К звездам

Ярко-рыжая сигарета медленно оседала пеплом на перилах. Дым изо рта, извиваясь, поднимался к небу и постепенно растворялся в ночи. По груди шло тепло – неживое, грязное, но все еще согревающее. Она смахнула пепел и вновь затянулась, когда вошел он.  

– Ты не замерзла?  

В ответ женщина покачала головой и освободила очередную порцию дыма, провожая ее взглядом. Ночь была теплой, хоть иногда и набегала на кожу прохладным бризом. Он подошел сбоку и облокотился на перила. На мгновение вдалеке послышался колокол – озорной ветерок промчался сквозь звонницу местной церкви. Тишина ночи изредка прерывалась шелестом деревьев и звуками фортепиано, доносившихся сверху. Она громко выдохнула, раздраженно втирая сигарету в пепельницу: слышать «Лунную сонату» в очередной раз из квартиры невыносимой соседки было – невыносимо. Он на нее не взглянул, но беззвучно хмыкнул. Хорошо знал, как забавно морщится ее нос, когда она злится, и какими умилительно-злобными становятся ее глаза. А еще знал, что она на него не смотрит. Она ни на кого не смотрела, когда была расстроена.  

Молчали долго. Она вертела между пальцами фильтр, а второй рукой перебирала выбившуюся прядь волос и все думала-думала. Он ждал. Внизу, вдоль дома замаячили тени: шумные, как свора детей. Их смех больно резал уши, а еще – сердце, ковыряя пальцем засохшие ссадины. Он смотрел на тени, она – тоже, пока они не скрылись за углом дома. Только тогда она прервала молчание:  

– Расскажи, какого это – знать, что тебя ждут?  

Он задумался ненадолго, разглядывая небо. В свете города звезды терялись и тускнели, но продолжали отдавать свой блеск. Желали, чтобы их заметили.  

– Это чувство похоже на пробуждение, – начал он, – иногда приятное и движущее, иногда – топящее в нежелании. Оно, словно большая сильная рука, тащит тебя из бездны глубокого сна, будь он кошмаром или прекрасной сказкой, и ставит перед фактом ответственности.  

– И никак не сбежать от этой руки?  

– Рано или поздно она настигнет тебя: плетью совести или сожаления – у руки инструментов много.  

Вновь замолчали. Он спокойно, она – в напряжении. Мысли бегали в голове, как мячики для пинг-понга, целая сотня. И все-все крутилось на языке.  

– А что чувствуешь ты? – спросил он. – Тебя ведь тоже ждут.  

Она посмотрела на него. В глазах больше не было злобы, только тягучая тоска. Сожаление? Да, пожалуй. И неугомонный зуд под ребрами, от которого хотелось залезть под кожу и раздирать внутренности ногтями. Трепет, волнение мыслей, ком в горле.  

– Мне страшно, – ответила она.  

– Страх – это нормально. Одно из чувств, говорящих, что ты еще существуешь. Страх заставляет жить.  

– Но почему я не сбегаю? Не бьюсь в истерике, а молча принимаю свой страх?  

– Потому что знаешь, что бояться у тебя нет причин.  

Она быстро отвернулась. Глаза защипало, но слезы так и не показались. Его слова неуютной правдой ложились на плечи, давя, унижая, но были совершенно истинными. Наверху продолжала играть соната, все громче и громче, застревая в ушах.  

– Ах, если бы… если бы только у меня было время, я…, – завыла она, упираясь лицом в ладони.  

– Не лги себе, – прервал он.  

И вновь был прав. Он знал ее, знал лучше всех. Нет, она не стала бы пианисткой и никогда не сыграла бы Бетховена для своей матери, будь у нее хоть сто лет. Все осталось бы как есть, а время утекло бы рекой, унося за собой и ее, и желания.  

– Зачем? Зачем говоришь это? – все также в ладони спросила она.  

– Хочу избавить тебя от сожаления.  

Наконец их глаза встретились. Она, покрасневшая от бессилия и непонимания, и он – совершенно спокойный. На немой вопрос последовал ответ:  

– Ты гонишься за будущим, которого у тебя никогда не будет. Плачешь по нему ночами, тревожишься днем. А бежишь ты от прошлого – неприятного и стыдного, потому что только таким его и помнишь, – он слегка нахмурился, – Ты совсем позабыла мои слова, что я повторял тебе десятки раз: тебя еще нет в будущем и уже нет в прошлом. Ты есть только сейчас.  

Она смотрела на него, тоже нахмурившись, но постепенно злость отступила. Она понимала. Он снова был прав, как и всегда. Мысли вдруг исчезли, наступила тишина. «Принятие», – подумала она. Если такое вообще возможно было принять.  

– Ты больше не придешь? – тихо спросила она.  

– Ты ведь знаешь, – коротко ответил он.  

Она знала. Он в последний раз положил ей руку на плечо, теплую и нежную, и зашел в квартиру, совершенно неслышно. Колыхнулась только балконная штора. В тишине и одиночестве осталась она. Дым рассеялся, облака расступились. Звезды засияли ярче. Окинув улицу взглядом и затянувшись, но уже свежим воздухом ночи, она тоже вернулась в квартиру.  

Комната встретила ее прохладой и тишиной – темная, пустая. Одинокая незаправленная постель тоскливо устроилась в углу. Разбросанные на полу салфетки и упаковки таблеток шуршали под ногами. Полупустые тетради на столе и нетронутые книги на полках – рука тянулась к ним, а душа молила о времени. Она стянула со стула любимый свитер, зеленый, самый теплый на свете, и надела поверх сорочки. Сгребла все листы в одну кучу и, прижав их к груди, легла в кровать. Тихо, почти беззвучно засопела, медленно втягивая аромат родного дома. И ушла. Ушла прямо к звездам, которые ее уже ждали.