Совершенный приют

Море ласкает, ветер ласкает, легкая ткань свободного платья, прохлада. Запах соленный и горький, колючие брызги, и я все танцую на мелком, на нежном песке, задыхаюсь от счастья, свободы, кружусь в древнем танце, и сердце колотится в ритме едином с ударами бубна.  

Горящие брызги кипящего жира обжигают лицо.  

В кухне воняет. Старостью, рыбой – мойвой, самой дешевой, и, кисло так, сдохнувшей мышью, что гниет где-то в углу за шкафами, и никак мне самой не найти, не достать, не избавиться, боже, за что это мне, ненавижу, ах, если бы он тоже скорее...  

Ай-яй-яй, нехорошие мысли какие, уж лучше дальше, мирно, безвредно, витать в облаках. Нет, на пляже, у буйного моря, которое я никогда не увижу, только в фильмах, и в роликах на ютубе, и на картинах, на истертой репродукции в спальне, куда нужно зайти, время настало, полчаса как настало, а я не хочу, не хочу, не хочу, почему мне нельзя убежать?  

Просто некуда.  

Только в мысли, в какой-нибудь мир идеальный и правильный, в античную музыку, в древнеримские храмы, под милость жестоких и справедливых богов.  

Что толку для общества в стариках и калеках?  

Обуза и цепи.  

Обстоятельств рабыня. И нищеты – хочу денег, жизни красивой, мужчину, да-да, аполлона, героя с обложки журнала, а не соседа по лестничной клетке, худого, патлатого, в глупых очках. За стеклами – несчастные собачьи глазки. А мне это надо?  

Есть женщины – им только волю дай кого-то спасти, убогого, грязного, обласкать, излечить. Взвалить на плечи неподъемный груз и тихо, а может и громко, гордиться. А я не такая. Я проклинаю и смерти желаю. Желаю сбежать.  

Мочу полотенце. Набираю стакан – чуть больше таблеток и будет мне счастье.  

Вода ржавая, из-под крана, кап-кап-кап, а потом как забрызжет, со скрежетом, стоном, меня объяла волна, до нитки вымокла и чуть не захлебнулась, и засмеялась, стянула мокрое платье, встряхнула мокрые рыжие волосы, длинные, тяжелые, песчинки повсюду, прилипли и светятся – магия, чудо, весь миг – волшебство. На безлюдном пляже, под пение флейты, нага и прекрасна – кружусь, и кружусь, и кружусь.  

Залью всех соседей – пора уж собраться и сделать хоть что-то с этим проклятым краном.  

Папаша храпит, почти истерично, и это ведь плохо – разбудить, повернуть, а вдруг задохнется, и сразу – свобода.  

На похороны только денег не хватит, опять придется погрузиться в долги.  

Найти бы работу, раз пенсии мало, хоть на дому, раз из дома не выйти, раз скована долгом, ведь как-то справляются, и я вот смогу. Конечно, смогу, конечно-конечно, наивность как в детстве, просто ведь есть кому – всё, а кому – ничего.  

Заскулил жалобно, проснулся от боли, я причитаю, что-то там бормочу, даю выпить водицы с бесполезной таблеткой, и полотенце на лоб – все тоже так бесполезно, но он это любит, почти понимает, мой почти мертвый папаша, спустить полотенце бы вниз и прижать.  

Скулеж, он как музыка, тоскливая, да, но тоска тоске рознь, тоска может быть и приятной. Когда сидишь голая, дурочка, мерзнешь, а волны бушуют, и звезды на небе, и все хорошо так, и нет забот и сомнений, но хочется… чего-то так хочется, приключений, спасений, героя, надежного, славного малого. Подойдет ко мне сзади и нежно обнимет, защитит от стихии, от жизни, от мыслей… трусливых, ничтожных и гадких.  

Меня затошнило и вырвало на пол. И так он был грязный, всего лишь еще один повод помыть.  

Папаша-герой спал беззвучно, спокойно.  

Он подошел ко мне сзади однажды и грубо толкнул. И спас, и пал героически, но вот не до гроба. И ничего не осталось, ни надежд, ни семьи, все разбежались, всё разлетелось, как брызги, растаяло, высохло, и ветер холодный, и запах немножечко кислый, на пляже безлюдном я совершенно одна.  

Он уже не спасает, совершенный приют.