Чугунные дни

Мне действительно не становится лучше. Это ощущается бессмысленным отягощающим вздохом, когда ты был уверен, что уже на поверхности – а на самом деле болтаешься где-то в глубине, совсем не выплыл. Мне хочется излечить себя. И это бы чувствовалось так, будто наносишь густой жирный крем с эвкалиптом на сухую, потрескавщуюся кожу.  

С момента моей ошибки, надо признаться, когда-то мною была совершена точно такая же, прошло больше месяца. Был небольшой проблеск, во время которого я была уверена – все прошло, затянулось, не болит.  

О! Нет, я все-таки не выплыла, и сейчас я это ощущаю так ярко и отчаянно, что мне трудно счесть, сколько саше сахара мне нужно добавить в свой чай, чтобы он стал сладким.  

Мои дни разделились на две части, одну из них я боюсь до невыносимости. И именно она неизбежна. В первой части все протекает неизменно – я ношу свежие рубашки, отчитываю себя за отсутствие здорового завтрака, работаю, сплетничаю, много смеюсь и люблю жизнь своей любовью. Единственное только – практически не пишу. Даже этот текст, как сорванный с раны окровавленный пластырь, такая белая ворона во всех моих работах. Когда я вообще писала о себе? Да и ловлю себя на мысли во время сплетен, что на самом деле все притупленно: я все тише смеюсь, реже вздрагиваю от неожиданных вестей и секретов, практически не чувствую вкус сыра на поджаренном хлебе. Хотя раньше жизнь так громко хохотала, что у меня стоял звон в ушах – я вдыхала каждый день, и не верила самой себе, что осязаю этот вдох своей кожей.  

Вторая часть вылезает из чулана. Мы вместе ложимся спать, хотя и без этого ее так много в моей жизни, что не будь ее ночью – я бы все равно помнила о ней во сне. Меня мучают жуткие, тошнотворные кошмары. Такого никогда не было. Даже в самые страшные дни я спала мягким глубоким сном без ужаса и абсурда. Сейчас, засыпая, я шучу по себя: что на этот раз?  

Да и засыпается мне с трудом. Я стала благодарить дни, когда не могу ничего чувствовать, кроме усталости. Сейчас дома очень холодно – то ли оттого, что нет такого интенсивного отопления, как зимой, то ли оттого, что апрель облачился в морозы. Этой весной в Петербурге очень снежно. Я люблю зиму, она всегда кажется более спокойной и нежной, чем лето. А еще в ней есть приятное, отчасти вязкое ощущение тепла в холод – заботишься о себе, чтобы не замерзнуть, пока ждешь трамвай: шапку натягиваешь, в теплых носках чувствуешь пальцами мех внутри ботинка, суешь руки в варежках в карманы куртки. И я даже подумала, может, нам нужно полюбить и такую весну? Может, кто-то хочет, чтобы нам было тепло?  

Когда я ложусь спать, постель холодная, не прогретая. Когда я просыпаюсь – постель холодная, остывшая. Это единственное, что я чувствую так резко и четко сейчас, в эти чугунные дни. Все остальное звучит, никуда не делось – но так тихо, что мне нужно прислушиваться на протяжении долгих тянущих минут, чтобы вспомнить удовольствие от знакомых мелодий.  

Я могу несколько раз тревожиться в течение ночи, просыпаться и пытаться найти телефон под подушкой. Смотрю на часы и радуюсь – еще несколько часов до будильника, могу провалиться в дремоту. Как правило, именно утренний сон ощущается мною спокойнее, и после него просыпается легче – после тяжелого ночного сна, как всегда в последнее время, с кошмарами, пробуждение сравнимо с сумасшествием.  

Мною принято простое сопливое решение – о второй части дня я никому не говорю.  

Нет-нет, я ее алиби. Нет-нет, мы просто друзья. Нет-нет, давно не общаемся.  

Я верю, что так правильнее – нет смысла ворошить старое, рыдать на работе и говорить весной, в эти романтичные, как принято считать, дни зарождения чего-то нового и свежего, что я все еще болею. И я не знаю, сколько я буду болеть. Каждый свой подводный вдох я думаю, что вот сейчас – всё. А потом случается шторм, и меня относит за сотню миль до берега. Господи, а если здесь акулы? Обычно такие откровения носят грязный характер: ты делишься, а человек потом помыться хочет, уж слишком это грузно. Загвоздка только в том, что от этого не отмыться.  

Ошибка была простейшей. Ошибка была настолько простой, что я, оборачиваясь, смотрю на нее и не верю, что в такой простоте кроется такая боль. Мне не хочется описывать ее, не хочется посвящать ей строки и не хочется вспоминать о ней.  

Может, ее боль в том, что совершенно случайно я нашла ее еще раз – совершила дважды. Может, ноет она сейчас потому, что ее никогда, ни при каких обстоятельствах не должно было быть у меня, в моей жизни, в моих днях – а она тут, она заплетает мне косу и утирает ею же мои горячие слезы. Может, она такая противная – потому что осознанная? Когда в детстве роняешь вазу и громко вскрикиваешь «Случайно! Ой..», из кухни доносится спокойный голос: «На счастье», а когда делаешь это специально, со злости – молчат.  

Не могу найти себе спокойствия сейчас, хотя в жизни происходит немало хорошего и милого сердцу – проявленная пленка мне наглядно это иллюстрирует. Жизнь и правда удивительна чудесна, в ней столько места для ужинов, взглядов, мыслей, вкусов и деталей, что увидеть это однажды – очень сложно закрыть и стереть это из памяти. Жизнь невозможно разлюбить, она всеобъемлющая – в этом ее дар.  

Поэтому я и не могу поставить точку и выкрикнуть с плакатом: «Все мрак! Прошу, оставьте меня – я закрываю глаза ладонями, вы видите? ». Я все так же сильно люблю то, что неизменно и верно служило мне счастьем – этого много, что-то даже создается самой, что-то добавляется, что-то изменяется и приходит ко мне в новом образе. Весна все-таки, все меняется. Люблю так же сильно, и страшусь мысли, что чувствую от этого всего в разы меньше – господи, практически ничего.  

Да, новое действительно появилось. Я научилась ставить светильник так, чтобы свет был под особенным углом, попадая на стенку напротив кровати – а значит, был менее резким и менее раздражительным для меня. Научилась оставлять для себя стакан с минеральной водой – чувствую шершавые пузырьки языком. Мне практически постоянно хочется пить. Еще научилась убирать свечи так, чтобы капля горячего воска попала мне на палец – какой-то абстрактный никчемный жест, служащий одной лишь мне целью – ощущение, здесь и сейчас.  

Но я смотрю на свои ладони по вечерам и кручу старой пластинкой мысль – именно вы одевали меня в пальто, именно вы красили тушью ресницы, именно вы собирали мне сумку, и именно вы первые почувствовали мою боль.  

Недуг моих дней только в отчаянии и сожалении. Мне не найти от этого лекарства. Отголоски ошибки поселились везде: мы вместе идем на ужин выходного дня, а в сумке затерялись пару гнусавых мыслишек, что придут ко мне, когда я буду ждать свой салат. Я буду открывать двери квартиры, а из ключницы выпадут и рассыпятся на полу, перед ногами, воспоминания – четкие картинки, что мне навсегда хотелось бы забыть. Буду чистить зубы и в зеркале на меня посмотрит отражение с обидой: «посмотри, на мне еще есть следы твоей ошибки, я все еще помню – и ты тоже».  

У меня нет других чувств – мне правда жаль, правда жаль.  

Я испуганно говорила: «мне больно», и это «больно» все ноет до сих пор.  

Особенно по ночам. Я кровоточу. Особенно по ночам.