В Биландизе

Перед грядами когда-то живой, а ныне утрамбованной пашни, на возвышении, обнаружился насос с хоботами шлангов по две стороны от стрекочущего агрегата, один из которых спускался под воду заводи, а дрожь второго, выводящего, плескала воду в крутобрежную канаву, уходящую в поля. Рядом с насосом стояла громадная сухопутная черепаха, поблёскивающся из-под арки панциря тупой мордой. Венчал конструкцию толстый и ярко для этой расы разодетый гном, в твиловом шарфе, шлемошапке-натягушке, горняцкой куртке и зелёных штанах, мешковато нависающих над ботфортами коричневой кожи, похожих на ржавые жестяные трубы.  

Стоя на спине черепахи одной ногой, а другую утвердив на кожухе дёргающегося поливочного насоса, оратор вещал как в трансе, приставляя рупором ладони ко рту, угадывающемся за усами, и взмахивая ими в стороны, как бы распыляя речь по немногочисленным слушателям, стоящим перед ним с опорой на черенки лопат в шахматном порядке:  

– Да, да, да! Неудивительно и обязательно! Иногда надо думать, что говоришь! И кому говоришь! Думать головой! Это развивает голову, хотя это и разврат! Отвратительно трудно, но надо! Низложение оснований! Страшный грех, братья! Но иногда надо раз и – развращаться, позволяя ону говорить, то что надо говорить! Этот базар надо нести всем...  

Тут оратор слишком яро тряхнул руками, опорная черепаха под его правым ботфортом дёрнулась, загребла когтями лапы по сухой земле и попробовала, но не смогла рыпнуться прочь, примороженная весом оратора. Оратор покачался верхней частью тела вперёд и назад, мыча, то вздымая лик к небу и, казалось, рандомно взмахивая руками, как скелетизированными крыльями подёнки, то сгибаясь так, что возникало впечатление, будто его сейчас вытошнит на землю перед слушателями. Через ряд предельных качаний тела на расставленных ногах, он урановесил себя и продолжил, хоть и в менее патетическом стиле:  

– Базар это такое дело, за которое отвечают. Я отвечаю. А, может, и потом за свой базар придется держать ответ. У нас раньше в поселке был данж, содержащий неписей общего режима. И вся наша детвора с самого детства уже понимала эти воровские понятия и законы. И уважали эти законы! Мы хорошо понимали воровской жаргон и диполь. Работали с этим диполем. Удобряли им, вот как сейчас? Это было хорошо! Известно! Знаменито на всю страну дояркой Незловой! Я уже тогда знал много песен про Родину! Про воров! Про малину, про костянику, про калийный газ! Про вертухаев и шалав! Нельзя было не знать про воровскую удачу – фарт. А мы тогда каждый год сдавали экзамены. На реке ходили парусники на тепле! Назывались теплоходы! С этими песнями. Широка страна была родная. А как же?! Была пристань! На ней наши пели эти блатные песни! Про контрабандный душеввоз! Проходами! В их измерение!  

Оратор махнул рукой назад, за реку, видимо, стремясь показать направаление на то измерение, про которое он в своём детстве пел блатные песни. Под одним из его ботфортов что-то хрустнуло. Гном посмотрел вниз, вернул руку от того направления, куда он её завёл и приложил её к груди с правой стороны.  

– Меня, когда я учился в Бругинтальбасе, местная шпана всегда спрашивала: Мамбарака, за что срок свой мотал? А я только загадочно улыбался и пел дальше свои блатные песни. А местные хулиганы нас, якшар, не трогали. Потому что закон был! Бильмар-кальмар! Уважали его очень! А мы сами не борзели. Жили тихо и мирно, своих не торогали, только проходы! Там были караваны. С контейнерами. Всегда были караваны. Багаж называлось. Слышали за багаж? Мы никогда не слышали. Бильмар утянул?! И в Бругинтальбасе была большая пристань! Город был весь такой пристань. Всё к нему приставало. Были паруса, якоря, шалавы были. И я там пел, как дюгонь! Шалавы, полные едва ли! Это как Рокисель пел! С его оркестром Мюллера! Кто не слышал о Мюллере? Это был саксофон! И все паруса сворачивались. Спасибо Вам за навеянные добрые воспоминания! Простите меня за них! Позвольте мне покинуть вас.  

Оратор переставил ногу с кожуха насоса на черепаху.  

– Не... Не позволим! Нет... Не простим! – загомонила толпа слушателей. – Ты не останавливайся, дальше давай.  

Толпа слаженно придвинулась к черепахе, образовав непроходмый строй и выставила вперёд лезвия лопат тыча черепаху под свод панциря, не давая ей двигаться. Гном удерживался на черпахе тем, что выгнул ноги колесом, не пытаясь, однако, спрыгнуть с неё и двигаться самостоятельно, на своих двоих, полностью полагаясь на этот нелевитирующий вид транспортного пресмыкающегося. Насос, пару раз чихнув и выбросив в воздух облачко масла цвета ботфортов, заглох.  

– А почему он не пробует соскочить с черепахи? Вон же река. – вполголоса спросил странствующий дворянин инкогнито у провожатого местного мальчика из былян, остановившегося рядом, потому что и турист остановился – взглянуть на местные обычаи.  

– Так он никак не может убежать. Ботфорт не гнётся, дяденька. – объяснил мальчик, задвигав челюстями обыкновенно приокрытого рта и свернув хвост в спиральку. – Гном же, господин! Он без этого, возлияния, прямо двигаться не может, земля его качает.  

– Тут идти-то. – прикинул ксич, пока мужики, затормозив ворочающуюся черепаху, которая как оказалось, была ещё и принайтована к насосу, натянувшимися сейчас тросами, возвращали её на примыкание к этому устройству. Оратор, несильно возвышаясь над головами натягушкой и глядя вниз, бормотал: "Спасибо Вам... Либераст попутал... " Несколько мужиков припали к кожуху замершей машины. Чем они там занимались из-за спин не было видно, но до слуха доносились матюки, щелчки и скребы. – Докачался бы до реки, а там и плыви.  

– Дяденька турист! Вы топите да, простите мой скаблезский? Всё проверяете? – Похоже, мальчишка обиделся – хвост его поднялся струной и стал чесать кончиком хребтину спины ближе к шее. – Он же гном! У него губобоязнь, ихтиофобия и тут нет кабинки для купания. Да тяжёлый ещё, старый.  

– Губобоязнь? – повторил за провожатым гидом ксич. – Это страх перед губками? А трипофобии у него нет?  

– Вот этого не ведаю. – сказал мальчик.  

Мужики, тем временем, притянули ботфорт развёрнутого на черепахе, обогащённого возрастной тяжестью гнома обратно на кожух, и, похоже, заваривали каблук одного из ботфортов внутрь кожуха, судя по поднимающемуся оттуда противному духу от палёной изоляции, сопровождаемому шипением. По краям спин виднелись растопыревшиеся драконьи крылья, небольшого, с пару метров шириной сварочного питомца.  

– Как у вас тут всё сложно. – прокомментировал ксич. – Почему не сделать такую кнопку, чтобы она не выскакивала? Каждый раз сверху каблуком надо держать?  

– Кнопки всем нужны. – обозначил местный дефицит устройств гид, как нечто само собой разумеющееся. – Не обязательно каблуком. До Мамбараки тут пирата придержали, на костыле. С попугаем. Ох, и злющий был этот Тошка...  

– И куда тот пират делся? – заинтересовался разнообразием прижимов ксич. – Приплыла шхуна с верной командой и спёрла? Или выкупила, пачи чай, за золото?  

– Попугай отожрался. Однажды крыльями взмахнул, ветер поднял, фигуры все повалил и унёс его туда. – мальчик показал в сторону прячущегося за тучами золотого светила. – С насосом вместе. – добавил он приподнявшись на носках, шопотом. – Только я вам, дяденька турист, этого не говорил.