На краю памяти Часть 10

Глава 10  

Память и молчание  

Анна проснулась рано, когда за окном только-только светлело. В доме было тихо, только на кухне мама осторожно ставила чайник. Анна лежала, слушала эти звуки и думала, что теперь каждое утро начинается одинаково: без страха, но и без прежней радости. Всё вроде бы стало проще, а на душе всё равно тяжело.  

— Мама, чайник уже закипел? — спросила Анна, заходя на кухню.  

— Уже, — ответила Софья. — Сейчас хлеб нарежу, садись.  

Анна села за стол, посмотрела в окно. Во дворе тётя Сима ругалась с дядей Мишей — спорили из-за ведра, но даже ругань звучала по-доброму. Всё будто вернулось, но не совсем: слишком много пустых окон и чужих лиц.  

— Мама, а ты помнишь, как дедушка всегда говорил: «Не спорь с соседом, пока не попробуешь его борщ»? — спросила Анна.  

— Конечно, помню, — улыбнулась Софья. — Он ещё добавлял: «А если борщ хороший, то и спорить не захочется».  

Они обе засмеялись, но смех быстро стих. От прежней жизни почти ничего не осталось. Всё, что было дорого — фотографии, письма, даже мамино старое платье — исчезло где-то на дороге, в гетто, в чужих руках. Остались только воспоминания, да пара мелочей, случайно уцелевших: старый платок, который мама всегда держала в кармане, и пуговица от дедушкиного пальто. Их Анна нашла на полу ещё тогда, в бараке, и сжала в кулаке, не выпуская до самого возвращения.  

Иногда Анне казалось, что память держится не на вещах, а на словах, которые остались в голове.  

— Мама, а ты помнишь, что дедушка сказал перед смертью? — тихо спросила Анна.  

— Помню, — ответила Софья, не оборачиваясь. — Он сказал: «Главное, чтобы вы были вместе».  

Анна кивнула. Она часто повторяла эти слова про себя, особенно когда становилось страшно или одиноко. Теперь они были дороже любой вещи.  

В тот день Анна перебирала платок, гладила его пальцами, будто надеялась нащупать в ткани голос бабушки, запах дома, что давно исчез. Она села на кровать, зажала в ладони пуговицу, и вдруг всё, что было, всплыло перед глазами: дорога, барак, дедушкины руки, его усталый голос.  

Вечером к ним зашла Рахиль. Она принесла пирог, села на табурет у окна.  

— Софочка, ты знаешь, я сегодня на Привозе встретила Бориса. Он говорит, что теперь всё будет по-новому, что надо забыть старое, — сказала Рахиль.  

— А у меня не получается забыть, — ответила Софья. — Я каждую ночь вспоминаю, как мы шли по дороге, как Анна плакала от усталости, как дедушка шутил, чтобы нас подбодрить.  

— Люди не хотят слушать, — вздохнула Рахиль. — Им кажется, что если молчать, то ничего и не было.  

— А у нас всё было, — твёрдо сказала Софья. — И боль, и страх, и надежда.  

Анна слушала их разговор и думала:  

«А вдруг когда-нибудь всё это забудется? Вдруг никто не поверит, что они прошли через такое? »  

Она решила, что будет писать — пусть не для других, а для себя.  

На следующий день Анна пошла в школу. Учительница рассказывала о войне, о победе, о героях. Но когда Анна подняла руку и сказала: «А мой дедушка погиб в гетто», — в классе повисла тишина. Учительница быстро перевела разговор на другую тему.  

— Мама, почему никто не хочет говорить про гетто? — спросила Анна вечером.  

— Потому что страшно, — ответила Софья. — Потому что легче забыть, чем помнить.  

Вечером они сидели на кухне. Анна держала в руке ту самую пуговицу, перебирала платок и думала: вот и всё, что осталось от прошлого — да слова, которые теперь живут только в нас.  

— Мама, а мы когда-нибудь пойдём на могилу дедушки? — спросила она.  

— Пойдём, — сказала Софья. — Только надо узнать, где она.  

Через неделю они с мамой пошли на кладбище. Дорога была длинная, ветер гнал по аллее прошлогодние листья. Они нашли уголок, где стояли простые деревянные кресты, на некоторых — таблички с фамилиями, на других — только номера.  

— Вот здесь, — тихо сказала Софья. — Здесь хоронили всех вместе.  

Анна поставила у креста маленький камешек, как учил дедушка, и прошептала:  

— Дедушка, мы пришли.  

Они долго стояли молча. Анна думала:  

«А вдруг дедушка слышит? А вдруг бабушка тоже рядом? »  

Ветер трепал волосы, где-то вдалеке кричали чайки.  

— Мама, а если никто не вспомнит, что здесь был дедушка? — спросила Анна.  

— Мы будем помнить, — ответила Софья. — Пока мы помним — они с нами.  

На обратном пути они зашли на Привоз. Там всё было, как всегда: торговки спорили, кто-то пел, кто-то ругался, кто-то смеялся. Анна купила яблоко и подумала:  

«Дедушка бы сказал, что это яблоко — самое сладкое в Одессе».  

Дома Анна достала тетрадку и стала писать:  

«Сегодня мы были на кладбище. Я видела кресты, на которых нет имён. Я буду помнить дедушку, даже если никто не вспомнит. Я буду помнить всех, кто не вернулся».  

Вечером к ним зашла тётя Сима. Она принесла кусочек халвы и села у окна.  

— Софочка, ты всё пишешь? — спросила она.  

— Анна пишет, — улыбнулась мама. — Я только читаю.  

— И правильно, — сказала тётя Сима. — Надо писать. А то кто потом вспомнит?  

Анна смотрела на маму, на тётю Симу, на пуговицу в руке. Она понимала: молчание — это тоже память, только тяжёлая как камень. Но если говорить, если писать, если помнить — тогда боль становится чуть легче.  

— Мама, а если я когда-нибудь забуду? — спросила она.  

— Не забудешь, — сказала Софья. — Я тебе напомню. А если меня не будет — ты сама себе напомнишь.  

Анна улыбнулась. За окном шумело море, в доме пахло хлебом и чаем, а в сердце жила память — горькая, но живая.  

В тот вечер Софья долго сидела у окна, глядя на тёмное небо. Анна лежала на кровати и слушала, как мама тихо шепчет слова молитвы. В этих словах было всё: и боль, и любовь, и надежда.  

Пусть никто не хочет слушать, пусть многие молчат — главное, чтобы мы сами не забыли. Главное, чтобы память жила в нас, а не только в камнях и табличках.  

На следующий день Анна снова пошла в школу. На перемене она подошла к Марике, своей подруге.  

— Ты знаешь, мой дедушка умер в гетто, — сказала Анна.  

Марика смутилась, отвела глаза.  

— У всех кто-то погиб, — тихо ответила она. — Лучше не вспоминать.  

Анна почувствовала, как внутри всё сжалось. Но она не рассердилась — просто стало ещё яснее, что не все готовы слушать. Но она всё равно будет помнить. Для себя, для мамы, для дедушки.  

Вечером они с мамой сидели на кухне, пили чай. За окном шумел ветер, в доме пахло хлебом и вареньем. Софья вдруг сказала:  

— Анна, ты знаешь, я иногда думаю: если бы дедушка был жив, он бы обязательно рассказал всем, что с нами было. Он не умел молчать.  

— А мы умеем? — спросила Анна.  

— Учимся, — вздохнула Софья. — Иногда молчание — это тоже сила.  

Анна задумалась.  

«Молчание — сила? Может быть. Но только если оно не превращается в забвение».  

В тот вечер Анна снова открыла свою тетрадку и написала:  

«Я не хочу молчать. Я хочу помнить. Я хочу, чтобы помнили все, кто остался жив. Пусть даже никто не слушает — главное, чтобы мы сами не забыли».  

Время шло. Жизнь потихоньку возвращалась в дом: мама устроилась работать в булочную, Анна ходила в школу, по вечерам они вместе ужинали, иногда смеялись, иногда плакали. Но память жила в каждом их дне — в словах, в жестах, в тихих взглядах.  

Однажды весной во двор пришёл мужчина с сыном. Они искали жильё, спрашивали у соседей, не сдаётся ли где комната. Софья пустила их к себе — в маленькой комнате и так было тесно, но она не могла отказать.  

— Мы все теперь как одна семья, — сказала она. — В тесноте, да не в обиде.  

Мужчина оказался вдовцом, его жену расстреляли за городом. Он мало говорил, но иногда, когда думал, что никто не слышит, тихо плакал по ночам. Анна однажды услышала это и долго не могла уснуть.  

Сколько таких историй по всему городу? Сколько боли и сколько молчания?  

Вечером они сидели все вместе на кухне. Софья разливала чай, мужчина рассказывал, как его жена любила петь одесские песни.  

— Она всегда говорила: «Пока поём — живём», — тихо сказал он.  

Анна посмотрела на маму, на мужчину, на мальчика, который ел хлеб с вареньем и молчал. Она поняла: память — это не только боль. Это ещё и жизнь. Это то, что связывает людей, даже если они не умеют говорить о прошлом.  

В ту ночь Анна долго не могла уснуть. Она думала о дедушке, о бабушке, о всех, кто не вернулся. Она думала о том, как важно не забывать — даже если никто не хочет слушать.  

— Мама, а если я когда-нибудь перестану помнить? — спросила она в темноте.  

— Не перестанешь, — сказала Софья. — Ты у меня сильная.  

Анна улыбнулась в темноте. За окном шумело море, в доме пахло хлебом и чаем, а в сердце жила память — горькая, но живая.