"На краю пропасти" Часть 2

Глава 2  

Оккупация и депортация  

Осень в Одессе выдалась затяжной: сырая морось, липкая грязь под ногами и особое, глухое напряжение в воздухе. Вроде бы всё, как всегда: чайник на плите, бабушка ворчит на дедушку, Анна возится с куклой, а мама Софья смотрит в окно, будто чего-то ждёт. Только вот за окном уже не тот город, что был летом. Не поют мальчишки во дворе, не гремят трамваи по ночам, даже голуби на балконе сидят нахохлившись, будто им тоже не по себе.  

— Ты слышала, Софочка, опять комендантский час продлили, — шепчет бабушка Фрида, поправляя платок. — Говорят, теперь евреям вообще нельзя выходить после обеда.  

— Слышала, мама, — устало отвечает Софья. — А толку-то? У нас всё равно нет документов, чтобы выйти.  

Дед Лазарь Абрамович молча сидит за столом и перебирает письма. Вчера соседка принесла новость: на углу арестовали молодого парня только за то, что у него еврейская фамилия. А на базаре теперь не купишь ни хлеба, ни картошки — только по карточкам, да и то не всем.  

Анна не понимает, что происходит, но чувствует: что-то не так. Вчера она хотела пойти во двор к подружке, но мама строго сказала:  

— Нельзя, Аня, теперь нельзя. Надо сидеть дома.  

— А почему? — спросила Анна.  

— Потому что идёт война, — тихо ответила мама. — И потому что мы евреи.  

С каждым днём город менялся. На улицах появились люди в чужой форме — румыны, немцы, какие-то чужие, злые люди. На домах вывесили приказы: евреям носить жёлтые повязки, не выходить без разрешения, не ходить по тротуарам. Магазины закрылись, лавки опустели, даже аптека тёти Брони больше не работала.  

— Всё, Фрида, — сказал дед однажды утром, — настали наши времена. Теперь нас будут гнать как скот.  

— Не говори так, Лазарь, — бабушка поджала губы. — Может, всё обойдётся.  

— Обойдётся… — усмехнулся дед. — Ты посмотри, что делается. Вчера Мойшу увели, сегодня Левины не показываются. А мы сидим как мыши.  

Вечером пришёл сосед, дядя Семён, весь бледный, руки дрожат.  

— Говорят, завтра соберут всех евреев на площади, — прошептал он. — Тех, кто не выйдет, расстреляют.  

— А куда мы идём? — спросила бабушка.  

— Говорят, в Транснистрию, — Семён оглянулся на дверь. — Какое-то гетто. Никто толком не знает.  

«Транснистрия — обозначение территории на юго-западе Украины и в восточной части Молдавии между реками Днестр (по-румынски — Нистру) и Южный Буг; применялось в Румынии и Германии с 1941 года, когда эта территория была занята германскими и румынскими войсками и передана под контроль румынских властей, до её освобождения Красной армией в 1944 году».  

Всю ночь в доме никто не спал. Бабушка собирала узелки: хлеб, кусок сала, фотографии, дедовы письма. Софья писала записку на случай, если кто-то из знакомых найдёт:  

«Мы уходим, не знаем куда. Если кто жив — помните нас».  

Анна сидела на кровати, крепко прижимая к себе куклу.  

— Мама, а мы вернёмся домой? — спросила она.  

— Вернёмся, обязательно вернёмся, — мама гладила её по голове, а сама смотрела в окно, где застыли чёрные силуэты чужих солдат.  

Утром во двор ворвались румынские солдаты, кричали, колотили прикладами по дверям.  

— Все вниз! Быстро! Документы!  

Дед поднялся первым, выпрямился, как на параде, хотя ноги у него дрожали.  

— Мы идём, не кричите, — сказал он по-русски.  

— Молчи, старик! — рявкнул один из солдат.  

На улице уже стояли люди — старики, женщины, дети. Кто-то плакал, кто-то молился, кто-то просто смотрел в землю. Рядом стояла соседка, тётя Сара, и держала за руку больного сына.  

— Всё, Фрида, — прошептала она, — теперь всё.  

Колонна двинулась к площади. По пути к ним присоединились ещё люди — кто с чем мог: с узлами, подушками, кто-то даже тащил клетку с курицей. Вокруг ходили солдаты, кричали, толкали прикладами.  

— Быстрее! Не останавливаться!  

На площади всех выстроили в ряд. Офицер на ломаном русском выкрикивал фамилии, сверяясь со списком.  

— Авербух! — крикнул он.  

— Здесь, — ответил дед.  

— В вагон, — махнул рукой офицер.  

Софья крепко держала Анну за руку, бабушка молча шла рядом. Вокруг стоял гул голосов, кто-то звал детей, кто-то проклинал врагов, кто-то молился.  

— Мама, мне страшно, — шептала Анна.  

— Я с тобой, не бойся, — ответила Софья.  

Вагон был холодным, грязным, пахло мочой и страхом. Народу набилось много, так что было не повернуться. Кто-то сразу начал плакать, кто-то молился, кто-то просто молчал.  

— Лазарь, — сказала бабушка, — подержи Анну, я попробую достать воды.  

— Куда ты? — дед схватил её за руку. — Сиди, не высовывайся.  

Вдруг кто-то из взрослых сказал:  

— Если есть бумага — пишите, оставляйте записки, может, кто-нибудь найдёт.  

Дед достал клочок газеты и карандаш.  

«Дорогие, мы в эшелоне, едем на запад. Не знаем, куда. Если кто-нибудь найдёт — помните, мы были вместе. Лазарь Авербух».  

Он свернул записку и сунул её в щель между досками.  

— Может, кто-нибудь найдёт, — прошептал он.  

Дорога была долгой. Вагон трясло, люди падали, кто-то терял сознание. Иногда эшелон останавливался, солдаты открывали двери, кричали:  

— Быстро! В туалет! По одному!  

Кто-то выбегал, кто-то не успевал. Воду давали редко, хлеба почти не было. Дети плакали, старики стонали.  

— Мама, мне холодно, — жаловалась Анна.  

— Держись, милая, — Софья прижимала её к себе, укрывала платком.  

В одном из вагонов умерла старушка. Её тело вынесли на ближайшей станции и бросили у насыпи.  

— Прости, бабушка, — прошептала Анна.  

— Не смотри, — сказала мама. — Всё будет хорошо.  

В гетто их выгрузили под вечер. Моросил дождь, грязь липла к сапогам. Солдаты кричали, загоняя людей в бараки.  

— Быстрее! Не останавливаться!  

В бараке было тесно, пахло сыростью и страхом. Люди сидели на нарах, кто-то плакал, кто-то молчал.  

— Мы вместе, — сказал дед. — Это главное.  

Вечером дед снова достал клочок бумаги и написал:  

«Мы в Транснистрии. Живы. Держимся».  

Он передал записку соседу:  

— Если будешь на воле, брось где-нибудь.  

Анна сидела рядом и смотрела на маму, на бабушку, на дедушку.  

— Мама, а мы вернёмся домой? — спросила она.  

— Вернёмся, обязательно вернёмся, — ответила Софья, хотя в её голосе не было уверенности.  

Ночь прошла в тишине. За стеной кто-то стонал, кто-то молился. Анна долго не могла уснуть, прислушиваясь к дыханию мамы. Вдруг ей показалось, что за окном шумит море как дома. Она зажмурилась, чтобы не заплакать.  

— Всё будет хорошо, — шептала она себе. — Мы вместе.