно не молился. Только сегодня, когда конвоир с автоматом выводил его в наручниках из арестантского фургона и проводил через КПП на территорию заведения, он вдруг почувствовал внутри полную беспомощность и в памяти всплыли отцовские слова: "Дети мои, вы сейчас живёте, как хотите и о Боге даже не вспоминаете, но у каждого из вас обязательно настанет минута, когда вы ощутите полную беспомощность и бессилие. Запомните одну очень важную истину, дважды записанную в Библии: всякий, кто призовёт имя Господне, спасётся". Толик в тот момент почувствовал, что сейчас именно такая минута. Всё внутри мягкое, как разогретый воск и никакой надежды. Он не чувствовал такого ни тогда, когда его арестовали, ни тогда, когда велось следствие, ни тогда, когда объявили приговор. Он почувствовал это именно сейчас. И тогда всё же появилась робкая надежда, и Толик, хватаясь за неё, завопил про себя: "Господи! Я призываю Твоё имя! Спаси меня, проклятого! " Ничего, вроде, от этого не изменилось, и его привели вот сюда. Однако, куда делась его беспомощность? Неужели всё, что произошло с ним сегодня – ответ на ту почти безнадёжную молитву? От этой мысли Толику стало страшно, и он тут же переключился на другое.  

-Доедай хлеб, – сказал он, – и давай покурим. Надеюсь, мне тоже перепадёт?  

– Перепадёт, – процедил Клюй и протянул ему сигарету. – Только нужно быть осторожными. Если Хреныч заметит, что у нас есть курево, то отберёт гад. В твоём матрасе возле стены, ближе к тому краю, чуть распорот шов. Нашёл? Там и ваты клок вынимается. На, заныкай туда сигареты.  

Они закурили, и Толик спрятал в указанное место переданную ему пачку сигарет и зажигалку. Дым, конечно, может выдать их, но остаётся надеяться, что Хренычу не будет до них особого дела. Комната не проветривалась, так как окошко находилось под самым потолком, и из-за решётки, которая была как снаружи, так и изнутри, не открывалось.  

Докурив, они спрятали окурки под матрас Толика, предполагая, что в следующий раз, вынося парашу, он их выбросит. Потом Толик принялся лечить Клюя, втирая ему сперва одну мазь в места, где были оттёки от ударов, а потом другую. Клюю было очень больно, но он терпел, чтобы не опозориться перед этим малолетним новичком. В конце концов, он почувствовал, что боль становится слабее. Неужели и в самом деле растирания помогают?  

Потом они опять закурили, и Клюй сказал:  

– Нам, Толян, нужно тебе кликуху придумать. Как твоя фамилия?  

– Курилов, – ответил Толик.  

– Курил. Курун. Курец, – стал перебирать Клюй. – Нет, это всё не годится.  

– А у вас тут что, от фамилий кликухи дают? – поинтересовался Толик.  

– Нет, не всегда, но часто. Мы тут народ скромный. Нам почти всем потом во взрослую тюрьму перебираться. А там нескромные кликухи создают неприятности. Был тут когда-то хлопец серьёзный. Все его боялись. Королём он здешним был. Взял он себе кликуху Ферзь. Уж очень она ему нравилась. Он почти всех пешками называл. Когда он перешёл во взрослую зону, его там спрашивают: "Как твоя кликуха? ". Он отвечает: "Ферзь". Там народ весёлый попался. Сделали вид, что не понимают, что это такое. Спрашивают: "Ферзь – это что-то вроде фермера? " "Да нет, – отвечает, – это фигура шахматная. Самая главная после короля". "А! – говорят. – Значит, это королева? " "Да, – обрадовался Ферзь, – королева". "Значит, будешь ты у нас королевой, а мы – твоими королями» – сказала братва, и Ферзя опустили в первый же день.  

Рассказав это, Клюй засмеялся. Засмеялся и Толик.  

– Поэтому вы и придумываете кликухи по фамилиям.  

– Да, – подтвердил Клюй, – даём кликухи попроще. Если нужно будет, потом на зоне поменяют. Но не обязательно по фамилии. Можно и из других соображений. Вот ты говорил, что хотел быть фельдшером?  

– Да.  

– Ну тогда и будешь Фельдшером. Подходит?  

– Подходит, – согласился Толик. – Фельдшер, так Фельдшер.  

– Тогда замётано. Братва тебя примет уже посвящённым и крещённым. Ты доволен?  

У Толика что-то закоробило от слова "крещённый", но он на вопрос Клюя согласно кивнул.  

Потом они заснули и проспали до утра. Хреныч разбудил рано, так как ему предстояло смениться. Он принёс по куску хлеба и заполнил их кружки из пластиковой бутылки.  

– Гражданин начальник, вы оставьте, пожалуйста, нам бутылку с остатками воды, – попросил Толик. – Уж очень потом пить хочется, а воды нет.  

Хреныч сперва удивился, а потом щедро оставил им бутылку. Толик в его сопровождении опять сходил вылить и помыть парашу. Попросил разрешения воспользоваться туалетом по-серьёзному. Надзиратель и это разрешил. Толик незаметно отмотал в карман немного туалетной бумаги, чтобы заворачивать в неё окурки. Когда он вернулся в карцер, Хреныч запер за ним замок и быстро поспешил в дежурку ожидать сменщика.  

Клюй уже смог встать на ноги и, пересиливая боль, пройтись по камере. Надзиратель, сменивший Хреныча, оказался чуть добрее и, когда заглянул в карцер для проверки обстановки, разрешил и Клюю сходить в туалет. Словом, жизнь нормализовывалась. Толик опять растёр товарища мазями, а потом, закурив, они стали разговаривать. Клюй попросил, чтобы Толик что-то ему рассказал: фильм какой-то или книгу. Толик много читал и стал рассказывать американский боевик, который прочитал ещё в интернате. Клюя рассказ настолько захватил, что он слушал, как ребёнок. После этой книги Толик стал рассказывать другую, а потом третью. Так и прошли следующие два дня. К концу третьего дня Клюй чувствовал себя почти нормально, а новенький, окрещённый им Фельдшером, уже стал для него ближе, чем многие другие местные обитатели.  

 

* * *  

 

 

Так началась жизнь Анатолия Курилова в исправительном учреждении строгого режима для малолетних преступников. Он легко и быстро влился в коллектив, и этому был обязан не только Клюю. Его покладистый характер, гармонично сочетающий в себе чувство собственного достоинства и желание помогать другим, вызывал симпатию, как у товарищей, так и у работников заведения. Толик действительно оказался неплохим медиком-любителем. Он хорошо делал массаж, знал, что от чего нужно выпить и что чем помазать. В эффективности его лечения убедились как малолетние заключённые, так и их попечители. На общей территории исправительного заведения находилась медсанчасть, где были и врачи, и медсёстры, имелся кабинет физиотерапии и даже несколько больничных палат. Однако строгорежимникам пользоваться этими услугами было проблематично. В медсанчасть их доставлять необходимо было исключительно под конвоем, а конвоиров вечно не хватало. Так что чаще вызывали врача или медсестру на место. В блоке была даже комната, используемая под изолятор. Когда кто-нибудь из мальчиков заболевал, надзиратель звонил в медсанчасть, и оттуда присылали медсестру тётю Дину, а та уже решала, нужно ли присутствие врача или нет. Чаще всего она перезванивала врачу и сообщала, что сама назначила лечение, и врач здесь не нужен. Её лечение, как правило, мало помогало, и больной выздоравливал сам по себе. Если же ему становилось хуже, то только тогда тётя Дина звала врача, и тот назначал что-то другое.  

Толик как-то сообщил надзирателю, – тогда дежурил не Хреныч, а один из его сменщиков – что знает, чем лечить Крепа, его заболевшего шестнадцатилетнего соседа по комнате. Ему для этого нужно три препарата, которые можно купить в любой аптеке. Толик заверил, что лечение, назначенное тётей Диной – ерунда на постном масле. Надзиратель и так знал, чего стоит это лечение, а он как раз собирался выйти за общую территорию в супермаркет. Он согласился на свой страх и риск принести Толику лекарства. Тот сделал из них какую-то смесь, после которой Крепу полегчало буквально на следующий день. Потом Толик помог убрать зубную боль другому надзирателю, вправить вывих Клёпе из соседней камеры и облегчить боль в шейном отделе самому Бате. После этого доверие к медицинским способностям Толика стало значительно больше, чем к лечению тёти Дины. Батя разрешил мальчику создать свою собственную аптечку, которая должна была храниться в дежурке. Надзирателям вменялось строго-настрого следить, чтобы туда не попадали запрещённые препараты, что они делали неукоснительно. А Толик развернул свою медицинскую деятельность, и она приносила реальные плоды. К нему даже стали обращаться служащие из персонала других блоков, что в конце концов вызвало недовольство работников медсанчасти. А за Толиком твёрдо закрепилась кликуха Фельдшер.  

О себе мальчик почти ничего не рассказывал. О нём знали лишь то, что он жил в интернате и убил там двадцатилетнего старшеклассника из бывших беспризорных, но как и зачем он это сделал, никто не знал. Как ни выспрашивали его товарищи, он отвечал, что сейчас говорить об этом не хочет. Может, когда-нибудь в другой раз. Но и в другой раз он вёл себя точно так же.  

Кроме приобретения медицинского авторитета, Толик прославился ещё в одной сфере. Он молчал о себе, но был весьма красноречивым рассказчиком всевозможных историй, которых он знал много. Он их рассказывал и после уроков, и после отбоя, и в любое подходящее для этого время. Когда он рассказывал, в их камере собиралась толпа, и даже телевизор далеко не всегда мог оторвать мальчиков от этих историй. Разве что футбол или какой-нибудь американский боевик с морем крови могли соперничать с повествованиями Толика. Батя, правда, категорически возражал, чтобы его подопечным разрешали смотреть такие боевики, но он здесь находился только днём, а вечерами надзиратели порой нарушали его запрет и поддавались на уговоры поднадзорных. Они таким образом убивали сразу трёх зайцев: во-первых, сами смотрели, во-вторых, выторговывали у мальчиков за подобное разрешение покладистое поведение, а в-третьих, когда на этаже смотрели боевик, можно было быть уверенным, что все подопечные здесь, и никто нигде не делает ни какой гадости.  

Толик тоже с интересом присутствовал на таких просмотрах, и так уж сложилось, что одним просмотром дело не заканчивалось. Началось это с того, что охранник, который не мог оставлять свой пост в дежурке, спросил Толика после просмотра, о чём был фильм. Мальчик стал пересказывать, и через какое-то время в коридоре возле дежурки собралась толпа пацанов, которые совсем недавно сами смотрели этот же фильм. Но Толик рассказывал его как-то совсем иначе. Кто-то даже попытался вставить пять копеек и поправить пересказчика, но его тут же обматерили и заставили молчать. А Толик придумывал какие-то новые события, которые, якобы, остались за кадром и переделывал героев, одних делая борцами за справедливость, а других, которыми, кстати, многие из присутствующих во время просмотра восхищались, выставлял отпетыми негодяями, и их все вдруг начинали презирать. Надзиратель тогда еле разогнал народ по камерам. Так возникла новая традиция, когда после просмотра Толик пересказывал фильм охраннику. Охранники сменялись, но всем им было интересно. Это вносило какое-то разнообразие в их нелёгкую службу.  

Однажды даже сам Хреныч оказался бессильным перед талантом Толика. Как-то после отбоя мальчик рассказывал очередной приключенческий роман, а Хреныч, увидев, что в их камере собралась большая толпа, тихонько подкрался к двери, чтобы сделать своё появление внезапным. Он был сердит и хотел всех разогнать по комнатам и запереть двери.  

Раньше так делали всегда, размещая в камерах параши, но сейчас появилось новое веяние времени – телекамеры. Они круглосуточно следили за всем коридором, записывая в компьютер всё, что происходит. Это сделало жизнь в блоке более безопасной. Теперь никто не мог бы ночью незаметно перейти из одной камеры в другую, чтобы свести счёты со спящим врагом. Так что двери спален решено было на ночь не запирать, а воспитанников строго-настрого предупредили, что после отбоя они могут выходить из комнаты только в туалет. Иначе двери будут опять закрывать, а нарушитель станет вечным ответственным за мытьё параши.  

И вот теперь Хреныч обнаружил явное нарушение установленного правила. Он затаился перед дверью и уже хотел ворваться в комнату, как услыхал, что, несмотря на большое количество ребят, внутри комнаты царит тишина. Хреныч подумал, что ублюдки что-то замышляют недоброе, и решил постоять и чуть послушать. То, что он услыхал, вызвало у него бурю переживаний, граничащих со страхом.  

– Этого мерзавца мы грохнем, – говорил мальчишеский голос, который Хреныч не смог узнать. – Мы ему отомстим за всё. Нам нечего терять. За все издевательства, которые он нам причинил, он отправится на тот свет. У меня для этого есть вот этот пистолет. Здесь три патрона: два для него, а третий для того, другого. Будьте внимательны. Только он появится, я начну стрелять.  

Хреныч понял, что речь идёт о нём. Кто же ещё мог заслужить такую ненависть у этих мерзавцев? У них, оказывается, есть припрятанный пистолет, и они сейчас хотят его убить, а потом убить охранника. Тогда у них появится и другой пистолет, отобранный у последнего. Конечно, с ними потом справятся, кого- то, может, пристрелят при наведении порядка, но ему, Хренычу, от этого легче не станет. Нет, нужно тихонько ускользнуть в дежурку и вызвать подмогу. Хреныч уже собрался так и поступить, но тут услышал голос Толика. Он тотчас понял, что прежде тоже говорил Толик, но изменённым голосом. Сейчас он произнёс: "Все присутствующие в избушке вдруг услышали топот копыт и прильнули к окнам. Там в их сторону быстро ехали два всадника".  

Хреныч вдруг почувствовал себя последним идиотом. Он чуть не выставил себя на посмешище. О! Это была бы катастрофа! Ему бы пришлось уходить с работы, поскольку эту историю передавали бы на протяжении многих лет, потешаясь над ним. Он почувствовал злость на этого непонятного парня, на которого он почему-то никогда не может разозлиться по-настоящему. И сейчас он почувствовал, что его гнев сменяется молчаливым смехом над самим собой. Хреныч решил ещё немного послушать, чтобы узнать что это за злодей, с которым он перепутал самого себя. И он так заслушался, что не заметил, как прошло полчаса. Тогда его вдруг обнаружил один из пацанов и сообщил остальным. Все пришли в ужас, так как только сейчас поняли, что после отбоя прошло много времени, и они нарушили распорядок. Все повыскакивали в коридор и бросились по камерам, ожидая, что Хреныч выловит кого-нибудь из них и сделает вечным парашеносцем. Однако Хреныч, улыбаясь про себя, подался в дежурку.  

Он был умным мужчиной и имел хорошее чувство юмора. Поэтому он на следующий день не удержался и поведал о своём проколе Бате. У них с Батей были нормальные, почти дружеские, отношения, и Хреныч знал, что подопечные об этом казусе не узнают. Батя тоже смеялся до слёз и сказал Хренычу, что тому крупно повезло. Приди он с вызванной дополнительной охраной делать шмон и искать пистолет с тремя патронами, его карьере пришёл бы конец.  

Интерес Бати к Толику, возникший в первый день, не пропал. Видавший виды педагог замечал в этом мальчике какое-то непоказное благородство, что в его богатой практике встречалось чрезвычайно редко. Батя внимательно присматривался к мальчику, стараясь обнаружить малейшие признаки притворства, но пока их не находил. В рассказах Толика Батя давно заметил положительную сторону: мальчику как-то удавалось коснуться ожесточённых сердец товарищей и хоть чуть-чуть влиять на их оценку хорошего и плохого. Батя Толика расспросами не докучал, но из личного дела узнал, что родители мальчика осуждены за истязание малолетних детей, одним из которых был сам Толик. Они были лишены родительских прав, и в связи с этим, государство взяло над мальчиком опеку и поместило его в интернат для сирот. Прожив полгода в интернате, Толик и совершил преступление: во время общественно-полезного труда по уборке территории интерната нанёс несколько рубящих ударов лопатой по голове воспитаннику этого же интерната, от чего тот сразу скончался. За пять минут до этого воспитательница интерната слышала, как мальчик в гневе закричал: "Я его убью! " В связи с этим преступление было квалифицировано, как преднамеренное убийство. О причинах убийства мальчик следствию ничего не сообщил, заявив, что был в состоянии умопомрачения и сам не помнит, почему это сделал. Психоневрологическая экспертиза признала мальчика психически здоровым. Попытки следствия выяснить что-либо посредством допроса других воспитанников интерната результатов не принесли: никто ничего не знал.  

Батя понимал, что на самом деле всё было не так, как фигурировало в материалах дела. Наверняка, и Толик знал, за что убил старшеклассника, и другие воспитанники интерната знали больше, чем сообщили. Просто имели причины, чтобы ничего не говорить, или следствие велось без особого усердия: нашли убийцу, передали дело в суд, и с плеч долой.  

Ещё Батя расспросил о Толике у своих стукачей, а они были у него, поскольку без них с его работой не справиться. Все они говорили, что Толик – парень серьёзный, хоть и младше многих своих товарищей. Учится хорошо, лучше всех в девятом классе, но не гордится и всегда готов помочь и на контрольной, и на самоподготовке. Вообще-то, хорошо учиться в этом заведении было признаком дурного тона, однако Толик это во внимание не принимал и делал, как считал нужным. Это, на удивление, вместо насмешек вызвало к нему дополнительное уважение товарищей. Ещё стукачи говорили, что Толик постоянно носится со своей фотографией. Он её никому не показывает, но они сумели подсмотреть. Думали, что это фотография какой-то девчонки, но оказалось, что на ней сам Толик.  

Несмотря на хорошую учёбу отношения с учителями у Толика складывались различные. Математик, очень немолодой и интеллигентный мужчина, от него был в восторге. Мальчику он ничего не говорил, но Бате сообщил, что за всё время его работы в средней школе, таких учеников у него были считанные единицы. Если бы мальчика можно было послать на олимпиаду, то он послал бы не задумываясь. "Вот только, – добавил он усмехнувшись, – под конвоем на олимпиаду, наверное, ещё никого не водили". Этот человек тоже был из заключённых. Его посадили за то, что у него на уроке убило током ученицу, которая полезла к неисправной розетке заряжать мобильный телефон.  

С учителем языка и литературы у Толика тоже сложились нормальные отношения. Тот его хвалил, особенно за литературу. Толик прочитывал все программные произведения, причём не по хрестоматии в сокращённом варианте, а в полном объёме. Учитель специально для него приносил книги из библиотеки и был очень доволен, поскольку этот ученик своими устными пересказами умудрился привлечь к его предмету и других ребят. Уроки стали проходить живо, с бурными обсуждениями героев художественных произведений.  

А вот с физиком отношения у Толика сложились не очень хорошие. На одном из первых уроков мальчик указал физику на грубую математическую ошибку, которую тот допустил на доске. Учитель, был очень раздосадован, поскольку этот инцидент вызвал ехидный смех у других учеников, а виноватым в этом он счёл Толика. Поэтому он постоянно к мальчику придирался и не ставил ему отличных оценок.  

Сильнее всего Толика невзлюбил учитель биологии и химии. Это был молодой самоуверенный человек, которого посадили за развращение несовершеннолетней ученицы. Всех своих теперешних учеников он презирал, обзывая их грубыми словами. Он появился здесь недавно и до конца не понимал, что шутит с огнём. В истории этого заведения были печальные случаи, когда учителям наносили колющие ранения или удары по голове, которые приводили к летальным исходам. У Толика первые размолвки с этим человеком возникли по поводу эволюции.  

Когда биолог заявил, что какой-то организм за миллионы лет приобрёл целый ряд новых качеств и превратился в другой, более сложный, организм, Толик поднял руку и спросил:  

– Скажите пожалуйста, ваш стул за год может стать столом?  

– Чего? – не понял учитель.  

– Ну ваш стул может приобрести дополнительные качества и стать столом?  

– Может, – усмехнулся биолог. – Если у него отломается спинка, то он перестанет быть стулом, а станет табуреткой или, при особой надобности, столиком, на котором можно и поесть и поиграть в карты. Ты понял, гавнюк, что я имею в виду? Ты думал надо мной приколоться? В твоей куриной голове не хватит мозгов для этого.  

– Нет, гражданин учитель, – сказал Толик обиженно, – я пока и не думал над вами прикалываться. Я просто спросил у вас, может ли за год стул стать настоящим большим и крепким столом? А вы мне не ответили, а только грязно обозвали. Так может или не может?  

– Это и ослу понятно, что не может, – грубо ответил учитель.  

– а за десять лет может? – не отставал Толик.  

– И за десять лет не может, – неохотно ответил учитель, понимая, что если он промолчит, то эти тупые ублюдки смогут подумать, что он не знает, как ответить на такой простой вопрос.  

– А за миллионы лет может? – продолжал Толик.  

– И за миллионы лет не может. Он, скорее всего, за десятки лет станет трухлявым и рассыплется в пыль.  

– А автомобиль в космический корабль может за миллионы лет превратиться? – не сдавался Толик.  

– Ты уже мне, как тебя там, Курилов, надоел, – вспылил учитель. – Ты мне дашь урок продолжать или будешь дальше мешать?  

– Я думаю, что вы заёрзали, – спокойно сказал Толик, – потому что понимаете, что следующим вопросом я спрошу, как это простой организм за миллионы лет становится сложным, когда всё вокруг без вмешательства интеллекта со временем только разрушается? Более сложное может стать более простым, это точно, а наоборот – нет. Не может обезьяна превратиться в человека, а вот учитель в осла – может.  

Все девятиклассники заржали, а учитель аж задрожал от гнева. Он бросился на Толика с кулаками, но тот ловко пригнулся и спрятался под стол, а кулак учителя сильно ударил по лицу Клёпу, сидевшего рядом с Толиком. Тот возмущённо вскочил на ноги и обматерил обидчика. Учителю бы в самый раз извиниться перед Клёпой и продолжить урок, но гордость ему не позволила этого сделать. Он стал грубо обзывать Клёпу. В этот момент сзади полетел учебник и ощутимо стукнул учителя по голове. Взбешённый биолог обернулся и, обозвав всех ублюдками, схватил учебник и побежал за надзирателем. Тогда как раз дежурил Хреныч. Он зашёл в класс и стал разбираться, в чём дело. Биолог, указывая на Толика, сказал, что всё начал Курилов. Хреныч подошёл к мальчику и, недоверчиво глядя на учителя, спросил, что именно сделал Курилов. Учитель стал говорить что-то бессвязное про организмы, стулья и космические корабли с ослом. Так что Хреныч ничего не понял. Тогда он спросил у Толика, что тот натворил. Толик, непонимающе глядя на Хреныча, ответил, что задал учителю несколько вопросов по теме урока, а тот обозвал его гавнюком и ударил Клёпу по морде.  

– Это правда? – спросил Хреныч Клёпу.  

– Чистая правда, – ответил Клёпа, потирая место удара.  

– Это правда? – спросил Хреныч у учителя.  

Тот, помявшись, ответил, что ударил Клёпу нечаянно, а кто-то неизвестный кинул ему в голову учебник. Он попросил Хреныча выяснить, чей это учебник и наказать его хозяина. Хреныч быстро проверил всех и выяснил, что у всех учебники на месте. Оказалось, что это был учебник самого учителя. Когда он устроил возню возле Толика и Клёпы, кто-то стащил с его стола книгу, которую быстро передали в другой конец класса. Оттуда её и запустили метким броском в учительскую голову.  

Хреныч заверил учителя, что попробует разобраться в случившемся и наказать виновных, но не сделал ни малейшего движения в этом направлении. Более того, он в этот же день после уроков зашёл к Бате в кабинет и из-за двери был слышен их громкий смех. По-видимому, биолог и им не нравился, и они были довольны, что малолетки поставили его на место.  

Учитель в тот же день пожаловался директору школы, и тот позвонил Бате. Отношения между ними были натянутые, хоть Батя и был в какой-то мере подчинён директору: он на полставки работал в школе учителем истории. Учителей в этой школе вечно не хватало, поскольку сюда по своей воле мало кто пошёл бы работать. Вот и пополняли штат за счёт зэков и сотрудников-совместителей. У директора к Бате периодически возникали претензии. Не как к учителю, а как руководителю строгорежимников. Директор требовал, чтобы Батя урезонивал своих подопечных, которые не дают жизни учителям. Батя постоянно отвечал, что его подопечные в классах ведут себя чуть ли не идеально, а вот учителя пусть и проявляют педагогические способности.  

Вот и сейчас директор начал давить на Батю:  

– Ты себе и в ус не дуешь, а твой девятиклассник Курилов довёл до белого каления биолога. Тот отказывается работать с твоими рецидивистами. Ты понимаешь, что твои классы останутся без биолога и химика?  

– Твой биолог ещё и рот посмел открыть! – возмутился Батя. – Он тебе не сказал, что ни с того ни с сего ударил в лицо Титова по кличке Клёпа? Он тебе не сказал, что обзывает учеников унизительными словами?  

– Можно подумать, что вы их по имени и отчеству называете! – заворчал директор. – А про Клёпу он мне действительно ничего не сказал. Сказал, что в него сзади швырнули книгой, и что Курилов обозвал его ослом.  

– Да потому, что он осёл! – вспылил Батя. – Он разве не понимает, что завтра в него полетит кирпич, если не финка?! И всё из-за его вонючих амбиций. А Курилов у нас лучший ученик. Можешь о нём у других учителей спросить.  

– Но ты всё равно это дело так не оставляй, – смягчился директор. Ты хоть Курилова вызови и поговори с ним, дай ему взбучку, а я биологу попытаюсь мозги вправить. Объясню ему, с кем он имеет дело.  

– Да поговорю, поговорю! – не менял тона Батя. – Поговорю, если ты считаешь, что нам здесь больше не о чем с ними разговаривать.  

Батя отключился и велел позвать к нему Толика. Мальчик не заставил себя ждать: наверное, предполагал, что его позовут.  

– Ты, Курилов, что себе позволяешь? – строго спросил Батя. – В карцер захотел?  

– За что?  

– За то, что ты назвал учителя ослом.  

– Я не называл его ослом. Просто показал ему, что эволюция – это бред, что обезьяна никогда не станет человеком, а учитель ослом может стать. Это всё, что я сказал.  

– А Клёпу зачем он ударил? – спросил Батя всё таким же строгим тоном, еле сдерживая улыбку.  

– Он хотел меня двинуть, – усмехнулся Толик, – а я пригнулся и он влепил Клёпе. Это его нужно в карцер. Там у них, интересно, есть карцер?  

– Нет, – уже совсем дружески ответил Батя. – Они там живут, почти как в общежитии, и могут свободно выходить в общий двор. Но ты уж больше с этим ослом не заводись.  

Последние слова Батя сказал как-то особо доверительно, и Толик ответил:  

– Да я с ним и не собираюсь заводиться. Я просто не хочу слушать про его эволюцию. Не верю я в этот бред и повторять за ним не собираюсь, хоть в карцер меня сажайте. Не могу я спокойно слушать, как они твердят про миллионы лет назад. Я, Алексей Григорьевич, и на воле с учителями спорил по этому поводу.  

Толик назвал Батю по имени и отчеству, а не гражданином начальником, и сам этому удивился. Удивился про себя и Батя. Это ему понравилось, но он виду не показал.  

– Ты вот что, Толик, – сказал он. – Пару дней в школу ходить не будешь. Подежуришь. Один день по кухне, а другой займёшься уборкой. Понял?  

– Понял, – ответил Толик.  

На этом тот инцидент исчерпался, и биолог стал более вежливым. Однако Толик в устных и письменных ответах постоянно упоминал, что эволюция – это обман. Учитель за это оценки снижал, но не сильно.  

 

 

 

* * *  

 

 

Наблюдая за Толиком, Батя обратил внимание ещё на одну сторону его жизни: мальчик постоянно переписывался со своим братом, находившимся в том же интернате, из которого сюда попал Толик. Батя сам цензурировал переписку своих подопечных, и обратил внимание на особую частоту писем Толика. Брат отвечал раза в два реже.  

По-видимому, он был старшим, так как Толик обращался к нему с каким-то особым уважением, часто спрашивал у брата совета. Толик называл брата Коляном, а тот его – Толяном. Колян наоборот держал себя в письмах более уверенно и покровительственно. Толик описал брату, как в первый день попал в карцер и там сдружился с местным авторитетом. Он писал и об отношениях с другими пацанами. Колян хвалил его за нормальное начало тюремной жизни. Некоторые слова и целые фразы Батя тщательно вымарывал. Это были отдельные матюги, которые у Толика встречались гораздо реже, чем у его брата. Ещё вымарывались упоминания о том, что здесь кого-то побил надзиратель и просьбы как-то передать курево или наркотики. Толик с подобными просьбами к брату не обращался. Насколько Бате было известно, он в сигаретах особо не нуждался, так как обеспечивал себе их запас медицинской практикой.  

Однажды Батя обратил особое внимание на одно место в очередном письме Толика. Было похоже, что мальчика прорвало, и он выплеснул что-то особо наболевшее. Толик написал: "Я постоянно думаю, Колян, что в том деле мы с тобой поступили очень плохо. Я тебе уже об этом говорил, и ты меня как-то успокоил, но ненадолго. Совесть, Колян, меня мучает, и чем дальше, тем сильнее. Они нас любили, я это знаю точно. И мы же с тобой их тоже любили! Неужели ты не помнишь, как у нас было раньше?.. "  

На это Колян ответил: "Ты, Толян, что-то раскис. Опять распускаешь нюни. Мы с тобой сделали правильно, так нужно было сделать. Больше терпеть не было сил. Ты же сам с этим согласился. Получилось, правда, не очень хорошо: мы искали свободы, а ты попал в зону. Ну уж ничего, ты уже отсиди, а я обещаю, что сделаю всё, чтобы приготовить тебе хорошую жизнь, когда ты выйдешь на свободу". Батя не мог понять, о чём речь. Вряд ли это было непосредственно связано с уголовным делом, приведшим сюда Толика. Ведь они не похожи на идиотов, по крайней мере Толик, чтобы писать об этом в письмах. Значит это было связано с чем-то другим, что не должно было вызвать интерес правоохранительных органов. Но Толик всё же писал о совести, и это только укрепило Батину симпатию к нему.  

Однажды, когда Толик прожил здесь уже больше года, в Батином хозяйстве произошла очередная беда. Батя уже какое-то время с содроганием сердца ожидал чего-то подобного, так как без этого здесь не бывает, а уже достаточно долго всё было относительно спокойно. Он даже Хреныча предупреждал, что им сейчас нужно быть особо бдительными, поскольку чутьё говорит ему, что беда не за горами. Хреныч прислушался: сам повысил свою внимательность и, как старший надзиратель, других надзирателей предупредил. Беда произошла, когда дежурил не он.  

Случилось всё в том самом дворовом туалете с тем самым учителем биологии. На перемене, когда он зашёл туда, ему накинули сзади на голову бушлат и избили так, что он попал в медсанчасть с серьёзными внутренними повреждениями. Надзиратель в это время был наверху, а остальные два учителя как раз сменялись: одни уже ушли, а другие ещё не пришли. Биолог после проведенного урока в одном классе должен был переходить в другой. Вот и получилось, что несколько минут никого, кроме него из взрослых во дворе и в классах не было. Когда пришёл физик, подростки стояли кучками в разных концах двора. Он зашёл в туалет и обнаружил там лежащего без сознания биолога, а над ним склонился, пытаясь привести его в чувство, Толик. Физик быстро выбежал к дежурному охраннику на первом этаже и позвонил с его телефона в медсанчасть. Когда подоспел врач с двумя санитарами и носилками, биолог очнулся, но чувствовал себя отвратительно. Здесь уже находились и надзиратель, и Батя.  

Началось досудебное следствие. Следователь, оккупировав Батин кабинет, допросил сперва Батю, надзирателя и физика. После этого отправился в медсанчасть и взял показания у биолога. Потом вызвал Толика. Разговаривал с ним очень грубо, постоянно угрожал и требовал, чтобы мальчик сам сознался в совершённом преступлении. Он уже знал, что у Толика с биологом был конфликт, да и застали его возле лежащего в беспамятстве учителя. Следователь то и дело возвращался к вопросу, что Толик искал в его карманах. Мальчик всё отрицал, твердя, что зашёл в туалет, когда учитель уже лежал там на полу, и никого больше рядом не было. Он ничего в его карманах не искал, а просто пытался оказать первую медицинскую помощь. Тогда следователь ехидно спросил, почему же Толик ничего не сообщил начальству, чтобы вызвать настоящую медицинскую помощь? На это мальчик ответил, что не успел, а если бы он и в самом деле был виноват в случившемся, то давно бы скрылся. Следователь продолжал настаивать, утверждая, что Толик не скрылся, так как что-то искал, а может, и нашёл в карманах учителя.  

Потом следователь приказал запереть Толика в карцере и стал допрашивать других подростков. Как всегда, никто ничего не знал и ничего не видел. Видели, как учитель зашёл в туалет, но кто туда ещё заходил и выходил, никто не заметил. О том, где был в это время Толик, показания подростков оказались противоречивыми. По-видимому, каждый хотел его выгородить, а сговориться с ним не успели. Вот и говорили все, что считали за лучшее. Никто, правда, ничего не утверждал точно, мальчики добавляли, что кажется Толик был там-то, но, может, и не там.  

Следователю кандидатура Толика в качестве обвиняемого очень подходила. И причины есть для мести, и срок у мальчика восьмилетний. Значит, судья может ещё добавить до десяти – максимального срока в возрасте Толика. Начальство очень не поощряло ситуации, когда виновного нашли, дело передали в суд, а судья вынес приговор, который ничего не добавил к предыдущему наказанию преступника. Такие случаи оказывали негативное воспитательное воздействие: несовершеннолетние преступники ликовали от того, что такая мощная правоохранительная система оказывается бессильной против их злодейств. То ли дело, когда был у парня восьмилетний срок, а ему дали десятилетний. Это является весьма полезным прецедентом, который педагоги могут и в качестве примера приводить. Районный прокурор, поручая следователю это дело, намекнул, что неплохо было бы, чтобы преступник оказался именно таким. Их прокуратуре постоянно приходится вести следствия по преступлениям в этом исправительно-трудовом учреждении, и конца и края этому нет. Пора уже провести показательное дело, в котором обвинение добьётся реальных результатов.  

Поэтому следователь и вцепился в Толика руками и ногами. Он уже готовил дело в суд, вот только хотел чуть подождать, чтобы узнать, что будет с учителем: очухается или умрёт. От этого зависит, какое именно преступление будет вменяться Толику. Следователь в глубине души надеялся, что учитель всё же умрёт. Тогда преступление будет квалифицироваться, как причинение тяжких телесных повреждений, повлёкших смерть потерпевшего.  

Батя выбором следователя был весьма не доволен. Во время первого допроса он заявил, что Курилов тут ни при чём, но следователь это проигнорировал. Тогда Батя обратился к нему в другой раз и настойчиво заверил, что Курилов не виноват в случае с биологом, и даже, если бы и был виноват, то один он такое совершить бы не смог. Следователю это не понравилось, на его добычу стали покушаться. Он ответил Бате, что Курилов мог это сделать и один, ударив учителя сзади чем-то тяжёлым. Батя не сдавался, заметив, что в заключении судмедэксперта о таком ударе по голове потерпевшего не упоминается. Тогда следователь сказал Бате, чтобы тот не вмешивался, поскольку и в его действиях можно найти предмет административного нарушения: почему заключённые оказались во время перемены без надзирателя?  

Бате об этом уже говорил начальник учреждения полковник Макаренцев, который вызвал его в тот же день. Он был очень разгневан, и объявил Бате строгий выговор. На самом деле это действие носило чисто защитный характер. Макаренцев знал, что если Батю придётся снять с занимаемой должности, то другого такого работника на это место он не найдёт. Теперь если кто-то станет настаивать на Батином увольнении, Макаренцев сможет ответить, что уже объявил нарушителю строгий выговор. Не наказывать же его второй раз. В конце разговора с начальником Батя коснулся и вопроса Толика. Он сказал, что такого честного и неглупого парня, как Курилов, за всё время своей работы не встречал.  

Полковник подозрительно посмотрел на Батю и сказал:  

– Если бы я тебя не знал, то сказал бы, что тебя подкупили, а так даже не знаю, что сказать. Неужели ты теряешь квалификацию? Где ты видел честного уголовника? А неглупый бандит хуже глупого.  

– Я тебе, Сергей Борисович, вот что скажу, – ответил Батя, – этот парень мне очень нравится, и мне кажется, что если к нему правильно относиться, то он может и в самом деле исправиться. Тогда слово "исправительное" в названии нашего заведения хоть как-то оправдается.  

– Да ему же потом ещё предстоит как минимум пять лет взрослой зоны, и тоже строгого режима, – заметил полковник. – Там он либо станет настоящим бандитом, либо из него сделают половую тряпку. Если ты говоришь, что он умный, то он скорее выберет первое.  

– Вот этого я, Сергей, и боюсь, – раздосадованно проговорил Батя, – ведь он может стать нормальным человеком. Я вот что подумываю: хочу к нему ещё пару лет присмотреться. Если он и в самом деле такой, каким мне кажется, то попробую всеми правдами и неправдами задержать его у нас на годик, до девятнадцати лет. Тогда как раз полсрока пройдёт и можно подавать просьбу о помиловании. Глядишь, и что-то получится. А этот прокурор хочет сделать парня козлом отпущения. Тогда ему добавят срок, и мои намерения точно не исполнятся. И парень, того и гляди, обозлится за несправедливое осуждение.  

– Ты, Лёша, – внушительно сказал полковник, – лучше не трогай этих прокуроров, чтобы не воняло. Во всяком случае, на моё вмешательство не рассчитывай. Ну иди. Нет, постой. Кто по твоему представлению должен подавать просьбу о помиловании? Я, что ли?  

– А мы имеем на это право? – поинтересовался Батя.  

– Точно не знаю. Нужно посмотреть закон о помиловании, – ответил полковник. – А родственники у него есть?  

– Есть старший брат. Я уже думал, что если мы не имеем на это право, то нужно будет связаться с братом, и он подаст заявление. Мы бы приложили хорошую характеристику. Да если и не брат, то он и сам сможет обратиться с этой просьбой.  

На этом их разговор закончился, а через два дня состоялся разговор со следователем, когда тот стал угрожать Бате административной ответственностью.  

– Я, товарищ следователь, – сказал тогда Батя, – уже понёс административное наказание. Мне уже объявили строгий выговор.  

– Ну тогда сидите молча и не вмешивайтесь! – нагло заявил следователь. – Радуйтесь, что легко отделались.  

– Вот что, следователь, – не выдержал Батя, – открывай свои бумаги и пиши протокол! Я буду давать показания!  

– О чём? – растерянно удивился следователь.  

– Я позавчера тебе уже давал показания, ты их записал. Теперь хочу продолжить, – сказал Батя.  

– Я не понимаю вашего тона! – возмутился следователь.  

– Пиши, тогда поймёшь. Я и тебе продиктую, и пойду твоему начальнику это же напишу, и потом в суде это же заявлю. Курилов не мог совершить это преступление, поскольку был у меня в кабинете. Он только вышел, так сразу же прибежали меня звать. Он вышел, зашёл в туалет и нашёл там избитого учителя.  

– Почему вы считаете, что он не мог это совершить за несколько минут? – вызывающе поинтересовался следователь.  

– Потому, что как только Курилов пошёл в низ, я зашёл в одну из спален и выглянул в окно. Я увидел, как он зашёл в дворовой туалет, а буквально сразу за ним во дворе появился физик. В руках у мальчика не было ничего тяжёлого. Даже если он этот предмет взял в туалете, а потом там спрятал, скажем утопил, то всё равно у него не было времени, чтобы нанести столько ударов по телу, которые привели к обнаруженным повреждениям. Если вы будете настаивать, то я найму адвоката, потребую проведения следственного эксперимента и всё равно докажу, что мальчик не виноват.  

– Почему вы о том, что Курилов был тогда у вас, не говорили раньше? – поинтересовался следователь.  

– Потому, что Курилов – мой осведомитель, и я не хотел никому об этом говорить. И сейчас вам говорю не для протокола. Нигде больше я этого не повторю. Вас устраивает такой ответ?  

– Устраивает, – понуро ответил следователь. – Что же вы мне теперь прикажете делать? Где искать преступников?  

– А это уже ваша задача. Думаю, что вы, скорее всего, никого не найдёте и закроете дело.  

Так оно и случилось. К этому ещё присоединилось то, что биолог стал поправляться, и интерес к этому делу у прокуратуры пропал. Бате даже не пришлось идти к прокурору: следователь что-то ему сам объяснил.  

Батя выпустил Толика из карцера сразу же после того, как ушёл следователь. Была первая половина дня, и подростки находились на уроках.  

– Выходи, сынок, – сказал он мальчику, отпирая дверь, – кажется, беда тебя миновала.  

– Они что, разобрались, Алексей Григорьевич? – радостно спросил Толик.  

– Да, разобрались. Можешь идти в спальню, на уроки сегодня не ходи.  

– Хорошо, Алексей Григорьевич. Вы знаете, а мне показалось, что этот следователь меня из своих рук уже не выпустит, и я был уверен, что это кара Божья. Вы верите в Бога?  

– Я? – удивился Батя. – Я же бывший коммунист.  

– А я, Алексей Григорьевич, верю. Да и вы, если хоть чуть-чуть об этом подумаете, тоже поверите. Вся беда только в том, что я живу не так, как живут верующие и ничего не могу с собой поделать.  

– Ты имеешь в виду своё преступление? – спросил Батя.  

– Да, и оно тоже, и всё остальное. Я всё делаю, как враг Иисуса Христа.  

– А ты исправься, Толик, – серьёзно сказал Батя, – старайся не делать больше зла.  

– Как же, Алексей Григорьевич, его не делать, если оно само делается? Да и то, что я уже наделал... Куда это всё деть? С совестью что делать? Она покоя не даёт.  

– А что ты ещё натворил кроме убийства, за которое отбываешь наказание? Ты можешь мне сказать, я тебя не выдам, если, конечно, ты в этом раскаиваешься. А я, может, тебе смогу помочь делом или советом.  

– Да, Алексей Григорьевич, я бы, наверное, вам рассказал, но вы – мент, и это будет предательством по отношению к моим товарищам.  

– А кого ты предашь? Ты же о себе расскажешь.  

– Душевный разговор с ментом – это предательство.  

– Кто это тебе сказал? – возразил Батя. – Я ведь обещаю, что никому ничего не скажу и не буду использовать в своих целях. Ты думаешь, что менты не умеют дружить?  

– А зачем вам дружить со мной?  

– Потому, что я здесь для того и проработал жизнь, чтобы тебе сейчас помочь. Потому, что ты – парень честный, но попал в беду.  

– Ладно, я расскажу вам. В конце концов, я никого не выдаю, а если кто-то что-то плохое про меня подумает, то так и будет. Я же знаю, что никого не предал. И вы тоже знайте, что стукачём вашим никогда не буду. Если из-за этого ко мне подкатываете, то я с вами прекращу всякое общение. Пусть меня режут, сажают в карцер, бросают в уборную, я буду вас и там ненавидеть.  

– Нет, Толик, я тебя стукачём делать не собираюсь. Со стукачами я душевные разговоры не веду, это не в моих правилах. У меня с ними чисто деловые отношения.  

– Хорошо, Алексей Григорьевич. Мы что, тут в карцере и будем разговаривать?  

– Нет, – улыбнулся Батя, – пойдём ко мне в кабинет. Хотя, давай лучше к тебе. Твоих соседей пока нет. Идёт?  

– Идёт, – согласился Толик, и они перебрались в его камеру.  

Там они уселись на кровать Толика, и он стал рассказывать.  

 

 

 

* * *  

 

 

Начну издалека. Жили-были на свете муж и жена. Его звали Виталий, а её Анна. Виталий был школьным учителем математики, а Анна работала инженером в электросетях. Они очень любили друг друга, но было то, что омрачало их счастье: у них не было детей. В молодые годы они особо не беспокоились. Виталий уделял много времени работе, а Анна в свободное время целиком отдавалась дому. Отпуск они брали в одно и то же время и много путешествовали по тогдашнему Советскому Союзу.  

Когда им уже было за тридцать, они начали задумываться, почему у них нет детей. Задумывались, наверное, и раньше, но не настолько, чтобы это их особо печалило. Сейчас уже стало печалить. Решили пойти к врачу провериться. Приговор оказался суровым и однозначным: врач объяснил им, что детей у них не будет никогда. Посоветовал напрасно не надеяться и, пока ещё молоды, усыновить какого-нибудь ребёнка.  

Только тогда они окончательно осознали, что за беда их постигла. Все их друзья уже к тому времени имели по двое, а то и по трое детей, а им не суждено иметь и одного. Чужого ребёнка пока брать не хотели. Боялись дурной наследственности и того, что не смогут его полюбить по-настоящему.  

Так прошло ещё лет пять, и отношения у них стали стремительно портиться. Виталий завёл роман с учительницей английского языка, а Анна, переполненная горем и науськиваемая подругами, решила пойти к гадалке. И даже не к гадалке, а к ворожее, к колдунье, говоря по-другому. Что вы Алексей Григорьевич улыбаетесь? Не верите, что такие на самом деле есть? Думаете, что все они шарлатанки, обманывающие доверчивых и несчастных женщин? Нет, они действительно существуют и приносят результаты. Вот только какие? Столько зла, сколько они смогли причинить за всю историю человечества невозможно даже себе представить, а вы, хоть и историк, вообще отрицаете их существование.  

Так вот, пошла мама... ой, извините, Анна к ворожее и забыла кошелёк. Зашла к ней в дом и обнаружила его отсутствие. Расстроилась и со слезами на глазах попросила принять сейчас её без денег, а она завтра принесёт. Тогда ворожея как рассердилась, как стала кричать на неё, обзывать обманщицей. Велела ей сейчас же идти за деньгами и за то, что отняла у неё время, принести денег вдвое больше. Иначе, мол, Анне несдобровать. Испугалась Анна сильно и поспешила домой. А ворожея эта далеко жила от её дома. Хорошо, что у Анны немного денег на дорогу в сумочке завалялось. Села она в автобус и всю её от горя аж типает. Тогда она вдруг стала молиться, просить Бога, чтобы Он защитил её от этой бабки, чтобы та на неё не злилась, а дождалась, пока она привезёт деньги. Она сидела, глядя в окно, и говорила что-то про себя, а губы тихо шептали: "Господи! Господи! "  

– Анюта! – вдруг услышала совсем рядом.  

Обернувшись, увидела, что возле неё сидит Лена Петрова, её однокурсница.  

– Ленка! – улыбнулась Анна, – это ты?  

– Да, Анюта, это я. Слышу, что кто-то призывает имя Господне, присматриваюсь и вижу тебя. Какое счастье! Значит, ты тоже поверила в Бога?  

– Да я, вроде, в Него давно верила, – неуверенно ответила Анна. – Ой, Ленка. Может, ты и есть мой ответ на молитву. Понимаешь, мне очень нужны сейчас деньги. Не переживай, дома они у меня есть, просто я их забыла. Ты не можешь мне сейчас одолжить нужную сумму?  

И она назвала двойную сумму, необходимую для оплаты услуг гадалки.  

– А что с тобой? – забеспокоилась Лена. – Смотрю у тебя какой-то печальный вид. Таких денег у меня при себе нет, но тут рядом живёт моя сестра. Давай выйдем на следующей остановке и зайдём к ней. Ты по дороге расскажешь, если, конечно, захочешь, что у тебя за беда. Ты правильно делаешь, что во время беды Господа призываешь. Может, Он и впрямь меня к тебе послал в ответ на твою молитву.  

Они вышли и направились вглубь квартала.  

– А разве у тебя сестра есть? – удивилась Анна. – Брат был, помню, а сестры не помню. Двоюродная, наверное?  

– Нет, – улыбнулась Лена какой-то светлой улыбкой, – это не двоюродная, это сестра в Господе. Ведь я, Анюта, поверила в Бога. Поверила по-настоящему, а не так, как мы в институте верили, когда свечки в храме перед экзаменом ставили. Я теперь христианка. Но ты расскажи, что у тебя стряслось. Может, я ещё чем смогу помочь.  

Тогда Анна, расплакавшись прямо на улице, стала Ленке всё рассказывать: и о Виталике, которого она любила больше жизни, и о ребёнке, которого она не может ему родить, и о том, что он её разлюбил и спутался с сотрудницей. Рассказала и о том, что ходила к ворожее и забыла деньги. Та очень разозлилась, и теперь она боится её проклятий.  

Услышав это, Лена вся аж остолбенела, а потом воскликнула:  

– Ты, Анечка, для этого денег просишь?! Нет, дорогая, для этого я тебе денег ни в коем случае не дам! Разве ты не знаешь, что все эти гадалки и экстрасенсы – дьявольские слуги? Ты думаешь, они тебе счастье вернут? Они у тебя душу заберут прежде всего!  

– А что же делать? – растерялась вконец Анна. – Она же меня проклянёт.  

– Ты, Анечка, бойся больше всего Божьего проклятия, а тогда она тебе ничего сделать не сможет. Прими Иисуса Христа, доверь Ему свою жизнь, и Он спасёт тебя и от ада, и от всех ворожей, вместе взятых.  

– А как это, принять Иисуса Христа? – спросила Анна.  

– Давай зайдём к моей сестре, – ответила Лена, – и её отец расскажет тебе, как это сделать. Ты попросишь Господа и за своего Виталика. Господь сильнее всех сотрудниц. Он силён и Виталика к тебе вернуть, и дать ему покаяние.  

Они зашли к Лениной подруге, и там пили чай, а хозяин дома с Библией в руках, без особого многословия, рассказал, что все люди являются грешниками, которых ожидает вечное наказание. Бог не хочет нашей гибели и поэтому послал на землю Своего Сына Иисуса Христа. Он принял наказание за людские грехи и умер на кресте. Однако Он воскрес и вознёсся на небо к Своему Отцу. Теперь любой человек, поверивший в Него и доверивший Ему свою жизнь, получает прощение грехов и вечную жизнь с Богом.  

Анне стало всё понятно. Она признала свою собственную греховность и попросила у Бога прощения во имя Иисуса Христа. Тогда она почувствовала невероятный покой в сердце. Так, во всяком случае, она потом рассказывала. Анна уже не боялась ни гадалки, ни того, что Виталий уйдёт к англичанке. Она стала молиться своему новому Господу, прося у Него спасения и для мужа. Анна стала ходить на христианские собрания и изъявила желание принять крещение.  

Сообщила об этом мужу. Тот испугался, решив, что его жена попала в какую- то секту. Пару раз пошёл с ней на собрание и увидел, что ничего там особо страшного нет, но сам принять Христа не захотел. Отношения, правда, у них стали значительно лучше. С англичанкой он порвал и попросил у Анны прощения за свою измену. Анна приняла крещение и постоянно молилась за спасение мужа. Тот даже стал почитывать Библию, но поверить в Божье Слово не мог.  

Как-то он сказал жене:  

– Понимаешь, дорогая, тут в Библии описано много чудес: и до Христа, и во время Христа, и после Христа. Тогда людям было легко поверить. Они видели чудеса, и им труднее было не поверить, чем поверить.  

– Ты зря, Виталик, так считаешь, – заметила Анна. – Ведь сколько тысяч евреев видели чудеса Христа, а поверило в Него гораздо меньше людей. Чудо быстро забывается, и его легко приписать стечению обстоятельств.  

– Это так, Анечка, – согласился Виталий, – но я, наверное, если бы увидел чудо, то принял бы Христа.  

– То есть ты хочешь знамения? Но ведь Иисус говорил, что лукавые ищут знамения.  

– Нет, Анечка, я скорее ищу помощи моему неверию. Вот если бы у нас, скажем, как у Авраама с Сарой родился сын, то это было бы для меня очевидное чудо. Тогда я бы поверил.  

– Авраам, между прочим, поверил в рождение будущего сына намного раньше, чем тот родился, – сокрушённо сказала Анна. – Меня твои слова, Виталик, немного напугали. Ты что, ставишь условие Господу?  

– Нет, дорогая, – грустно сказал Виталик, – просто прошу помощи моему неверию. Наверное, это единственное чудо, которое я потом не смог бы объяснить стечением обстоятельств.  

– Хорошо! – воскликнула вдруг Анна, словно бросаясь в пропасть, – Давай сейчас помолимся и попросим у Господа о таком чуде. Я уверена, что Он, сделавший это когда-то для одной моей тёзки, может это сделать и для меня. Ты согласен помолиться?  

– Согласен, – серьёзно ответил Виталий.  

– Тогда давай станем на колени. Только молись ты. Я уже возложила на Господа эту заботу.  

Они стали на колени и Виталий впервые помолился вслух. Про себя, как он потом рассказывал, он уже молился и раньше. Сейчас Виталий попросил у Бога сына, как помощь его неверию. Потом, правда, он добавил, что если Бог как-то по- другому поможет его неверию, то он тоже будет рад.  

Виталий даже в тот миг испугался, что ставит Богу ультиматум. Он тут же попросил у Него прощения, только сделал это про себя.  

У Анны тогда начались очень тяжёлые дни. Она стала испытывать колоссальное напряжение, отгоняя всевозможные сомнения. Какой-то голос ей постоянно нашёптывал, что будет нелепая ситуация, когда их молитва окажется пустыми словами. Но она тогда, как никогда крепко цеплялась за Господа своим сердцем и не переставала на Него надеяться.  

Вы, Алексей Григорьевич, наверное, удивляетесь, что я, будучи неверующим, так ярко описываю её веру. Это потому, что она впоследствии часто и очень подробно рассказывала нам обо всех своих переживаниях. А они только усилились, когда через какое-то время у неё появились некоторые симптомы беременности. Мужу она ничего не сказала, а просто ждала. Симптомы усиливались, и вместе с тем усиливался голос, нашёптывающий: "Что ты, дурочка, надеешься. Ты же хорошо знаешь, что есть так называемая ложная беременность, которая случается через внушение. Все симптомы проявляются, только одного нет – ребёнка. Ты пойди проверься, и увидишь, что надежды твои пусты. Такие опытные врачи, которые тебя осматривали, не ошибаются в простых вопросах". А они с Виталием не ограничились приговором того первого врача, а за последние пять лет побывали в разных клиниках в разных городах. Все подтверждали диагноз и абсолютную невозможность беременности. Сейчас Анне самой очень хотелось послушаться этого назойливого голоса и пойти провериться. Она даже как-то собралась это сделать, но прочитала в тот день утром в Библии, как царь Давид послушался этого же голоса и решил провести перепись в своей стране. С ним и с его народом в то время случилась беда. Тогда Анна опомнилась и решила не проверяться, как бы этот голос её не доставал.  

Через какое-то время у неё начал увеличиваться живот. Это заметил Виталий, но не решался ни о чём у неё спрашивать, хотя, и раньше у него мелькали отчаянные мысли, которых он очень боялся. У Виталия сложились какие-то свои отношения с Богом, о которых он пока никому не говорил: гордость мешала. Ему было стыдно признаться, что он начал бояться. Его терзал страх, что Бог явится к нему, как Пушкинский Каменный Гость, и скажет: "Ты звал меня! Я пришёл, давай сочтёмся! " Потом Виталий прочитал в Евангелии рассказ Христа о царе, который с десятью тысячами воинов шёл на войну с царём, у которого было двадцать тысяч. Иисус сказал тогда, что самое разумное, что может сделать первый царь, это послать послов и просить о мире на любых условиях. Этот рассказ подействовал на отца... ну... на Виталия, как гром среди ясного неба. Он тогда стал молиться, просить Бога, чтобы принял его на любых условиях, без всяких знамений. Ему уже достаточно знамений, которые дал Иисус Христос.  

В ту ночь Виталий и стал христианином. Он разбудил жену, которая уже спала, и с радостью сообщил ей о случившемся. Она была вне себя от счастья, и сказала, что от знамений Виталию уже не отвертеться: она беременна больше двух месяцев. Слёзы почти брызнули тогда из его глаз. Он подумал, что ещё пару часов назад такое известие его могло бы раздавить, потому что он бы воспринял, что Каменный Гость пришёл на его вызов. Но теперь он не испытывал никакого страха, а только неописуемое счастье от чудесной милости Господа. С сильным царём уже заключён вечный мир, и теперь он является не как Каменный Гость, а как Отец. Виталий тоже пришёл в церковь и стал, как и его жена, ревностно служить Богу.  

Проверяться Анна так и не ходила до самого последнего момента. Когда приблизилось время родов, она пришла к своему гинекологу, которую когда-то посещала чуть ли не каждый день. Та её как увидела, сразу спросила, почему она так давно не приходила на осмотр. Потом врач заметила живот Анны и умолкла. Она лучше других знала диагноз, поэтому сразу подумала, что у Анны образовалась огромная опухоль. В первые недели беременности тот зловещий голос и Анне подкидывал подобные мысли, но она и их отметала своей верой. Когда Анна сказала врачу, что беременна и хочет оформить нужные для родов бумаги, врач подумала, что женщина спятила и рак принимает за беременность. Осмотрев пациентку, она потеряла дар речи, даже внимательно всмотрелась в лицо Анны, уточняя, не перепутала ли её с кем-нибудь. Потом опять пересмотрела историю болезни и снова вернулась к креслу.  

– Я что-то, Анна Викторовна, ничего не могу понять, – растерянно проговорила она, – Ведь с вашим диагнозом это невозможно. Даже искусственное оплодотворение ничего не дало бы. Объясните мне, что случилось?  

Анна рассказала врачу, что поверила в Христа, и Он дал ей ребёнка. Врач в ответ всё твердила, что это невозможно и всё. Она тут же велела Анне идти на УЗИ, но та категорически отказалась. Заявила, что все необходимые анализы сдаст, но на УЗИ не пойдёт. Врач очень огорчилась, так как была крайне заинтригована. Она выскочила в коридор, но потом вернулась, приказав акушерке находиться на месте и никуда Анну не выпускать. Потом привела в кабинет заведующего поликлиникой и ещё одного врача, который работал доцентом в медуниверситете, а здесь подрабатывал. Хозяйка кабинета зачитала им места из истории болезни и указала на Анну, которая сидела за ширмой. Те непонимающе смотрели на докторшу, а та уже давала им перчатки для осмотра пациентки. Через несколько минут они утверждали, что в диагнозе была ошибка.  

– Ага! Ошибка! – ехидно сказала врач, обращаясь к доценту, – А вот, Дмитрий Сергеевич, ваша подпись! Видите? Я приводила её к вам на консультацию, разве не помните?  

– Припоминаю, – растерянно ответил доцент, – но я тоже могу ошибаться.  

– Нет уж, Дмитрий Сергеевич, ни я, ни вы не ошибались. Диагноз был точным. Да вот ещё и выписки из нескольких весьма известных клиник. Везде одно и тоже.  

– Как же это понимать? – удивлённо спросил заведующий.  

– Она утверждает, что в Бога поверила и стала молиться! – воскликнула врач. – Мы можем это писать в научных статьях?  

– Смеётесь, – отозвался доцент.  

– А что тогда по этому поводу писать? – не сдавалась врач. – Вы хоть об одном таком случае слышали? Как его объяснить иначе?  

Этим разговором переполох по поводу Анны не закончился. Когда наступили роды, в роддоме, который был с женской консультацией одним заведением, кроме вышеупомянутых врачей, собралось ещё пятеро из медуниверситета. Все они ещё до этого сокрушались, что пациентка отказывается сделать УЗИ. Теперь они все собрались в родзале по первому кличу дежурного врача. Роды проходили сложно, и когда вышел мальчик, стало ясно, что они ещё не завершились: ребёнок был не один.  

Анна потеряла много крови, но её жизнь удалось спасти. Мальчики были не крупные и вполне здоровые. Все последующие исследования роженицы подтвердили предыдущий диагноз, согласно которому женщина не могла забеременеть. Врачи не знали, что делать с этим случаем и, посоветовавшись, решили о нём забыть. Уж очень не хотелось им выглядеть смешными на международных симпозиумах и получать обратно рукописи научных статей с заключением, что авторы в данной теме абсолютно некомпетентны.  

Нет, впрочем, не все они этот случай забыли. Докторша всё же решила более внимательно отнестись к объяснению, предоставленному самой пациенткой, и наведалась в церковь, которую та посещала. Там она и осталась до настоящего дня, став христианкой. А у Виталия и Анны после той двойни больше детей не было. Ведь диагноз, Алексей Григорьевич был весьма категоричным.  

В первые годы жизни Коли и Толи – так назвали младенцев – более счастливой семьи, чем их семья, не было на всём белом свете. Виталий получил от Бога чудо в двойном размере, и оно уже было не в помощь его неверию, а просто, как величайшая милость Божья. Так он всегда говорил своим друзьям и впоследствии детям. А дети росли и были замечательными и очень способными мальчиками, особенно старший – Коля. Он был вдвое умнее Толи. И буквы выучил на три месяца раньше, и читать научился прежде, и бегал быстрее, и прыгал дальше и выше, даже пел лучше. В детских играх во дворе Коля всегда был заводилой. Мальчики походили друг на друга, как две капли воды. Только родители и очень близкие друзья различали их. Дети во дворе отличали их только по одежде: Коля обязательно имел в одежде что-то синее, а Толя – зелёное. Так их приучили родители ещё с детства. Даже в школе, куда они надевали школьную форму, у одного была голубоватая рубашка, а у другого – зеленоватая.  

Однажды мальчики решили приколоться и, выходя во двор, надели одежду друг друга. Там как раз намечался футбольный матч. Ребята выбрали их обоих капитанами и стали спорить, кто в чьей команде будет играть. Все хотели попасть в команду Толи, потому что думали, что он – Коля. Толя заметил, что Коля занервничал: для него это было непривычным. Толя подумал, что это не справедливо: ведь никто не знает, что он не Коля. Тогда он предложил Коле самому выбрать игроков в свою команду. Коля выбрал мальчиков, с которыми всегда раньше побеждал. Мальчишки даже удивились такому благородству Коли, предложившему брату выбрать себе команду. Они ведь не знали, что это на самом деле был Толя. Коля уже перестал огорчаться и то, что о нём стали хорошо отзываться, ему понравилось. Однако игра оказалась для него необычной: его команда проиграла. Все думали, что, как всегда, выиграла команда Коли, но тогда оказалось всё наоборот. Толя всё ждал, что они с братом раскроют прикол, и все посмеются, но увидев, что Коля снова очень расстроился, он сам никому об этом не стал говорить. Тогда Толе даже в голову не пришло подумать что-то плохое о брате. Он очень любил его и был уверен, что брат любит его так же.  

С раннего детства мальчики посещали воскресную школу в церкви. Сначала это был класс для малышей, а потом для детей постарше. Оба они с большим интересом учили стихи из Библии и отвечали на вопросы учительницы. Та их постоянно хвалила, особенно Колю. К десяти годам мальчики прочитали полностью Новый Завет и некоторые книги Ветхого Завета.  

Когда собирались в одной компании дети верующих родителей, у них были свои игры, в которых тоже был заводилой Коля. Они играли в церковь, в миссионеров, в оставленных на земле и т. п. Коля в этих играх был либо пастором, либо миссионером-первопроходцем, покоряющим людоедов, либо победителем антихриста. По ходу игры он часто сооружал из чего попало кафедру и, занимая за ней место, выдавал настоящую проповедь с отрывками из Библии и разными примерами из жизни, почерпнутыми из других проповедей и детских христианских рассказов. Он даже интонации перенимал у пастора их церкви. Потом Коля призывал всех к покаянию и требовал, чтобы остальные дети подходили к кафедре и рыдали, падая на колени. Все, конечно, послушно исполняли то, что он хотел.  

Родители воспитывали мальчиков в строгости, наказывая их за всякую ложь и непослушание. Дети хорошо знали все стихи из Библии, свидетельствующие о том, что справедливость требует, чтобы они были послушны родителям, но далеко не всегда проявляли это послушание. Потом приходилось и привирать. Толе было очень неприятно обманывать. Он предпочитал получить по заслугам, но оставаться честным. Коля тоже знал, что отец лжи – дьявол, но, поскольку он больше проказничал, то больше и получал. Поэтому он, в конце концов, сам стал обманывать и от Толи требовал того же, утверждая, что иначе тот окажется предателем. Конечно, Толя делал так, как говорил ему брат.  

Это я, Алексей Григорьевич, рассказываю вам всё с некоторой переоценкой тех событий, которая происходит в последнее время. Прежде всё было легко и просто: Коля сказал, Толя сделал. Сделал с радостью и уверенностью, что так и надо, даже, если совесть говорит другое. Вы знаете, Алексей Григорьевич, что такое совесть? Ты делаешь одно, а она тебе совсем другое тарабанит. Это не долго, конечно, не слушаешь её, не слушаешь, и она перестаёт тарабанить. Так что Толе лучше было слушаться Колю, а не её.  

Но нет, был один случай в пятом классе, когда Толя оказался разочарованным поведением брата и серьёзно на него обиделся. Задали им по литературе выучить длинный стих. Толя учил несколько дней понемногу и выучил хорошо, а Коля за стих вообще не брался. Вопрос стоял тогда серьёзно: будет ли у них отличная оценка в четверти или нет. Перед уроком Коля предложил брату поменяться в туалете рубахами, чтобы тот выдал себя за него и рассказал стих, а потом они попросятся в туалет и переоденутся обратно. Вернувшись Толя опять расскажет стих, но уже за себя. Конечно, Толя согласился, хотя, Коля делал это, как и все другие предложения, в такой форме, что Толиного согласия, вроде, никто и не спрашивал.  

Толя стих рассказал отлично. Учительница долго хвалила за это Колю, думая, что это он. Потом они, согласно плану, попросились в туалет, а учительница, будто о чём-то догадавшись, потребовала, чтобы перед этим стих рассказал Толя. Тогда Коля покраснел и заявил, что стих выучить не успел, что он его обязательно выучит и расскажет завтра. Учительница огорчённо покачала головой и сказала, что уже учить стих не нужно: четвертная оценка у Толи будет на один бал снижена. Толя ждал, что Коля во всём признается, но этого не случилось. Потом Коля лаконично оправдался, что учительница, узнав правду, рассердилась бы на них обоих и снизила бы оценки двоим. В конце года Коля был признан лучшим учеником по языку и литературе, и учительница подарила ему именную ручку с благодарностью за усердную учёбу. Коля в следующие пару лет ею очень дорожил. Обиделся тогда на него Толя не на шутку. Пару дней не разговаривал. Коля тоже не разговаривал и вёл себя так, как будто обидели его. Понял Толя, что его обида ничего не даёт, и помирился с братом. Со временем острота обиды стёрлась, но осадок всё же остался.  

Серьёзные проблемы в их семье начались, когда мальчикам исполнилось четырнадцать. Их сверстников во дворе стали интересовать уже совсем другие игры. Футбол стал редкостью, а всякие прятки-догонялки ушли в прошлое. Ребята собирались на поваленном бревне, пили пиво, курили, травили анекдоты и бренчали на гитаре. Коля и здесь не хотел терять своего лидерства, но у него всё чаще возникали в этом препятствия. Почти все они прямо или косвенно происходили от родителей. Первое было связано с одеждой. Чтобы иметь хорошее отношение сверстников нужно одеваться по моде. Мода же стала предъявлять такие абсурдные требования, что мальчики сами сперва смеялись над тем, что через год страстно хотели иметь. Конечно, родители покупать такое отказывались. На одежду детям они денег не жалели, но и слишком расточительными не были. Покупали сыновьям одежду в классическом стиле, а модные и уродливые, на их взгляд, вещи не покупали принципиально. Это привело к тому, что Коля и Толя стали ворами. Они, безусловно, такими себя не считали. Когда брали деньги из кошелька родителей, воспринимали, что берут своё, принадлежащее им по праву сыновей. Первым взял Коля и купил себе клёвый ремень. От родителей он его прятал, так как Анна хорошо знала все их вещи. Потом что-то они взяли вдвоём, а вскоре разыскали, где родители прячут доллары и взяли оттуда сотню. Никто пока ничего этого не замечал. Мальчики что-то себе прикупили из вещей и вдобавок какое-то время угощали пацанов куревом и пивом. Пропажа денег обнаружилась, но позднее, когда эта проблема уже казалась родителям не самой страшной.  

Ещё одно препятствие, которое родители поставили авторитету Коли – это гитара. Прежде они оплачивали уроки для обоих сыновей, надеясь, что те будут играть и петь во славу Бога. Однажды Виталий услышал, как Коля играл и пел во дворе какой-то блатняк. В тот же вечер отец заявил, что урокам игры на гитаре пришёл конец. Он не собирается финансировать это безобразие.  

Однако самое большое препятствие со стороны родителей – был запрет гулять во дворе после девяти часов вечера. Ведь жизнь там как раз в это время приходила в самый разгар, а тут, как маленькие, они должны идти домой. Никакие объяснения отца, что у него есть ответственность за воспитание своих детей, не могли убедить их. Они возмущённо заявляли, что весь мир выходит на улицу по вечерам, а родители заставляют их сидеть дома. Отец говорил в ответ, что как раз потому, что мир это делает, им этого делать не нужно. Ведь есть закон государства, запрещающий подросткам гулять без взрослых после определённого момента времени. Мальчики в два голоса кричали, что все сверстники их гуляют и ничего. Как-то раз они демонстративно нарушили отцовское повеление и возвратились после десяти. Тогда отец их хорошенько выпорол и запретил гулять неделю.  

На следующий день они ушли утром в школу, но, как выяснилось потом из звонка одноклассника, туда не дошли. Когда Коля и Толя вернулись домой, как ни в чём не бывало, отец строго спросил, где они были. Мальчики удивлённо ответили, что в школе. Отец при них перезвонил классному руководителю и тот сообщил, что мальчиков на занятиях не было.  

Отец работал в школе, находящейся в другом районе, а учились мальчики в школе, относящейся к их микрорайону. Уже за год до этого были мысли перевести детей в отцовскую школу, но у Виталия к тому времени сложились не очень хорошие отношения с директором, который начал потихоньку придираться к его вере. Поэтому решили оставить детей в старой школе. А там тоже было не всё хорошо. Таких учителей, как учительница языка и литературы, которая за свои деньги готовила хорошим ученикам поощрения в виде именных ручек и других сувениров, уже не осталось. Все учителя стали наоборот тянуть на себя. Постоянные сборы на кабинеты, технические средства, мебель, дорогой ремонт – это стало самым обычным явлением. Кроме этого, уроки стали строиться таким образом, что мало чему там можно было научиться. Кто же хотел своих детей чему-то научить, вынужден был оплачивать платные консультации. Виталий и Анна категорически выступали против этого, заявляя, что ни копейки на такое безнравственное дело давать не будут. Взамен они получили весьма откровенное отношение к их детям со стороны большинства учителей. Биологичка, например, стала ставить им тройки, не смотря на то, что готовились мальчики по её предмету хорошо. Для этого у неё было несколько причин. Во-первых, Коля и Толя не ходили на платные консультации. Во- вторых, Толя достал её с эволюцией, постоянно заявляя, что это обман. В-третьих, она узнала, что Толя собирается в медучилище, куда нужно обязательно сдавать биологию. Значит низкие оценки просто должны были объяснить их бестолковым родителям, что платные консультации посещать всё же придётся, иначе им медучилища не видать. Подобным образом стали вести себя и некоторые другие учителя. На сколько мог, Виталий помогал сыновьям разобраться во всех предметах, но интерес к учёбе у мальчиков стал резко падать. Низкие оценки делали своё. Даже по математике, по которой Виталий их весьма успешно готовил по расширенной программе, возникали проблемы. Мальчики писали контрольные работы, другие у них списывали, а потом получали более высокие оценки. И протестовать было бесполезно. Виталий как-то подошёл к учительнице и попросил посмотреть контрольную работу своих сыновей. Учительница, ехидно усмехаясь, протянула ему два двойных листа. Все контрольные в то время проводились по тестам. Нужно было только выделить в таблицах правильные ответы. В работах одного и другого мальчика в некоторых задачах были выделены по два варианта ответа, что однозначно считалось ошибкой. Виталий изумлённо спросил у учительницы, что её вынудило совершить такой мерзкий поступок. Та разоралась, стала угрожать, что такое оскорбление не потерпит и если Виталий не оставит её в покое, то через минуту здесь найдётся десяток свидетелей, которые подтвердят, что он её оскорблял и ей угрожал. Виталий развернулся и ушёл, сказав ей напоследок, что нравственный кризис в нашей стране начался с учителей. Потом он об этом замечании жалел, так как сделал его не в качестве Божьего обличения, а выплеснул свои накопившиеся эмоции.  

Когда выяснилось, что мальчики пропустили занятия, Виталий опять их выпорол и сказал, что заведёт их завтра в школу сам.  

Пару дней всё было нормально, но потом, когда родители отправились вечером на богослужение, мальчики самовольно вышли во двор, хотя были наказаны. Виталий выяснил это, позвонив с церковного телефона и никого дома не застав. Чтобы избежать объяснений, будто телефон не работал, Виталий позвонил соседу и попросил зайти к детям и сказать, чтобы они перезвонили в церковь. Через пару минут сосед сообщил, что никто в их квартире не отзывается. Когда они вернулись домой, мальчики уже как ни в чём не бывало сидели у себя в комнате. Опять был неприятный разговор и опять Виталий их выпорол. Он уже не знал, как их ещё наказывать.  

Утром дети ушли в школу. Виталий их перестал водить: Ему самому нужно было успеть вовремя на работу. Однако до школы они опять не дошли, а в положенное время домой не вернулись и по телефону не звонили. Мобильного телефона у мальчиков не было, так как в то время это Куриловым было не по карману.  

Наступил поздний вечер, а сыновья всё не возвращались. Виталий и Анна почти не разговаривали, а то и дело молились, прося Господа, чтобы Он взял на Себя заботу обо всём, что связано с их детьми, поскольку сами они с ситуацией не справляются. Наступила полночь, а всё было по-старому. Они определились, что если до двенадцати часов мальчики не явятся, то нужно звонить в милицию: мало ли что с ними могло случиться. Виталий взял трубку и набрал "02". Долго никто не отвечал, а потом женский голос сказал: "Милиция! " Виталий сообщил, что двое его несовершеннолетних сыновей не вернулись домой и, как он выяснил, до школы утром не дошли. Женщина спросила, первый ли это уход. Виталий ответил, что прежде такого не было. Женщина сказала, что им через пару минут позвонят из районного отделения и отключилась.  

Через несколько минут и впрямь позвонили. Сердитый мужской голос стал укорять Виталия, что он зря позвонил по "02", а не пришёл в районное отделение. Теперь дело прошло через город, и придётся действовать совсем по-другому, так как начальство станет требовать отчёта. Виталий мало что понял, но сказал и этому человеку, что у него пропало двое несовершеннолетних сыновей. Мужчина немного успокоился и записал фамилию и имена мальчиков. Тоже поинтересовался первый ли это уход. Виталий ответил, что вообще не уверен, что это уход, а переживает, чтобы с мальчиками чего-то не случилось. Милиционер буркнул, что они сейчас приедут.  

Через пару минут раздался звонок в дверь, и Виталий подумал, что милиционеры уж очень быстро приехали. Оказалось, что это не милиционеры, а Коля и Толя с нагловатым выражением лиц невозмутимо заявили на пороге, что уже пришли домой. Они были пьяноваты, но не вдрызг. Виталий даже запереживал, не наркоманят ли они. Уж очень непонятно было такое их поведение. Хотя нет, всё было понятно: это был явный вызов с их стороны.  

– Заходите, хлопцы, – угрюмо сказал Виталий. – Сейчас приедет милиция.  

– Так ты нас пока не будешь бить? – нагловато ухмыльнулся Коля.  

– Пока не буду, – ответил отец, – попробую лучше отменить их визит.  

Он опять не знал куда позвонить и позвонил по "02". Снова ответила та же женщина. Он извинился и сообщил, что мальчики нашлись. Тогда женщина дала ему номер телефона и сказала сообщить о приходе сыновей туда. Ответил тот же грубый мужской голос. Виталий сказал, что они могут уже не приезжать, так как мальчики вернулись.  

– Нет уж, раз вы через "02" действовали, то мы должны приехать! – сердито ответил мужчина, – ждите!  

– Хорошо, – сказал Виталий, – мы ждём.  

Мальчики хотели было уйти спать, так как хмель всё же действовал, но Виталий сказал им, что спать пока нельзя: милиция всё же собирается нагрянуть. Ждать их пришлось минут сорок. Вошло их трое, и они сразу заполнили собой прихожую.  

– Где будем говорить? – сказал один из них, и Виталий узнал тот же сердитый голос.  

– Проходите на кухню, – предложил он.  

– А где ваши герои? – спросил тот же мент, который, как выяснилось, оказался инспектором по делам несовершеннолет-них.  

– Сейчас их позову. Коля, Толя! Идите сюда!  

Мальчики зашли на кухню, не чувствуя никакого страха. Им было совершенно невдомёк, что от этих людей в форме в других обстоятельствах можно было иметь кучу неприятностей.  

Первый милиционер стал на них орать:  

– Что пили?  

– Пиво, – ответил Толя.  

– А где были?! С кем гуляли?! – не переставал орать мент.  

– Сами, – ответил Толя.  

– Врёшь! С кем гуляли? – продолжал мент, рассевшись за кухонным столом.  

– Не скажем, – сказал Коля.  

– Скажете, ещё как скажете, – вдруг совсем спокойно заявил мент. – Человека в кожаной куртке у цветочного киоска вы ограбили?  

– Нет, не мы, – ответил Толя.  

– А это мы ещё, ребятки, посмотрим. Устроим очную ставку, он хорошо рассмотрел грабителей.  

– Устраивайте, сколько хотите, – уверенно сказал Коля, – мы никого не грабили.  

– Ладно, идите пока посмотрите телевизор, а мы с родителями поговорим, – сказал мент.  

– А у нас нету телевизора! – заявил Коля, и Виталий почувствовал в его голосе некоторое торжество.  

– Нет телевизора? – удивился мент. – Ну идите почитайте. Книги у вас есть?  

– Книги есть, – ответил Толя, и мальчики ушли к себе.  

На самом деле, Алексей Григорьевич, они не совсем ушли к себе, так как оставили дверь приоткрытой и внимательно стали слушать, что происходит на кухне.  

– Ну что будем делать? – спросил мент у Виталия.  

– В каком смысле? – не понял Виталий, хотя ему уже стало казаться, что он начинает понимать.  

– Что будем делать с вашими сыновьями? – уточнил мент.  

– А что с ними делать, – ответил Виталий. – Если они в чём-то виноваты, то поступайте по закону, а если нет, то зафиксируйте, что они нашлись, а мы уже будем разбираться, где они были.  

– Не так всё просто, – сказал мент, – это вы виноваты, что они без взрослых находились на улице в неположенное время. Мы должны составить на вас протокол.  

– Я же вам сообщил, что они ещё утром ушли, а вечером я бы их не выпустил, хотя, спросите у них: они заявляют, что все их одноклассники гуляют до двенадцати и позже. Против их родителей никто не составляет протоколов.  

– Их родители не звонят по "02"! – повысил голос мент. – А тут мы просто обязаны составить протокол, что грозит вам лишением родительских прав. Я уже не говорю, что у цветочного киоска произошло ограбление. Потерпевший крайне зол. Он, предполагаю, может в ком угодно узнать грабителей.  

– Не думаю, что так всё просто, – устало сказал Виталий, – но вы поступайте по закону, а если вы ожидаете каких-то дополнительных действий с нашей стороны, то их не будет.  

Милиционеры поняли, что здесь им ничего не светит, и пустили дело на тормоза. Потребовали, чтобы Виталий написал какую-то объяснительную, что тот сделал без задержки.  

– А почему у вас телевизора нет? – спросил мент, пряча объяснительную в папку. – Сломался, что ли?  

– Нет, у нас его нет вообще, – ответил Виталий. – Не видим в нём надобности.  

– А новости как узнаёте? – продолжал расспрашивать мент.  

– Да важные новости всё равно все узнают, а неважные нам не нужны, – ответил Виталий.  

– Ну, а передачи познавательные, фильмы для детей, что, это не нужно?  

– Вот, я смотрю, товарищ майор, вы моих детей сейчас отправляли телевизор посмотреть, – не выдержал Виталий, – так каких познавательных передач в это время суток они могут насмотреться? А вы, я понимаю, инспектор по делам несовершеннолетних.  

Мент немного растерялся, но потом быстро пришёл в себя и спросил:  

– Вы верующий?  

– Да.  

– А какую секту вы посещаете?  

– Некорректный вопрос, товарищ майор, потому что я посещаю не секту, а церковь.  

– Так какую церковь вы посещаете? Кто у вас пастор? – продолжал расспросы мент.  

– Уверен, что к данному делу это не имеет отношения, – ответил Виталий.  

– Ошибаетесь, имеет. В этом прежде всего нужно искать причины ухода ваших детей. Вы у них забрали детство, а теперь они у вас требуют его обратно. В какой школе они учатся?  

Виталий ответил, и милиционеры наконец-то ушли, но, как выяснилось, ушли они ненадолго. На следующий день майор посетил школьную директрису и посвятил её в суть проблемы. Та позвала школьного психолога – не очень уравновешенную даму лет тридцати. Вызвала она также одного за другим и некоторых учителей Коли и Толи. Все они в один голос твердили, что родители-сектанты оказали на мальчиков очень пагубное влияние. Математичка не забыла рассказать и о визите Виталия, который она описала в собственной интерпретации. Я, Алексей Григорьевич, узнал об этом потому, что нас на следующий же день вызвала директриса и всё рассказала о вчерашнем совещании. У неё и тогда сидела психичка, так мы называли психолога. Они стали с двух сторон расспрашивать нас, как мы живём, как развиваемся, страдаем ли от отсутствия телевизора, часто ли нас физически наказывают. Услышав, что часто, она оживилась и сказала, что нам очень не повезло, потому что родители наши сектанты. Поэтому они нас и истязают, совершенно не считаясь с нашим человеческим достоинством. Они не дают нам жить нормальной жизнью: ходить на дискотеки, в кино, носить современную одежду.  

Директриса, как педагог, а психичка, как психолог, уверены, что против нас совершается серьёзное преступление. Они предложили нам написать заявления с целью защитить наше достоинство и здоровье от истязаний жестоких родителей. Мы, Алексей Григорьевич, тогда категорически отказались, но директриса нам под конец шепнула, что если мы надумаем, то это можно будет сделать и потом.  

Родителям мы об этом ничего не сказали, и какое-то время прожили мирно, но потом был очередной конфликт. Отец говорил, что на нём лежит за нас ответственность, как перед Богом, так и перед государством. Наказывает он нас согласно тому, что написано в Библии: кто жалеет розги для сына своего, тот не любит сына своего. Есть в Библии ещё несколько стихов на эту тему.  

Как-то раз сильно он нас разозлил, не пустив на футбольный матч. Все дворовые ребята и одноклассники туда направлялись, а мы были наказаны. Вот тогда Колян и сказал мне, что такого издевательства со стороны родителей терпеть больше нельзя. Родители их явно ненавидят, так как на такой важный футбол не пустили. Предложил Колян завтра пойти к директрисе и написать на родителей заявление. Я не хотел, но мне ли было возражать Коляну. Он решил, значит так и будет. Брат не переставал меня накручивать, и утром я сам был на родителей предельно зол.  

Мы пришли к директрисе после первого урока и сказали, что хотим написать то заявление. Директриса обрадовалась, позвонила какой-то даме в попечительский совет и знакомому нам менту. Те быстро приехали в школу и мы опомниться не успели, как заявления были написаны. Потом с нашей стороны был очень подлый поступок, так, по крайней мере, я оценил. Мы спровоцировали дома скандал, так, чтобы вовлечь в него и отца и мать. Дошло дело до порки, в чём мы не сомневались. Оба родителя участвовали в этом. Лупил отец, а они оба задавали при этом нам вопросы, стараясь обратить на что-то наше внимание. Вот когда со мной закончили, а я деланно признал себя виновным, они взялись за Коляна. Тогда я тихонько выскользнул в прихожую и открыл дверь. В квартиру зашли и директриса, и психичка, и дама из попечительского совета, и тот поганый мент. Они застали родителей за поркой Коляна, и у меня на заднице следы остались. Тут же составили протокол, и, вместе с нашими заявлениями, он послужил основанием для открытия уголовного дела.  

Всё произошло стремительно. Я думал, что родителей немного попугают, возьмут с них обещание обращаться с нами по-человечески, а потом отпустят. Однако был суд, который вспомнить тошно. Всё было, как в бреду. Любящие взгляды родителей, сидящих на скамье подсудимых, и наши с Коляном показания против них. Я, было, перед заседанием, где мы давали показания, заартачился, но какой-то чижик, представляющий обвинение и инструктирующий нас, стал на меня орать, угрожая, что посадит меня вместе с родоками, так он их и называл. Он кричал, что никому не позволительно шутить шутки с правоохранительными органами, то давая показания, то от них отказываясь. Однако я его тогда бы всё равно не послушал, но вмешался Колян. Он сказал пару веских слов, что мы просто обязаны отстоять нашу свободу. Словом, я, так же, как и он, давал показания против них. Потом и учителя давали. Биологичка распиналась, мол, родители совершенно пренебрегали нашей учёбой, что привело к существенному снижению успеваемости. Математичка вспомнила, как отец пришёл к ней, и вместо того, чтобы поинтересоваться, как исправить плачевную ситуацию с нашей учёбой, стал ей угрожать. Она себя так вела, будто сама была потерпевшей стороной. Психичка обстоятельно доложила суду, что родители, ослеплённые религиозным фанатизмом, полностью отказались удовлетворять наши духовные потребности. Сообщила, что телевизора у нас не было, а книги нас принуждали читать только религиозные. Последнее было явной ложью, так как отец даже настаивал, чтобы мы полностью прочитывали все программные произведения, за исключением немногих, которые он нам читать запрещал. Кроме того, он советовал нам читать много других книг выдающихся писателей. Столько, сколько читали мы с Коляном, не читал ни один наш одноклассник. Ещё психичка вспомнила все случаи, когда родители отказывались сдавать деньги на билеты в театры, кино и не пускали нас на дискотеки. Не имею понятия, откуда психичка об этом узнала, наверное, классный разболтал. Действительно, отец после одного случая отказался сдавать деньги на подобные мероприятия. Нам частенько объявляли: "Завтра принесёте такую-то сумму на театр". Причём классный никогда не мог ответить на вопрос, что это за театр и какой спектакль. Говорил, что придёт время, и нам всё скажут. Когда-то, в шестом классе, родители сделали эксперимент и дали деньги на новогодний спектакль в ТЮЗе. Там была главная героиня Кукла Барби, которую играла какая-то малахольная актриса. Она выставляла напоказ свои почти открытые сиськи и постоянно подпрыгивала, чтобы её платьице поднималось и открывались кружевные сиреневые трусики. Мы все от этого ржали, а она всё подпрыгивала и подпрыгивала. Когда папа узнал, о чём был спектакль, сказал, что больше мы через школу в театр ходить не будем. И знаете, Алексей Григорьевич, эта придурочная Барби мне потом всё время снилась, да и теперь, бывает, снится. Я уверен, что папа правильно делал, что нас на такие спектакли не пускал. Кстати, на "Гамлета", "Ромео и Джульету" и некоторые другие спектакли он сам нас водил. После спектакля, правда, проводил разбор, задавая нам вопросы типа: "Как бы поступил тот или иной герой, если бы был христианином? " То же он частенько делал по поводу прочитанных книг. Но об этом никто на суде не свидетельствовал. А вот тот мент по делам несовершеннолетних тоже давал показания. Из его слов следовало, что отец и мать просто уговаривали его и двух других милиционеров, когда они прибыли по вызову, чтобы они прибегли к букве закона и посадили их сыновей. Но самое главное, что вменялось папе и маме – это избиение своих малолетних детей. Часто звучало слово "истязание". На это была тьма свидетелей, и нашим с Коляном показаниям о регулярности физических расправ было уделено особое внимание.  

Был у родителей адвокат, но тётка-судья почему-то его постоянно прерывала, утверждая, что его заявления дела не касаются. По всему было видно, что она к родителям относится с сильным предубеждением.  

В последнем слове отец рассказал, как произошло наше появление на свет, но на судью и обвинителя это не произвело никакого впечатления, а других присутствующих, даже тех "заботливых" учителей при этом на заседании не было.  

Приговор меня ошеломил, наверное, больше, чем папу, маму и их братьев и сестёр из церкви: отец получил семь лет, а мать – пять. Их к тому же лишили родительских прав, и опеку над нами взяло государство. Их из-под стражи так и не выпустили, и апелляция ничего не дала. Вскоре их отправили по колониям: отца в одну, а мать в другую. Что с ними было дальше, я так и не знаю, потому что у нас началась совсем другая жизнь.  

Мы почему-то рассчитывали, что будем продолжать жить в квартире, получать какую-то пенсию и делать, что хотим. Но не тут-то было: нас сразу отправили в интернат, а квартиру, как мы узнали потом, один мужик из опекунского совета сдал, якобы для того, чтобы по достижении совершеннолетия у нас скопилась какая- то сумма для начала самостоятельной жизни. Однако, как нам удалось проведать, сдали её за такую смешную цену, причём не в долларах, что к совершеннолетию нам светит шиш с маком. Они сдали квартиру или своим родственникам, или львиную долю оплаты прикарманивают себе.  

В интернате, конечно, жизнь оказалась не такой, как нам хотелось. Пацан, живший с нами в комнате, говорил, что когда построили новый корпус, условия у них значительно улучшились, но всё же были они гораздо хуже, чем в нашей квартире. В комнате мы жили втроём, а не вдвоём, а шкаф на троих оказался меньше, чем тот, что дома был на двоих. Тубзик был общим и находился в конце коридора. Его вечно засирали до краёв, а старшеклассники заставляли нас его отмывать. Малыши жили на первом этаже, а на нашем этаже жили ребята постарше, из которых мы были самыми молодыми. Вот они на нас и ездили, как хотели. Девчонки обитали в другом корпусе. Душевая тоже была одна на весь этаж, и работала она лишь один день в неделю, а в остальное время была заперта. Словом, условия чуть получше, чем у нас здесь, но не намного.  

Свободы, конечно, было побольше. Мы могли беспрепятственно выходить во двор, да и в город часто перебирались через забор.  

В тёплое время года некоторые воспитанники нашего интерната убегали и шатались с беспризорниками в подвалах и люках. Администрация этого не любила, так как им за это был втык от начальства. Поэтому гайки у нас не сильно закручивали. Для нас, младших на этаже, это было ещё хуже: здоровые пацаны нас строили, как хотели. Унижали нас сильно. Куда там унижение нашего человеческого достоинства со стороны родителей, о котором так часто говорили на суде. Их наказание всегда было за дело, и лишь в интернате я понял, что строгость папы и мамы – это была их любовь.  

Мне, правда, было гораздо легче, чем Коляну. Я уже тогда что-то шарил в медицине – уж очень это мне нравилось – и как-то помогал, как младшим, так и старшим. Так что меня не сильно строили. Однажды директору помял шею и снял головную боль. Он меня тогда пристроил на курсы массажа. Они были недалеко от интерната. Там можно было заниматься только взрослым, но наш директор уговорил их начальника взять меня неофициально, чтобы чуть подучить. Он знал, что я собираюсь в медучилище, обещал и туда пристроить, когда закончу девятый класс. Неплохой был у нас директор, тут ничего не скажешь. На курсы меня взяли и даже учили бесплатно. Кое-чему я там научился. Препод даже меня в пример приводил другим учащимся. Но это всё было не долго. Вообще, я в интернате не долго пробыл.  

Был у нас один переросток Хитев – то ли болгарин, то ли серб, не знаю. Прежде он всё убегал и с беспризорниками шатался, а потом вдруг осел в интернате и стал заявлять, что хочет учиться. Начальство всё пыталось его в какую-то бурсу пристроить с общагой, чтобы он сразу и специальность получил, но Хитев не хотел. А был он круглый сирота без кола и двора. Директор, видно, сжалился и решил дать ему возможность закончить школу. В армию его почему-то не брали, хотя лось был ещё тот. Ух и гнусный был тип. К нам с Коляном стал с самого начала цепляться, особенно к Коляну.  

До него дошли слухи, что у нас баксы есть. А мы знали, где у родителей деньги хранились, и взяли втихаря пятьсот баксов, когда их осудили. Мы надеялись, что все остальные тоже наши, а эти пятьсот просто припрятали и, как выяснилось, не зря. Когда пришёл к нам тот тип из опекунского совета, который нас в интернат оформлял, то спросил, были ли у родителей какие-нибудь сбережения. Заверил нас, что всё до копейки будет нам предназначено. Мы уши развесили, подумали, что в интернате у нас кто-нибудь деньги стырит, а тут государство заботливое их в банк на наше имя положит, а потом выдаст, вдобавок, с процентами. Отдали мы ему денежки, а он ни акта никакого не составил, ни расписки нам никакой не дал. Вернее, дал нам в какой-то бумаге расписаться, мы даже не разглядели в какой, и сказал, что все эти деньги будут использованы на ремонт квартиры. А родители и собирали их на ремонт, и машину хотели купить. Вот все денежки, кроме пятиста баксов, тот тип и забрал. Квартиру он, конечно, отремонтировал, чтобы её потом сдавать, но что от этого ремонта останется нам?  

Не удалось нам сохранить в тайне, что есть у нас бабки. Колян иногда сигареты крутые покупал, и бухало дорогое с закусоном. Приглашал бухать и некоторых старшеклассников. Хотел, видно, к ним подмазаться, хотя, когда я ему об этом сказал, он на меня вызверился и стал утверждать, что ни к кому подмазываться не собирается. А Хитев узнал про бабки и стал на нас наезжать пуще прежнего. Лупил нас по морде просто так и обзывал последними словами. Потом как-то зажал Коляна в тубзике и стал угрожать, мол, если завтра Колян не даст ему сто баксов, то он Коляна в землю закопает. Я тогда не выдержал и сказал этому козлу, что если он брата ещё хоть раз пальцем тронет, то я сам его закопаю, пусть он не сомневается. Тогда Хитев оставил Коляна и кинулся на меня, но я выбежал из тубзика, захлопнув перед ним дверь. Он со всей дури на неё и налетел. Стал материться мне в след и угрожать, но я обернулся и крикнул ему ещё раз, что закопаю его, если брата тронет. Он Коляна уже не трогал, но ещё раз повторил, что ждёт завтра сто баксов.  

Вечером Колян меня стал упрекать за то, что я напхал Хитеву. Теперь с ним не договоришься, а он думал, попробовать с ним сторговаться и откупиться за меньшую сумму. Я что-то брата не узнавал: во дворе он вёл себя куда смелее.  

На следующий день была суббота, и в школу мы не шли. Организовали у нас уборку территории. Весна стояла, нужно было газоны вскопать, мусор собрать. Меня поставили копать в одном конце двора, а Колян вывозил на тачке мусор в другом. Мы попросились вместе, но воспиталка нам категорически отказала, утверждая, что, когда мы вместе, то больше болтаем, чем работаем.  

Копал я рядом с воспиталкой. Тут прибегает Димон из соседней комнаты и шепчет мне на ухо, что Хитев за домиком дворника Коляна дубиной завалил. Я, как услышал это, прямо рассвирепел. Закричал, что убью этого гада и так с лопатой кинулся за домик дворника. Потом оказалось, что эти слова обеспечили мне сто пятнадцатую. Иначе мои последующие действия можно было бы квалифицировать, как причинение тяжких телесных повреждений, повлёкших смерть потерпевшего. Я подбежал с лопатой к Хитеву, а он склонился над Коляном, лежавшим на земле, и шарил у него по карманам, ища баксы. Колян, как потом выяснилось, был жив, но без сознания. Я тогда крикнул, что сейчас, как обещал, его закопаю. Он отскочил, хватаясь за свою дубину, и бросился на меня. Тогда я и огрел его лопатой по голове. Судебный эксперт потом заверял, что удар был нанесён сзади, но признать это я никак не хотел. Не в моих это правилах бить сзади. Хотя, Алексей Григорьевич, сдавать отца с матерью тоже не в моих правилах, но я сдал. Судья меня уговаривал, чтобы я признал очевидный факт, что, мол, удар я нанёс сзади. Тогда у него всё сойдётся нормально, и он даст мне семак – минимальный срок по моей статье, но я не согласился. Вот так, Алексей Григорьевич, я и оказался у вас. И чем вы мне можете помочь, скажите мне, пожалуйста. Если бы вы были Христом, то точно могли бы помочь, а так...  

 

 

 

* * *  

 

 

Батя молча сидел, едва сдерживая непрошенную слезу. Его закалённое за всю свою трудовую жизнь сердце почему-то стало мягким, как воск. Этот парень, достаточно искренне рассказавший о своей короткой и уже поломанной жизни, ему стал нравиться ещё больше. Батя видел невысказанную в словах мальчика боль, и действительно не знал, как может помочь.  

– Ты вот что мне скажи, Толик, – нарушил, наконец, молчание Батя, – ты с родителями после их суда как-то общался? Может, свидание было или письма им писал?  

– Шутите, Алексей Григорьевич! Какое свидание? Они же наши мучители, враги, можно сказать, – с саркастическим вызовом ответил Толик.  

– Я думаю, что тебе нужно признать свою вину перед ними и попросить у них прощения, – произнёс Батя.  

– Не могу я этого сделать, Алексей Григорьевич! – раздражённо воскликнул Толик. – Ведь я тогда предам Коляна, а мы клятву давали, что будем верны друг другу до гроба!  

– Предложи твоему Коляну примириться с родителями.  

– Предлагал уже, но он не хочет. Считает, что мы правильно поступили.  

– Почему ты думаешь, Толик, что это будет предательство? – спросил Батя. Как Коляну помешает то, что ты примиришься с отцом и матерью? Объясни мне, бестолковому. – Это ему очень не понравится, – угрюмо ответил Толик.  

– Почему?  

– Потому что он считает их врагами.  

– А ты?  

– Я лично не считаю, я их люблю, но у нас с ним клятва.  

– Ты хочешь, чтобы я похлопотал о твоём свидании с братом? Может, лично с ним поговорите, и тебе удастся его убедить помириться с родителями. Официально, конечно, вы уже ничего не измените. Родительские права им не вернут, тем более, что они до вашего совершеннолетия просидят в тюрьме, но облегчить им страдания вы можете. Напишите письмо, Попросите прощения. Ты же сам говорил, что они вас очень любят.  

– А как он сюда приедет на свиданку? – недоверчиво спросил Толик. – На это бабки нужны, да и не пустят его одного.  

– Я сам за ним поеду. Возьму отпуск и поеду, – объяснил Батя.  

– Зачем это вам, Алексей Григорьевич? – удивился Толик. – Ведь у вас таких, как я много. Где вам на всех денег и отпусков набраться.  

– Зачем, спрашиваешь? Затем, что у нас с Натальей Кузьминичной, женой моей, тоже нет детей. Мы тоже очень хотели их иметь, но ничего не получалось. Если бы мы в своё время пережили то, что произошло с твоими родителями, также были бы безмерно рады. Однако случившееся с вашей семьёй потом никак не укладывается в моей голове. Рождение сыновей было бы самым большим счастьем в моей жизни, но их предательство – самым большим несчастьем. А в воспитании я бы был так же строг, как твой отец. Ведь я хорошо знаю, что значит не применить вовремя меры. Понимаешь, Толя? Я во время твоего рассказа проникся большим сочувствием к твоим родителям и на мгновенье мне показалось, что это всё произошло со мной, а ты – мой сын. Скажу честно: я очень хотел бы иметь такого сына и очень не хотел бы, чтобы он поступил со мной, как ты с твоим батей. Ты меня понимаешь?  

– Понимаю, Алексей Григорьевич, печально сказал Толик, – но что же мне делать?  

– Вот что сделаем, – заключил Батя, – я наведу справки, где отбывают наказание твои родители и попробую организовать тебе свидание с братом, а там видно будет. Добро?  

– Добро.  

– Тогда я пошёл к себе. Скоро твои соседи вернутся. А прокурора этого не бойся: мы его сегодня отправили восвояси. Думаю, он больше не вернётся, но если и вернётся, то отправим обратно. Ты запомни на всякий случай, что за пару минут до того, как ты зашёл в дворовой туалет и нашёл там биолога, ты был у меня в кабинете. Если спросят, о чём мы говорили, направляй их ко мне за ответом. Ясно?  

– Ясно.  

– Тогда пока.  

Батя ушёл к себе и вскоре вернулись с занятий другие ребята. Все они были довольны, что Толика отпустили, и жизнь пошла, как прежде, если не считать того, что биолог наотрез отказался иметь в дальнейшем дело с этими головорезами. Какое-то время биология и химия заменялись другими уроками, но потом появился новый учитель, гораздо лучше прежнего.  

Батя навёл справки о родителях Толика, и информация оказалась весьма неутешительной: выяснилось, что мать Толика Курилова Анна Викторовна умерла в женской исправительно-трудовой колонии от инфаркта миокарда. Это произошло вскоре после того, как Толика осудили за убийство. Вероятнее всего, ей сообщили о происшествии с сыном, и это стало причиной инфаркта. Отец Толика продолжал отбывать наказание в мужской исправительно-трудовой колонии. С тюремным начальством у него сложились не очень хорошие отношения, так как он постоянно занимался религиозной пропагандой. Впрочем, особого напряга это не вызывало, так как в последнее время в места отбывания наказания стали проникать религиозные функционеры разных направлений, организовывая из заключённых религиозные общины. Бате удалось поговорить по телефону с одним из офицеров колонии, который знал Виталия Курилова. Офицер сообщил, что Виталий весьма опечален преступлением сына и смертью жены, но не раскисает и держится молодцом.  

Что касается свидания Анатолия Курилова с Николаем Куриловым, то тут действительно возникли проблемы. Связаны они были, как и предполагал Толик, с несовершеннолетием Коли, которому необходимо было для свидания проехать приличное расстояние. Батя передумал ехать сам, поскольку такая его забота о Толике обязательно вызвала бы нежелательное внимание, как со стороны начальства, так и со стороны несовершеннолетних заключённых. Поэтому Батя пытался состыковать три задачи: найти нейтральную фигуру для сопровождения Николая, добиться разрешения свидания у тюремного начальства и договориться с дирекцией интерната, чтобы Колю отпустили с найденным сопровождающим. Тюремное начальство в лице полковника Макаренцева против свидания не возражало, но настаивало на некоторой отсрочке, поскольку Курилов был как-то причастен к происшествию с биологом, а какая-то залётная комиссия может впоследствии прицепиться к тому, что свидание разрешили заключённому с плохим поведением.  

Словом, всё затянулось ещё почти на год. Батя Толику о смерти матери пока не сообщал, а насчёт свидания с братом в двух словах описал ситуацию. Он по- прежнему цензурировал письма Толика, которые тот стал писать гораздо реже. Мальчик уже не описывал подробно свою тюремную жизнь, а обходился общими фразами и вопросами о делах и здоровье. Сообщал и о том, что ему, возможно, разрешат свидание, и есть человек, который оплатил бы Колин приезд. Скоро урегулируются какие-то формальности, и свидание разрешат. Коля ответил, что это очень хорошо, и он с радостью приедет. Батю удивляло, что он ничего не писал Толику о смерти матери. Ему-то наверняка об этом сообщили.  

Через какое-то время Батя решился и сделал это сам. Сделал он это очень мягко, стараясь не теребить душевную рану мальчика. Толик, как ни старался, не смог сохранить внешнее спокойствие. Из его глаз потекли слёзы, а Батя приблизился к нему и крепко обнял. Мальчик стал всхлипывать у него на груди, а он только гладил его по голове и молчал. Потом Толик пришёл в себя, и ему стало стыдно за такую слабость. В течение нескольких недель он вёл себя с Батей очень сдержанно. Мальчики, узнав про несчастье товарища, стали относиться к нему на удивление мягко, что совсем не соответствовало здешним правилам. Даже надзиратели во главе с Хренычем, сочувствуя Толику, старались не загружать его дополнительной работой.  

Вскоре вопрос со свиданием решился. Назначено оно было на весенние каникулы. Батя и человека подходящего нашёл для сопровождения парня, и с дирекцией интерната договорился, и даже билеты уже купил туда и обратно. Братьям было разрешено провести трое суток в специальном охраняемом помещении для свиданий. Батя сообщил об этом Толику, и тот стал с нетерпением ждать назначенного срока, непрестанно думая, как и о чём он будет говорить с Коляном. Он действительно исполнился намерением уговорить брата попросить прощения у отца и, если тот простит, помириться с ним.  

Колян писал, что тоже ждёт этой встречи, и спрашивал, что он может Толяну привезти. Потом вдруг пришло то роковое письмо. В нём Колян сообщил, что самодеятельный театральный коллектив, в котором он принимает активное участие, занял первое место на каком-то конкурсе. За это их пригласили совершить турне по Германии, где сейчас живёт немало русскоязычных граждан. Это турне должно состояться на весенних каникулах, и он никак не может не поехать. Колян играет главную роль в спектакле, который они должны будут показывать в этой поездке чуть ли не каждый день, а его дублёр – полная бездарность. С ним в главной роли спектакль провалится. Колян надеется, что свидание можно будет перенести на лето.  

Толик сперва подумал, что это какой-то жуткий бред. Он несколько раз перечитал письмо, пока не осознал-таки его ужасный смысл. Тогда его понесло. Он разбил несколько стёкол, швыряя в них чем попало, а когда надзиратель пытался его утихомирить, он полез с ним в драку. К удивлению всех, надзиратель не сделал из него отбивную, а просто скрутил и оттащил в карцер. Там Толик завалился лицом на матрас и стал судорожно рыдать. К нему зашёл Батя и присел рядом. Батя прочитал это письмо ещё раньше Толика и был готов ко всему. Он и надзирателя предварительно об этом предупредил.  

Теперь Батя сидел на матрасе рядом с Толиком и приговаривал:  

– Ну, брат, всякая беда случается, а ты же мужчина. Нечего сопли разводить.  

Толик молча лежал на животе, а его тело продолжало судорожно содрогаться в конвульсивных рыданиях.  

– Успокойся, сынок, – продолжал Батя, – успокойся и возвращайся в свою комнату. Вон пацаны заглядывают. Что они о тебе подумают.  

А в полуприкрытую дверь карцера действительно заглядывало несколько ребят. Кишмиш, один из одноклассников Толика, постучал в дверь и мягко-серьёзным тоном, без обычных в этих кругах дерзковатых ноток в голосе, попросил:  

– Гражданин начальник, отпустите, пожалуйста, Фельдшера, то есть Толяна. Он стёкла побил из-за горя. Оно, видите, и нас порой касается. За стёкла мы рассчитаемся. У вас хранятся наши деньги, которые родоки на булочки и конфетки официально оставляли. Мы тут с братвой порешали, что отдадим из них за стекло, сколько нужно.  

Батю удивило появление этих непрошенных ходатаев, так как здесь подобные действия не были приняты. Когда наказывали кого-то из несовершеннолетних заключённых, нередко случалось, что его товарищи ему сочувствовали, но проявлялось это обычно в затаённой ненависти и мелкой мести исподтишка. Кто-то даже мог взять на себя вину, но чтобы просить начальство, предлагать рассчитаться за причинённый ущерб – это было что-то новое. Батя приписывал это какому-то неосознанному положительному влиянию Толика на остальных.  

– Идите, ребята, в комнату, – мягко сказал им Батя, – и Курилов скоро тоже придёт. А за стёкла платить не нужно, они были треснуты и их ветром разбило.  

Довольные пацаны ушли, а Батя опять обратился к Толику:  

– Ты, дружище, давай заканчивай и направляйся к себе в комнату. Свиданку мы тебе, если захочешь, другую устроим.  

Толик к тому моменту уже перестал всхлипывать и, усаживаясь на матрасе, произнёс:  

– Да, гражданин начальник, я уже закончил. За стёкла извиняюсь. Когда только появится возможность, я за них заплачу. Свиданки, пожалуйста, больше не нужно, и этой достаточно.  

Толик встал на ноги и вышел в коридор. На протяжении оставшегося до полного совершеннолетия года, он держал себя с Батей подчёркнуто сдержанно, избегая всяких разговоров наедине. Батя несколько раз пытался рассказать Толику о своих планах задержать его здесь ещё на годик, а потом обратиться к президенту с прошением о помиловании. На это Толик отвечал, что не хочет никаких послаблений и исключений, а помилования не заслуживает.  

К этому времени Толик уже окончил среднюю школу с отличными отметками, и последний год, как и все остальные его сверстники, приобретал техническую специальность. Он овладевал профессиями водителя и автомеханика. Теоретические занятия проводились в тех же классах, что и школьные уроки, а практика осуществлялась во внешнем дворе и в довольно-таки крупных мастерских, находящихся в этом же дворе.  

Брату Толик какое-то время не писал и от него писем не получал. Потом он всё же стал изредка писать, но письма были значительно суше. Писал в ответ и Колян, но так же сухо.  

Перевод Толика во взрослую колонию осуществился без всяких проволочек: пришла разнарядка, куда его направляют и было извещено, что машина с конвоем прибудет за ним и двумя другими заключёнными такого-то числа.  

Батя вызвал Толика в день отъезда, сообщил ему о переводе и сказал:  

– Ну что же, прощай Толян! Желаю тебе стать настоящим человеком! А с отцом, сынок, советую тебе всё же помириться. Если же когда-то будешь в здешних местах, то я буду рад тебя видеть.  

– Прощайте, Батя, – ответил Толик, – вы, хоть и гражданин начальник, но не самый худший из них.  

Батя вызывал и двух других "выпускников", но вряд ли говорил с ними так, как с Толиком.  

Оставшиеся пять лет заключения Толик провёл в колонии строгого режима среди отпетых рецидивистов, но и здесь к нему относились неплохо. Он находил общий язык со многими заключёнными, но особо крепкой дружбы не водил ни с кем. Медицинские способности и здесь добавляли ему авторитета.  

С братом Толик переписывался ещё реже, чем прежде. Тот в ответ писал, что ждёт его возвращения. Колян поступил в какой-то вуз и жил теперь один в их квартире, которую мужику из опекунского совета пришлось всё же вернуть законному хозяину. Денег за её аренду на протяжении трёх с половиной лет, как они и ожидали, оказалось до смешного мало, а спросить за это было не с кого. Однако Колян сообщал, что занимается одним очень успешным бизнесом, и, когда Толян вернётся, его ожидает полное благополучие.  

 

 

 

* * *  

 

 

И вот наступил тот день, когда Толик, отбыв своё наказание, вышел из поезда в родном городе. Он ничего не сообщал брату, хотя тот ждал его приезда со дня на день. Толик добрался на маршрутке до своей улицы и не спеша пошёл по ней в сторону их дома.  

Его закалённое арестантское сердце сильно щемило от нахлынувших воспоминаний. Всё здесь за прошедшие годы очень изменилось, но многое было до боли знакомо. Вот здесь был пустырь, на котором они играли в футбол. Теперь на его месте стоит собор с разноцветными куполами. Нескольких частных домиков, расположенных прежде между сквером и высотными домами, теперь уже нет. На их месте бутафорным блеском сверкает огромный супермаркет. Но вот за ним и знакомые дома. В первом из них жили Лёшка Котов и Генка Синицкий. Вон Лёшкин балкон, уже застеклённый. Во втором доме жили Витька и Жорка Гирины, Марина Ковалёва и ещё один парень, что-то не припомнится его имя. За этим домом во дворе стоит его "девятиэтажка". А сердце-то стучит, как сумасшедшее. Неужели места его детства вызвали такое волнение? Нет. Больше всего он волнуется, потому что боится встречи с отцом, который давно должен был отбыть своё наказание. Где отец сейчас? Вернулся ли домой? Колян ничего об этом не писал, а он не спрашивал. В последнее время их переписка строилась так, будто отца у них вообще не было, однако Толик допускал, что отец мог вернуться домой и жить в родительской комнате, а Колян просто об этом не упоминал.  

Толик направился к подъезду. Вот их балкон и кухонное окно на третьем этаже. И окно, и дверь на балкон открыты, ведь сейчас жаркое лето. Дверь в подъезд оказалась запертой, а на ней располагались кнопочки с цифрами. Сперва Толик решил, что нужно набрать какой-то код, и дверь откроется, но из короткой надписи на двери понял, что нужно набирать номер квартиры и ещё одну букву. Он так и сделал. Из устройства зазвучал прерывистый повторяющийся сигнал, но дверь не открывалась. Толик нажал сброс и растерянно отошёл в сторону, поставив дорожную сумку на крыльцо. Тут подошла какая-то женщина и тоже набрала номер квартиры с буквой. Зазвучал тот же сигнал, но потом он смолк и из динамика послышался голос, спрашивающий, кто это пришёл. Женщина назвала себя, и дверь тут же отворилась. Толику стало ясно, что это устройство связывает посетителя с хозяевами квартиры, а те, нажимая кнопочку, отпирают дверь.  

Толик зашёл в подъезд вслед за женщиной, и оба они подошли к лифту. Женщина подозрительно покосилась на бритую голову Толика и решительно направилась к лестнице. Толик поехал в лифте, кабина которого была всё та же, обшарпанная и поцарапанная. Толик стал звонить в дверь. Знакомая кнопка и знакомая мелодия звонка. Однако никто не открыл. Значит, Коляна нет дома. Наверное, его всё же нужно было предупредить. Толик вышел на улицу и присел на скамейку под деревом. Ему ничего не оставалось, как ждать возвращения брата. Мобильного телефона у него не было, а даже, если бы и был, номера Коляна он не знал.  

Рядом присела старуха и с любопытством стала его рассматривать. Сидение на скамейке и эта старуха почему-то его совсем успокоили. Волнение совершенно прошло и он тоже добродушно посмотрел на старуху.  

– А ты, чай, не будешь Куриловским вторым сыном? – не выдержав, спросила старуха.  

– Буду, бабушка, а вот вас я что-то не узнаю, – ответил Толик.  

– Ага, как мне окно мячом разбивать, то ты горазд, а узнать не можешь?  

– Тётя Катя? – обрадовался Толик. – А я вас действительно не узнал.  

– Ты, стало быть, возвернулся домой с тюрьмы? – поинтересовалась старуха.  

– Да, тётя Катя, вернулся, – отозвался Толик, – вот только никого дома нет. Не знаете, Колян поздно домой приходит?  

– Да по-разному: когда вообще дома сидит, когда рано возвращается, а когда и не ночует. Только он, Толя, не приходит, а приезжает. Машина у него огромадная, как у новых русских.  

– А он один живёт, – спросил Толик и почувствовал, что сердце его вновь заколотилось. – Ну, не женился ли он, имею в виду?  

– Нет, не женился. Девчата приходят, это точно, но ещё не женился. А вы, смотрю, как были в детстве похожи, так и сейчас не сильно вас различишь. Ты только схуд немного и стриженный. Да и одет похуже. А вон, смотри, и Колян твой едет.  

Толик увидел серебристый джип, заехавший во двор. За рулём действительно сидел его брат. Он поставил машину в тени другого дерева и направился с дипломатом к подъезду.  

– Эй, Колян! – деланно-хриплым голосом пробасил Толик.  

К его удивлению, Колян испугался, и не на шутку. Он выронил дипломат и резко обернулся. Увидев сияющее лицо Толика, облегчённо вздохнул и, наклонившись, быстро поднял дипломат, а потом воскликнул:  

– Толян, ты что, задумал меня до инфаркта довести?! Что ж ты не предупредил о своём приезде? Я бы подготовился получше.  

– Да я не думал, что ты так напугаешься, – оправдывался Толик, подходя к брату.  

Они обнялись и пошли в дом. В квартире всё было по-новому. Родительская комната стала кабинетом Коляна, а детская – его спальней. Колян предложил её занять Толику, а сам решил полностью перебраться в кабинет. Было видно, что он уже к этому переезду приготовился, так как шкаф в детской был пуст.  

Толик стал выкладывать свои вещи, но их было так мало, что шкаф после этого так и остался почти пустым.  

– Ничего, Толян, не переживай, – успокоил Колян. – Накупим тебе барахла, дай срок. Пока сможешь мои шмотки носить. С деньгами у нас дело неплохо обстоит. Вот только сейчас возникли небольшие сложности, но мы с ними справимся.  

– А что за сложности? – поинтересовался Толик.  

– Да так, – неопределённо ответил Колян, – в двух словах не опишешь. Долг небольшой возник, но у меня товара полно. Нужно его продать, и денег будет куча.  

Колян сварил кофе и, разлив его по чашкам, продолжал:  

– Я, брат, как раз хотел с тобой поговорить. Не хочется с этого начинать нашу встречу, но время не терпит.  

– О чём это ты? – поинтересовался Толик.  

– О том, что нам нужно продать квартиру. Покупатель у меня уже есть. Нужно только нам двоим пойти и заключить сделку.  

– В смысле, продать? – не понял Толик. – А где мы жить будем?  

– Да я же тебе говорю!.. – недовольно воскликнул Колян. – Товар продадим и купим новую квартиру, куда лучшую, чем эта завалюха.  

– Я не понял, Колян, – но эта же хата, кроме нас с тобой, принадлежит ещё и отцу.  

– А вот и нет, – сказал Колян. – Она принадлежит только нам двоим. Когда ещё отец сидел, я съездил к нему, чтобы решить имущественные вопросы... наследство матери, там, да и его часть собственности. Словом, он всё нам отдал.  

– Как отдал? А где же он жить будет? – удивился Толик.  

– Да вот, где-то живёт. Может, себе бабу какую-то нашёл, – засмеялся Колян, а Толика от этого смеха передёрнуло.  

– Нет, Колян, – неожиданно твёрдо сказал он. – Хату продавать мы не будем. Пока не будем. Может, если я вникну в суть дела, тогда посмотрим.  

– Да ты понимаешь, что ты нас разоришь? – рассердился Колян.  

– Мы хату продавать не будем! – отчеканил Толик таким тоном, которого раньше в их отношениях не было никогда.  

Колян удивлённо посмотрел на брата, а потом сказал:  

– Не будем, так не будем. Попробуем выкрутиться по-другому.  

На следующий день за завтраком Колян сказал Толику:  

– У меня сегодня и завтра очень много дел, и срочно нужно съездить за двести километров и отвезти пакет. Ты можешь мне с этим помочь?  

– Могу, – отозвался Толик, – только на чём съездить?  

– На моём джипе. Ты умеешь водить машину?  

– Да, в зоне водилой пахал, ведь я писал тебе. И права у меня есть.  

– – Да, помню, это хорошо. Только твои права не понадобятся. Всё равно у тебя доверенности на машину нет, и делать её некогда. Поедешь с моими правами, да и паспорт мой возьмёшь. Если придётся в гостиницу устраиваться или с ментами общаться, назовёшься моим именем.  

– Да зачем в гостиницу? – удивился Толик. – Двести километров, да ещё и для твоей машины – это пустяк.  

– Мало ли что, – ответил Колян, – вдруг скажут подождать и ответ назад передадут.  

– Хорошо, Колян, – согласился Толик, – скажешь что и куда везти, и я поеду. В ментовку уже завтра пойду. Мне же надо на учёт стать, паспорт получить.  

– А что у тебя за бумаги? – заинтересовался Колян. – Имею в виду, с чем тебе нужно на учёт становиться?  

– Справка об освобождении у меня, да ещё какие-то документы. Я там ведь и среднее образование получил, и специальность.  

– Если ты не успеешь до завтра, – сказал Колян, – я сам схожу вместо тебя и стану на учёт. И на паспорт могу сфотографироваться вместо тебя. Зачем ждать, пока у тебя волосы отрастут.  

– А если менты будут спрашивать, где сидел, кто был начальником? – поинтересовался Толик.  

– Так ты же мне обо всём писал, да и особо болтать сейчас в твои обязанности не входит. Скажу, если что, мол, не помню. Да ты, скорее всего, сам приедешь и завтра пойдёшь. На всякий случай покажи свои ксивы, да и езжай с Богом.  

– О Боге, смотрю, вспомнил, – заметил Толик. – Ты сейчас о Нём часто вспоминаешь?  

– Да нет, – усмехнулся Колян, – Он остался там, где ещё были буквари и короткие штанишки.  

– А я, Колян, вспоминал Его часто, – серьёзно сказал Толик, – и помогал Он мне ещё чаще.  

– Ну, брат, ты даёшь! – насмешливо воскликнул Колян. А я думал, что в тех местах, где ты провёл восемь лет, Бог на ум никому не приходит.  

– Приходит, Колян, ещё как приходит, – отозвался Толик.  

– Ну ладно, брат, – заторопился Колян, – доедай быстрее и в путь. Ты хоть на джипе ездил когда-нибудь? Ведь это не самосвал.  

– Ничего, разберусь. Это после джипа сложнее на самосвал пересаживаться.  

Колян рассказал Толику куда нужно ехать и как связаться с человеком, которому необходимо передать пакет. Просил сообщить на словах, что это третья часть, а остальное будет послезавтра. Ещё он выдал Толику из своего гардероба одежду, и сунул ему бумажник с деньгами и мобильный телефон. Заверил, что будет с ним на связи.  

После этого оба вышли на улицу, и Колян, забрав машину со стоянки, подкатил к Толику. В нескольких словах проинструктировал его об особенностях управления машиной и предложил ему немного проехаться. Увидев, что Толик нормально справляется, он попросил довезти его до нужного места и отправляться в путь.  

Толик был рад представившейся возможности поездить на машине, да ещё и на такой, как эта. Дорога была хорошая, и в некоторых местах он позволял себе разгоняться очень быстро: Колян дал ему достаточно денег и на штрафы и на горючее.  

Подъезжая к месту, он позвонил по нужному номеру и сообщил, что привёз должок.  

Пожилой добродушный голос ответил:  

– Колюня, ты, похоже, исправляешься. Может, снова мы сможем с тобой нормально работать. Заедешь ко мне? Чайку попьём, и, может, ещё какого товару возьмёшь.  

– Нет, – Геннадий Евгеньевич, – сказал Толик, вспоминая инструкции Коляна, – мне некогда. Пусть Лёнчик выедет мне навстречу.  

Сказав это, Толик отключился и сбросил скорость. Колян говорил в городок не заезжать, а развернувшись, ждать Лёнчика, который приедет в красной "BMW".  

Городок, к которому подъехал Толик, был небольшим, но дома в нём были крутые. Здесь жила местная элита. Всё утопало в зелени, а большой город с промышленностью и многочисленным транспортом располагался по другую сторону реки. В городок вела отдельная дорога, на которую Толик совсем недавно свернул с магистрали. Если бы он не сворачивал, а поехал прямо, то попал бы на мост, который вёл к тому самому большому городу. Колян говорил, что если Толику придётся заночевать, то лучше ему поехать в город, где можно остановиться в гостинице.  

Лёнчик приехал быстро и, обогнув джип, припарковался перед ним. В "BMW" сидел и другой парень. Кроме того, Толик, заметил, что метрах в тридцати сзади остановилась ещё одна машина. Это ему нравилось всё меньше и меньше. Прежде он думал, что бизнес Коляна связан с торговлей какими-то шмотками из Китая, а теперь до него стало доходить, что его брат играет в другие игры, и его, вдобавок, в них макнул.  

Толик вышел из машины и подошёл к водительской двери "BMW", за которой, как он понимал, сидел Лёнчик. Толик сдержанно поздоровался и протянул Лёнчику пакет, упомянув, что это только третья часть, а остальное будет послезавтра. Говоря это, Толик твёрдо решил, что если послезавтра Колян будет опять его просить поехать сюда, то он откажется. Лёнчик, кажется, удивился последнему замечанию Толика и хотел что-то сказать, но Толик быстро сел в джип и поехал. Лёнчик остался на месте, видно, связываясь по телефону с хозяином. Толик надавил на газ.  

Через минуту его телефон зазвонил, и уже знакомый добродушный пожилой голос сказал:  

– Что-то, Колюня, я не понял твоё поведение. Почему не все деньги?  

– Остальные будут послезавтра, – ответил Толик.  

– Почему ты заранее об этом не сказал? – продолжал голос.  

Как ответить на этот вопрос Толик не знал, поскольку Колян о возможности чего-либо подобного не упоминал. Поэтому он отключился и поехал ещё быстрее. В зеркале заднего вида он заметил ту самую машину, которая останавливалась за ним. Значит его преследуют. Этого ещё не хватало. Толик позвонил Коляну и вкратце рассказал о случившемся, недовольно заметив, что если бы знал, какое это поручение, то ни за что не поехал бы..  

– А эта вторая машина едет за тобой? – переспросил Колян.  

– Да.  

– Это очень плохо. Когда они установят, что почти все деньги фальшивые, то тебе несдобровать.  

– Ты что, Колян, плетёшь? – возмутился Толик. – Что всё это значит?  

– Это значит, – сказал Колян, – что тебе нужно смываться. Не едь в обратном направлении, а поворачивай в город и жми, что есть мочи. Там сможешь где-то бросить машину и заныкаться.  

– Колян, зачем мне это всё? – возмутился Толик. – Я сейчас остановлюсь и расскажу им, что я – не ты.  

– Нет, Толян, ты этого не сделаешь. Ты же помнишь нашу клятву, и ты не предатель.  

"Да, я не предатель", – подумал Толик, поворачивая не налево, а направо, в сторону большого города и нажимая на газ. В этот момент опять зазвонил телефон.  

– Колюня, – послышался тот же голос, – ты играешь с огнём. Бабули-то только сверху нормальные, а внутри фуфло. Ты голову давно проверял? Может, у тебя воспаление мозга?  

Толик опять отключился, понимая, что его поведение отнюдь не похоже на поведение человека с нормальными мозгами. А преследующая его машина не отставала, и ещё ему показалось, что где-то сзади мельтешит красная машина Лёнчика. Он, вдобавок, понимал, что такие серьёзные ребята наверняка имеют возможность выслать кого-то и ему навстречу. Совершенно непонятно, что это такое затеял Колян. Ведь и ослу ясно, что всё шито белыми нитками. В этот момент опять зазвонил телефон.  

– Толян, – спросил Колян, – как там дела?  

– Хуже не придумаешь, – отозвался Толик.  

Они тебя догоняют?  

– Да.  

– – А ты ещё не проехал большой рекламный щит со спортсменом?  

– Как раз сейчас проезжаю. Тут, кажется, дорога немного поворачивает направо.  

Однако Колян замолк, и в это мгновение где-то под полом джипа раздался хлопок. Машину немного подбросило, и Толик сбросил газ. Впереди был поворот дороги, а потом мост. Он ехал со скоростью двести километров в час, и нужно было повернуть, чтобы его не вынесло на встречную полосу. Скорость хоть и упала, но не существенно. Тогда Толик нажал на тормоз и к своему ужасу почувствовал, что педаль провалилась, а эффекта никакого. Он попробовал несколько раз отпустить и нажать педаль, но тормоз не работал. Впереди был поворот, а машина неслась с огромной скоростью. Толик повернул немного руль и обнаружил, что и он не действует. Единственное, что хоть как-то работало на снижение скорости, это включённая передача при сброшенном газе.  

Машину неумолимо несло к повороту, а он не мог ничего сделать. Сейчас он у поворота пересечёт встречную полосу и, сбив ограждение, свалится с большой высоты в реку. Это конец! Нелепый конец нелепой жизни!  

Перед его глазами промелькнул утренник в детском саду, где они с Коляном танцевали танец поварят. А вот они на воскресной школе в церкви... поют песенку про мухомор. Колян, конечно, поёт лучше его. А вот всплывает клятва, которую они дали друг другу в десять лет. Они были серьёзны, как никогда, обещая, что всегда останутся верными друг другу и если надо, отдадут жизнь друг за друга. Именно эта клятва помогла ему не возненавидеть брата, который вскоре после неё не признался учительнице, что это не он рассказал стихотворение, а Толик. Эта клятва побуждала Толика клеветать на родителей, а впоследствии она много раз заставляла делать Толика то, чего он делать не хотел. Пару минут назад она заставила его свернуть направо, вместо того, чтобы остановиться и объяснить преследователям, что он – не Колян.  

В следующее мгновение перед глазами Толика промелькнули печальные лики родителей на суде, окровавленное тело Хитева на земле рядом с ним, Батя – встречающий его в первый день заключения. О, как он привязался к этому человеку! Хоть он и мент, но лучшего человека Толик не встречал, кроме отца, конечно. Почему он не послушался Батю и не попросил у отца прощения? Ах да, всё из-за той же клятвы. А теперь уже поздно. Что отец им говорил как-то, ещё до суда? И подчеркнул, что это очень важно. Кажется, он говорил, что всякий, кто призовёт имя Иисуса Христа, спасётся. А он ведь уже призывал и спасался. Так было перед тюрьмой, когда он помолился и сразу попал на Батю. Значит есть ещё шанс и сейчас!  

"Господь Иисус! – завопил вдруг Толик, сильно нажимая одновременно на клавишу сигнала. – Прости меня, мерзавца, за всё, что я натворил. Прости за папу и маму, прости, что оставил Тебя в детстве, а в жизнь пошёл с Коляном! Прости и помилуй меня! "  

Что произошло в следующие секунды, не мог потом описать никто из присутствующих тогда на дороге. А случилось примерно следующее. Когда по встречной полосе начала поворачивать огромная фура с прицепом, её водитель услыхал непрерывный сигнал летящего на неё джипа, и почему-то слегка притормозил. Именно в это мгновение джип, пересекший линию, разделяющую полосы, под острым углом чиркнул по шине заднего колеса прицепа, и отскочил от него под таким же углом. Этому помогла легковая машина, которая тоже мчалась навстречу и только что проехала мост. Она как раз пошла на обгон фуры, и когда перед самым её носом пролетел под углом джип, впиваясь в колесо прицепа, она двинула джип в бок у заднего бампера. Словом, эти две машины обеспечили поворот джипу ровно настолько, что он вернулся на свою полосу и поехал на мост. Его скорость уже не была такой бешеной, но была ещё достаточной для того, чтобы не оставить от Толика и мокрого места. Далее во время движения по мосту, произошло ещё несколько лёгких столкновений с транспортом, ехавшим как в ту, так и в другую сторону.  

Всё это время Толик молился Богу, а смерть не приходила. Скорость становилась всё меньше и меньше, а машина продвигалась по мосту всё дальше и дальше. Когда мост закончился, джип развернуло поперёк дороги, и он застыл, как вкопанный. Остальные машины на магистрали, предупреждённые громким непрерывным сигналом, и непонятным поведением машин на мосту, сбросили скорость и остановились у обочин. Так что развернувшемуся джипу уже ничто не грозило.  

Толику показалось, что на него нахлынула абсолютная тишина. В ДТП на протяжении восьмисот метров участвовал добрый десяток грузовых и легковых автомобилей, а также, в нескольких местах было повреждено ограждение моста. При этом ни один автомобиль не получил серьёзного повреждения, и ни один человек не пострадал.  

К месту происшествия один за другим прибыло два наряда ГАИ и машина "скорой помощи". Кто-то из милиционеров попытался спросить что-то у Толика, но, увидев, что тот неподвижно застыл на сидении, позвал врача. Врач осторожно осмотрел Толика и заключил, что с ним всё нормально, и он просто находится в состоянии шока.  

Гаишники поочерёдно подходили к тем машинам, у которых в результате ДТП возникла небольшая вмятина или царапина, и, записывая в протокол данные водителя и автомобиля, расспрашивали у пассажиров, что произошло. Никто ничего толком не мог рассказать. Все только упоминали о джипе, который под непрерывный вой сигнала на большой скорости возникал прямо перед ними и, слегка ударив их машину, мчался дальше. Нигде не было никаких тормозных путей, чтобы можно было их замерить и определить примерную скорость движения джипа.  

Наконец Толик пришёл в себя и сильно удивился, что после всего остался жив. Потом сразу же сообразил, что остался жив только благодаря Богу, к которому он обратился в молитве. Какая незаслуженная милость! Ведь он должен был получить то, к чему шёл, а Господь совершил чудо, явное чудо. Как можно теперь продолжать жить, будто Бога нет или Он забыл о них с братом.  

"Нет, – Господи, – прошептал Толик, – я уже не могу так жить! Ведь я умер ещё там, перед мостом, а что сейчас жив, то это только по Твоей милости".  

– Да, паря! – услышал он вдруг справа от себя. – Что ты творишь, никак не пойму.  

Толик глянул на соседнее сидение и увидел там Лёнчика.  

– У меня тормоза отказали и руль одновременно, – спокойно сказал Толик.  

– А-а! – протянул Лёнчик, – Тогда вообще непонятно, как ты жив остался и сюда доехал.  

– Господь помог, – ответил Толик.  

– Разве что так, – согласился Лёнчик. – Только Он тебе помог, чтобы мы из тебя кишки выпотрошили. Ты объясни, что с деньгами учудил. Ты разве шефа не знаешь?  

– Шефа? – переспросил Толик. – Шефа не знаю, но учудил – это точно.  

– Сейчас поедешь с нами, – с не допускающим возражения тоном сказал Лёнчик.  

– А менты? – удивился Толик. – Они же должны записать в протокол мои данные и взять у меня показания.  

– Менты пока подождут, – отозвался Лёнчик. – Им, возможно, в протокол придётся записать, что ты со своей тачкой ещё там в реку свалился. Соображаешь, что к чему?  

– Да, – спокойно ответил Толик.  

В этот момент к джипу подошёл милиционер и отворив дверцу со стороны Толика произнёс:  

– Вы, Курилов, поезжайте со своими друзьями, а документы на автомобиль и водительское удостоверение оставьте мне. Пробу на наличие в крови алкоголя и наркотиков вам помогут сдать ваши друзья. Они знают, куда для этого вас отвезти.  

– А что будет с машиной? – поинтересовался Толик.  

– Её доставят на штрафплощадку.  

– У меня отказали тормоза и повредились рулевые тяги, – сказал Толик.  

– Мы проведём экспертизу, – уточнил милиционер.  

К этому времени другой милиционер разогнал собравшуюся на обочине любопытную толпу, и первый милиционер предложил Толику выйти из машины. Лёнчик тоже вышел и взял Толика под руку. Сопротивляться и отказываться не было смысла: ведь милиционер, ничего у Толика не спрашивая, знал его фамилию и то, что "друзья" хотят его забрать. Судя по всему, мент был винтиком в машине, направленной сейчас против Толика.  

Через полчаса красная "BMW" заезжала в автоматически раскрывшиеся ворота, за которыми находился изящный трёхэтажный особняк, ограждённый со всех сторон высоким глухим забором. Два мордоворота выволокли Толика из машины и один из них нанёс ему сильный удар в солнечное сплетение. У него спёрло дыхание, и он согнулся пополам, но, собрав силы, остался стоять на ногах. Тогда второй мордоворот ударил его по затылку. И этот удар Толик выдержал молча. Он только не переставал про себя молиться, понимая, что всё, происходящее сейчас с ним намного безопаснее, чем то, что произошло совсем недавно на дороге.  

Толика втащили в вестибюль особняка и с силой швырнули лицом на мраморную крошку. Щека сразу опухла, и из носа пошла кровь, а один из сопровождающих сильно пнул его ногой в бок.  

– Что это вы, ребятишки, творите? – услышал Толик уже знакомый пожилой и добродушный голос. – Вы тут всё кровью испачкаете, и паренька можете прежде времени на тот свет отправить. У него, видно, сегодня проблемы с головой, а вы их усугубляете.  

– Да мы его легонько погладили, – заржал один из мордоворотов. – Может, наоборот, его проблемы пройдут.  

– Может, и пройдут, – добродушно согласился голос.  

Толик поднял голову и увидел невысокого суховатого старичка в клетчатой рубахе с коротким рукавом и брюках, держащихся на подтяжках.  

– Давай, Колюня, вставай, – сказал тот, – нечего здесь разлёживаться. Вытри, вон, своей рубашкой кровушку с пола, ведь лакеев у нас нет.  

Толик собрался с силами и поднялся на ноги, недоверчиво косясь на втащивших его сюда костоломов. Потом он перевёл взгляд на старика и вопросительно посмотрел тому в глаза. Старик глаз не отвёл, и Толик явственно почувствовал, какой колючий и холодный у него взгляд.  

– Давай, Колюня, пройдём в библиотеку и там поговорим по душам, – сказал хозяин. Вы проверьте, ребятишки, чтобы у него не было с собой всяких там игрушек.  

Мордовороты обыскали Толика, хотя человек, бывший с Лёнчиком уже поверхностно обыскивал его в машине. Затем мордовороты провели его между несколькими кадками с высокими раскидистыми пальмами в выходящий в вестибюль коридор и остановились там перед первой дверью.  

– Заходи, заходи, Колюня, – сказал хозяин, следуя за ними. – Я хотел бы, чтобы разговор наш был плодотворным и быстрым. У меня мало времени. И так я на тебя его сегодня достаточно убил.  

Они зашли в просторную комнату, в которой вдоль стен стояло несколько роскошных книжных шкафов из красного дерева, сплошь заставленных книгами. Между двумя окнами на резном столе из такого же красного дерева располагался компьютер, нестандартный корпус которого соответствовал общей обстановке. Посреди комнаты находился ещё один стол овальной формы, вокруг которого стояло шесть кресел. В библиотеке также было несколько кадок с пальмами и какими-то другими экзотическими растениями. На одной из пальм сидел огромный зелёный попугай, который, посмотрев на Толика каким-то меланхолически-насмешливым взглядом, вдруг противно заверещал.  

– Присаживайся, Колюня, – проговорил старик. – Надеюсь, ты уже не будешь пачкаться кровью?  

Толик молча прошёл к столу и сел в кресло, вытирая полой рубашки кровь с лица. Мордовороты остановились у двери, вопросительно глядя на хозяина, и тот дал им знак, чтобы они остались.  

– Ты, Колюня, расслабься, кончать тебя здесь мы не будем, – сказал старик, проходя и садясь за стол с противоположной стороны. – Разве, если будешь артачиться, то ребятки тебя подзадорят, а коль и тогда у нас разговор не получится, то ты умрёшь не здесь, а повесишься в городе в камере предварительного заключения, куда тебя упрячут за тот тарарам, который ты устроил на дороге, будучи в состоянии сильного алкогольного опьянения. Ты понял, сынок?  

– Понял, – тихо ответил Толик.  

– Ну и хорошо. Смотрю, ты постригся. Причёска – прямо третий день на свободе. И волосы белые стали. Это ты покрасился или поседел? Ты что, с неформальной молодёжью начал работать? Расширяешь сферу потребителей? Парень ты и впрямь неглупый, но дурак. Ты, как люди говорят, без Бога в голове. Это-то тебя и погубило. Жил бы потихоньку, как жилось, подрастал бы понемногу. Большим человеком мог бы стать, а ты затеял собственную игру. Так не бывает.  

Толик молча сидел и смотрел на старика, а тот вдруг сменил добродушный тон на угрожающий и продолжил:  

– Ты, сынок, дерьмо собачье, и я бы на тебя время не тратил, но, чтобы другим было неповадно, ты и бабули отдашь, и товар вернёшь. Ты меня понял?  

В этот момент в дверь постучали, и в библиотеку кто-то вошёл. Толик сидел к двери спиной, поэтому вошедшего не видел, пока тот не обогнул стол и не склонился над ухом хозяина, что-то ему шепча.  

– Клюй! – не сдержал Толик удивлённый возглас.  

– Фельдшер? – удивился и тот в ответ.  

– Как ты его назвал? – подозрительно спросил хозяин у Клюя.  

– Фельдшером, – ответил Клюй. – Это у него кликуха такая. Я её ему, кстати, и дал.  

– Где дал? – продолжал не понимать старик.  

– В тюряге, конечно. Для несовершеннолетних преступников.  

– Ты что, Колюня, уже имел срок? Когда же ты успел? Мы с тобой познакомились, когда ты был студентом. Никак не пойму. Ты ничего не напутал?  

Последний вопрос был обращён к Клюю, а тот хмыкнул в ответ:  

– В институте? Не-е, Геннадий Евгенич, он в других институтах учился: в таких же, как и я. Он за мокряк восемь лет строгоча схлопотал. Я думал, что до сих пор их мантулит. Да и не Колюней его зовут, а, скорее, Толюней. Но Курилов, так это точно.  

– У тебя, значит, братан есть? – спросил старик Толика, который в ответ молчал. – И когда ты откинулся, детка?  

– Позавчера, – ответил Толик.  

– Где сидел? – продолжал расспросы хозяин.  

Толик сообщил, в какой он находился колонии, и старик обратился к одному из мордоворотов, чтобы тот позвонил куда надо и навёл справки. Тот вышел и через несколько минут вернулся. Он доложил, что Анатолий Курилов по кличке Фельдшер действительно позавчера вышел на свободу из упомянутой им колонии. За время отбывания срока ничего предосудительного за ним не замечалось. Фельдшер имеет необычайную способность к медицине, и охотно применял её для лечения других заключённых.  

– Ты мне вот что скажи, – обратился старик к Клюю, – ты что, Колюню ни разу не видел?  

– Не, Геннадий Евгенич, – ответил Клюй, – с ним Лёнчик имел дело со своей братвой, а я не видел. А он что, похож на Фельдшера?  

– Как две капли воды, – ответил хозяин. – Ты на всякий случай поспрашивай у него что-нибудь о той зоне где вы сталкивались.  

– Это, наверное, особого смысла не имеет, – вмешался Толик, – ведь я брату много писал и рассказывал обо всём. Он наверняка смог бы ответить на вопросы Клюя.  

– А не на все, – сказал Клюй, – вот скажи, где мы сигареты прятали, когда были в карцере.  

– В матрасе, на котором я лежал. Там клок ваты вынимался, – ответил Толик.  

– Правильно, – обрадовался Клюй, – но твой братец об этом не мог знать. Ведь если бы ты это написал, то Батя прочитал бы в твоём письме, и нычка завалилась бы. Ты не мог это сделать. Это Фельдшер, Геннадий Евгенич, не сомневайтесь.  

– Вот и хорошо. Значит, ты, Толюня, позавчера откинулся, а вчера домой приехал? – спросил Геннадий Евгеньевич.  

– Да, – сдержанно ответил Толик.  

– И твой брат Колюня послал тебя сегодня ко мне? – продолжал хозяин. – Вы, кстати, близнецы или просто очень похожи?  

На этот вопрос Толик ничего не ответил, а старик продолжал сверлить его колючим пронизывающим взглядом и потом вдруг сказал:  

– Ты зря его покрываешь. Он к тебе отнёсся совсем иначе. Ты знаешь, почему у тебя отказали тормоза и руль?  

– Нет, – ответил Толик.  

– Вот твой кореш, – старик указал на Клюя, – пришёл мне доложить, что менты провели экспертизу автомобиля твоего братана. Знаешь, что выяснилось? Поломки произошли неслучайно. В машину были заложены небольшие взрывчатки, которые сработали по команде с мобильного телефона. Тебе братан звонил за пару минут до аварии? Спрашивал, где ты находишься? Не отвечаешь, но я и так знаю, что звонил. Он запланировал тебя похоронить под своим именем. Рассчитывал, что таким образом сныкается от нас. Умный чёрт, нечего сказать, но ничего у него не вышло. Почему, кстати, не вышло? Лёнчик сообщил, что они совершенно не могут понять, как ты спасся. Видно, в рубашке родился.  

Потом хозяин приказал Клюю позвонить на домашний номер Курилова и, представившись милиционером, поговорить при помощи громкой связи с Коляном по поводу его собственной смерти. Когда Колян взял трубку, Клюй назвался капитаном милиции с первой пришедшей ему в голову фамилией.  

– Чем я могу быть полезен? – спросил Колян.  

– Кем вы приходитесь Курилову Николаю Витальевичу? – спросил Клюй.  

– Я его брат, – удивлённо ответил Колян. – А что, собственно, случилось?  

– Как ваше имя и отчество? – уточнил Клюй.  

– Анатолий Витальевич Курилов, – растерянно ответил Колян. – А что всё-таки случилось?  

– Анатолий Витальевич, – печальным голосом произнёс Клюй, – хочу вам с прискорбием сообщить, что ваш брат погиб.  

– Как?! Что вы такое говорите?! – с переполненным горем пафосом воскликнул Колян.  

– Да, Анатолий Витальевич, так оно и есть. Вы можете завтра приехать в морг второй городской больницы, – Клюй назвал город, куда вела дорога по мосту, – для опознания тела вашего брата? Надо только вас предупредить, что это будет сложно. Уж очень серьёзная произошла авария. Машина вашего брата на большой скорости свалилась в реку.  

– Может, это не он? – с явной ноткой надежды спросил Колян.  

– Нет, Анатолий Витальевич, это он. Опознать тело – это в данном случае простая формальность. Да, не забудьте, пожалуйста, ваш паспорт.  

– Понимаете, – растерянно сказал Колян, – паспорта у меня нет. Я два дня назад вышел из тюрьмы и паспорт ещё не получил.  

– А какой документ у вас есть? – поинтересовался Клюй.  

– Справка об освобождении, – ответил Колян.  

– Возьмите тогда её, – сказал Клюй. Ещё раз извините за беспокойство.  

Клюй отключился, а Геннадий Евгеньевич воскликнул:  

– Ну какой артист! Голливуд по нём плачет.  

– Морг по нём плачет, – сказал Клюй. – Разрешите, Геннадий Евгенич, я его сделаю, гниду такую.  

– А что делать с его братом, твоим корешем? – спросил старик.  

– Да отпустить его, он-то тут при чём? – ответил Клюй.  

– Ты, детка, на кого-то работаешь? – спросил старик Толика.  

– В каком смысле? – не понял Толик.  

– В том смысле, что есть ли у тебя хозяин?  

– А, понятно. Работаю, – ответил Толик, – с недавних пор я работаю на Христа.  

– Это ещё кто? – не понял старик. – Что, он не в наших местах живёт?  

– Я имею в виду Иисуса Христа, – уточнил Толик. – В тот момент, как у меня отказала машина, я к Нему обратился, и Он спас меня. Иначе Колян действительно завтра опознавал бы меня, как себя.  

– А-а! – понял старик. – Ты имеешь в виду Иисуса Христа? Это понятно, но я спрашиваю, работаешь ли ты на кого-то земного?  

– Нет, на земного ни на кого не работаю.  

– Тогда я предлагаю тебе работать на меня, – сказал Геннадий Евгеньевич. – Проявишь верность и благоразумие – не пожалеешь. Ты, говорят, медицину любишь? Я устрою тебя в медицинский университет, станешь врачом. И кликуху тогда поменяем на доктора. Нам любые специалисты нужны, а врачи особенно. Ну как, согласен?  

– Нет, Геннадий Евгеньевич, – твёрдо ответил Толик, – не могу. Я собираюсь уехать отсюда, если, конечно, вы меня отпустите.  

– Ладно, отпустим, – добродушно согласился Геннадий Евгеньевич, – но ты если передумаешь, то приходи. А что будем с братаном твоим делать?  

– Разрешите попросить, чтобы вы дали ему ещё один шанс? У него деньги появятся в ближайшие дни. Надеюсь, что он отдаст.  

– А товар, – спросил старик, – знаешь сколько он наркоты у нас взял для своей команды? Он отлично работал, только решил, дурак, от нас отделиться. Вот мы ему кислород и перекрыли, в институтах, где он товар распространяет, шмоны организовали, он и застопорился. Ты ему тогда передай, чтобы он вместе с бабулями и товар вернул, иначе он не жилец.  

– Хорошо, передам, – согласился Толик. А почему бы вам не забрать в часть его долга джип?  

– Смеёшься, – ответил Клюй. – Этот джип за кредит куплен, который никто и не собирается отдавать. Так что он ещё будет с банком по этому поводу иметь дело.  

– Но вы мне сейчас разрешаете уйти? – спросил Толик.  

– Разрешаем, – подтвердил старик, – уходи. Итак занял у меня кучу времени. Любопытно было бы посмотреть, как твой братан тебя встретит. Может, кого-нибудь послать с тобой?  

– Нет, Геннадий Евгеньевич, не нужно. Я всё ему передам, а если он и тогда не захочет, то делайте с ним, что считаете нужным.  

 

 

 

* * *  

 

 

Домой Толик добрался уже вечером. В домофон не звонил, так как Колян дал ему ключи, среди которых был и ключ от домофона. Он зашёл в квартиру. В прихожей горел свет, и было слышно, что Колян что-то делает в ванной комнате. Толик не спешил его шокировать своим появлением, а быстро вошёл в комнату и переоделся в ту одежду, в которой вчера приехал. Потом он сложил свою сумку и проверил наличие документов. Обнаружил, что Колян в документах уже покопался.  

Толик с вещами вышел в прихожую и громко произнёс:  

– Колян, у меня уже нет времени, выйди на минутку.  

Движения в ванной мгновенно прекратились, и в проёме двери возник удивлённый Колян. Увидев брата, он даже глаза протёр от недоверия, а потом вдруг испугался.  

– Толян, это ты? – воскликнул он.  

– А ты, я знаю, меня не ждал, – сказал Толик. – Вон, смотрю, уже побрился налысо.  

– А чего ты весь седой? – не удержался Колян.  

– От твоего заботливого участия, брат, – ответил Толик. – Ты как сигнал дал, чтобы рулевые тяги и тормоза отказали, я тогда сразу и поседел.  

– Ты это о чём? – испуганно спросил Колян.  

– Да о том же. Ты собрался завтра ехать меня опознавать, как себя, даже уже под меня закосил. Но я тебе вот что скажу: квартиру я продать согласен, и деньги себе забирай. Не хочу с тобой больше иметь ничего общего. Ты долг старику отдай и товар отдай. Такое их слово. Иначе они грохнут, не сомневайся. А я, Колян, уже свободен от той клятвы. Для тебя я умер от твоей же руки. Я уезжаю. Как получу паспорт, сразу пришлю тебе доверенность на распоряжение квартирой, а ты тогда делай, что хочешь.  

Толик вышел на лестничную клетку и захлопнул дверь, а Колян так и стоял, будучи не в силах произнести ни слова.  

 

 

 

* * *  

 

 

Через два дня Толик подошёл к караульному помещению того самого исправительно-трудового учреждения, в котором провёл первые три года своего наказания. Он открыл дверь и обратился к дежурному солдату:  

– Слушай, боец, ты можешь меня соединить по телефону с Батей?  

– С кем? – не понял солдат.  

– Ну, с Каменным Алексеем Григорьевичем, который пасёт строгаликов.  

– А-а, понял! – воскликнул солдат. – Так он уже их не пасёт.  

– Как не пасёт? – растерялся Толик. – Уволился, что ли?  

– Учителем в школе он ещё работает, – сказал солдат, – а начальником блока строгорежимников – уже нет.  

– Значит он всё же здесь работает! – обрадовался Толик, – он сейчас в школе?  

– Нет, уже вышел за территорию. Минут двадцать назад.  

– А где он живёт?  

– Не имеем права сообщать посторонним адреса сотрудников, – сказал солдат, – но он не домой пошёл, а к своему другу. Он тоже учителем работает, а живёт в общаге для комсостава. Метров пятьсот отсюда вон по той улице.  

– А позвонить туда нельзя? – спросил Толик.  

– Можно, – согласился солдат, набирая номер вахты общежития. – Не пойму только, чего это я к тебе такой добрый. Алло! Это общежитие? Каменный Алексей Григорьевич проходил уже? Сейчас как раз возле вас? Отлично! Дайте ему трубку, пожалуйста. Алексей Григорьевич? Тут вас в караулке парень спрашивает. Обстриженный и седой совсем. Как вы говорите? Толик? Тебя, парень, Толиком зовут?  

– Да, – очень удивился Толик.  

– Так точно, Алексей Григорьевич, его Толиком зовут. Сейчас передам, – сказал солдат и положил трубку на аппарат. – Он тебе, Толик, передал, что сейчас придёт.  

– Хорошо, боец, спасибо тебе! – обрадовался Толик и выбежал из караулки.  

Батя пришёл очень быстро. Когда Толик его заметил, тот почти бежал. Толик поспешил навстречу, и они обнялись.  

– Ну, Батя, ты даёшь, – засмеялся Толик. – Не стыдно тебе обниматься посреди дороги с зэком?  

– А тебе, зэку, не стыдно курвиться и обниматься с гражданином начальником? – тоже засмеялся Батя. – И где тебя четверо суток носило?  

– Вы меня, Алексей Григорьевич, не перестаёте удивлять: то солдата с первой попытки спрашиваете, не я ли пришёл, а теперь четверо суток упоминаете. Откуда вы знаете, когда я вышел?  

– Во-первых, дружище, мы уже перешли "на ты", – ответил Батя, – а во-вторых, я действительно знал, когда ты вышел: справился у твоего бывшего начальства. Однако я пошутил, спрашивая, почему ты так поздно пришёл. На самом деле, я вообще не надеялся, что ты приедешь. Твоё появление для меня большой сюрприз. Ну ладно, идём ко мне. Помоешься с дороги, и перекусим немного.  

Они пошли по улице в противоположном направлении тому, откуда пришёл Батя. Справа от них тянулся высокий забор, над которым было натянуто несколько рядов колючей проволоки. Толику было непривычно ходить с этой стороны, ведь он три года прожил с той, причём ещё за одним точно таким же забором.  

Дома их встретила Батина жена Наталья Кузьминична. Оказалось, Батя позвонил ей ещё из общаги, предупредив о госте. Это была седая, очень добродушная и интеллигентная женщина. Она упомянула, что муж ей много рассказывал о Толике, и теперь она очень рада видеть его лично.  

Батя предложил Толику пройти в гостиную и оставить там сумку. В комнате на столе Толик увидел большую книгу и радостно воскликнул:  

– Батя, это что у тебя, Библия? Ты стал читать Библию?  

– Да, сынок, – ответил Батя, тоже заходя в комнату. – И не только читаю, я верю всему, что там написано. Этим я, в частности, и тебе обязан, и ещё одному человеку.  

– Значит ты, Батя, стал христианином?  

– Да, Толик. И я стал, и Наталья Кузьминична.  

– Как же это случилось? – спросил Толик. – Ты же был матёрым атеистом!  

– Появился у нас один учитель, – объяснил Батя. – Он мне всё растолковал: и о моей греховности, и о Спасителе.  

– А я, Батя, тоже два дня назад стал христианином, и Господь меня уже дважды с тех пор от лютой смерти спас.  

И Толик рассказал Бате обо всём, что произошло после его выхода на свободу. В комнату вошла и хозяйка. Она присела и внимательно слушала его рассказ. Один раз она, правда, выходила в прихожую: кажется, кто-то звонил в дверь, но потом она вернулась и внимательно слушала дальше. Рассказывал Толик долго и увлекательно, так как свою способность рассказчика за годы тюремной жизни не только не утратил, но и преумножил.  

– Вот так я остался без брата, – заключил он своё повествование.  

– Лучше было бы тебе остаться без него гораздо раньше, – заметил Батя. И вот что, сынок, ответь мне на один вопрос.  

– Да, Батя.  

– Хитева убил ты или он?  

Толик весь аж съёжился от неожиданности и спросил:  

– А почему ты об этом спрашиваешь?  

– Потому что удар лопатой был нанесён сзади.  

– Да, ты прав, – со вздохом сказал Толик, – Хитева убил он. Я действительно схватил лопату, закричал, что убью его, и побежал за сторожку, но там лопату швырнул и кинулся на Хитева с кулаками. Он был с дубинкой и оглушил меня. Тогда Колян схватил мою лопату и стукнул его сзади. Потом как-то само собой получилось на словах, что удар нанёс я. Я сам, кажется, об этом первый заикнулся, а Колян не возражал. Он потом неоднократно меня заверял, что пока я буду сидеть, он позаботится о нашем будущем. Мне, конечно, это не очень нравилось, но постоянно всплывала наша клятва и мысль, что будь у меня в руках лопата и оглуши Хитев в этот момент Коляна, то я бы тоже стукнул его. Значит, частично сижу и за свою вину. И я рад, Батя, что при этом всём мы встретились с тобой. Очень жаль только отца и мать. Мать уже не вернёшь, а отец... если бы я только знал, где он сейчас. Я бы помчался к нему и просил бы у него прощения за всё, что причинил.  

– Не надо, Толян, никуда мчаться, – послышался голос из прихожей, и на пороге комнаты Толик увидел такую знакомую и уже такую незнакомую постаревшую фигуру отца.  

– Папа? Это действительно ты, или у меня начался бред? – растерянно спросил Толик.  

– Это я, сынок, – ответил отец, заключая сына в объятия. – Я очень рад, что наши молитвы услышаны Господом.  

– Но как ты здесь оказался? – сквозь слёзы продолжал расспрашивать сын.  

– Меня, Толенька, сюда Батя выписал, ещё когда я сидел. Прежний математик, который всё сокрушался, что не может тебя на олимпиаду отправить, отбыл свой срок и уехал домой. Школа нуждалась в новом учителе. Тогда Батя и обратился по инстанциям с просьбой перевести меня сюда учителем. Я не возражал, а познакомившись с Лёшей, понял, что это Божий промысел. Потом, когда срок закончился, Лёшка устроил меня в общагу, и я так и продолжаю работать в твоей альма-матер. Мы с Лёшей и Наташей не переставали за тебя молиться.  

– И, в конце концов, – улыбнулся Толик, – я обрёл трёх отцов: тебя, Батю и Отца Небесного.  

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

| 3195 | 5 / 5 (голосов: 2) | 23:30 27.01.2017

Комментарии

Гость15:34 11.11.2022
класс
Гость14:45 01.08.2021
Повесть понравилась очень сильно.
Пишите еще!
Гость10:45 05.06.2021
Замечательная повесть, спасибо Вам!
Гость14:23 23.10.2019
Спасибо, сегодня слушали в очередной раз эту повесть.

Книги автора


Алексей Комарницкий "Я выбираю жизнь"
Автор: Altankom
Роман / Проза Другое
Перед вами, дорогой читатель, страницы моей жизни, начиная с раннего детства и заканчивая событиями в достаточно зрелом возрасте, когда я начал новую жизнь, которая как день от ночи отличается от преж ... (открыть аннотацию)ней. Описывая реальные события, я пытался быть откровенным, иногда, даже слишком откровенным. Для чего я вообще писал эту книгу?
Объем: 14.765 а.л.
09:08 17.06.2021 | 5 / 5 (голосов: 1)

Алексей Комарницкий "Выход есть или пьяный автобус 2" 18+
Автор: Altankom
Рассказ / Абсурд Религия
Аннотация отсутствует
Объем: 2.24 а.л.
21:43 27.03.2017 | 5 / 5 (голосов: 1)

Алексей Комарницкий "Пьяный автобус" 18+
Автор: Altankom
Рассказ / Абсурд Религия
Бредовая история, произошедшая с хорошим парнем, которая показала, что парень не такой уж хороший.
Объем: 0.605 а.л.
20:24 21.03.2017 | 5 / 5 (голосов: 1)

Алексей Комарнирцкий "Свет на перевале"
Автор: Altankom
Повесть / Приключения Религия
Повесть о том, как в смутные времена, когда в стране господствовали преступные группировки и повсюду расцветали психотерапевты, народные целители, экстрасенсы и колдуны, молодой наркоман нашёл настоящ ... (открыть аннотацию)его Спасителя.
Объем: 3.928 а.л.
20:18 17.02.2017 | 5 / 5 (голосов: 2)

Алексей Комарницкий "Всего пять гривен"
Автор: Altankom
Повесть / Приключения Религия
Главный герой повести помогает своему очень близкому другу избежать смертельной опасности. Во время бегства они встречаются с разными людьми: хорошими и плохими. Одна из встреч, которая по- ... (открыть аннотацию)стигала многих людей на протяжении 2000 лет, привела к тому, что пути друзей кардинально разошлись.
Объем: 9.106 а.л.
23:52 27.01.2017 | 5 / 5 (голосов: 1)

Алексей Комарницкий "Планета потерь"
Автор: Altankom
Рассказ / Религия Сказка
Аннотация отсутствует
Объем: 0.455 а.л.
21:22 27.01.2017 | 5 / 5 (голосов: 2)

Авторские права на произведения принадлежат авторам и охраняются законом. Перепечатка произведений возможна только с согласия его автора, к которому вы можете обратиться на его авторской странице.