Площадь Льва Толстого как зеркало того, что на ней было.

Когда вспоминаешь о каком – либо событии, участником которого ты был, то труднее всего определить время, когда оно произошло. По косвенным признакам еще можно понять – ага, светило солнце, значит день. А если ты в кафе? Пожалуй – не утро и не глубокая ночь. А если ты голый? Ну тут вариантов очень много – от пляжа до бани, от кровати дома до койки в больнице.  

А если это сон? Ты точно знаешь, все что ты видишь – сон. Ну не было этого в действительности. Да? А тогда почему ты видишь все так ясно, подробно, до мелочей? И почему этот сон все время повторяется? Ну хорошо, хорошо! Ничего не было, но это в этом мире. А как насчет параллельного? Второго, третьего, пятого, десятого?  

Нет, так я не могу. Ведь я пишу только правду, настоящую правду. Как там в суде? – «Клянусь говорить только правду, не держа загнутого пальца за спиной. » И я решил ограничить себя рассказом о тех событиях, которые происходили только в одном месте – в Петербурге на площади Льва Толстого и чуть – чуть вокруг. Меньше территория, меньше происшествий, меньше ошибок и недомолвок и, соответственно, сознательных и бессознательных уклонений от действительности.  

Вот он я, иду по тогда Кировскому теперь Каменноостровскому проспекту по нечетной стороне мимо сквера с памятником неоглядному профессору А. С. Попову, тому самому, который первый в мире изобрел радио Советского Союза. Почему неоглядному? Потому что это типичный советский «монумент». Когда ты рядом, то можешь рассматривать высокий постамент, потом, задрав голову, оценивать размер обуви. Чтобы поинтересоваться покроем брюк и пальто надо отойти подальше. А место, где отдыхают голуби – вон оно там, на уровне вершин деревьев.  

Я смотрю на другую сторону проспекта. Там здание Дворца культуры имени Ленсовета или по старому Промкооперации. Загадочное слово Промкооперация. Не будем вникать в его смысл. Упомяну только, что там работал мой дед со стороны матери в какой – то артели, где шлифовали стеклянные кубики, призмачки, увеличительные стекла и проч. – штучки, необходимые для микроскопов и подзорных труб. Иногда дед, когда я был еще совсем маленьким, дарил их мне. Ах, дед, дед! Любил он меня...  

И что же я вижу? У Дворца Культуры, а он большой, высокий, длинный, огромная толпа всевозможных людей. Они буквально ломятся в широко открытые двери. Интересно, что это они? Ну правда же, интересно. А вдруг халяву какую – нибудь дают? И вот я, ну не идиот ли? С виду приличный интеллигентный человек, одетый в летние отутюженные серые брюки, белую свежую рубашку и, ну воще, галстук – сразу видно лето, и можно догадаться, идет этот пижон с работы с какого – то важного мероприятия к метро, чтобы поехать на другое важное мероприятие.  

В общем, подошел я к толпе и сунулся, чтобы узнать чего это все и почему, а меня кто – то подтолкнул, и я уже стиснут со всех сторон людьми и меня прямо несет внутрь здания вместе со всеми. Вырваться не получается. Попробовал поджать ноги – может меня уронят, не помогло. И вот вместе со всеми меня страшная сила втягивает в двери, потом несет вдоль вестибюля. Я с ужасом вижу, как огромная картина, на ней веселый добрый САМ товарищ Сталин держит на руках веселую маленькую девочку, вдруг валится со стены и плашмя накрывает людей. И не увернуться. Люди орут, ладно ткань и слой краски, но рама – то! Деревянная, тяжеленная! Но мне повезло, может это моя белая рубашка, я конечно родился не в ней, но как – то помогла.  

А между тем, толпа несет меня дальше по вестибюлю и, наконец, выбрасывает на улицу через вторые двери. Урраа! Я жив, я отлип от толпы. Но что же это было? Что это было?! Спрашиваю у людей. У всех вытаращенные глаза, разинутые рты и красные морды. Никто ничего не знает. И только один шёпотом сквозь стиснутые зубы, – «Суд над колбасниками, выездная сессия. Молчи лучше... » Я ничего не понял. Засунул свою белую рубашку, теперь изжеванную, обратно под ремень в брюки, снял с шеи то, что осталось от галстука, и пошел прочь.  

Позже от знакомых я узнал, что да, городские власти решили сделать открытый суд над работниками какого – то колбасного завода. Они, проявляя излишнюю заботу о качестве своей продукции, добавляли в колбасную массу всякую падаль – дохлых собак, кошек, крыс и еще, что поинтереснее. Люди стали обнаруживать в колбасе плохо подстриженные ногти. А куда, скажите пожалуйста, можно было деть то, что осталось от рабочего, утонувшего в чане с пивом на заводе имени Степана Разина? Плавал больше недели пока вытащили.  

Интересно, когда же все это случилось? Понятное дело летом, но какого года? Памятник изобретателю советского радио! Вот кто нам поможет. Читаем надпись – «Открыт 22 марта 1959 года». Еще несколько лет убирали леса, сажали кусты, отпугивали голубей. 1963 год! Только тогда! К открытию станции метро «Петроградская». Никита Сергеевич развернулся и провел денежную реформу, а голуби одели на голову А. С. Попова корону белого цвета. А по радио об этом – ничего, в газетах – ничего, и даже сейчас в интернете – ничего. Засекретили. Зачем выдавать поганому западу наши передовые технологии. Это я про колбасу. А вот с портретом Сталина Сергеич дал промашку. Он, борясь с культом личности и круша всевозможные памятнки нашему бывшему Вождю и Учителю, не успел добраться до ДК. Ленсовета, а Сталин, он же был еще и Самый Мудрый, решил предотвратить надругательство, и самостоятельно совершил самоубийство своего портрета.  

Между тем я иду дальше к площади и подхожу к подземному переходу от станции метро Петроградская. Выход у дома номер 40. А в нем моя мечта – пельменная. Не та, фешенебельная, что сейчас, а маленькая темная забегаловка, сарайчик с несколькими столиками – стойками и прилавком вдоль одной из стен, к которому можно притулиться и стоя покушать. А что покушать вам выдаст из окошка на кухню бабка, ну грязноватая, ну злобноватая, и зубы вставные железные. Да разве в этом дело! Пельмени! И выбор есть – с уксусом или со сметаной. Пожалуй со сметаной вкуснее. Или с уксусом? Возьмешь с уксусом и смотришь в тарелку соседа – эх, надо было брать со сметаной. А еще был костный бульон – горячий, жирный. Из чего варили? Да из костей же. Сколько раз я там был? Несчетное число. Поэтому и время определять бессмысленно. Годом тут не отделаешся.  

Теперь идем дальше вдоль следующего дома, номер 38, он угловой. Повернешь за него направо – там уже Большой проспект Петроградской стороны и вход в большой гастроном. Но нам туда не надо. Нам – потому что нас непонятным образом стало двое, со мной моя жена, и нам, то есть жене, нужна аптека, вход с Кировского. Стоп – стоп. Произошло что – то странное. Я написал – «Теперь идем». Теперь то теперь, но не совсем. Вокруг нас почему то весна, апрель 2003 года! Мы только что шли мими пельменной, и был прошлый век, а сейчас, буквально два шага, и вот те на, попали в современность! Мы что, путешествуем во времени? Не наступили ли мы случайно на бабочку, как Брэдбери? Оказывается, мы приехали в Петербург из Бостона, где живем уже почти пять лет, чтобы зайти в аптеку. Черт бы побрал эту аптеку, а почему – читайте дальше.  

Но сначала надо описать дом. Он стариный, ему лет сто. Очень большой, шесть этажей. Вдоль фасада идет цепочка эркеров, их больше двадцати, с выходами на массивные балконы. Между балконами – толстенные пилястры –украшения такие, которые поддерживают здоровенные кариатиды женского рода, что определить очень легко. Угол дома между проспектами закругленный и его венчает высокая башня. Для нашего рассказа она не нужна, тем более что безвозвратно сгорела в 2020 году. Нужны же нам будут один балкон на третьем этаже и примыкающие к нему пилястра с кариатидой.  

А теперь будет ужас в духе Стивена Кинга, но со счастливым концом, правда не для всех. Входим мы в аптеку, интерьер в коричневых тонах я помню очень хорошо, поэтому описывать его здесь нет смысла, и вдруг ка-ак бахнет! Снаружи! Я было бросился посмотреть – что там? Как же без меня! А жена, – «Стой! Стреляют! Бомба! Убьют! » – И она была права. Второй раз ка-ак бахнет! Тут не то что моя жена, весь интерьер аптеки вместе с женщинами в окошках задрожал, и даже несколько баночек с лекарствами упали с полок и разбились.  

Ну нет! Я с трудом отцепился от жены, на это у меня ушло несколько длинных минут, выскочил на улицу и чуть не упал, споткнувшись о голову, валявшуюся на сломанном тротуаре. Это была голова кариатиды. Остальные ее детали – руки, торс и прочее были перемешаны с кусками карниза и разбившегося на части балкона. В стороне, стояла немая сцена из людей с разинутыми ртами, вытаращенными глазами и распростертыми во все стороны руками и ногами. А тут и Скорая помощь, ей ехать всего ничего – станция совсем рядом, через площадь. Забирают двух человек. Я возвращаюсь в аптеку. Жена с испугом смотрит на меня. – «Ничего особенного», – говорю я громко, – «обычный планово – косметический ремонт дома, удаляют лишние детали. » – Мы с женой, она бесстрашно держит меня за рукав трясущимися руками, выходим из аптеки и еще быстрее уходим прочь. Нечего ей таращиться вокруг. Об этом происшествии можно было прочитать на следующий день в газете – оказалось серьезно пострадал один человек, второй отделался легкими царапинами и испугом.  

В свой следующий приезд в Петербург я пошел посмотреть, как восстановили фасад дома, как выглядит новый балкон и новая молодая кариатида. Оказывается, они сделали даже лучше. Срезали к чертовой матери еще несколько балконов и кариатид, то есть их вообще как бы и не было. А из стены, теперь лишенной ненужных излишеств, ровной щеткой торчали прутья ржавой арматуры.  

Чтобы сделать наше путешествие по площади более запутанным и интересным, я хочу сделать прыжок в сторону и оказаться на углу Чкаловского проспекта и набережной реки Карповки. Это тоже очень интересное место, но оно расположено далековато от Площади Льва Толстого. Поэтому я упомяну только что там на набережной стояли пивные ларьки. Держа кружку с пивом в правой руке, следовало подойти к зданию женского отделения Карповских бань, вот оно рядом, и, ухватившись левой рукой за решетку на окне, повиснуть и заглянуть внутрь. А вдруг там моется еще кто – нибудь кроме женщин. Если вам при этом удавалось, не расплескав, выпить пиво, тогда вы герой и заслужили рукоплесканий и восторженных возгласов моющихся.  

А на углу проспекта и набережной был, не знаю сохранился ли он, бар «Янтарь». Замечательное место был этот «Янтарь». На моей памяти, два раза в нем были бандитские разборки со стрельбой, битьем витрин и последующим ремонтом. Но зато он был близко от моей работы. И когда надоедало посещать свою, не дай бог вспомнить к ночи, служебную столовку – один раз мне в ней дали винегрет с кусочками стекла, а мой приятель Женя нашел в своем дохлую мышку, собственно, он уже начал ее жевать и вытащил изо рта за хвостик – то можно было устроить себе праздник и пойти нормально покушать в этот самый «Янтарь».  

Помню как – то пошел я и наткнулся на своего товарища по работе, по прозвищу Мураш. Он мне, «Куда идешь, небось туда? И я с тобой. » Все пропало! Почему? Потому что он был здоров выпить, этот Мураш, и никогда не пропускал возможности допиться до невозможного состояния. А я? Я был слаб в этом деле – три рюмки был мой предел, после которого начинало происходить нечто, чего я не мог вспомнить. Из за этого, между прочим, я не смог стать достойным начальником.  

Только мы уселись за столик, как к нам подходит еще один борец с алкоголем, Ник – Ник, будем звать его так. – «Привет, ребята, Принимайте в компанию. Подождите, я сейчас. » Ну конечно, идет к бару и, ну конечно, возвращается с бутылкой водки. Происходит взаимное перемигивание, потирание ладоней, возгласы «ну, давай! », «поехали», и водка разливается по рюмкам. И тут я, улучив момент, когда мои приятели – как я их в этот момент ненавижу! – поднимают свои разинутые рты вверх чтобы влить в них содержимое рюмок, я свою опрокидываю в стоящий рядом на столе горшок с цветком.  

В общем, эта процедура повторилась несколько раз. « Ну и здоров же ты пить», – говорит мне Мураш. А я жалобно смотрю на цветок. Он поник, то есть загнулся и почти касается стола. Никудышный из меня любитель природы.  

Зачем я об этом пишу. От метро Петроградская далеко, упавшие балкон и кариатида не просматриваются. Трамвайная остановка – вот зачем, она напротив «Янтаря». Здесь можно сесть на трамвай, сделать небольшой круг вдоль набережной Карповки, и выйти недалеко от Большого проспекта сзади от знакомой нам площади. Идем к ней по правой стороне проспекта. Ага, вот она станция скорой помощи, откуда ехала машина помогать жертвам падения балкона. А рядом новый медицинский центр, куда можно положить на несколько дней надоевшего вам ближайшего родственника. Открылся недавно, чистота и обслуживание на высоте. Ну как же! Ведь всё за свои кровные, и не дешево.  

В нашем случае пристроить надо было мою любимую тещу. Почему любимую? Она единственная, кто настойчиво уговаривал меня, нет, требовал, поколотить жену. Ну не прелесть ли!? К сожалению, у ней был серьезный недостаток, иногда даже два одновременно. Она все время пыталась принять участие в выращивании нашего сына. Это было не просто, поэтому она то ломала себе шейку бедра и лежала в кровати, то у нее случался инсульт, и она продляла свой постельный режим. И так случилось, нам с женой было необходимо срочно поехать в Москву. Зачем? Не буду здесь рассказывать. Просто нужно и все.  

Берем лежачую тещу и под ее негодующие крики, – «Как! Ты еще ее не отлупил! » – переправляем в медицинский центр. Каким образом? Жизнь в России делает людей очень находчивыми и изобретательными. Договариваемся в «Скорой помощи» прислать нам машину и санитаров. Дыра в нашем бюджете стремительно увеличивается. Наконец, оставляем старушку. Все пристойно и надежно.  

Через два дня возвращаемся обратно. С каким – то смутным предчувствием идем за тещей. И оно это чувство нас не обмануло. Видим на кровати лежит – да теща ли это, наша ли? Лицо совершенно черное – сплошной синяк, руки и ноги тоже в синяках. Шепчет нам, – «Немедленно забирайте меня отсюда. Здесь китайские шпионы. Прячутся за занавесками. Вон они шевелятся. » – Оказывается, чтобы больные вели себя тихо и не беспокоили персонал, им давали какое – то успокоительное. Ну немножко больше, чем следовало. Ну успокоительное переставало успокаивать и начинало возбуждать стариковские мыслительные способности. В результате, ночью теща, увидев шевелящиеся занавески, возможно от сквозняка, быстро сосчитала сколько за ними прячется китайских шпионов, свалилась с кровати, поползла из палаты и благополучно скатилась по каменным ступеням лестницы со второго на первый этаж.  

Ну вот и все. Теща благополучно отвозится домой, опять помогла Скорая помощь. Интересно, был с ней в доле Медицинский центр? А я иду дальше и выхожу на площадь, по левую руку от меня метро. Жену я с собой не взял – там опять будет страшно. Хотя, чтобы окончательно все запутать, сделаю ка я лучше сначала поворот налево, предварительно опять совершив прыжок во времени, правда, при этом метро исчезло, ему еще рано быть, и пойду вдоль главного фасада всем известного Дома с Колоннами. Теперь1953 год, Андрею Миронову еще только двенадцать лет, никакого Театра Русской Антрепризы его имени нет, а есть сберегательная касса. Миную кассу, она мне не нужна, все мои сбережения помещаются в правом заднем кармане брюк, и мы с девочкой Лидой делаем еще один поворот налево и, теперь с улицы Льва Толстого входим в кинотеатр «Арс». Вы все поняли? Я про жену? Провал во времени, провал в памяти, к женщинам относимся легкомысленно. Жена еще не предвидится.  

И вот мы с девочкой Лидой сидим в кинотеатре «Арс». О нем мало кто знает, но среди тех, кто знает, он очень знаменит, этот «Арс» – очень старый, очень маленький, чуть больше двухсот мест. Стулья деревянные, когда с них встаешь сидения с грохотом откидываются назад, принимая вертикальное положение. А еще там продают мороженное. Итак, я сижу, а рядом «хорошая девочка Лида. Да чем же она хороша? » Сейчас, сейчас узнаете, не спешите.  

Мы смотрим на экран. Смотрим, смотрим... все еще смотрим. А что еще делать? Мороженое уже съедено. Как вдруг – трах – бах – бах – тарарах, я вздрагиваю и смотрю на соседнее кресло, на девочку Лиду. А ее там нет. Исчезла. Это ее кресло – трах – бах, когда с него вскочила девочка. Это ее каблучки – бух – бух по полу. Вон она несется – уже почти у выхода. Что случилось? Чего это она? И где был я? Проспал, что ли?  

Оказывается, все было очень просто. На экране шла кинохроника. Цветная! Показывали, как новейший аппарат переливания крови переливает по каплям свежайшую красную кровь кирпичного цвета. А надо сказать, это был период в моей жизни, достаточно длинный, когда я очень любил смотреть, как капает или льется потоком красная кровь. Это меня так возбуждало, что я немедленно терял сознание и всякую способность на что – либо реагировать. Зато совершенно разумно среагировала на происходящее девочка Лида. Увидев, как я, со специфическим выражением на лице, сползаю на пол, она, громко хлопнув сидением и громко стуча туфлями, нет не от испуга, а от желания меня спасти, бросилась бежать, ну конечно, в находящуюся за углом Скорую помощь. Правда, второпях, она все перепутала, почему – то села в автобус, который отвез ее в Старую деревню, где она окончательно заблудилась.  

Выйдя из кинотеатра в состоянии некоторой неопределенной задумчивости – я не мог решить, случай с девочкой Лидой был веселым или нет, все – таки мороженое было вкусным, я не стал смотреть через улицу Льва Толстого на дом напротив. Уж он то точно был кошмарным. Если сделать прыжок во времени вперед лет эдак на тридцать, то можно было бы обнаружить на нем вывеску некоего учреждения, что – то про металлокерамику, директором которого был, не хочу называть фио этого человека, которого затем, в качестве поощрения передвинули в директора конторы, где работал я, – отутюженный костюм – это про него, белая рубашка, манжеты, штиблеты, галстук, замороженный рыбий взгляд – «Позвать сюда начальника первого отдела, пусть уволит вот этого, почему у него рожа синяя от плохо выбритой бороды. » – Понятно? Наверное, не все. До металлокерамики его понизили, за что не знаю, из секретарей Петроградского райкома КП, и он ухитрился уйти оттуда, сохранив всю свою сущность и внешность.  

Однако, не будем предаваться унынию, мы ведь можем еще раз прыгнуть лет на десять вперед коленками назад и оказаться на Кировском проспекте напротив дома с падающими деталями у выхода из станции метро Петроградская. Эта станция подземная и над ней построено основательное здание Дома Мод.  

А теперь ведите себя осторожно и не перепутайте условия времени и пространства в нашем рассказе, иначе я за свою безопасность поручиться не смогу. И кто тогда будет его заканчивать? Хорошо, идем налево за угол Дома Мод, теперь мы вышли на площадь Льва Толстого, и осторожно и внимательно рассматриваем здоровенную витрину обувного магазина итальянской фирмы «Марко – Пицце». Почему внимательно? Потому что сегодня – 30 декабря 1993 года и есть что разглядывать и удивляться ценам, а вот завтра, 31 декабря мы услышим взрыв, живем то не далеко. А уже посмотреть на его результаты и на пожар – ну разве возможно потушить пожар под Новый Год! – мы пошли только после встречи Нового Года. И сделали правильно, результаты были такие заметные, что не заметить их было невозможно. Магазин исчез, полностью. Ну магазин ладно, это допустимо. Но зачем исчезла обувь? Если раньше публика стеснялась до нее дотрагиваться – уж больно дорогая, то теперь и трогать нечего! И станцию метро закрыли на несколько дней. А то видите – ли жалуются – заходят внутрь чистые, а выходят все в саже. Я не жаловался. Я – хитрый, в это время я жил между станцией метро, до нее было близко, и работой, до нее тоже было близко. Метро мне было не нужно – на работу я ходил пешком.  

Но в другие отрезки времени мне довольно часто приходилось пользоваться этой станцией. Дело в том, что двор института и завода, где я работал долгие годы – практически всегда, примыкал к территории Петербургского женского монастыря Иоанна Кронштадтского и даже частично ее перекрывал. И иногда начальство вспоминало, что у них в кладовке пылится замечательная копия картины «Ленин на Всероссийском субботнике в Кремле 1 мая 1920 года», художник М. Г. Соколов, или проще «Ленин и бревно», и решало устроить всем нам праздник – вызвать на работу в субботу и заставить чистить двор от мусора. Мы работали с энтузиазмом. Интеллигенция же! Но иногда вдруг раздавался женский визг. Опять нашли революционный артефакт – старый череп монашки с дыркой во лбу от пули. Мужчины не визжали, а издавали гул. После этого по кругу пускалась шапка, собирались деньги на помин души. А гастроном? Вон он рядом, через улицу.  

Долго я раздумывал стоит ли мне писать еще об одном из субботников – в этот раз мы приводили в порядок территорию у самых стен собора на углу ул. Проф. Попова и Вяземского. Не хотел писать, потому что закончился он уж очень неожиданно, как то мрачновато. А с другой стороны, не всякому удавалось быть такому свидетелем. Короче говоря, застучали наши лопаты через слой земли о что – то твердое. Клад? Золото? Как бы не так. Это был подземный склеп. Длинное и глубокое помещение, вдоль одной из стены которого на двух широких полках друг над другом ногами в проход лежали гробы монашек. Их было около десяти в каждом ряду. Гробы открыты, то есть без крышек, тела закутаны в саваны. Или мне это показалось? Мне по настоящему было страшно смотреть в их сторону, мне стало плохо, всем стало плохо. Парни побросали свои лопаты и бросились к скамейке, на которой лежали бутылки с водкой – предполагалось хорошо завершить субботний праздник. На самом деле, с их помощью удалось унять дрожь в коленках и вынести из склепа женщин, валявшихся в бессознательном состоянии в перемешку с их лопатами. Вы думаете они потеряли сознание от вида гробов? Собственный невероятно громкий визг, вот что их лишило сил.  

К женскому монастырю или, если хотите, к месту своей работы, я добирался через метро Петроградское из разных частей города – из Автово, с Лиговки, от Сенной площади, в зависимости от того, где жил. От Московского вокзала? Около середины 50-х? Нет, тогда наш сын гулял вокруг Греческой церкви, умело смывая специальным образом с ее каменных стен пыль веков. Он был еще слишком молод, и метро Петроградская не пущена.  

Путем тяжелых размышлений – Эх, надо мне было вести дневник. Вот шестой президент Америки, Джон Квинси Адамс, вел же. Начал в 12 лет, а потом и пошел и пошел. Не пропустил, зараза, ни одного дня пока не умер. Представляете, сколько мне нужно было перевернуть страниц чтобы прочитать, что в возрасте 14 лет он был на Дворцовой площади в Петербурге и видел открытие памятника Медному всаднику.  

Короче, я пришел к выводу, что в этот раз я ехал на работу из Автово и вышел из метро Петроградская где – то около 1975 года. Я повернул направо, пошел вдоль дома 39 и почти сразу наткнулся на небольшую кучку ротозеев. Одни таращились куда – то в небо, а другие на милиционеров, которые растянули за углы большой кусок брезента и непрерывно бегали с ним вдоль дома, туда – сюда. Ничего не понятно. И вдруг сверху, с крыши дома раздался крик, – « Сейчас спрыгну! Ой, сейчас спрыгну! » – Гляжу, а там какой – то мужик растопырил руки в стороны, как птица, и бежит вдоль края крыши. – «Сейчас упаду, и фиг вам! Слабо поймать! »  

Посмотрел я посмотрел. И ушел – работа же ждет. Все – таки, отрядили лаборантку посмотреть, чем все закончилось. Между прочим, девица была ответственная, работала хорошо. Мы на общем собрании коллектива решили, что она стерильная, и стали поручать ей чистить кильку. Она брала рыбку двумя пальчиками, засовывала себе в рот и вытаскивала обратно, не забыв откусить голову. Рыбка без головы и с хвостиком шла в дело, а голова без рыбки с кишками выбрасывалась. Лаборантка вернулась, в конце дня, конечно, и сообщила, что все закончилось благополучно, но не совсем. Парень спрыгнул, его поймали, но только наполовину. Одна из половин соскользнула с брезента и ударилась о тротуар. Парень стал орать, один из милиционеров стукнул его по башке – заткнись мол. Приехала Скорая, и его увезли. А во всем виноват дом. Он первоначально был двухэтажным, потом его реконструировали, он стал шести этажным, и появился соблазн с него прыгать.  

А последний раз я пошел направо от метро, могу назвать точную дату, 14 июля 2012 года. Почему такая точность узнаете позже. На этот раз целью был Дворец эмира бухарского, дом номер 44. Со мной была моя жена, так что соврать она не даст. Дворец был совершенно замечательный. Подробно можно о нем прочитать в интернете, поэтому я не буду этим заниматься. Достаточно сказать, что у него было бурное революционное прошлое, и сейчас в нем проводят экскурсии об истории коммунальных квартир Петербурга. «А вот видите это маленькое пятнышко? Это все, что осталось от знаменитых фресок... »  

Но нам с женой все это было не интересно, мы входим в первый проходной двор. И видим, что перегораживая его стоит нечто, о чем нельзя ни в сказке сказать, ни пером описать – исключительно красивая, изумительно сверкающая, абсолютна новая Бентли. Всем Бентли БентлЯ, и еще лучше. Я мгновенно достаю телефон с камерой, но тут, что такое? Возникает амбал, такой амбал, каким он должен быть. Рост – во! Башка большая, бритая с соответствующим выражением, – «Чего надо!?» – «Да вот! Такая прекрасная машина! Хочу фото послать нашим врагам за океан. А то думают о себе черт знает что. Пусть знают – здесь тоже люди шиты не только лыком. » – Амбал подумал, – « Ну, давай! » А потом, – «Нет, пожалуй не стоит. » – «Тоже верно, а то начнут слать открытки обратно. Как понимать? Война? »  

Пошли мы дальше во второй проходной двор. Ага, вот она железная дверь с вывеской – «Петроградское РУВД», милиция, значит. Входим, и так на нас пахнуло чем – то родным. Ну почему раньше я так старательно обходил стороной это место!? Такая замечательная комната, внутри как гроб. А вот и окошечко, за ним женщина. Настоящая милицейская служащая – красный парик, рот изображает косую презрительную улыбочку, взгляд мертвенно – ртутный, как у змеи. Перед ней проситель. Обшарпанный какой – то мужик, засунул голову в окошко, о чем – то нудит. Я прислушался, клянчит справку о постоянной прописке, нужна для устройства на работу. Женщина – «Да ты кто такой, откуда взялся, из какой дыры приехал? С какой такой печали я дам тебе справку? » – «Как с какой? А вот, чтобы не было печали... », – и мужик засовывает в окошко огромный бисквитный торт. Женщина посмотрела на торт и вдруг как – то вся обмякла, и взгляд ее заскользил куда – то в сторону. Ах, говорит, какого – черта, кому все это надо? Дам не дам. Справку не справку. Ты где будешь прописан? » – «Да мне все равно. Пусть по вашему адресу или прямо здесь, в милиции. » Тетка твердой рукой берет их служебный бланк шлепает печатью, мужик его хватает и исчезает.  

Читатель, ты что нибудь понял, Как быстро меняется мир, людские нравы. Только что был 2012 год, и вам для исполнения ваших, даже самых причудливых желаний, достаточно было забыть в нужном месте и в нужное время всего лишь дешевый торт, а сейчас – бери ипотеку и тащись, сгибаясь под тяжестью мешка с деньгами.  

«У вас», – сказала мне женщина в окошке, вытирая губы салфеткой, – «очень сложный вопрос. Вы должны обратиться к начальнику. » – И она кивнула на дверь с надписью Начальник РУВД. Я посмотрел на жену. Она тихо и мирно сидела на стуле и внимательно смотрела на муху, которая тоже сидела, но на потолке. А она, жена, ей все фиолетово. У нее есть муж, вот он и пускай.  

В общем, открываю я дверь и все сразу понимаю. Сидит в кресле за столом женщина. Но не просто женщина, а тумба, ну прямо скульптура В. И. Мухиной. Каменное лицо переходит в шею, которая затем раздваивается на плечи. – «Не получится, ничего не получится! » – « Чего надо? », – говорит начальница трупным голосом. Я объясняю, что бюрократический аппарат того города, в котором я сейчас живу, желает получить от меня справку, что я во время войны уезжал из Ленинграда вместе с матерью. – «Зачем? Что будет? » – «Не знаю. Что нибудь будет. » – И вдруг голос начальницы меняется, в нем звучит что – то человеческое, то есть что – то ноющее. – «Будет, будет! Вам все, а нам ничего! » – И тут я понял. Сработает! Обязательно! Я вынимаю из широких штанин... бутылку коньяка и ставлю на стол. Слышу вздох, напоминающий стон. Тогда, подумав, я достаю из – за спины коробку шоколадных конфет фабрики Крупской. Раздается второй звук – на этот раз типа «Ах! » и голос, – «Придете завтра. С утра. »  

На следующий день прихожу в контору, слышу из окошка, – « Справка у меня, возьмите, распишитесь. » Дрожащими руками хватаю конверт и выбегаю на улицу, набираю скорость и шлепаюсь на скамейку у памятника Попову. Читаю справку и понимаю – она не про меня! Какой – то мальчик с очень необычным именем, которого, надо думать, принесла откуда – то из леса его мать – Какого леса? Когда принесла? Не в смысле утром или ночью, а в каком хотя бы году. Родители оставили ребенка у деда с бабкой со стороны матери на Кировском проспекте, а сами удрали жить на Большую Московскую у Московского вокзала. И только потом – Когда потом? – ему выписали свидетельство о рождении, он научился читать и узнал свое новое имя и как зовут его папу и маму по настоящему.  

Теперь – то понятно откуда я знаю когда все это случилось. На справке есть дата.  

Между прочим, читая справку, я вдруг вспомнил, что моя мать в моем детстве умела лихо плясать. Нет, это были не занудные патефонные вальсы или танго, а «Иии – эх – трам – там» налево, «Иии – эх- бум – бум» направо. И еще много чего я вспомнил, но все это было слишком далеко от площади Льва Толстого.