Свет после

Море не было спокойным.  

Оно было выжидающим.  

Ни один звук не рождался без разрешения.  

Вода лежала ровно — не в покое, а в наблюдении.  

Будто всё живое замерло, и только поверхность двигалась, стараясь не выдать напряжение.  

Марк сидел в лодке, не двигаясь.  

Рыбалка давно перестала быть целью — осталась жестом. Ритуалом. Напоминанием себе: я ещё существую.  

Он держал удочку двумя пальцами — как будто добавь ещё один, и она сломается.  

Но сломаться мог не предмет, а он сам.  

С тех пор как ушла жена — он перестал задавать времени вопросы.  

С тех пор как исчез сын — он не ждал ответов.  

Он выходил в море каждое утро, как в повторяющееся сновидение: не ради смысла — ради того, чтобы не исчезнуть.  

Море давало ему то, чего он не просил: тишину, которую нельзя отменить.  

Чайки летали низко. Без звука.  

Он вспомнил притчу, которую рассказывал отец:  

Море не наказывает.  

Оно просто стирает тех, кто стал слишком лёгким.  

Тогда он не понял.  

Теперь — не забыл.  

В этот день Марк не думал. Он смотрел.  

Позволял глазам плыть по горизонту, будто что-то там, за полосой света, всё ещё может появиться.  

Не чудо. Не ответ. Просто знак, что мир — не завершён.  

И тогда он увидел её.  

Бутылку.  

Не прозрачную — мутную, будто она не хотела быть узнанной. Словно не собиралась явиться прозрачной надеждой.  

Горлышко сбито. Внутри — что-то свёрнутое. Цветное.  

Он пригляделся: ткань. Бумага. И слабый отблеск — как от пластмассы.  

Бутылка дрейфовала не как мусор, а как послание из мира, где ещё осталась речь.  

Он зачерпнул её веслом. Осторожно — будто доставал не предмет, а дыхание.  

Она стукнулась о борт. Звук был глухим — но резанул в груди.  

Он открыл пробку.  

Вынул свёрток: влажная ткань, туго скрученная, будто оберегала не тело — воспоминание.  

Внутри — письмо. Нет, страницы.  

Детские.  

Цвета — непривычные для взрослой руки. В каждом следе — отпечаток чьего-то времени.  

Кулон. Пластмассовый дельфин.  

Находка развернулась. Открылась.  

Если ты читаешь это — значит, мы всё ещё где-то есть. Или хотя бы были.  

Почерк — неуверенный. Детский. Имя: Лея. Возраст: десять.  

Он не знал, откуда шёл холод: от бумаги — или от самого себя.  

Он читал строки не глазами, а комком в горле.  

Чувствовал, как бумага держит в себе не рассказ, а остаток чьей-то реальности.  

Когда он сложил листы и убрал их в карман, море уже изменилось.  

Оно не стало другим. Оно стало не таким, как прежде.  

И он тоже.