Новогодняя история

– Б…яяяяя, твою ж мать…, где я? Холодноооооооо, б…яяяяяя….  

Стоя по колено в снегу, посередине поля, ору матом, кругом никого…. Вот это встретил новый год.  

Обернулся назад, только мои следы, которые заметает позёмка, минус тридцать, не меньше, какой-то мелкий колючий снег ветром бросает в лицо, морщюсь, дышать трудно, а ещё ноги и руки немеют…. Говорила мне мама, чтобы одевался теплей, мысленно даю себе клятву, что так и буду поступать. Ботинки на «рыбьем меху», да ещё тонкий носок, ноги уже почти ничего не чувствуют. Начинаю шевелить пальцами ног, хоть что-то. Руки в тонких кожаных перчатках стараюсь засунуть в карманы куцего пальтишка, хорошо хоть оно да колен, а то бы жопа замёрзла, ведь кальсоны пододевать западло, не по-молодёжному, в кармане начинаю шевелить пальцами рук, помогает мало. А вот шарф в тему, махеровый, аляповатой раскраски, индийский, колючий, но это как раз хорошо, развязываю завязки на ушанке, опускаю «уши» и заматываюсь шарфом до глаз:  

–АААААА, где я?  

В чистом поле, вокруг лесопосадки, сзади, если смотреть по следам, тоже лесопосадка, только следы начинаются в десяти шагах и заканчиваются под моими ногами:  

– Прилетел я сюда что ли, или снег всё замёл, ничего не помню, – мысли как-то очень вяло ворочаются в голове, и тут я начинаю блевать.  

Блин, рвёт меня, минут пять, какая-то бурая слизь, потом жёлтая, хватаю комок снега и засовываю в рот, во рту всё немеет, ломит зубы, но в глазах проясняется.  

Вокруг как-то серо, наверно рассвет, самое начало, когда солнце ещё не вышло из-за горизонта, но уже не так темно, звёзд нет, а вот видимость уже хорошая.  

По логике где-то за лесопосадкой должна быть дорога, надо туда продвигаться, решил идти прямо, снег сверху схватился корочкой, ноги проваливаются, снег забивается под джинсы:  

– Бляяяя, как же я сюда попал?  

За две недели до Нового 1992 года нас с Жекой отловил в институте Лёха Крючков, правда, институт переименовали в университет, но мы по привычке называли институт. Жили мы с Жекой в общаге, а вот Крючок был «масквич», вечно кручёный, деловой, владелец старой «шестёрки», которую он за баснословные деньги предлагал каждому встречному. Крючков был на год старше и в отличии от нас свежепоступивших уже успел отучиться один семестр в прошлом году, но ушёл в «академ» и восстановился на первом курсе с нами. Опять же в отличии от нас он отслужил в армии, поэтому считал нас за салаг, постоянно занимал деньги, но отдавать не спешил. Он всегда фонтанировал идеями, знал почти всех «преподов» в институте и, по его словам, у него были какие-то дела с «бандитами», которые «если что» за него «впрягутся».  

– Чуваки, есть тема, – Крючок аж светился весь, – есть «маза» отметить Новый год на даче у друга, у него предки остаются в столице, а там классная хата, тёлок пригласим, Иринка подруг своих привезёт, фотомондели, бля, возьмём водочки, бабам шампанского, групповушку устроим, вы как?  

– По чём скидываемся? – Жеку понесло.  

Надо сказать, что тема баб была очень острой у первокурсников нашего института, ВУЗ был техническим и, девчонок было по 1-2 в группе, причём разлетелись они по рукам очень быстро, даже страшненькие, в общаге все были уже замужем, там это вообще происходило моментально. Поэтому многие друзья сразу же пытались нащупать контакты с одноклассницами из «женских» ВУЗов и напроситься в гости к ним в общаги. Ирку Крючка мы хорошо знали, она с нами бухала пару раз возле института после занятий, разбитная девка, не сказать, что красавица, но как выразился Жила, Серёга Жилин, другой наш товарищ – «третий сорт не брак». Подруг мы её не видели, но Лёха рассказывал, что подцепил её возле какого-то модельного агентства и что она порноактриса и подруги у неё тоже. Жила как-то предложил заняться с ней групповухой, мол, все порноактрисы могут заниматься сексом с тремя мужиками сразу, но Крючок с темы соскочил, сказал, что собирается на Ирке жениться и делить её ни с кем не будет. Хотя Ирка к тому моменту была настолько пьяна, что трахни её и пять мужиков – не заметила бы.  

У меня в этом плане было всё хорошо, сексом я один раз занимался в школе. Я был школьным диджеем, вёл дискотеки, очень крут по местным меркам. У меня, как в песне, была "каморка за актовым залом", где хранилось дискотечное оборудование, ключи от этого помещения были только у меня, туда же я однажды на дискотеке и затащил одну девчонку, которая по слухам переспала со всем микрорайоном. Мы целовались минут пятнадцать, потом, перевозбудившись, достал презерватив, который выпросил у друга и тут бы остановиться, увидев удивление в глазах девчонки, она оказывается, впервые увидела резиновое изделие, да узнать про её опыт, но я не остановился и в итоге оказалось, что она девочка, хорошо, что у меня был большой комок ваты, чтобы головки у магнитофонов протирать и кровь мы остановили. Блин, я на «измене» сидел 2 недели, ждал, когда за мной из милиции придут и посадят за изнасилование, но девчонка всё скрыла и мы с ней несколько раз после этого встречались, но сексом не занимались, просто остались друзьями. Это не мешало мне гордо рассказывать всем, что я уже не мальчик, а мужчина, а вот Жека был девственником. Жека был ботаном, у Жеки была интеллигентная семья, и Жека всегда краснел, когда в компании пацанов обсуждали девчонок. Мы с Жилой водили его в соседнюю общагу, но попадая в компанию, где есть девчонки, Жека замыкался, начинал говорить односложно и на все подколки Жилы только краснел. Поэтому Жека сразу повёлся на предложение Крючка.  

–Ребзя, скидываемся по тридцатке, а лучше по полтиннику на стол, а вот водку возьмите вы ещё, а то я свои талоны на курево и бухло отдал преподу за зачёт по физике, лады?  

– Мы омаров жрать будем? – возмутился я.  

– А девчонки, с них тоже денег брать прикажешь? – Крючок аж подпрыгнул.  

– Ладно, пацаны, если за девок, то я сороковку дам и водки куплю, – Жека решил не мелочиться.  

– Да, я там у него летом отдыхал, рядом в деревне бабка самогон классный гонит, слеза, и стоит «двадцатка» литр, месяц бухали, и голова с утра не болит. Жилу тоже берите. – Лёха ушёл, а судя по задумчивым глазам Жеки, он уже мысленно трахал порноактрису.  

За неделю до Нового года нам с пацанами «подфартило» заработать. Один наш друг из общаги договорился со своим знакомым владельцем мясного цеха на разгрузку двух фур блочного итальянского мяса и фуры свиных полутуш, так что денег мы подзаработали. Жека тут же хотел пойти и всё потратить на деликатесы, но хозяйственный Жила сказал, что надо оставить на посленовогодние праздники, «степуха» непонятно когда будет, а жить на что-то надо. Но стипендию дали вовремя, мы скинулись по «сороковнику», отоварили талоны на водку и сигареты. По талонам давали тогда в месяц две бутылки спиртного на руки и блок сигарет. Мы с Жилой взяли по бутылке водки, по талонам в магазине водка стоила 10 рублей, в коммерческой палатке 30, и по бутылке шампанского, а Жека только шампанское, рассказывая какие мы «дятлы» и что девчонки пьют только шампанское, а самогон в деревне купим. Купили на всякий случай сосисек и ящик пива на дорожку, чтобы в электричке ехать было веселей. Сосиски и пиво, слава богу, тогда продавались редко и без талонов, но в соседний магазин раз в неделю завозили.  

И вот настал день «Ч». Трезво рассудив, что в рюкзаке нести спиртное удобней, мол, будем по очереди нести, а до места вообще доедет только водка и шампанское, мы двинули в сторону Курского вокзала. Ехать предстояло 2, 5 часа. С трудом нашли электричку, оказалось, что пригородное сообщение оттуда в 2-х направлениях, мы наконец-то расположились в вагоне на деревянных лавках. Народу ехало немного, поэтому расположились широко.  

–Эх, хорошо, вырвались, а то дома с родителями не побухаешь, мама из рук вырывает бухло, я поэтому и не поехал к своим на Новый год, – сказал, Женька, он приехал из Арзамаса 16, он же Саров, и родители его были там какими-то «шишками».  

– А у меня наоборот, батя «нажрётся», буянить начнёт, к соседям пойдёт отношения выяснять, не лучше здесь, с друзьями, а вдруг ещё и «пи..ятинки» обломится, будет, что вспомнить, – Сказал Жила, батя его был простым слесарем на заводе, мама там же сидела в бухгалтерии, а приехал он из Красноярского края.  

– А мне просто надоело, каждый год одно и то же, посидим, поедим, потом телевизор, друзьям кому не позвонишь, все заняты, тоска, – я посмотрел в окно, – Трогаемся, доставай пиво, начнём пожалуй.  

Так и ехали два с половиной часа, пили пиво, ходили в тамбур курить, да пивные излишки сливать между вагонами.  

Приехали на станцию Залызино к четырём вечера. Большими хлопьями валил снег, было не холодно, минус пять где-то. Сотовых не было тогда и договорились с Крючком, что он нас будет ждать на машине до полпятого. Он нас и встретил, сели в машину.  

– Ну что, всё тип-топ, – Жила после пивного возлияние слегка заикался.  

– Да всё пучком, поехали, ребята ждут, – Крючок был само обаяние,  

– А девчата? – Жека не мог усидеть на месте  

– Ну, девчат там не особо, одну мама не отпустила, вторая заболела, короче одну только привёз.  

– Только не говори, что эта одна – твоя Ирка, – зашипел Женька.  

– Не, там Ленка ещё, она на повара учится, сейчас готовят они.  

– Бля, я так и знал, – я уже понял, что Новый год не оправдает ни вложенных денег, ни обещаний, – значит, будем бухать.  

– Поддерживаю, – Жила подмигнул мне и посмотрел на Жеку.  

– Чуваки, тогда, чур, Ленка моя, – Женька покраснел.  

–Да, без базара, бери, – Жила улыбнулся, а Крючок как-то нехорошо хмыкнул.  

Всё оказалось намного хуже. Помимо хозяина дома Игоря, нас встретили Ирка, её подруга Ленка и какой-то парень с вечно бегающими глазами, по крайней мере когда он говорил, то смотрел на всё что угодно, только не на тебя, его представили, как Артёмчика. Жила, пока все проходили в дом и знакомились с обстановкой, прижал в сенях Крючка:  

– Это что за чёрт? Он в доле?  

– Конечно, это мой друг, выросли вместе, он водки привёз, – Лёха, как-то очень суетливо попытался вырваться и скрыться в доме, потом выскочил, – Давай, собери с пацанов по «двадцатке», в деревню за самогоном съезжу, а вы пока знакомьтесь.  

Мы скинулись ещё по «двадцатке», решили – бухать, так бухать. Женька сник, он уже «потёрся» возле Ирки и узнал, что Артёмчик – это Ленкин парень и без него она бы не поехала, а остальные подруги, какие остальные подруги? короче Крючок кинул опять всех, Игорю он пообещал, что приедут ребята, с «бабками», привезут жратвы и бухла, девочек. Решили, пока праздник себе портить не будем, а потом в общаге Крючку «наваляем», если он после сегодняшнего в общагу появится. Мы всего лишь две бутылки водки привезли и четыре шампанского, которые гордо выставили на стол. Бутылки постояли на столе, а потом исчезли, хозяин сказал ёмко – на утро, оставив на застолье две бутылки шампанского и одну водки.  

Игорь показал нам дом. Обычный деревенский дом, с русской печкой, двумя комнатами и небольшой кухонькой, удобства на улице. Игорь сказал, что «предки» планируют летом всё перестроить, сделать в доме туалет и ванную. А пока так: в маленькой комнате спит он, там большая двуспальная кровать, а в большой все остальные, там диван и кресло-кровать. Я уж понял, что диван займут Ирка с Крючком, а Артёмчик с Ленкой на кресле-кровати, если поместятся, хотя по глазам Игоря я понял, что тот будет не прочь, если Ленка с ним завалится, поэтому Артёмчика будут активно спаивать. Глядя на Лену, я понимал, что столько не выпью, она была толстой и очень несимпатичной, просто не в моём вкусе, мне нравятся стройные и невысокие, а тут полная противоположность. Есть ещё лестница на чердак, там 2 кровати, возле трубы, если что тепло. Мы с Жилой слазили на чердак, посмотрели кровати, холодно конечно, но если пьяные сумеем забраться по лестнице, то ночуем там.  

Ленка с Иркой что-то готовили на кухоньке, вроде будет салат «оливье», варёная картошка, сосиски наши сварят, вот и всё изобилие, Игорь нашёл в закромах банку тушёнки, добавят в картошку. Я вспомнил мамины кулинарные изыски, 4 салата на столе, мясо, курицу и впервые пожалел, что не поехал домой, по глазам Жеки понял, что он тоже жалеет, что здесь оказался.  

Самое главное, здесь был телевизор, цветной «Горизонт», который ловил 2 канала с помехами, но он был. В общаге у нас телека не было, и может это и была одна из причин, по которой я согласился ехать.  

В девять приехал Крючок, привёз 2 трёхлитровые банки, в одной была мутная жидкость с красным отливом, во второй такая же мутная жидкость, но в ней плавали огурцы:  

– Прикиньте, бабка, у которой летом самогон брали, самогон не продала, сказала, что местные раскупили, а свежачка нет, пришлось ехать к цыганам, почти в другую деревню, они мне самогон «надыбали» и ещё банку огурцов на сдачу дали, гы-ы-ы.  

– Не, я цыганский самогон пить не буду, они его из карбида гонят, на хер, – сказал Игорь.  

– Да-а, хренотень какая-то, – внимательно изучив банку, сказал Жила, – на хер такое счастье.  

– Как хотите, они всё равно денег не вернут, – казалось, Крючок обиделся, – тогда пойду, вылью.  

Но выливать ничего не стал, а поставил банку на подоконник.  

Потом накрыли стол, нашлись и хрустальные фужеры под шампанское и хрустальные же рюмки.  

Всех удивил Артёмчик, подмигнув Ленке, он вышел в сени и вернулся с бутылкой с иностранной этикеткой:  

– Вот, бурбон «Четыре розы», мне друг из-за бугра подогнал, берёг на Новый год.  

Все даже зааплодировали, ещё он привёз сыр и шпроты, которые тут же пошли на закусь. Вообще парнем он оказался компанейским, знал много анекдотов и прикольных случаев из жизни. Учился в пищевом институте, а на практике познакомился с Ленкой, которая училась в кулинарном техникуме. Он ей даже предложение сделал, но она обещала подумать.  

Дальше началась обыкновенная пьянка, под куранты распили шампанское, запили бурбоном, потом водкой. Пели «Чайфов», «Алису», «ДДТ», орали, пока не сорвали глотки. Ирка с Крючком постоянно уходили в маленькую комнату, по сосаться, как нам подмигивал Крючок. Игорь пытался склеить Ленку, и всё время подливал Артёмчику, Жека доказывал что-то Жилину. В голове мутилось, вышел на двор покурить, заодно обследовать отхожее место. Больше всего поразило, что в туалет был проведён свет, читают они что ли там. На улице заметно похолодало, снег перестал идти. Вернулся к началу разборки. Жека сцепился с Артёмом:  

– Ты не пнял, она м’я невста, – заплетающимся языком говорил Артёмчик.  

– Я всё равно её вы..бу, а потом она будет твоя невеста, – Жека, похоже, перебрал, язык у него тоже заплетался.  

За всем этим спокойно наблюдал Игорь. Мне стало неприятно и обидно не только за Женьку, но и за Артёмчика, понятие невеста для меня было свято, что ли:  

– Давайте выпьем, чуваки, за Новый год! Ура! Игорь давай, пьём все! – не знаю, кто мне вложил в руки стакан, выпил и последнее, что я помню – это стекленеющие глаза Жеки.  

И вот теперь пробираюсь по колено в снегу, на ходу проламываю руками наст, чтобы набрать мягкого снега и засунуть в рот, «сушняк» страшный. В голове вертится « Привет с большого бодуна», песня в тему. Сквозь голые ветки лесопосадки не видно есть там дорога, или нет, иду по наитию.  

–Так как же я здесь оказался? Неужели встал и ушёл на станцию? – не сказать, что у меня большой опыт по части «по-бухать», но память я теряю впервые.  

Так, что там впереди, как будто колокольчик звенит, дед Мороз, что ли едет, а я, блин, как падчерица из сказки, замерзаю. Сейчас спросит:  

– Тепло ли тебе, юноша?  

Аж смеяться захотелось, а ведь звук колокольчика уже близко, проламываюсь сквозь кусты и выскакиваю на дорогу. Точно, накатанная, зимник, но не тракторами, а как будто бы санями. Чудеса, по дороге действительно едут сани, впереди гнедой коняшка резво скачет, на дуге действительно бубенчик в такт звенит. На санях мужик сидит, в тулупе, в треухе. Поднимаю руку, сани останавливаются:  

– Здравствуйте,  

– И вам не хворать, – на меня смотрят карие глаза, такие с хитрым прищуром.  

По виду мужику лет 50, крепкий, густая борода с проседью, спокойно улыбается:  

– Ты откуда будешь такой, в поле на праздник? Или решил урожай собрать, картоха в этом году уродилась дюже?  

– Дык, смотрю, до меня уже собрали, – шучу в ответ, – а как здесь оказался и сам не знаю, помню, отмечали, а дальше как отрезало.  

– Бывает и не такое, всё водка виновата, от неё и беды все людские, кто это зло попробовал, тому уже спокойно не живётся.  

– До станции далеко, электрички ходят до Москвы?  

– Елетрички ходють, а вот до Москвы или нет, не знаю.  

– Не подбросите до станции, там уж доберусь как-нибудь?  

– Сидай, до Пустыни доброшу, а там уж сам, там, в санях попоной накройся, да глянь там варежки меховые, а то в своих городских перчаточках без пальцев останешься.  

Странное он слово сказал «пустынь», с ударением на первом слоге, что за слово такое, не пустыня же.  

– Но, Априк, пошёл!  

– А почему Априк?  

– Потому что в апреле родился, лошадей, как и собак называют, чтобы первая буква была по месяцу рождения, мать у него Марка была, потому что в марте родилась.  

– А если бы он в январе родился, как бы вы его назвали?  

– Ярик бы, наверное, или Ярчик.  

– А если бы в июне или в июле?  

– Вот если бы родился, тогда бы и гадал, как назвать, а сейчас зачем мне этим голову забивать?  

Я понял, что мужик обиделся:  

– Меня Дима зовут.  

– Меня Иваном.  

– А по батюшке как, а то неудобно, вы меня намного старше?  

– Силаньтичем, Стужины мы.  

– А откуда, если не секрет?  

– Да тут есть недалеко деревушка, Затулья называется, рядом речка Тулка, вот, стало быть, мы и за ней, – засмеялся мужик, для деда он казался очень молодым.  

– Всю жизнь здесь живёте?  

– Да почитай с рождения, нас у Силантия Захаровича трое было. Петька, Валька да Иван, я младший, стало быть… Мне аккурат в 44-м восемнадцать стукнуло и призвали меня в действующую армию. Петька-то старший с батей в первые дни мобилизовались, вдвоём ушли со двора, так вдвоём и сгинули где-то в окружении. Похоронку мамка получила на обоих сразу, поплакала, а тут уже и немец к нам подкатывает, нас с Валькой в Москву забрали, рвы противотанковые рыть, а мамка, получается, 5 дней в оккупации пробыла. И смех, и грех, 5 дней фрицы рядом с деревней постояли. Деревенские всё добро в лес вывезли и попрятали, да и сами сховались, никто почитай этих фрицев и не видел. А мне в личное дело прописали, что мать жила на оккупированной территории, на всю жизнь потом клеймо, не сотрёшь, хорошо похоронки на отца с братом были, а то б ещё и родственники в плену.  

– Да, тогда с этим строго было, мой дед всю войну прошёл, мало что рассказывал, но их эшелон разбомбило, попали они в окружение в первые дни войны, с боями прорвались к своим, а там их разоружили и почти месяц каждого проверяли. – я уже согрелся, ступни и кисти руки кололо нещадно, я снял рукавицы, потом перчатки и стал растирать ладони, разуваться не решился, просто тёр ногу об ногу. Хотелось спать, но рассказ был очень интересный, дед наш действительно про войну рассказывал мало, бабушка говорит, что они с другом даже полгода в штрафбате служили, что такое штрафбат мы узнали, уже, когда выросли.  

Силантич увидел мои телодвижения:  

– Три, три лучше, кровь возвращается, потом жарко будет, но дай бог, чтоб ничего не отморозил, ты ж почитай два часа в поле простоял.  

Откуда он знал, сколько я времени простоял в поле, мне было не понятно, я помнил только минут десять, после того, как пришёл в себя.  

– А что дальше было?  

– Дальше, стало быть, призвали меня на 1-й Украинский фронт. Пока пообтёрся, пообвыкся, научился пуле не кланяться, а через полгода перешли мы старую границу и рванули по Польше. По 40-60 километров, бывалоче, в день отмахивали, там меня первый раз и ранило. В руку навылет, я перевязался и дальше воевать, а через 3 дня руку дёргать начало, температура, меня в госпиталь и забрали. Там главврача женщина была, Сара Иосифовна, еврейка, она мне руку почистила и две недели лежать заставила. Ругалась, что сразу санитарам не отдался, а я говорю, что стыдно из-за какой-то пустяшной раны в тылу отсиживаться, но она по званию майор, против звания не попрёшь, остался. Вот тут я свою будущую жену и повстречал…  

– Санитаркой работала в госпитале? – я уже, честно говоря, собирался покемарить, таких историй было описано масса, как бравый офицер или солдат в госпитале знакомиться с санитаркой, потом они влюбляются, потом он после войны приезжает и женится на ней.  

– Да нет, наши как раз освободили концлагерь, там все смертники были по немецким спискам, их уже месяц, почитай, не кормили, ждали они очереди в газовую камеру и на переработку. Ну, там волосы, зубы, кожу, даже мыло из них варили. И стали этих скелетов по госпиталям распределять. Я на поправку шёл, помогал по хозяйству, вот мы с такими же солдатиками и помогали машину разгружать, санитары не справлялись. Первая же, которую из машины вытащил и была моя Галюня. Она как на руках оказалась, обняла меня за шею, ручонки тоненькие, просвечиваются, весу в ней килограмм тридцать, трясётся вся, как плачет, только слёз нет, настолько сухая была, а я в глазища её синие взглянул и понял, что всё…, пропал…  

Я потом оставшуюся неделю рядом с ней и просидел, ходил на перевязки, из столовой старался ей что-нибудь вкусное принести, а Сара Иосифовна не разрешала, говорила, что твёрдая пища убьёт её. За неделю она хоть в себя пришла, шкелетик-шкелетиком, а ходить начала, а поначалу я её на улицу на руках носил.  

Рассказала она мне, что родилась и жила в Белоруссии, в деревеньке Жвачи, Галя была старшей, ещё у неё было 2 братика младших, батька на фронт в первые дни ушёл, больше о нём не слышали, а они скоро уже были в тылу у немцев. Немцы приехали как-то утром, назначили старостой деда Миколу, которого раскулачили при Советах, полицаем назначили Кузьму, который сидел за воровство при Советской власти и уехали. Потом раз в неделю приезжали какие-то немцы, резали свиней и бычков, гонялись за курами, ходили по хатам забирали яйца и молоко, картошку. В первый же месяц реквизировали всех лошадей и сено. По вечерам фуражиры «гужбанили» у старосты, а напившись самогона, ходили по домам в поисках молоденьких девчонок. Матери старались к их приезду дочерей попрятать, Галке хоть и было 12 лет, но мать прятала её в сарае, в специально выкопанной яме, под сеном. Однажды поймали Василиску, насиловали её пять человек, Галя слышала, как она кричит, кусала руку, но выйти не могла, боялась. Через девять месяцев Василиска родила мальчика и ночью задушила его. Староста Микола сказал, что она убила немецкого подданного, отправил её в город и через неделю её повесили.  

В деревне уже не оставалось еды, фуражиры не приезжали, люди голодали, а в марте 44-го стали забирать молодёжь в Германию, на работы, пришли и в Жвачи. Староста предоставил списки мальчиков и девочек 14-16 лет, пришли и к ним, мамка спрятала Галю, но полицай Кузьма сказал, что она саботирует набор, вывел во двор маму и братишек и сказал, что если Галя не появится, то он её родных расстреляет. На соседнем дворе расстреляли деда Игната, пятнадцатилетний сосед Сашко тоже вылез из подпола и сдался. Так и не успел он уйти к партизанам. По дороге Сашко рванул в лес, но Кузьма застрелил его из винтовки.  

В Шкрябичах, где была железнодорожная ветка, их загнали в вагоны, битком, так, что они могли только стоять. В этих вагонах до войны возили скот, на полу было немного соломы, окна под потолком были затянуты колючей проволокой. В марте ещё было холодно. Три дня куда-то везли, есть и пить не давали, на какой-то крупной, судя по звукам, станции прямо через окно немцы их полили из брандспойта. Люди визжали от холода, немцы смеялись, а потом их выгнали из вагонов на станции, где было много немцев с автоматами и в военной форме. Загнали в длинный сарай, где до этого тоже держали скотину, и разделили. Мальчиков погрузили в машины и увезли, а девочек заставили раздеться, забрали все вещи, взяли кровь на анализ, обрили наголо, подвергли унизительному осмотру, обсыпали каким-то дурно пахнущим порошком. Руководила всем женщина в чёрной военной форме, она хорошо говорила по-русски и просила называть её фрау Марта. Потом всем раздали одинаковые полосатые платья, бывшие в употреблении, судя по запаху и внешнему виду и такие же полосатые шапочки. Потом раздали открытки и под диктовку заставили написать, как им хорошо живётся в Германии, сказали, что отправят родственникам домой. Одна девочка расплакалась, сказала, что ничего не будет писать. Фрау Марта повалила её на пол и стала избивать хлыстом, когда девочка потеряла сознание, её выбросили на улицу, было холодно, и утром она умерла. Вечером провели перекличку и каждой дали по белому кусочку материи с номером и моток ниток с одной иголкой, сказали, чтобы номер был нашит на платье к утру. Наутро опять провели перекличку, уже по номерам. Совсем маленьких куда-то увезли, оказывается, что если не могли набрать 14-16 летних, то забирали и 10-12 летних, у них брали кровь для раненых солдат и ставили опыты в концлагерях.  

Галю и ещё 15 девушек утром погрузили в машину и под охраной одного солдата отвезли в город, там построили на площади, куда стали приходить люди. Немцы подходили, щупали руки и ноги, заставляли открывать рот, смотрели зубы, потом заходили в дом, выходили с бумажкой и забирали девчонок по одной-две. Её и ещё одну девочку, Машу, взяла фрау Эрма, так она оказалась в Германии.  

Полгода она работала на фрау Эрму. Их заставляли ухаживать за скотиной, работать в поле, кормили хоть и впроголодь, но кормили объедками со стола, тем же, чем кормили поросят и били, каждый день били. Фрау не забывала каждый день напомнить этим «русским», что они свиньи, когда отросли волосы, то хватала за них и начинала рвать, а они должны были молчать и даже не плакать, ведь их «поганые» отцы убили единственного сына фрау Эрмы и сейчас, наверное, убивают её мужа. А потом приехал её муж, гауптман. Он приехал в отпуск. Узнав про русских девчонок, вечером, хорошо приняв на грудь, решил развлечься, истосковавшись по женскому телу, но пошёл он не к своей супруге, надо сказать к довольно толстой и некрасивой, а в сарай, где жили девчата. А когда он навалился на Машу и стал срывать с неё одежду, Галя ударила его по спине граблями. На шум прибежала фрау, вдвоём с мужем они били девочек, а утром вызвали жандармов. В жандармерии, разобравшись, что к чему девушек приговорили к повешению за нападение на немецкого офицера, но смертную казнь заменили на концлагерь, сказали, что так они принесут больше пользы Рейху.  

В лагере умерла Маша, у неё каждый день брали кровь, а кормили плохо. Она приглянулась русскому капо, смотрящему по их бараку, который сам сдался в плен в начале войны и добровольно пошёл работать в лагерь, чтобы уничтожать жидов и комиссаров. На счету этой мрази были сотни жизней, он лично расстреливал провинившихся или обессиленных узников. Этот урод пришёл в барак пьяный с друзьями, они подняли Машу и стали снимать с неё платье, сил у неё сопротивляться не было, она еле стояла на ногах. Он попытался её поцеловать, она укусила его за губу, тогда, разозлившись, капо ударил её в живот, что-то хрустнула и Маша сломанной куклой упала на пол, изо рта пошла кровь. Галя бросилась её поднимать, но было поздно, так она и просидела на полу рядом с подругой. Потом её перевели в барак для смертников. Там уже не кормили, кто мог ходить, тем дорога была в газовую камеру, кто ходить уже не мог, тех могли сжечь и ещё живыми. А потом пришли наши.  

– Это вам Галя всё рассказала?  

– Да, мы много болтали, она хотела рассказать всё, плакала, а я её успокаивал. Я ещё больше её полюбил. Потом меня выписали, я написал письмо маме, дал Гале адрес, чтобы, когда её выпишут, сразу ехала ко мне. Тем более, что пришёл запрос на её родных, так вот, отец её погиб в 43-м, а маму и братишек сожгли каратели, вместе со всей деревней, во время отступления. Мы хотели сразу пожениться, но нас не кому было расписать.  

Когда вернулся в часть, рассказал ребятам по лагерь, а потом нас отправили сопроводить важные документы, которые СМЕРШевцы в лагере нашли, вот там мы всё своим глазами и увидели, и печи, где людей сжигали, и газовые камеры, и бараки, и, понимаешь, злее как-то стали, ещё больше ненавидеть фашистов, наши ребята потом эсэсовцев в плен не брали. Потом приказ был «кровь за кровь». В Польше наши взяли город и решили пройти колонной по главной улице, сначала шли танки, помню, командир у них был, молодой такой парнишка, вечно улыбался, в первом танке был. Народу много собралось, с цветами, кричали что-то по-польски и кто-то вместе с букетом кинул в первый танк бутылку с зажигательной смесью, танк вспыхнул, командир загорелся, а остальные танки развернулись и прямой наводкой в народ. Озверели ребята за войну, тем более не ожидали от освобождённых такое получить, верили, что несём «свободуравенствобратство», освободители. А потом новый приказ, за мародёрство и насилие расстрел. Я до Берлина дошёл, потом до 46-го чистили Польшу и Украину от фашистских недобитков, да местных уродов: бендеровцев да АКашников, была такая Армия Крайовы в Польше. Ранили меня на Украине, комиссовали подчистую с контузией, да ногу ели собрали, хромать стал после ранения.  

Приехал домой, хромаю по деревне, с палочкой, медали гремят, орден Славы 3 степени, чинно так, здороваюсь со всеми, а самому бежать хочется домой, где меня Галя ждёт, мамка письмо прислала, что приехала она, «…худюшшая, но ничё, откормим». Вижу, а она навстречу идёт от колодца, вёдра полные на коромысле несёт. Увидела, бросила вёдра и ко мне, обнял я её и понял, что только ради этого жив и остался, нельзя умереть, когда тебя такая девушка дома ждёт. На следующий день расписались в сельсовете, свадьбу сыграли. Мама на невестку не нарадуется, « и добрая и работящая, деток бы только вам по больше». Валька-то, сеструха, комсомолка с моторчиком в заднице, на фронт медсестрой ушла, да вышла замуж за командира-сибиряка, приезжали с мужем, оставили фотографию, где она в военной форме и фате, а рядом здоровенный, похожий на медведя майор с густыми усами. Его после войны отправили во Владивосток, он какой-то инженер, вот она с ним и уехала, а мы с мамой стали жить.  

Всё бы хорошо, да с детьми у нас как-то не заладилось, то ли я не мог после контузии и ранения, то ли у Гали организм после лагеря слабый был. А в деревни «бабий бум» был. Почитай семьдесят дворов до войны было, мужиков почитай двести человек на фронт ушла, а вернулось всего двадцать восемь, и то трое безногих, один без обеих рук, да двое, 2 руки на двоих, остальные более или менее целые, но в госпиталях повалялись тоже. А бабы почитай всю войну без мужиков, четыре деда старых, да мальчишки от семи до девяти, парней неженатых вернулось семеро, я один из них, а девок на выданье аж девятнадцать, представь какой коленкор, – Силантич улыбнулся и достал из рукавицы папиросу, – огонёк есть?  

– Есть, – я пошарил в кармане и протянул свою бензиновую подделку под «Zippo».  

– Мериканская, – крутанул колёсико, огонёк вспыхнул ровно, несмотря на ветер, сразу запахло вонючим папиросным дымом и бензином, я достал свои сигареты, но курить поостерёгся, ведь лежал на сухой соломе. Оглянулся. Странно, вокруг ветер, даже метель, а мы вроде как в каком-то коконе, слова чётко слышны, хотя говорит Силантич негромко, ветра не чувствуется, первые запахи – это папиросный дым и бензиновой зажигалки.  

– Ну, так вот, бабы договорились между собой и мужики, которые могли, устроили набег на вдов и молодух. Жёнам–то куда деваться, так, глядишь, и увести могут, а так разрешила и вроде бы под присмотром, главное, чтобы и про них не забывали и хозяйство не бросали. А я Галю очень любил и с другими не мог, не мог ей изменить.  

А к осени оказалось, что почитай все бабы беременные и урожай некому собирать. Пшеницу и рожь кое-как собрали комбайном, он у нас один был и постоянно ломался, а вот свёклу, капусту и картошку собирали всем «небеременным» населением, даже дети шестилетние. Председатель колхоза, Митрич, собрал всех мужиков в клубе и бил кнутом, кричал про кобелей и жеребцов, про саботаж, что всех посадит, особенно Лёшку Самохвалова, который, как работать, так хрен найдёшь, а баб крыть, так равных ему нету. Лёшка служил на флоте, белобрысый здоровяк, был наша гордость и краса. Пил безбожно, от работы отлынивал, пока наш сосед дед Петя не застал его на сеновале с внучкой, вот тогда его и оженили, внучке Алёнке было 15 лет, тогда посадить могли, как и сейчас…, ничё, родила мальчика, а потом ещё троих Лёшке.  

А у нас не получалось. Маманя сходила к местной знахарке Шабанихе и принесла бутылку какого-то пойла, в котором плавала какая-то трава, поила нас этим отваром, по вечерам молилась на икону Казанской Божьей Матери и вдруг Галя забеременела.  

Так в июне 51-го у нас родилась дочка, Танечка. Галя чуть не умерла при родах, врачи сказали, что очень слабый организм и еле выносила, что второго ребёнка уже не сможет, умрёт. Галя плакала по ночам, она очень хотела много детей. Танечку очень любили все, баловали. Она росла умненькой и весёлой. Через 3 года после её рождения заболела и умерла мама, а когда дочери исполнилось 7 лет, от нас ушла Галя. Нелепо. Собирали с бабами урожай в поле, начался дождь, простудилась. Вечером поднялась температура, отвёз её в больницу в райцентр. Всю дорогу она тихо плакала, просила не бросать Таню, говорила, что умрёт, что ей приснилась Маша, которую убили в лагере, и звала с собой. Я просил потерпеть, сейчас доедем, но доктор сказал, что это последствия лагеря, организм не справляется с болячкой, а наутро на моих руках она умерла. Не помню похороны, не помню, как отпевали, всё зыбко, как в тумане, помню, только, как Танечка меня обняла и сказала: « Папа, я тебя очень люблю», – понял тогда, что буду жить ради неё, ведь в ней искра моей Гали.  

Так мы остались вдвоём. Я и дочурка. Она с другими детьми пошла в школу, школа была в 5 километрах, в соседнем селе, туда я их и возил летом на телеге, а зимой на санях, потом их стали возить на автобусе. Мне дали в колхозе кобылу и телегу, кроме того, что я возил в школу детей, во время полевых работ возил на поля воду попить работникам, сено в коровник, молоко с фермы в райцентр. Но дочкой я занимался, мы много читали, мечтали о других странах, я рассказывал, как воевал. Она была круглой отличницей, учителя не нарадовались на неё. Собиралась поступить в институт. У нас кобыла ожеребилась и появился Априк. Танюшка очень любила его. Когда он подрос, ездила верхом, когда пасли коров. Красивая она у меня была, вся в мать…  

– Почему была?  

– Так вот, когда ей исполнилось 18 лет, приехал к нам на практику парень из сельскохозяйственного техникума. Красивый такой, Витя его звали. И стал он к Тане подкатывать, рассказывать, как в Москве хорошо живут, что там кино и танцы, денег получают тыщи. Она-то уши и развесила, собралась с ним ехать, но я не разрешил. Они-то переписывались, она каждый день в село бегала, на почту, а после Нового года, в 69-м, получила письмо и собралась ехать к Витьке в Москву, а я в сердцах взял вожжи и ударил её, накричал, помню, а потом выпил стакан самогона и вообще дурной стал, как взбесился. А ведь не пил совсем, после контузии нельзя, а самогон держал для растирки, а тут…, – Иван Силантич, как то странно вздохнул, – В общем ушла она… ночью, собрала вещи и ушла, а я утром запряг Априка и за ней, через реку, а там лёд тонкий, провалились мы под лёд, хорошо люди увидели и вытащили нас, а Таню я больше не видел.  

– Да, Москва большой город.  

– Ты вот, что мил человек, разыщи Таню мою, Стужина Таня, 51-го года рождения, прошу, скажи, беспокоюсь я за неё, пусть приезжает, старый я стал. А у Витьки фамилия то ли Тихомиров, то ли Тахиров, на «Т» короче.  

– Попробую, отец, что-нибудь сделать, Москва большая, получится ли, – отказывать сразу человеку, который тебе помог, не хотелось, хотя с другой стороны и искать я никого не собирался, но не говорить же об этом Силантичу.  

– Попробуй, парень, очень прошу…. Тпрруу, приехали, пойдёшь вон туда, направо, там станция недалеко, Пустынь называется, всего хорошего, про Таню не забудь, найди, передай, что мы с Априком скучаем.  

– Спасибо, Иван Силантич, за то, что подвезли, век не забуду, – сказал я, вылезая из под тёплой попоны. Снял и засунул под неё меховые варежки, сполз с саней.  

– Бывай, паря, но-о-о-о, Априк, пошёл!  

И они уехали, я ещё смотрел какое-то время на прозрачный кокон, внутри которого угадывался силуэт мужика на санях и звякал бубенец, пока всё это чудо не растворилось в белой пелене вьюги.  

Сразу навалились холод и вьюга, попытался прикурить, но не получилось, на ветру не хотела зажигаться зажигалка и от снежинок быстро сырела сигарета, смял её, выбросил и пошёл направо, где за деревьями лесополосы виднелась платформа. Жёсткие удары снежинок обжигали лица, погода как с ума сошла, пришлось опять замотать лицо шарфом. Две платформы, одна на Москву, вторая из Москвы, судя по жестяным табличкам, и ещё одна табличка с названием «Пустынь», странное название, почему Силантич говорил с ударением на первом слоге, потом узнаю у кого-нибудь. Жутко разболелась голова, на платформе никого не было. Электричку пришлось ждать полчаса, опять замёрз, зато потом развалился на деревянной лавочке в тепле вагона и уснул. Проснулся от того, что меня тряс за плечо какой-то мужик в дублёнки и лисьей шапке:  

– Парень, вставай, подъезжаем, Киевский вокзал.  

– Ага,  

Голова болела страшно, даже думать не хотелось- почему уезжали с Курского, а приехал на Киевский, от Киевского даже до общежития ближе, одна остановка на метро и дома. Доехал на метро до Студенческой, ещё чуть-чуть и дома. Общага встретила тишиной, на вахте занавешенные окна, на лестнице и в коридорах пустота. В комнате всё осталось, как и перед отъездом, взял чайник и кружку, пошёл на кухню. Что-то явно не состыковывалось, тишина давила, включил кран и налил в чайник воды, поставил на вечно горящую конфорку, мы её называли вечный огонь, потому что одна конфорка по закону кухни всегда должна гореть, вдруг у кого спичек не будет, да и прикурить, если зажигалку забыл, мало ли. Стал мыть кружку от чайного налёта.  

– Ты чего в такую рань? – раздался голос сзади.  

Сказать, что я испугался – это ничего не сказать, я чуть не обосрался, главное, что из-за шума воды я даже не слышал, что кто-то вошёл.  

– Бляя, привет, – я обернулся, за спиной стоял сосед Гоша из 309 комнаты, в трусах, с полотенцем на шее и с чайником в руке, – чё тихо так? Где все?  

– Дык, разъехались по домам, кто вчера всю ночь бухал – отсыпается.  

–А ты чего в такую рань? Кстати, сколько времени?  

– Шесть, начало седьмого, мне на работу, второе сегодня, моя смена, хорошо не на новый год.  

Гоша был на пятом курсе, жил в комнате один, работал, к нему приходила на выходные девочка-москвичка, они громко трахались, что хорошо было слышно в коридоре, короче мы все ему завидовали, в наших глазах он был очень успешным студентом.  

Мы поболтали немного, пока не закипел чайник и я пошёл к себе в комнату, и вдруг посередине коридора встал, как вкопанный. СЕГОДНЯ ВТОРОЕ ЧИСЛО. Где я был сутки? Голова снова заболела, вопросы возникали в мозгу, но вязли как в киселе, одна только мысль: «Надо поспать» – была чёткой и ясной. Я плеснул кипятка в заварочный чайник, куда уже плюхнул пол пачки чая «слон» и, не раздеваясь, завалился на кровать. Последней чёткой мыслью было : «неужели мне всё приснилось? » и я провалился в чёрную яму.  

– Сука, м…ак, п…ор гнутый!!! – я был силой сброшен с кровати на пол и получил пару чувствительных ударов ногой в бок, – Сука, как ты тут оказался? Мы же тебя два дня ищем, я думал ты сдох!  

Серёга заплакал, закрыл руками лицо и зарыдал:  

–Сука, падла! – слышал я сквозь рыдания  

– Привет, Жила, – несмотря на отбитый бок, я улыбался, потому что понял, что Жила переживал за меня, что Жила настоящий друг.  

– Я думал, что ты сдох.  

– Да жив я пока, башка болела страшно, а теперь не болит, потому что рёбра болят, вернее они больнее, чем голова болят, – я, кряхтя, встал, – Пойдём, чаю попьём, сгущёнку будешь?  

Сгущёнка была Жилиной слабостью, я привёз из дома две банки и заныкал, а то бы Жила в первый же день меня бы на неё развёл, причём на все две банки.  

– Буду.  

– И за что ты меня так? – я хотел казаться спокойным, хотя всё моё Я вопило, что всё не так уж и хорошо.  

– Жэка траванулся, в реанимации, еле откачали, эти два м... ака хотели его отвезти в поле и бросить там, но потом поняли, что свидетелей до ***, решили его в больницу отвезти, еле успели, когда врачи сказали, что будет жить, мы про тебя вспомнили, думали ты в туалете утоп. Ты же как стакан маханул с этой х... нёй, сразу встал, оделся и во двор пошёл. Мы двор обшарили весь, сарай, нет тебя, в сортире палкой с гвоздём ковыряли, нашли твои следы, ты дошёл до середины огорода и дальше они обрываются, Крючок на станцию мотался, а ты пропал. Мы все поля окрестные объездили. Хотел в милицию заявить, но Игорь попросил этого не делать, мало ли что подумают, могут всех загрести за недоказанное убийство, у нас правосудие то ещё… Короче, пойду, Игорю позвоню, скажу, что нашёлся, а то он на стрёме, не дай бог труп по весне на участке всплывёт, мля, отметили Новый год.  

Серёга черпанул две ложки сгущёнки из банки, запил холодным чаем и ушёл на вахту, где был единственный телефон.  

Этак что же получается, я выпил отравы, пошёл в огород, взлетел, а приземлился в другой стороне Московской области. Но так же не бывает.  

Вернулся Жила, сказал, что все рады, что я жив-здоров, решили на следующий день отвезти спортивный костюм в больницу Жеке.  

Женьку мы видели после этого один раз. Каждый день с вахты звонили в больницу, узнавали как он, а когда нам сказали, что он уже ходит, мы в субботу решили к нему приехать. Купили блок сигарет, яблок, мандаринов. Он вышел к нам в курилку, молча, взял сигареты и пакет с фруктами, молча, выслушал мой рассказ про новогодние похождения, выкурил за время рассказа 2 сигареты и, молча, ушёл.  

– Жек, ты чего? – я попытался его догнать, но Серёга схватил меня за руку.  

– Не надо, Дим.  

–Что не так, просвети?  

– Просто он на нас обиделся, думает, что мы его хотели отравить, то, что ты тоже эту дрянь выпил он не знает, вернее знать не хочет, считает, что ты пи... ишь, я, кстати, тоже так думаю, в смысле про твой рассказ.  

– Куда же я тогда делся?  

– Ну, ты мог, например, вернуться по своим же следам назад, спрятаться в сарае, а когда мы увезли Жеку, просто свалить на электричке домой.  

– А как же Силантич, Априк, я же тебе рассказывал, – моему возмущению не было предела.  

– Выдумал, нагнал мистики.  

– Писец, ты думаешь, я такое смог бы выдумать?  

– Ты смог бы.  

Я обиделся на Жилу и, хотя мы жили в одной комнате, не разговаривал с ним две недели, когда он приходил – то читал книгу или уходил попить чаю в другую комнату, к нашим одногруппникам.  

Потом приехала мама Жеки, она ходила по комнате, собирала Женькины вещи, одновременно рассказывая нам, как низко мы упали, как мы спаивали полгода её ангела-сына, какие мы мрази, что тюрьма по нам плачет. Собрала вещи и уехала. В универе Женьке дали «академ» и потом он перевёлся поближе к дому. Нам никого не подселили, и мы жили вдвоём в комнате.  

А как-то летом к нам заехал Жилин старший брат, он работал следаком в центральном отделении в Москве, жил тоже в общаге и иногда приезжал навестить брата. Он привёз кристалловской «Зубровки» две бутылки, пару банок китайской тушёнки « Великая стена». Мы сварили с тушёнкой макароны и сели выпить. А мне ночью приснился Силантич, ничего не говорил, только головой кивал. Я и спросил у Сани Жилина, может он пробить человека или нет. Он сказал, что без базара, если мне эта баба бабла торчит, то может за мелкий процент выбить долг, но узнав, что ей сорок и ищу я её для другого дела, сказал:  

– Литр «Рояля» ребятам и мы попробуем.  

– Хорошо.  

Я сбегал в магазин, литр спирта стоил 1000 рублей, такие деньги у меня были, написал на бумажке: Стужина Татьяна Ивановна, год рождения июнь 1951, возможно в замужестве Тихомирова или Тахирова, на букву «Т».  

Через 3 дня приехал Жила старший и привёз мне адрес Татьяны. Оказывается она с 69 года Тихомирова, муж Виктор Тихомиров, работает на заводе ЗИЛ, живёт в зиловской общаге на Автозаводской. Я взял Жилу и мы после «пар» поехали по адресу. Там действительно была общага, но семейного типа, мы долго стучали, нам открыла соседка, сказала, что Тихомировы на смене, будут вечером, после семи. Мы побродили по району, а вечером опять пришли по адресу. Дверь открыл мужик, узнал, кто мы, позвал жену. Она была высокая, статная женщина, очень красивая, но усталая какая-то, что ли.  

– Здравствуйте, я Татьяна Ивановна Тихомирова, что вы хотели?  

– Вы в девичестве были Стужина? – я, всё-таки, хотел проверить всё до конца, – родились в деревне Затулья?  

– Да, откуда вы знаете?  

– Дело в том, что я зимой встретил вашего отца, Ивана Силантиевича, он просил вас найти и сказать, что просит прощения и просит, чтобы вы к нему приехали, старый он стал, ждут они вас с Априком, дом без хозяйки.  

Она как-то сильно стиснула полотенце, которое держала в руках и тут слёзы, буквально, хлынули из глаз фонтаном. Из двери выскочил муж, думал, что мы её обижаем, но, потом сообразив, обнял её и увёл в комнату. Мы повернулись, чтобы уйти, но тут вышел Виктор и попросил нас зайти.  

Он рассказал, как в 69-м к нему в Москву приехала Татьяна, он тоже был не москвич, а с Урала, поэтому они устроились работать на ЗИЛ, где давали общежитие, сразу поженились, поступили в институт при ЗИЛе, окончили и вот он работает начальником цеха, а она в бухгалтерии завода. Теперь уже подходит очередь на квартиру, скоро новоселье, можно тогда и о детях подумать. Мы ещё посидели, попили чаю с печеньем и поехали домой.  

Сказать, что Жила был охреневшим – это ничего не сказать. Он молчал всю дорогу, а когда приехали в общагу, крепко пожал мне руку и извинился, мол думал, что я п... добол, а я такой… такой… человечище.  

Казалось бы можно закончить эту историю, но неожиданно она получила продолжение.  

После первого курса нас отправили на обязательную практику, куда бы вы думали? Правильно, на ЗИЛ. В первый день нам выдали спецовки, которые уже один срок кто-то относил, причём, судя по дыркам, относил неаккуратно, негнущиеся ботинки из кирзы и распределили по цехам. Однажды на обеде в столовой Жила ткнул меня в бок и махнул головой в сторону двери. Я обернулся, там стояла Татьяна, увидим, что мы на неё смотрим, она повернулась и ушла. На следующий день она сама нас нашла в третьем механосборочном, где мы работали.  

– Можно с вами поговорить?  

– Да, Татьяна Ивановна, – я вынул заготовки, выключил станок и мы с ней пошли на улицу, где была курилка.  

– Дмитрий, скажите правду, вы правда видели отца?  

– К чему такой вопрос, как бы иначе я про всё бы узнал, я же рассказывал.  

– Мы с Витей приехали в деревню, дом наш стоит, а папа вместе с Априком утонули на следующий день, после того, как я убежала из дому.  

У меня затряслись руки и выпала сигарета:  

– Не может быть, он же рассказывал, что их вытащили.  

– Вытащили, сани до сих пор на берегу стоят, мхом покрылись и заржавели, дом заколочен двадцать два года. Не знаю кого ты видел, но спасибо тебе, я боялась туда возвращаться, обиделась на отца, а он видишь, через тебя прощения попросил…. И ещё…, я беременна, двадцать два года у нас с Витей не получалось, а тут чудо, я в церковь ходила, за упокой ему поставила, наверное это его благословение…