Тем где смеются старые деревья

В самой обыкновенной белорусской деревушке, затерянной между озёрами и холмами, стоят два стареньких деревянных дома, что веками смотрят друг на друга, как старые добрые друзья. Они пережили всё: зиму сорок первого, пожары, распутицы, похоронки, свадьбы, рождение внуков и возвращение ласточек весной. И так же, как эти дома, рядом идут по жизни двое стариков — Павел Иванович и Аркадий Степанович.  

Их дружбе уже больше восьмидесяти лет.  

Когда-то, в далёком 1939-м, они вместе грызли черствые корки в школьном сарае, дрались за перочинный нож и мирились под яблоней, деля напополам кислое яблоко. С тех пор всё было поровну — от ремня за шалости до первой сигареты, от фронтовой каши до гробовой доски, которую, к счастью, пока так и не понадобилось использовать.  

Они вместе уходили на фронт, ещё подростками приписав себе по два года возраста. Вернулись не сразу. Аркадий — в 45-м, без левого глаза, с медалью и тишиной в голосе. Павел — в 46-м, после плена, с трясущимися руками и чужой шинелью на плечах. Никто не спрашивал, что было, никто не осуждал. Просто обнялись. И начали строить жизнь заново, с фундамента, с кирзовых сапог и грубых ладоней.  

Деревня всегда знала: если у кого беда, зови Павла и Аркадия. У одного — топор острый, у другого — совет верный. Сажали картошку — вместе. Рубили баню — вдвоём. Справляли свадьбы детей — в одном дворе, с гармошкой и длинным тостом: «За дружбу, что крепче дуба и тише воды, но без неё жить — как без сердца».  

–--  

Они состарились. Не вдруг — медленно, как стынет крепкий чай в алюминиевой кружке. Спины скрючились, зубов стало меньше, слух — хуже. Но каждое утро Павел Иванович стучится палкой в окно Аркадия:  

— Ты там не умер, старый хрыч?  

— Нет, жду, когда ты первым сыграешь в ящик, чтобы водку не делить! — отвечает Аркадий. И оба смеются.  

Идут на лавочку, к тем самым деревьям, которые посадили в пятьдесят первом, после того, как вернулись с лесозаготовок. Деревья, правда, выросли кривыми — один склонён вправо, другой — влево, будто тоже переговариваются шёпотом. Но растут, держатся, как и они.  

Они могут молчать часами — и понимать друг друга без слов. Один чихнёт — второй протянет платок. Один скажет: «Помнишь ту, из швейной? » — и оба начинают хохотать, как мальчишки. Когда у Павла умерла жена, Аркадий не говорил ни слова — просто сидел рядом всю ночь. Когда у Аркадия сломалась печка, Павел тащил дрова, хрипел, ругался, но сложил всё сам — «потому что кто ж тебе ещё поможет, ворчун старый? »  

Им по девяносто с лишним. Они уже почти ничего не видят, плохо ходят, но всё ещё смеются. По-доброму, медленно. Так смеются только те, кто пережил смерть, войну, холеру, голод, перемены, и всё равно сохранил в себе тепло.  

И эта дружба — не киношная, не торжественная. В ней нет пафоса. В ней — деревянные ложки, горячие пирожки, старые письма и один радиоприёмник на двоих. И главное — доверие. Простое, без условий. Тот редкий случай, когда «я рядом» — это не слова, а жизнь.  

–--  

Когда в деревню приезжают журналисты или молодёжь, спрашивают:  

— А как у вас получилось дружить столько лет?  

Старики переглядываются и пожимают плечами.  

— Просто мы никогда не бросали друг друга. Ни в поле, ни в пламени, ни в беде.  

— А ссорились?  

— Конечно. Но не расставались. Иначе какой тогда смысл в дружбе?  

А вечером снова — лавочка, ветер в листьях, чай с мёдом, и разговоры, которые можно вести только с тем, кого знаешь дольше, чем самого себя. Потому что в этой дружбе — всё: и история страны, и любовь к земле, и верность, и терпение. И детская, нелепая, тёплая радость от того, что рядом сидит он — твой друг. Живой. Настоящий.  

И где-то в тени улыбаются старые деревья.