Прощание, или вокзал для одного.

А на вокзале тем временем бурлила обыкновенная суета: приезжали и уезжали автобусы; всюду, хрустя билетами, сновали пассажиры; скучный и монотонный женский голос объявлял время прибытия; таксисты, высматривая прибывших, вежливо, настоятельно и совсем недорого предлагали довести до дома; а чуть поодаль, перед огромным знаком "курение запрещено", мужчины закуривали вторую сигарету, жалуясь на непунктуальность водителей автобусов. А над всем этим уже нависал осенний вечер, принося на своих крыльях тьму и холод, и пассажиры, доверху застегнув куртки и пониже натянув головные уборы, начинали говорить о погоде.  

Пока кто-то нетерпеливо ждал своего автобуса, я, стоя у знакомой двери подъезда знакомого дома, нетерпеливо ждал, когда на знакомой лестнице зазвучат знакомые шаги. Глубоко утопив руки в карманах, я смотрел на то, как крепко обняла осень двор и опустелую детскую площадку, усыпав горку, лавочки, песочницу, качели листьями, листьями, листьями сонно склонившихся в тоске берёз. Где-то далеко-далеко, за многочисленными домами, сиял последний проблеск солнца; золотой отлив для постепенно тускнел; тьма потирала руки; а моя душа все больше тяжелела и распирала грудь, но не от осени, вечера и тоскливых берёз, а от непомерного, разгоряченного Слова, что наконец созрев и налившись силой, готово было вырваться на волю, как нетерпеливый зелёный росток в плодородной почве. "Сегодня, сегодня, — говорил я себе, — непременно сегодня". И смотря на очередной, слабый, навсегда покинувший свое пристанище лист, я вспоминал тот далекий день, когда было посеяно семя этого ещё неведомого мне Слова, и как я носил его в себе долгие годы, смутно ощущая медленное зарождение чего-то большого, теплого и великого; эти годы пролетели перед моими глазами еще до того, как лист достиг земли, и сердце моё затрепетало и, забившись вдвое быстрее, снова и снова сотрясало грудь, как от частых и тихих раскатов грома.  

Вдруг я услышал, как наверху громко хлопнула дверь и по лестнице, часто и легко, засеменили знакомые шаги. Я повернулся к двери, вынул руки из карманов, поправил шарф, шапку, оттянул пальто, снова вернул руки в карманы, снова вынул и завел их за спину, крепко сцепив между собой. "Сейчас, сейчас, — говорил я себе, — прямо сейчас". Шаги становились ближе. Слово просыпалось и расправляло крылья. Шаги перебирали ступени все громче и отчётливее. Слово, аккуратно облетая часто бьющееся сердце, стремительно поднималось. Шаги стучали по лестнице прямо у меня над головой. Слово на пути к губам будто разбухло и застряло в горле. Шаги были совсем близко. Я хотел было попробовать произнести Слово тихим шёпотом, как вдруг дверь распахнулась и появилась ты — чарующая и прекрасная, цветущая, как майский день, с россыпью светлых волос на плечах и ясными карими глазами; Слово от неожиданности вздрогнуло и снова полетело вниз.  

— Здравствуй, — сказала ты приобняла меня одной рукой.  

Я поздоровался хриплым голосом, улыбнулся и обнял тебя тоже.  

— Как хорошо, что ты сегодня свободен, — радостно сказала ты, — не люблю уезжать в одиночестве.  

Я проговорил что-то про свои свободные воскресенья, водрузил на плечи твой небольшой рюкзак и мы двинулись, шурша опавшей листвой, по двору в сторону вокзала.  

Мы шли по узкому тротуару вдоль широкой дороги. Солнце окончательно скрылось и зажглись фонари. Я вторил твоим шагам и, порой невольно чуть замедлившись, завороженно слушал, как ты говоришь о чем-то живо и воодушевленно, время от времени разводя руки, смеясь, поворачиваясь и мельком смотря на меня. И я снова подстраивался под твой шаг, широко разводил руки, громко смеялся, беспрестанно поворачивался и подолгу заглядывался на твои глаза.  

— Как же быстро прошли выходные, — сказала ты.  

Я сказал, что выходные прошли просто молниеносно.  

— И почему в сутках всего 24 часа? — спросила ты.  

Я ответил, что в сутках должно быть по меньшей мере 100 часов, а лучше 108, чтобы успевать ещё и поспать.  

Ты засмеялась и взглянула на меня дольше обычного.  

А Слово тем временем очнувшись и придя в себя после падения, слыша силу и тепло твоего голоса, встрепенулось, вскочило, набралось храбрости и, решительно оттолкнувшись от грудной клетки, медленно и уверенно стало подниматься, и я вновь почувствовал, как в груди разгорается пламя, как каменеют ноги и как дрожат руки, крепко вцепившись в лямки твоего рюкзака. "Сейчас, сейчас, — говорил я себе, — сейчас, пока ещё не слишком поздно". Но вот загорелся зелёный сигнал светофора и нескончаемый поток машин ринулся по полосам дороги, поднимая такой оглушительный гул, что от него затряслись дома, деревья и упавшие, увядшие листья. И Слово, словно подстреленная птица, поднявшись лишь совсем немного, обессиленно упало, задрожало от страха и забылось в угол. Ты стала говорить громче, и я, невольно склонившись к тебе, ощущал на щеке твоё дыхание.  

Вдруг я остановился и замер на месте, будто твой рюкзак доверху набили кирпичами; я стоял, овеваемый ревом моторов, и наблюдал, как ты прошла ещё несколько шагов, тоже остановилась и, обернувшись, стала говорить что-то неразборчивое, а потом снова рассмеялась, и твой смех, звонкий и чистый, разрезав плотную завесу шума, покрошил все кирпичи в пыль и рассеял её по ветру. Я улыбнулся тебе в ответ и показал пальцем на двор за ближайшим домом; даже не оглянувшись, ты понимающе кивнула и, подождав меня, пошла со мной к углу дома, подальше от шумной дороги. Нам пришлось пройти этот двор, потом ещё один и половину третьего, чтобы грязный ор машин сменился на далёкие раскаты волнующегося моря; Слово, убаюканное его приливами и покойным видом двором, перестало дрожать и робко выглядывало из-за своего угла.  

—Как красиво, — сказала ты показывая на пустую, освещенную тусклым фонарём, деревянную беседу посреди двора, на которую бросал свои последние листья уснувший ясень.  

Я сказал, что это очень красиво, не замечая ни беседки, ни фонаря, ни ясеня.  

— А там совсем нет таких красивых мест, — сказала ты.  

Я сказал, что во всем мире нет красивее места, чем это.  

—Бедный, — вскрикнула ты, — наверное замёрз, — и побежала к ближайшей лавочке, на которой удобно расположился упитанный кот и лениво взирал на детскую площадку.  

Присев, ты принялась гладить его, умиленно смотря, как он, нежась от лёгкого прикосновения твоей ладони, закрыл глаза и замурлыкал что-то себе под нос. Остановившись перед лавочкой, я неотрывно любовался твоей улыбкой и глазами, внимательно следил за движением твоей руки и заслушивался жалостливыми словами, льющимися из твоих уст, а Слово внутри меня снова стало наливаться теплом и силой.  

—И чего тебе дома не сидится, — сказала ты коту и светлая прядь волос упала на твои глаза.  

Слово в одно мгновение вспыхнуло и озарилось ярким светом, точно летнее солнце, и сердце сдавило со всех сторон, будто ему вдруг стало слишком мало места в тесной груди.  

—Вот бы тоже сидеть тут и никуда не уезжать, — сказала ты, подняла голову и, улыбнувшись, посмотрела на меня.  

Я стоял не шелохнувшись, а в горле что-то усиленно клокотало — это Слово простирало к нему руки; оно тянулось к твоей улыбке, как цветок тянется к солнцу. "Сейчас, сейчас, — говорил я себе, — сейчас — самое... "  

— Время! — вдруг закричала ты и вскочила с лавочки; я вздрогнул от неожиданности; кот, спрыгнув на землю, скрылся в траве. — Время! — повторила ты, смотря на часы. — Мы же опоздаем на автобус. Бежим!  

Ты потянула меня за руку, а потом, сорвавшись с места, побежала по пустынному двору, гулко стуча ботинками об асфальт, в сторону автовокзала. Я бежал за тобой, смотрел, как прыгают в воздухе пряди твоих волос и чувствовал, как Слово, при каждом шаге, безудержно скачет внутри меня, больно ударяясь то о сердце, то о грудную клетку.  

Вокзал бурлил прежней суетой. Мы бежали так быстро, что у нас еще осталось чуть больше десяти минут до твоего отъезда. Вокруг сновало множество людей и мы стояли совсем рядом. Стоя на перроне перед своей платформой, ты, переводя дыхание и оглядываясь назад, с ожиданием смотрела в сторону откуда должен был приехать твой автобус. Не замечая более нехватку воздуха в лёгких, с безграничной тоской во взгляде, я смотрел туда же, тревожно озираясь на неумолимо бегущую секундную стрелку на огромных вокзальных часах.  

— Даже не знаю, когда я снова смогу приехать, —сказала ты снова смотря на меня, — нам так много задают.  

И я смотрел на твои светлые волосы, на твои ясные карие глаза, на твою печальную улыбку, и мне вспомнился вдруг день нашей первой встречи, и как ярко освещало сентябрьское солнце школьный кабинет, и какой большой сделалась моя пустая парта, и как бесконечно долог был тот незримый и беззвучный урок. И Слово, будто прожив заново всю свою долгую жизнь, разгорелось, окрепло и, беспокойно считая каждую потерянную секунду, стало взбираться вверх по лестнице воспоминаний: по ступеням бессонных ночей, смутных сомнений и необъяснимых тревог. Слово поднималось все выше и выше, более не тесня сердце и не сдавливая горло, будто став совсем лёгким как воздух, который, гонимый порывом души, стремился на волю. Я видел на губах его отсвет и слышал в ушах его отзвук; мне казалось, что стоит Ему лишь освободиться — и сразу наступит лето и засияет солнце. А ты стояла передо мной все так же совсем рядом и, время от времени оглядываясь назад, смотрела на меня задумчивым взглядом, будто о чем-то догадываясь. И так прекрасны были в этот момент твои глаза, что на секунду мне захотелось ничего не говорить, а остановить время и навсегда остаться под мягким покровом твоего взгляда; но вот эта секунда прошла, и Слово было уже на пороге. "Сейчас, сейчас, — говорил я себе, — сейчас — мой последний шанс". Я набрал воздуха в легкие и уже открыл рот, как, словно раскат грома, из чужих уст прозвучало твоего имя. Ты закрутила головой и, недоуменно смотря по сторонам, искала источник внезапного зова. Вдруг из людской толчеи вышли две знакомые мужские фигуры. Это были наши бывшие одноклассники.  

— Как же давно мы не виделись, — просияла ты и, поздоровавшись, приобняла каждого из них. — Да что вы? — удивилась ты с какой-то новости. — И что же вы теперь будете делать?  

Машинально протянув руку и не почувствовав ни одну из ладоней, я молча стоял на месте и смотрел на двух своих бывших одноклассников, с которыми когда-то играл в футбол сбежав с последнего урока, и на тебя — единственного в мире человека, которому по праву принадлежало Слово, застывшее на моих устах. Мне казалось, что спроси меня сейчас кто нибудь о чем угодно — и Оно тут же выпорхнет и понесется невесть куда. Но, к счастью, ни кто меня ни о чем не спрашивал. Вы мило беседовали, смеялись и вспоминал школу, одноклассников, учителей, скучные уроки, весёлые перемены. А я стоял с все еще раскрытым ртом и чувствовал, как тоскливо и больно отдаётся в душе каждая прошедшая секунда, и как Слово снова прячется в темноте.  

—А вот и мой автобус, — спокойно сказала ты через пару минут и, попрощавшись с ребятами, снова повернулась ко мне. — Как же все таки грустно уезжать, — медленно проговорила ты смотря на автобус.  

Я сказал, что нет ничего грустнее вокзалов.  

— И радостнее тоже ничего нет, — добавила ты улыбнувшись.  

Нас окружила огромная толпа людей; ревел мотор автобуса; что-то кричал кондуктор; монотонный, скучный женский голос объявлял о посадке. Медленно, по полшага, мы приближались в длинной очереди к безжалостно и равнодушно рвущему билеты кондуктору; мы не говорили ни слова, а только часто и мельком переглядывались. Когда подошла твоя очередь, и когда я передавал тебе твой рюкзак, ты сказала мне что-то на прощанье, но я не расслышал из-за шума мотора и гула толпы; потом ты резво поднялась по ступеням и скрылась в салоне автобуса, будто тебя и не было. Через несколько секунд дверь автобуса закрылась, он развернулся и тут же затерялся в бесконечом потоке машин, увозя тебя все дальше и дальше. На вокзал набросился морозный ветер — первое дыхание зимы, и люди, потуже затянув шарфы, снова стали говорить о погоде. А я, все еще стоя посреди шумной людской толпы, задрал голову и, легко и свободно, сказал в россыпь сияющих звёзд Слово, представляя в воображении, как ты, сидя в автобусе, вдруг взглянешь на небо и прочитаешь Его в россыпи сияющих звёзд.  

"Глупости, — сказал я себе, — какие же глупости, — и улыбнулся".  

До моего дома было довольно далеко, но я всю дорогу шёл пешком и, уже поднимаясь по лестнице, я был благодарен и ревущим машинам, и времени, и бывшим одноклассникам за то, что, возможно, ещё на месяц, на год, а, может быть, и на всю жизнь, ты останешься рядом со мной.