Магофрения

МАГОФРЕНИЯ  

Глава 1. Выпускной в Гарварде.  

Я шел по длинному коридору Гарварда, и шаги мои гулко разносились под сводами этого древнего, готического здания. Высокие окна с цветными витражами пропускали редкие лучи заходящего солнца, отбрасывая на стены причудливые узоры. Каменные арки возвышались над головой, их резные украшения будто наблюдали за мной, запоминая каждый шаг. Старые деревянные двери, украшенные металлическими узорами, скрывали за собой аудитории, в которых мы провели последние годы.  

У аудитории, где мы когда-то сдавали самый сложный экзамен, я увидел своих друзей. Они смеялись, переговариваясь между собой, глаза их сияли — сегодня был наш выпускной. Четыре года позади, и теперь впереди только неизвестность.  

— Чёрт, не верится, что это конец, — улыбнулся Жакаб, хлопая меня по плечу.  

— Или начало, — задумчиво добавила Эмили, скрестив руки на груди.  

Мы переглянулись, осознавая, что этот вечер был последним, когда мы были студентами. От радости и предвкушения захватывало дух, но где-то в глубине души зарождалась лёгкая тоска — завтра всё изменится.  

И вдруг я увидел её. Лилит. Она стояла чуть поодаль, глядя на меня своими глубокими, загадочными глазами. Свет, проникающий сквозь витражи, окутывал её алым и золотым сиянием, подчёркивая идеальные черты лица. Длинные тёмные волосы спадали на плечи, а в улыбке было что-то волшебное.  

Мир замедлился.  

Я сделал шаг вперёд, а она, наклонив голову, тихо рассмеялась.  

— Ты опять смотришь на меня так, как будто это первый раз, — сказала Лилит.  

— А что, если так и есть? — усмехнулся я, подойдя ближе.  

Она протянула руку, легко касаясь моей ладони. Тёплое прикосновение. Я не хотел, чтобы этот день заканчивался.  

— Мы же не потеряем друг друга после всего этого? — спросила она, и в её голосе я услышал ту же лёгкую грусть, что и в себе.  

— Никогда, — твёрдо ответил я.  

Сегодня был наш выпускной. Наш последний вечер в этом месте, полном воспоминаний. И в этом моменте, среди древних стен Гарварда, среди смеха друзей и сияния витражей, я был по-настоящему счастлив.  

Лилит мягко сжала мою руку и потянула за собой, увлекая прочь от друзей. Мы шли по коридору, и тени от готических арок ложились на стены, словно призрачные силуэты. Воздух был пропитан запахом старых книг, пыли и чего-то неуловимого, того, что жило в этих стенах веками.  

Лилит подвела меня к огромному арочному окну в конце коридора. Его готическая рама вздымалась вверх, острые узоры из темного дерева впивались в стекло, словно когти. Слабый свет фонарей снаружи дрожал на витражных переплетах, окрашивая нас в приглушенные оттенки золота и рубина.  

Внизу раскинулся сад. В свете фонарей он казался почти потусторонним. Густые деревья склонялись друг к другу, образуя причудливые тени, а мраморные статуи, стоящие у извилистых аллей, казались живыми. Где-то в глубине сада мерцал фонтан, его вода отражала свет, будто чьи-то задумчивые глаза.  

Лилит смотрела вниз, её профиль был тонким, почти хрупким.  

— Я никогда не хотела учиться здесь, — тихо произнесла она, не отрывая взгляда от сада. — Все считают, что Гарвард — это мечта, но для меня он всегда был тюрьмой. Эти стены... они давят на меня. Эти коридоры слишком темные, слишком холодные.  

Я смотрел на неё, стараясь понять, что скрывается за её словами.  

— Почему ты никогда не говорила об этом?  

Она улыбнулась — но это была печальная улыбка.  

— Потому что я сама пыталась убедить себя, что это правильно. Что это престижно, что это даст мне будущее. Но правда в том, что я боюсь смотреть в это будущее.  

В её голосе звучала тревога, которая отдавалась эхом во мне.  

— А что ты видишь там? — тихо спросил я.  

Она отвернулась от окна и посмотрела прямо мне в глаза.  

— Пустоту.  

Тишина между нами была глубокой, как этот сад внизу, как ночь за окном. И в этот момент мне захотелось разогнать её страх, наполнить её будущее чем-то, что заставило бы её светиться так, как я привык её видеть.  

Я не знал, что сказать. Просто сжал её руку крепче.  

Иногда слова не нужны.  

Где-то позади раздались знакомые голоса.  

— Эй, вы там, голубки! — Томас махнул нам рукой, а рядом с ним стояла Эмили, скрестив руки на груди и улыбаясь. — Вам что, дипломы не нужны?  

— Пора идти! — добавила Эмили. — Ректор уже готовится произнести свою вдохновляющую речь.  

Лилит вздохнула, выпуская мою руку, и слабо улыбнулась.  

— Ну что ж, пришло время облачиться в нашу выпускную форму, — сказала она, поднимая со скамьи сложенную темную мантию.  

Мы натянули академические мантии, тяжелая ткань приятно легла на плечи. Я поправил складки и застегнул верхнюю пуговицу. Лилит уже взяла свою академическую шапку, крутанула её в руках и надела с лукавым блеском в глазах.  

— Ну что, профессор Марио, готовы стать частью истории? — с усмешкой спросила она.  

— Ты уверена, что мы не часть какого-нибудь таинственного культа? — ответил я, покосившись на ряды темных мантии в зеркале напротив.  

Лилит хихикнула.  

— А может, мы на самом деле волшебники, просто этот день — последний день нашей магической подготовки?  

Томас рассмеялся, надевая свою шапку.  

— Тогда у нас паршивый ректор. Даже левитировать не научил!  

Все рассмеялись.  

Мы выбежали в коридор, и он наполнился эхом наших шагов. Повсюду мелькали фигуры других студентов, все спешили в главный зал, где через несколько минут должен был начаться выпускной.  

Золотой свет старинных люстр отражался в полированных полах, высокие готические окна, похожие на витражи средневекового собора, отбрасывали на мрамор причудливые узоры. Просторный холл, в который мы высыпали вместе с остальными студентами, был заполнен тихим гулом голосов, предвкушением момента, который должен был стать финальной точкой этих лет.  

Я посмотрел на Лилит. Она улыбалась, но где-то в глубине её глаз всё ещё плескалось что-то тревожное.  

— Ну что, волшебница, готова к последнему заклинанию?  

Она тихо кивнула и взяла меня за руку.  

Сегодня был наш выпускной. Финал одной истории и, возможно, начало другой.  

Мы вошли в огромную аудиторию, и её стены, казалось, сотрясались от шума голосов. Сотни студентов в чёрных мантиях и академических шапках заполнили ряды, а в воздухе витало волнение, ожидание чего-то важного. Высокий сводчатый потолок, украшенный массивными люстрами, отбрасывал мягкий свет, освещая старинные деревянные скамьи и кафедру, где уже стояли декан и профессора.  

Впереди, возле сцены, располагался длинный стол, заваленный свитками с красными лентами — нашими дипломами. Один за другим студенты поднимались к кафедре, пожимали руку ректору и принимали свои дипломы. Аплодисменты гремели в зале после каждого имени, раздававшегося в микрофон.  

— Жакаб Валети!  

Жакаб с широкой ухмылкой взбежал на сцену, грациозно поклонился и подмигнул нам из-за плеча, вызывая общий смех.  

— Эмили Кларк!  

Эмили, сдержанная и элегантная, уверенно взяла диплом и слегка кивнула залу.  

— Лилит Гельфанд!  

Я посмотрел на неё. Она глубоко вздохнула и медленно пошла к сцене. Когда она взяла диплом, её лицо озарила лёгкая улыбка, но в глазах всё ещё таилась тень, о которой знали только мы.  

— Марио Галетти!  

Я сделал шаг вперёд. Всё вокруг словно замедлилось. Я чувствовал тяжесть мантии на плечах, слышал гром аплодисментов, видел лица друзей, гордо смотрящих на меня. Когда ректор вручил мне диплом, я почувствовал его твёрдую тяжесть в руках.  

Вернувшись на своё место, я посмотрел на Лилит. Она сжимала диплом, её пальцы чуть дрожали.  

И вот настал момент истины.  

Декан поднялся к кафедре, жестом призывая нас к тишине. Голоса стихли.  

— Друзья, сегодня вы стали врачами. Вы сделали выбор, который требует не только знаний, но и сострадания. Прямо сейчас, вместе, мы произнесём клятву, которой будете следовать всю свою жизнь.  

Все в зале встали.  

Я услышал, как Лилит глубоко вдохнула рядом со мной.  

Голос декана разнёсся по залу, и сотни голосов, в унисон, повторяли за ним:  

"Клянусь торжественно посвятить свою жизнь служению человечеству. Здоровье моего пациента будет моей первой заботой... "  

Я чувствовал, как каждое слово отзывается в груди. Я видел, как Лилит говорит клятву, но в её глазах всё ещё оставалась тень сомнения.  

"Я буду уважать доверенные мне тайны. Я сохраню уважение и благодарность к своим учителям... "  

Мы клялись.  

Но я не был уверен, что все из нас действительно знали, каким будет их путь.  

После церемонии, когда торжественные слова клятвы уже отгремели и толпа студентов наполняла коридоры взволнованными голосами, Лилит молча вышла из зала. Я заметил её сразу — она шла быстро, напряжённо сжав диплом в руках.  

— Лилит? — догнал я её, коснувшись её плеча.  

Она остановилась, но не обернулась сразу. Вместо этого она смотрела в большое арочное окно, за которым ветер раскачивал деревья в саду.  

— Что-то не так? — осторожно спросил я.  

Она медленно повернулась ко мне, в глазах её было странное выражение — смесь разочарования и усталости.  

— Я ненавижу этот колледж! И ненавижу Психиатрию! И на кой чер я вообще поступила на психиатра?! Нужно было поступать на стамотолога! — её голос звучал тихо, но в нём была сталь. И вообще вся эта клятва Гипократы, эти клятвы чушь! — Лилит усмехнулась, — в том виде, в каком мы её произнесли, не имеет ничего общего с тем, что на самом деле говорил Гиппократ.  

Я нахмурился.  

Лилит покачала головой.  

— Это — удобная версия. Та, которую переделали и вложили нам в уши. А вот что говорил сам Гиппократ.  

Она глубоко вдохнула и начала произносить слова, которые звучали совсем иначе, чем то, что мы повторяли в зале:  

"Обещаю во всякое время помогать, по лучшему моему разумению, прибегающим к моему пособию страждущим, свято хранить вверяемые мне семейные тайны и не употреблять во зло оказываемого мне доверия. Обещаю продолжать изучать врачебную науку и способствовать всеми силами её процветанию, сообщая ученому свету все, что открою. "  

Я слушал её, и с каждым словом во мне нарастало странное ощущение.  

— А ты думал что Гиппократ это символ врачебного долга, благородства и жертвы ради пациентов. Но на самом деле это миф. Красиво выдуманная легенда.  

Я поднял бровь, но не перебивал.  

— Гиппократ не был самоотверженным врачом, каким его рисуют. Он учил, что медицина — это бизнес. Что врач должен скрывать от пациента правду, если это поможет сохранить его влияние или принесёт больше денег.  

— Подожди, ты хочешь сказать, что он...  

— Да, — кивнула она. — Он считал, что лечить надо только тех, кто может заплатить. А если больной беден — что ж, это уже не проблема врача.  

Я нахмурился, а Лилит продолжала, теперь уже с лёгкой горечью в голосе:  

— В оригинальной клятве Гиппократа не было ни слова о защите жизни любой ценой. Он не запрещал врачам совершать ошибки. Более того, его методы лечения были... жестокими. Кровопускания, магические ритуалы, лечение наугад. И всё это выдавалось за великую медицину.  

Она сделала паузу, а потом, криво усмехнувшись, добавила:  

— Ирония в том, что его имя стало символом морали, которой он сам не особо следовал.  

Я провёл рукой по лицу, чувствуя, как в голове укладываются её слова.  

— Ты правда в это веришь?  

— Верю, — тихо сказала Лилит. — Потому что слишком часто в нашей профессии я вижу не спасение жизней, а деньги, власть и манипуляции. И знаешь что? Мне не жаль, что я не стала частью этой системы.  

Она посмотрела на меня долгим, изучающим взглядом.  

— А тебе?  

Я не знал, что ответить.  

— А теперь скажи мне, Марио, — она прищурилась, — ты слышал там что-нибудь про покорность медицинским корпорациям? Про извлечение выгоды из пациентов?  

Я молчал.  

— Нет, — продолжила Лилит, — потому что Гиппократ не ставил прибыль выше человеческой жизни. А медицина, в которой нас учили, — ставит.  

Я смотрел в её глаза и вдруг понял, что передо мной стоит совсем не та Лилит, которую я встретил в первый день обучения. Эта Лилит видела больше, чувствовала глубже, понимала о мире нечто, что мне только предстояло осознать.  

— Так что же теперь? — спросил я.  

Она грустно улыбнулась.  

— Теперь каждый из нас должен решить сам, каким врачом он хочет быть. И готов ли он вообще быть врачом в этом мире.  

Я смотрел на Лилит, и в этот момент всё остальное перестало существовать. Шум толпы, гул голосов, даже холодный ветер, проникающий сквозь старинные окна Гарварда, — всё это исчезло. Остались только её глаза, наполненные печалью, сомнением... и чем-то ещё, чем-то, что я не мог отпустить.  

Я сделал шаг ближе, сжимая в руках диплом, но сейчас он ничего не значил.  

— Лилит... — мой голос дрожал, но я не хотел больше сдерживаться. — Я знаю, что этот мир не такой, каким мы его себе представляли. И я знаю, что ты чувствуешь себя потерянной.  

Она опустила взгляд, но я взял её за руки, заставляя снова посмотреть на меня.  

— Но если ты позволишь мне... Я хочу идти по этому миру рядом с тобой. Не как друг, не как просто человек из прошлого. А как тот, кто будет заботиться о тебе. Всегда.  

Её губы дрогнули, но она ничего не сказала.  

— Я люблю тебя, Лилит. И хочу, чтобы ты была моей женой. Не ради удобства, не потому, что так принято, а потому, что без тебя всё это теряет смысл. Я хочу быть с тобой не только сейчас, не только в этот вечер. Я хочу быть с тобой всегда.  

Её пальцы сжали мои, и я почувствовал, как дрожь проходит сквозь её тело.  

— Марио... — она прошептала моё имя так, словно боялась его произносить.  

Я наклонился ближе, почти касаясь её лба своим.  

— Ты не одна. И никогда не будешь.  

Несколько мгновений она просто смотрела на меня, а потом — впервые за долгое время — её губы изогнулись в настоящей, искренней улыбке.  

— Да, — прошептала она. — Да, Марио.  

Глава 2. "Психиатрическая клиника Neomesia"  

Прошли годы. Я работал в психиатрической клинике, и, признаться, моя карьера складывалась лучше, чем я мог себе представить. Я быстро продвигался по служебной лестнице, становился всё более уважаемым специалистом, и в конечном итоге руководство решило назначить меня главным врачом.  

Но самое важное — я был счастлив.  

Я женился на Лилит, и мы вместе создали наш маленький мир, полный любви и тепла. У нас родилась дочь, Джозефина. Она была нашей гордостью, нашим светом. Каждое утро перед работой я целовал её кудрявую макушку и слышал её звонкий смех, который делал мой день лучше, как бы тяжело ни было на работе.  

Но не все были рады моему успеху.  

В клинике вместе со мной работал Жакаб — мой старый знакомый ещё со времён колледжа. Он был талантливым специалистом, но всегда тяготился моими достижениями. Когда-то мы были друзьями, но его зависть постепенно превратилась в скрытую вражду.  

Когда пришло время назначить нового главного врача, выбор пал на меня. Жакаб тогда с натянутой улыбкой пожал мне руку, но я видел, как в его глазах вспыхнуло что-то тёмное.  

С тех пор он изменился. На людях он был всё таким же дружелюбным, но я чувствовал его холодный взгляд, ловил моменты, когда он сжимал кулаки, слушая мой голос на собраниях. Он больше не пытался скрывать, что считает себя достойнее этого места.  

Иногда мне казалось, что он ждёт моего падения. Ждёт, когда я ошибусь, когда оступлюсь.  

Но я не собирался оступаться.  

У меня была семья, любимая жена и дочь, и я не позволил бы ни зависти, ни интригам разрушить то, что я построил.  

Я опустился в кресло, сцепив пальцы в замок. В комнате ещё витал след хаоса — звуки крика, тяжёлые шаги санитаров, ехидный голос Жакаба. Всё это растворялось в тишине, оставляя меня один на один с мыслями.  

Я знал, что моя работа — не просто профессия. Для меня это было чем-то большим. Почти духовной практикой.  

Я видел людей, чьи души трещали под грузом их разума. Видел тех, кто пытался бороться, кто цеплялся за реальность, и тех, кто давно потерялся в собственных иллюзиях. Но для меня каждый из них был не просто пациентом. Они были историями, жизнями, которые нельзя свести к диагнозам в карточках.  

Жакаб не понимал этого. Он видел только систему, власть, контроль. Он верил в силу приказов и медикаментов, но я знал, что в основе лечения всегда должно быть сострадание. Иногда слова значат не меньше, чем лекарства.  

Я вспоминал лицо того пациента. Его испуганные глаза, дрожащий голос. Он верил, что был кем-то великим, и я не мог просто стереть это лекарствами. Ему нужно было не только лечение, но и понимание.  

Но в этом мире мало кто верил в исцеление души.  

Я вдохнул глубже, пытаясь успокоиться. Я не мог изменить систему, но я мог оставаться верным себе. Каждый день я приходил сюда не ради карьеры, не ради власти. Я приходил, потому что верил: даже если удастся спасти всего одного человека, дать ему надежду — значит, этот путь был выбран не зря.  

Я сидел за своим столом в кабинете, глядя на мужчину, который нервно расхаживал по комнате. Его дыхание было частым, руки сжаты в кулаки. Я уже видел это раньше — сопротивление, страх, отрицание.  

— Я не буду их принимать! — взорвался он, его глаза метались по комнате, будто ища подтверждение своей правоты. — Эти таблетки... они делают меня слабым! Они убивают во мне то, что делает меня мной!  

Я устало потер переносицу. Такие разговоры были не редкостью.  

— Послушай, — начал я спокойно, — тебе нужны эти препараты. Они помогают стабилизировать твое состояние. Без них...  

— Без них я останусь собой! — перебил он, оборачиваясь ко мне с бешеным блеском в глазах. — Вы, врачи, только и знаете, что пичкать нас химией! Вам плевать, что мы чувствуем, лишь бы мы стали удобными для общества!  

Я глубоко вдохнул.  

— Это не так. Ты сам знаешь, что когда не принимаешь лекарства, тебе становится хуже. Ты говорил мне об этом неделю назад.  

Он замер. Я видел, как внутри него идёт борьба.  

— Это ложь, — тихо сказал он, но его голос уже не был таким уверенным.  

Я встал со своего кресла и подошёл ближе.  

— Я не хочу лишать тебя того, кем ты являешься. Моё дело — помочь тебе жить так, чтобы твой разум не был твоим врагом. Чтобы тебе было легче.  

Он смотрел на меня, его дыхание замедлялось. Я не знал, убедил ли я его. Может быть, завтра он снова откажется от таблеток. Может быть, через неделю устроит новый скандал.  

Но в этот момент он медленно опустился на стул и, избегая моего взгляда, тихо спросил:  

— И что... мне снова их принимать?  

— Попробуй, — ответил я. — Не для меня. Для себя.  

Наступила долгая пауза.  

Потом он кивнул.  

Я стиснул зубы, сжимая ладонью край стола. Моё терпение подходило к концу.  

— Ты не понимаешь, что творишь! — громко сказал я, но пациент только усмехнулся, продолжая расхаживать по кабинету, будто всё происходящее было шуткой.  

— Вы не понимаете, доктор, — его голос звучал с лёгкой насмешкой, а в глазах плясал странный огонь. — Я избранный. Я пришёл, чтобы спасти этот мир. Вы боитесь признать правду.  

Я с силой хлопнул ладонью по столу.  

— Довольно! Ты не Иисус Христос! Ты обычный человек, которому нужна помощь!  

Он покачал головой.  

— Нет, доктор. Я знаю, что мне предназначено.  

— Тебе предназначено принимать свои таблетки три раза в день, если ты хочешь снова стать собой! — я повысил голос, глядя прямо ему в глаза. — Или ты собираешься в очередной раз выйти на улицу и проповедовать на площади, пока тебя снова не заберут в полицию?!  

Он замер. Я видел, как его лицо дёрнулось, как рука сжалась в кулак.  

— Это... это неправда...  

— Правда! — отрезал я. — Истина в том, что без лекарств ты теряешь контроль! Истина в том, что ты можешь снова жить нормальной жизнью, если перестанешь сопротивляться лечению!  

Он тяжело дышал, его глаза метались по кабинету, как у зверя, загнанного в угол.  

— Я не хочу... — его голос стал тише.  

Я глубоко вдохнул и сделал шаг ближе.  

— Я знаю, что это страшно. Но ты можешь выбрать: либо ты управляешь своей жизнью, либо твоя болезнь управляет тобой.  

Он опустил голову. Долгую минуту стояла тишина.  

А потом он медленно кивнул.  

Дверь кабинета внезапно распахнулась, и в комнату ворвались санитары. Впереди стоял Жакаб, скрестив руки на груди и с ухмылкой наблюдая за происходящим.  

— Ну-ну, Марио, — протянул он, насмешливо качая головой. — Ты опять пытаешься договориться с безумцем?  

Пациент вздрогнул, его глаза метались между мной и санитаром, который уже схватил его за руку.  

— Нет! Вы не понимаете! — закричал он, пытаясь вырваться, но двое крепких санитаров быстро скрутили его, лишая всякой возможности сопротивляться.  

— Эй, подождите! — я шагнул вперёд, но Жакаб остановил меня, положив руку мне на плечо.  

— Да брось, Марио, — ухмыльнулся он. — Ты же не правда думал, что разговоры помогут? Этот парень — безнадёжен. Мы просто отправляем его туда, где ему самое место.  

Пациент кричал, вырывался, но его уже выволакивали из кабинета.  

Я сжал кулаки.  

— Жакаб, мы могли бы...  

— Что? — перебил он, усмехаясь. — Посидеть, побеседовать? Ты слишком мягкий, друг мой. Ты всегда таким был. Думаешь, если поговоришь с каждым сумасшедшим, они вдруг придут в себя?  

— Это не так просто, и ты это знаешь, — процедил я сквозь зубы.  

Жакаб наклонился ближе, его голос стал холодным:  

— Ты можешь играть в доброго доктора сколько угодно, но в итоге решают не разговоры, а лекарства и контроль.  

Он выпрямился и усмехнулся.  

— Посмотрим, как долго ты продержишься в этом кресле, Марио.  

Затем он развернулся и вышел из кабинета, оставив меня стоять в тишине, наполненной эхом криков пациента, которых уже увели в коридор.  

Я вышел из клиники, медленно натягивая пальто, и почувствовал, как усталость давит на плечи сильнее, чем обычно.  

Я был измотан. Не только физически — глубоко внутри что-то выгорело, истончаясь, как старый лист бумаги, готовый рассыпаться от одного неосторожного прикосновения.  

Я устал от бесконечных разговоров с пациентами, которые порой казались бессмысленными. Устал от системы, в которой пациенты превращались в номера, а их судьбы решались не врачами, а бюрократией. Устал от Жакаба, его презрительных взглядов и холодных усмешек, от его вечного желания доказать, что он лучше меня.  

Я просто устал.  

Я сел в машину, запустил двигатель и устремил взгляд вперёд. Тёмная дорога уходила в неизвестность, фары выхватывали из темноты лишь небольшие куски реальности. Иногда мне казалось, что такова и моя жизнь — короткие мгновения света среди бесконечной темноты.  

Я вошёл в дом, тяжело сбросил пальто и прислонился к двери, прикрыв глаза. Воздух был тёплым, наполненным лёгким ароматом ванили и чего-то цветочного — запах дома, в который мне всегда хотелось возвращаться.  

Дом. Мне нужен был дом. Мне нужна была Лилит. Её голос, её тепло, её способность одним взглядом стирать всю тяжесть прожитого дня. Мне нужна была Джозефина, её звонкий смех, её крошечные руки, обнимающие меня, словно напоминая, ради чего я держусь.  

Я глубоко вдохнул, пытаясь собраться с мыслями. Ещё немного. Я просто доеду до дома.  

А завтра... Завтра всё начнётся заново.  

Я устало закрыл за собой дверь, скинул пиджак на вешалку и на мгновение прикрыл глаза, вдыхая родной запах дома. Здесь пахло кофе, лёгкими цветочными нотами духов Лилит и чем-то ещё... чем-то тёплым, домашним, тем, что заставляло меня забывать обо всём плохом.  

— Папа!  

Я открыл глаза и не успел опомниться, как в меня врезалась маленькая фигурка. Джозефина, моя драгоценная девочка, смеялась, раскинув руки, требуя, чтобы я поднял её.  

Я с лёгкостью подхватил её на руки, прижал к себе и поцеловал в макушку.  

— Как ты, моя принцесса? — спросил я, ощущая, как её кудряшки щекочут мне щёку.  

— Я нарисовала тебя! — гордо заявила она, показывая смятую бумагу с чем-то похожим на человека в белом халате.  

Я улыбнулся.  

— Красота! Ты сделала меня самым счастливым врачом в мире.  

Она звонко рассмеялась, а затем её внимание переключилось на сад за окном.  

— Мама там, — сообщила она.  

Я поставил её на пол и вышел во двор.  

Лилит стояла среди зелени, слегка наклонившись над цветами, обливавшимися мягким закатным светом. Она держала в руках лейку, и капли воды скатывались по бархатным лепесткам. Её длинные волосы были небрежно собраны, несколько прядей выбились и игриво обрамляли лицо.  

Я остановился на мгновение, просто наблюдая.  

Как же она была прекрасна.  

— Ты только пришёл? — спросила она, не оборачиваясь.  

— Да. День был... насыщенным.  

Она кивнула, продолжая ухаживать за цветами.  

— Опять Жакаб?  

Я вздохнул и сел на скамейку рядом.  

— Конечно. Он ведёт себя так, будто я украл у него это место. Смотрит с презрением, высмеивает мой подход к пациентам. Сегодня он прямо в кабинете при мне приказал санитарам скрутить пациента, даже не дав мне договорить с ним.  

Лилит поставила лейку на землю и присела рядом со мной.  

— Ты же знаешь, что он всегда тебе завидовал. Ты не такой, как он. У тебя есть сердце, Марио. А у него — только желание доказать, что он лучше.  

Я провёл рукой по лицу, борясь с усталостью.  

— Иногда мне кажется, что таких, как Жакаб, в этой системе больше, чем таких, как я.  

Лилит взяла мою руку и сжала её.  

— Может быть. Но именно поэтому ты нужен там. Чтобы не дать таким, как он, превратить медицину в холодную машину без человечности.  

Я посмотрел на неё, на её добрые, понимающие глаза.  

— У нас на работи снова новый Иисус Христос.  

– Так ты же уже расказывал мне, это было месяца два назад.  

– Нет, это прошлый пациент, а это Новый Иисус.  

— Знаешь, я иногда думаю... как хорошо, что я не пошла в психиатрию.  

Я посмотрел на неё, удивлённый её словами.  

— Ты ведь когда-то хотела...  

— Да, когда-то, — она улыбнулась и провела пальцами по краю пледа. — Но теперь я понимаю, что никогда не хотела этого по-настоящему. Я не жалею, что выбрала другой путь.  

Я молчал, слушая её.  

— Я не хочу проводить жизнь в стенах больницы, разгребая чужие страдания. Я не хочу смотреть в глаза пациентам и чувствовать, как их боль оседает во мне, как это происходит с тобой, Марио.  

Она посмотрела на меня с лёгкой грустью.  

— Я хочу жить спокойно. Поливать цветы во дворе. Воспитывать Джозефину. Видеть, как она растёт, как познаёт мир. Я хочу простую, тихую жизнь.  

Она улыбнулась и вздохнула, склонив голову на бок.  

— И я счастлива.  

Я смотрел на неё, и в этот момент понял, что она действительно так чувствует. Лилит нашла то, что делает её счастливой, и это было совсем не то, к чему когда-то стремились мы оба.  

Я протянул руку и накрыл её ладонь своей.  

— Ты — мой дом, Лилит. И если ты счастлива, значит, и я счастлив.  

Она сжала мою руку в ответ, и на её лице появилась тёплая, искренняя улыбка.  

Где-то за домом послышался звонкий смех Джозефины. Я закрыл глаза и позволил себе, хотя бы на этот миг, забыть обо всех проблемах.  

Глава 3. Смерть Нейронов.  

Ночь опустилась на клинику, в коридорах горели только дежурные лампы, отбрасывая длинные, искажённые тени. Я сидел в своём кабинете, разбирая записи о пациентах, когда вдруг услышал шум. Громкий крик, топот, хлопанье дверей.  

Я вскочил, распахнул дверь и увидел его. Иисус.  

Пациент, сбежавший из палаты. Он стоял в конце коридора, освещённый мигающей лампой, босые ноги, белый хитон, спутанные волосы. Его глаза горели безумным светом.  

— За тобой идёт тьма, — прошептал он, и его голос отразился эхом в пустых стенах.  

Прежде чем я успел среагировать, он бросился на меня. Я не успел даже поднять руки, как он сбил меня с ног. Мы рухнули на пол, ударившись о плитку, его руки сжались на моём горле.  

— Мир не принимает любовь! — кричал он, его лицо было прямо перед моим. — Мир людей не рассчитан на счастье! Это всё ложь!  

Я пытался высвободиться, но его хватка была мёртвой. Воздуха становилось всё меньше, в глазах темнело.  

И вдруг — громкий удар.  

Иисус вскрикнул и ослабил хватку. Я судорожно вдохнул, перекатился в сторону и увидел Жакаба.  

Он стоял рядом, тяжело дыша, а в руках держал металлическую стойку для капельницы.  

— Чёрт, Марио, ты как?! — выдохнул он, бросаясь ко мне.  

Я кашлянул, ощупывая шею. Голова гудела, но я был жив.  

Иисус всё ещё корчился на полу, но уже не мог сопротивляться — санитары подоспели и скрутили его.  

Жакаб усмехнулся и протянул мне руку, помогая встать.  

— Ты всегда был слишком мягким, — сказал он, улыбаясь, но в голосе звучало нечто похожее на искреннюю тревогу. — Если бы не я, этот твой святой уже отправил бы тебя к своему богу.  

Я посмотрел на пациента, которого уже уносили в палату, и, перехватывая тяжёлый взгляд Жакаба, пробормотал:  

— Спасибо.  

Жакаб кивнул, но в его глазах читалось что-то странное.  

Как будто он хотел, чтобы это был не Иисус, а он сам.  

Санитары с трудом удерживали его. Он вырывался, брыкался, его босые ноги скользили по холодному кафельному полу. Лицо исказилось в дикой смеси ярости и страха, глаза метались по сторонам, но смотрели не на нас — он видел что-то другое, что-то, чего не видел никто.  

— Пустите меня! — завыл он, выгибаясь, словно одержимый. — Вы не понимаете! Тьма уже здесь! Она идёт за вами!  

Один из санитаров выругался, когда пациент попытался укусить его за руку.  

— Держите крепче!  

Другой санитар уже готовил шприц с успокоительным.  

— Тьма... тьма!!! — завопил он снова, его голос пронзил коридор, разлетаясь эхом по пустым стенам. — Вы все слепые! Она идёт за вами, она уже здесь!  

Шприц вонзился в его руку.  

Он дёрнулся, его дыхание сбилось, а крики сменились сдавленным хрипом.  

— ОНИ уже здесь. ОНИ были созданы первыми! Это их мир! Мы тут в гостях. — последние слова сорвались с его губ едва слышным шёпотом.  

Его тело обмякло, веки затрепетали, и, наконец, он затих.  

Санитары переглянулись, вытирая вспотевшие лбы.  

— Чёртов псих, — проворчал один из них.  

Я смотрел на пациента, которого теперь укладывали на каталку, и чувствовал, как по спине пробегает холод.  

Он не просто бредил.  

В его голосе было что-то... невыносимо реальное.  

Позади меня Жакаб тихо усмехнулся.  

— Кажется, в этот раз твой пациент действительно увидел что-то, чего не видим мы.  

Я не ответил.  

Я не был уверен, что хочу знать, что именно он видел.  

Жакаб усмехнулся, наблюдая, как санитары увозят пациента по тускло освещённому коридору. Он поправил рукава халата и повернулся ко мне с привычной насмешкой в голосе.  

— Ну что, доктор, тебя чуть не придушил самопровозглашённый Мессия, но ты даже не поблагодарил меня как следует, — сказал он, скрестив руки на груди.  

Я тяжело выдохнул, всё ещё приходя в себя после произошедшего. Горло саднило от его удушающего захвата, в голове шумело.  

— Спасибо, Жакаб, — выдавил я.  

— Вот так лучше, — он самодовольно кивнул, но затем его ухмылка стала ещё шире. — Но вообще-то у тебя есть дела поважнее, чем умирать от рук пациента.  

Я нахмурился.  

— О чём ты?  

Жакаб закатил глаза и щёлкнул пальцами.  

— Ты забыл? У меня сегодня лекция для молодых психиатров. Будущий цвет медицины, — он иронично растянул слова. — Ты должен был быть там и поддержать меня, заодно скажешь что думаешь о моей лекции ведь сейчас я пишк свою докторскую работу на эту тему и хочу тебя в эту же тему и посветить, ты мне нужен Марио. – Произнес Жакаб и рассмеялся, провожая меня взглядом.  

Лекционная аудитория была просторной, стены увешаны медицинскими схемами, а в воздухе витал лёгкий запах старых книг и кофе из стаканов, которые молодые врачи пронесли с собой. Они сидели рядами, записывая что-то в блокнотах, кто-то печатал на ноутбуке, а кто-то просто ждал начала.  

Дверь в конце зала с лёгким скрипом открылась, и внутрь вошёл Жакаб. Он уверенно шагнул вперёд, его халат развевался за ним, а в глазах блестела едва заметная усмешка.  

Жакаб ухмыльнулся.  

— Разговоры — это прекрасно. Эмпатия — необходима. Но в нашей работе есть моменты, когда важны не слова, а контроль. Жёсткий, чёткий, необходимый контроль. Пациенту не всегда нужна доброта, иногда ему нужна дисциплина. Чёткие границы. Лекарства.  

Жакаб сделал шаг в сторону, включил проектор, и на экране появился снимок истории болезни одного из пациентов.  

— Давайте начнём. Меня зовут Жакаб Валети. Я излечил двух Иисусов Христов, и четырех Дева Марий. Самая первая вещь которую нам нужно понять это что такое "созависимость"? Созависимость состояние сознания. Что такое состояние сознания? Состояние сознаия это от чего мы на все это смотрим. кто-то называет это душой, кто-то еще что-то. И проблема человечесва в том что, одим мозг может повлиять на действия второго мозга. В принципе это механизм индуцирования, это механизм гипноза. Когда гипноз длится очень долгое время то его называют индуцированным бредом. Каждый раз когда мы с вами на что-то смотим, нам что-то не нравится или что-то нравится, наш мозг всегда будет делать из всего нами пережитого свой фильм. Раньше психиатры думали что человеческое память это как шкатулка, ты открываешь шкатулку и береш от туда что хочень. Но потом оказался такой феноммен "вид через окно". Когда люди переживали автокатострофу и едва выживали, у некотррых после травмы черепа пришлось удалить половину мозга, и в этом феноммене было доказанно что вся та информация у пациентов сохраилась только в меньшем объеме. Многие ученые не как не могли объяснить этот феноммен до тех пор пока за десятитетия ученые не доказали что каждый кусочик информации кодируется, находится в каждом кусочке нашего мозга, а не только в конкретном месте. Так из одного кубического сантиметра можно восоздать всю память мозга. Потом начали думать кк же это работает, и так придумали механизм галлограмы, то как наш с вами мозг делает свои галаграфические фильмы. Что это значит? Это значит что если вы сейчас смотрите на меня то тысячу раз ваш мозг сейчас делает свой новый фильм. Если я смотрю на эти часы, каждый раз как я на них смотрю, я делаю новый фильм. При Биполярном аффективном расстройстве, пациент находится в мании, и когда он будет в мании смотреть на эти часы он будет смеяться, когда у пациента депрессия и он будет смотреть на эти часы, то он будет грстить. Сознание смотрит на свой же фильм. например когда мы вспоминаем наше прошлое, мы сегодня делаем филь о вариациях о прошлом. Когда мы думаем о завтрашнем дне, то мы сделаем сегодняшний фильм о завтрошлнем дне. И когда этот феноммен нас ловит, и мы в это верим, тогда это наша реальность. Даный феномн объясняет все остальные феноменны такие как бред и галлюцинации. Нейроасоциация происходит в нашем мозге и она проростает в постоянную связь. это значит что когда людей учат и обуславливуют и мозг выростает в нужную структуру. Даже от того в какой среде, социуме вы живет еи от такого какую еду вы кушаете у вас вырастает узор мозга, и этот узор мозга обуславливает тот филь который вы будите видить. Наши нейроны сростаются, а у некоторых неправельно сростаются, это как вытоптонаядорожка на газоне, но чтобы излечится мы должны создовать новые пути для наший нейронов. Именно это я всегда и объясняю своим пациентам, что если мы не делаем новые действия, то стрые остаются. "Не тот велик, кто никогда не падал, а тот велик – кто падал и вставал... ". Что такое находится под гипнозом? Находится под гипнозом означает что ваши нейроны срослись в мозге и обуславливают вас какой вы будите видеть фильм о себе. Запомните господа! За любым психическим растройсвом всегда проблема в нейронах! Какая у нас генетика, как мы росли, как нас воспитовали, какие програмы в нас индуцировали, в какой среде мы живем все это очень важно! А теперь очень важно сообщение всем вам. "Если человек психически здоров, выбирает Свободу".  

Жакаб ходил по сцене лекционного зала, как хищник в клетке, лениво поглядывая на студентов, сидящих перед ним. Его голос звучал спокойно, но в каждом слове сквозило превосходство.  

— Врачебная практика — это прежде всего наука. Мы работаем с предсказуемыми механизмами. Человек — это его биология. Генетика, среда, химические процессы в мозге. Нейроны диктуют поведение, решения, эмоции. Всё предопределено. Свободы воли не существует, — заключил он, скрестив руки.  

В аудитории повисла напряжённая тишина. Но вдруг один из студентов поднял руку.  

— Позвольте не согласиться, доктор, — голос молодого человека прозвучал твёрдо, и в зале прошёл лёгкий гул.  

Жакаб прищурился, будто оценивая потенциального противника.  

— Ах, вот как? Ну, удивите меня.  

Студент поднялся со своего места. Ему было не больше двадцати пяти, но в глазах читалась уверенность.  

— Вы говорите, что человек — это всего лишь его гены, биохимия и нейроны. Но разве тогда он не был бы просто машиной? Разве мы не должны были бы действовать строго в рамках программы, без возможности выбора?  

Жакаб ухмыльнулся.  

— Именно. Выбор — это иллюзия. Наши решения принимаются до того, как мы их осознаём. Нейроны срабатывают, гормоны выбрасываются, и мы действуем так, как запрограммированы.  

Студент покачал головой.  

— Но если это так, тогда зачем мы вообще обсуждаем мораль, ответственность? Почему мы судим преступников, если они не могут выбрать? Почему восхищаемся героями, если их поступки не результат их воли?  

В зале снова зашумели. Некоторые студенты закивали, соглашаясь, другие хмурились.  

Жакаб нахмурился, но его голос остался холодным.  

— Это лишь социальные конструкции. Иллюзии, созданные для контроля.  

— Тогда почему я сейчас спорю с вами? — не отступал студент. — Разве, согласно вашей логике, мои нейроны уже не решили за меня согласиться с вами? Почему у меня есть ощущение, что я могу выбрать, согласиться мне или нет?  

Жакаб на мгновение замолчал.  

— Это просто химия в мозге, — бросил он, но уже не так уверенно.  

— А если нет? — студент улыбнулся. — А если человек — это нечто большее, чем его нейроны?  

В зале стало тихо. Жакаб смотрел на него, прищурившись, но не ответил сразу.  

Студент сел, а аудитория, казалось, замерла в ожидании.  

Жакаб усмехнулся, скрывая раздражение.  

— Очень смело. Но посмотрим, что вы скажете через десять лет практики. Когда увидите, как работает этот мир.  

Но даже сказав это, он выглядел так, словно в его голове зародилось сомнение.  

— Но разве возможно принять то как мы живем в этом мире конфликтов, что раздирают человека снаружи и внутри, то чт большинсву придется страдать, возможно ли жить спокойно в этом мире, жить в полнейшем покое и понимании?  

– Возможно!! Я призываю разорвать все внешние и внутренние авторитеты, потому что любое учение, любая система мышления ограничивает нас и превращает в пленников прошлого опыта. Он считал, что человек должен освободить свой ум от страха, догм и автоматических реакций, чтобы увидеть мир таким, какой он есть — напрямую, без искажений. Большенсво из взрослых людей так и не приходят в ясное сознания на протяжении всей жизни. Мы хотим быть несерьезными, мы хотим чтобы нас развлекали, мы хотим чтобы нам говорили что делать, мы хотим чтобы кто-то другой сказал нам как нам жить, мы хотим чтобы нам все расказали что есть бог, что есть сознание, что есть правельно и неправельно. Если бы мы могли полностью отбросить весь авторритет, мы все должны отречься от всех авторитетов! Главный мой посыл: «Истина — это земля без дорог», то есть к истине нельзя прийти через чьё-то учение или наставления, её можно открыть только самостоятельно, через глубокое осознание настоящего момента. Настоящая свобода, по Кришнамурти, — это не следование каким-либо правилам или методам, а полное внутреннее понимание себя и мира без опоры на прошлый опыт и внешние знания.  

Лекция закончилась. В аудитории раздались громкие аплодисменты — одни хлопали искренне, другие просто следовали за толпой. Жакаб слегка поклонился, довольный собой, его ухмылка была такой же самодовольной, как всегда.  

Я ждал, пока шум стихнет, а студенты начнут расходиться, затем подошёл ближе.  

— Неплохо, — сказал я, скрестив руки на груди.  

Жакаб усмехнулся.  

— Неплохо? Марио, давай честно, это было великолепно. Ты видел их глаза? Они проглотили каждое моё слово.  

— Именно это меня и беспокоит, — ответил я, прищурившись.  

Он вопросительно посмотрел на меня, но я продолжил:  

— Ты говоришь, что люди должны отказаться от авторитетов, сбросить их, разрушить любые системы. Это красиво звучит, но ты не думаешь, что без этого у людей не останется ничего?  

Жакаб рассмеялся и развёл руками.  

— Наконец-то, я ждал, когда ты заговоришь. Давай, Марио, расскажи мне, почему людям так нужны эти старые цепи.  

Я покачал головой.  

— Людям нужен ориентир. Ты говоришь, что авторитет — это тюрьма, но разве он не может быть путеводной звездой? Без учителей, без науки, без опыта прошлого человек просто заблудится.  

Жакаб хмыкнул.  

— Заблудится? Или наконец-то начнёт думать сам?  

Я вздохнул, подбирая слова.  

— Не все могут быть философами, Жакаб. Не все могут найти истину в одиночку. Иногда человеку нужна система координат, иначе он просто потеряется в хаосе.  

Жакаб улыбнулся, глядя на меня с тем же выражением, с каким он когда-то смотрел на меня в колледже — как на собеседника, которого он считает слишком наивным.  

— Ты просто боишься, что без этих «путеводных звёзд» люди увидят мир таким, какой он есть, — сказал он. — Сырой, жестокий, непредсказуемый.  

Я посмотрел на него и покачал головой.  

— Я боюсь не этого. Я боюсь, что без опоры большинство людей не найдут не только истину, но и самих себя.  

Мы посмотрели друг другу в глаза. Он всё так же улыбался, но я знал, что спор для него ещё не закончен.  

Как и для меня.  

После выступления Жакаба день шёл своим чередом. Обычные разговоры в коридорах, пациенты, процедуры, расписание. Всё было, как всегда, пока дверь больницы не распахнулась, и внутрь не вошли двое мужчин в чёрной форме. Карабинеры.  

Я заметил их сразу. Высокие, строгие, лица, застывшие в каменных выражениях. Они прошли через приёмный холл, вызывая напряжённые взгляды сотрудников и пациентов.  

— Доктор Галетти, — обратился ко мне один из них, окинув меня пристальным взглядом.  

Я нахмурился.  

— Да?  

Казалось, в коридоре вдруг стало тише. Люди замерли, переглядываясь. Карабинеры редко появлялись в больнице. А если появлялись, это никогда не сулило ничего хорошего.  

— Нам нужно, чтобы вы прошли с нами, — сказал второй, голос был ровным, но в нём чувствовалась тяжесть.  

— В чём дело? — спросил я, чувствуя, как в груди зарождается тревога.  

Карабинеры переглянулись, а затем один из них сделал шаг ближе и произнёс:  

— Это касается вашей семьи.  

Мир словно сжался.  

— Что случилось? — мой голос сорвался, я уже чувствовал, что ответ мне не понравится.  

Офицер медленно вдохнул.  

— Ваша жена и дочь попали в автокатастрофу.  

Я не сразу осознал смысл этих слов. Они повисли в воздухе, как будто не касались реальности.  

— Что?.. — едва слышно выдохнул я.  

— Их доставили в больницу. Состояние тяжёлое.  

Я почувствовал, как что-то внутри меня оборвалось.  

Позади меня кто-то ахнул, и я понял, что персонал слушал каждое слово. Коридор внезапно стал тесным, стены — давящими.  

— Где они? — мой голос был чужим.  

— В городской клинике. Мы можем отвезти вас.  

Я кивнул, не думая. Вся моя реальность рухнула в одну секунду. Всё, что существовало — больница, работа, пациенты, даже Жакаб и его вечные споры — исчезло. Остались только эти слова, которые я не мог выкинуть из головы.  

Лилит.  

Джозефина.  

Яркий свет ламп больницы слепил глаза, но я уже ничего не видел перед собой. Только пустоту.  

Глава 4. Покаяние.  

Машина неслась по улицам, но я не замечал ни огней светофоров, ни силуэтов прохожих. В голове стучала только одна мысль: Лилит и Джозефина.  

Когда мы подъехали к городской больнице, я почти вылетел из машины, не дождавшись, пока она полностью остановится. Коридоры мелькали перед глазами размытыми пятнами белого и серого, врачи, медсёстры, пациенты – все сливались в гулкий шум, который я не слышал.  

— Доктор Марио Лоуренс Галлетти? — окликнул меня чей-то голос.  

Я резко повернулся. Передо мной стоял врач в зелёной хирургической форме, с уставшим лицом и тяжёлым взглядом.  

— Где они?! — сорвался я, хватая его за рукав. — Где моя жена? Где моя дочь?  

Врач глубоко вздохнул, будто набираясь сил.  

— Ваша жена, Лилит, получила серьёзные травмы. Открытый перелом ноги, сильные внутренние повреждения... Она потеряла много крови, сейчас мы готовим её к операции.  

Я кивнул, но его лицо не дало мне даже секунды надежды.  

— А Джозефина? — выдохнул я.  

Врач сжал губы.  

— Черепно-мозговая травма, перелом рёбер и позвоночника... Её состояние нестабильное. Мы делаем всё возможное, но...  

— Где она?! — я уже не контролировал себя.  

— Сейчас её везут в операционную.  

И в этот момент двери в конце коридора распахнулись, и я увидел, как каталку с моей дочерью, маленькую, хрупкую, без сознания, в окружении врачей, быстро катят по коридору.  

— Джозефина! — я бросился вперёд, но меня остановили.  

— Доктор, вам нельзя туда! Операция уже начинается!  

— Это моя дочь! — закричал я, вырываясь, но руки санитаров крепко держали меня.  

Каталка исчезла за дверями операционной, и передо мной осталась только тусклая надпись: «Вход воспрещён».  

Я медленно опустился на колени прямо в коридоре. Воздух не хватало. Грудь сжималась так сильно, будто меня раздавливала невидимая сила.  

Я уткнулся лицом в ладони. И заплакал.  

Четыре часа. Четыре бесконечных часа я ходил по холодному коридору, чувствуя, как стены сужаются, превращаясь в клетку. Четыре часа адского ожидания, где каждая секунда казалась пыткой.  

Я не знал, сколько чашек кофе выпил, сколько раз сжимал кулаки и боролся с желанием ворваться в операционную. В голове звучала одна и та же молитва, хотя я никогда не был религиозным. Просто пусть они выживут. Пожалуйста.  

И вот, наконец, двери распахнулись.  

Врач в зелёной форме вышел в коридор, снимая маску. Его лицо было уставшим, но не бесстрастным — он понимал, насколько важны его слова.  

Я подбежал к нему почти бегом.  

— Как они?! — мой голос сорвался, в нём слышалась надежда, страх, отчаяние.  

Доктор посмотрел на меня и коротко кивнул.  

— Ваша дочь жива.  

Я закрыл глаза и на секунду почувствовал, как колени стали ватными.  

— Она... — я сглотнул, борясь с комом в горле. — Она будет в порядке?  

Врач задержал дыхание.  

— Её состояние очень тяжёлое. Перелом позвоночника... Мы не можем сказать наверняка, но готовьтесь к тому, что восстановление займёт много времени. Возможно, она...  

Я не дал ему договорить.  

— Она жива. Это главное. Она жива.  

Я повторял эти слова, как заклинание, как будто пытаясь убедить себя, что теперь всё будет хорошо.  

Но потом я посмотрел врачу в глаза.  

И увидел в них что-то, от чего сердце сжалось в ледяной комок.  

Я медленно выдохнул.  

— Лилит...  

Доктор отвёл взгляд.  

Тишина в коридоре стала невыносимой.  

— Мы сделали всё, что могли, — наконец произнёс он. — Травмы были слишком серьёзными. Внутренние кровотечения, множественные повреждения органов... Мы... Мы не смогли её спасти.  

Я перестал дышать.  

Мир качнулся.  

Нет.  

Это не может быть правдой.  

Я шагнул назад, голова закружилась, руки дрожали. Весь мой разум пытался оттолкнуть эти слова, но они уже проникли в меня, пронзили, как нож.  

— Нет... — я прошептал, сам не веря, что произношу это вслух.  

Доктор смотрел на меня с сочувствием, но я уже ничего не видел.  

Лилит мертва.  

Всё, что я знал, всё, что любил — рухнуло в один миг.  

Ночь была бесконечной.  

Я сидел в приёмной, не двигаясь, не ощущая времени. В голове была пустота, какая-то тёмная дыра, в которую засосало всё: эмоции, мысли, даже боль. Вокруг были люди — врачи, медсёстры, посетители, но я не слышал их. Мир существовал отдельно от меня.  

Иногда кто-то подходил, говорил что-то, спрашивал, но я не отвечал. Я просто сидел, уставившись в одну точку, пока усталость не взяла верх.  

Я заснул прямо на жёстком кресле, подложив руку под голову. Сон был тяжёлым, тревожным, наполненным тенями, которые я не мог разглядеть.  

Когда я открыл глаза, в окно уже пробивался серый рассвет.  

— Доктор Лоуренс, — тихий голос медсестры вывел меня из забытья.  

Я поднял голову, чувствуя, как затекли плечи.  

— Ваша дочь пришла в себя. Вы можете к ней пройти.  

Я вскочил, сердце забилось быстрее.  

Коридор казался бесконечным, шаги отдавались гулким эхом. Я остановился перед дверью палаты, глубоко вдохнул и толкнул её.  

Джозефина лежала в кровати, укутанная в белоснежные простыни. Она выглядела такой хрупкой, что у меня сжалось сердце.  

Когда она открыла глаза и посмотрела на меня, её губы дрогнули.  

— Папа...  

Я почувствовал, как ком застрял в горле, и подошёл ближе, опускаясь рядом с ней. Осторожно взял её маленькую ладонь в свою.  

— Я здесь, моя девочка, — прошептал я, с трудом сдерживая слёзы.  

Она моргнула, её губы дрожали.  

— Где мама?  

Воздух сжался вокруг меня.  

Я не знал, как сказать ей правду.  

Доктор смотрел на меня с выражением глубокой серьёзности, смешанной с сочувствием. Мы стояли в его кабинете, вдали от палаты Джозефины, но я уже знал, что разговор будет тяжёлым.  

— Сеньер Марио, — начал он осторожно, будто подбирая слова. — Нам нужно поговорить о состоянии вашей дочери.  

Я кивнул, чувствуя, как сердце забилось быстрее.  

— Вы уже знаете, что у неё был перелом позвоночника. К сожалению, травма слишком серьёзная. Спинной мозг сильно повреждён, и... — он замолчал на мгновение, — мы не можем это исправить.  

В комнате воцарилась тяжёлая тишина.  

— Что... это значит? — спросил я, хотя уже знал ответ.  

Доктор опустил взгляд.  

— Это значит, что Джозефина полностью парализована. Она никогда не сможет ходить.  

Слова ударили, как нож в грудь.  

Я закрыл глаза, пытаясь осознать услышанное, но внутри всё сжалось в бесконечное, мучительное нет.  

Нет.  

Нет, это невозможно.  

Нет, моя дочь не может провести всю жизнь в неподвижности.  

Я зацепился за что-то внутри себя, за слабую надежду.  

— Но... но она может двигать руками? Или хотя бы чувствовать?..  

Доктор покачал головой.  

— Нет. Полный паралич. Она может говорить, видеть, слышать, но её тело... оно больше не будет ей подчиняться.  

Я глубоко вдохнул, чувствуя, как земля уходит из-под ног.  

— Но... но... — я запнулся, а затем взорвался: — Должен же быть выход! Операция, экспериментальные методы, что угодно!  

Доктор тихо вздохнул.  

— Я понимаю ваше отчаяние, доктор Лоуренс. Но, к сожалению, такие повреждения не лечатся. По крайней мере, на нынешнем уровне медицины.  

Я отвернулся, стискивая кулаки. В голове пульсировала одна мысль: Это несправедливо.  

— Но, — продолжил доктор, — это не значит, что её жизнь закончена.  

Я резко посмотрел на него.  

— Есть специальные методики ухода за парализованными людьми. Специальные костюмы, поддерживающие циркуляцию крови, лечебные массажи, физиотерапия. Существуют технологии, которые помогут ей пользоваться компьютером, управлять коляской, взаимодействовать с миром. Такие люди могут жить, Марио. И, если рядом будут любящие люди, они могут быть счастливы.  

Его голос звучал твёрдо, но мягко, как будто он пытался вытащить меня из бездны отчаяния.  

Я закрыл глаза и глубоко вдохнул.  

Джозефина жива.  

Пусть её тело сломано, но она жива.  

И теперь вся моя жизнь будет посвящена тому, чтобы она не чувствовала себя пленницей в этом теле.  

Следующие дни слились в одно бесконечное серое пятно.  

Я занимался похоронами Лилит, но при этом продолжал ходить на работу. Каждый день был борьбой между долгом и болью, между обязанностью и опустошением.  

Я не мог позволить себе сломаться. Не теперь, когда Джозефина осталась одна.  

Утром я уезжал в клинику, а вечером возвращался к бюрократическому аду, сопровождающему смерть близкого человека: оформление документов, разговоры с агентствами, выбор гроба, организация церемонии. Всё это казалось чужим, будто происходило не со мной. Люди что-то говорили, предлагали варианты, а я лишь молча кивал.  

На работе всё шло своим чередом: пациенты, истории болезней, новые назначения. Коллеги осторожно смотрели на меня, кто-то пытался выразить соболезнования, но я не давал этим словам проникнуть в себя.  

Жакаб появился в моём кабинете на третий день после трагедии.  

— Ты бы взял отпуск, Марио, — сказал он, прислонившись к двери.  

Я даже не поднял на него глаз.  

— Не могу.  

— Да ладно, никто не осудит. Потерять жену... это не просто.  

Я резко поднял взгляд.  

— Спасибо за напоминание.  

Жакаб тяжело вздохнул и, покачав головой, вышел, оставив меня одного.  

Я не мог позволить себе отпуск. Работа держала меня в реальности. Пока я лечил других, пока слушал пациентов, пока назначал лекарства, мне не приходилось думать.  

Но стоило мне остаться одному, в квартире, где больше не звучал голос Лилит, где теперь был только тяжёлый воздух и её вещи, которые я не решался убрать, — тогда приходило осознание.  

Она ушла. И больше не вернётся.  

День был тяжёлым. Я уже успел провести несколько консультаций, разобраться с документами и проверить состояние пациентов, но когда я посмотрел на расписание, то увидел ещё одно имя.  

Я глубоко вдохнул и пригласил следующего пациента.  

В кабинете так тихо, насколько это возможно в психиатрической клинике. Я уже привык к размеренному ритму работы: пациенты, истории болезней, медикаменты, разговоры. Некоторые приходили за лечением, другие — просто за пониманием. Но этот случай был особенным.  

В дверь кабинета раздался осторожный стук.  

— Войдите, — сказал я, даже не поднимая головы от записей.  

Дверь скрипнула, и в кабинет вошёл мужчина, мой пациент, с которым мы работали уже несколько месяцев. Некогда тревожный, наполненный сомнениями человек, теперь он выглядел иначе. Спокойнее. В глазах читалась твёрдая уверенность.  

Я отложил ручку и посмотрел на него.  

— Рад вас видеть. Как вы себя чувствуете Сеньер Пали?  

Он сел напротив меня и сложил руки на коленях.  

— Доктор, я пришёл сказать... что больше не нуждаюсь в терапии.  

Я слегка приподнял бровь.  

— Это довольно неожиданно.  

— Я нашёл свой путь, — он улыбнулся, и в этой улыбке было нечто, что заставило меня насторожиться. — Бог открыл мне глаза. Я понял, что все мои страдания были испытанием. Теперь я верю, и мне больше не нужны лекарства и ваши методы.  

Я откинулся на спинку кресла, внимательно наблюдая за ним.  

— Вы действительно считаете, что религия может заменить вам терапию?  

Он кивнул, даже не задумываясь.  

— Да. Бог исцеляет души, а не химия. Я осознал, что весь этот мир — лишь иллюзия, созданная для испытания нашей веры. И я больше не боюсь.  

Я переплёл пальцы, тщательно подбирая слова.  

— Слушайте, я рад, что вы нашли что-то, что помогает вам справляться. Вера может быть мощным источником поддержки... Но это не значит, что вам нужно отказываться от лечения.  

Его взгляд стал жёстче.  

— Доктор, вы просто не понимаете. Все эти ваши таблетки, разговоры — это временно. Бог лечит по-настоящему.  

Я медленно выдохнул.  

— Бог может дать вам силу, но он не отменяет болезни. Вы же не перестали бы лечить сломанную ногу, если бы поверили в Бога? Почему же вы считаете, что психическое здоровье можно оставить на волю судьбы?  

Он покачал головой.  

— Вы не верите, доктор. Поэтому вам не понять.  

Я нахмурился.  

— Это не вопрос веры. Это вопрос вашей жизни, вашего состояния. Мы добились прогресса, вы стали чувствовать себя лучше. Отказ от терапии может привести к рецидиву.  

— Я больше не боюсь, — твёрдо повторил он. — Бог ведёт меня.  

Я смотрел на него и понимал: его уже не переубедить.  

Я мог бы настаивать. Мог бы попытаться разложить всё по полочкам, привести десятки примеров. Но он уже выбрал.  

Я тихо вздохнул.  

— Хорошо, — сказал я, хотя внутри всё протестовало. — Но если вам станет хуже, если вы почувствуете, что снова теряете контроль — приходите.  

Он встал, улыбнулся и кивнул.  

— Бог вас благословит, доктор.  

Я смотрел ему вслед, пока дверь не закрылась.  

И почему-то мне казалось, что мы скоро увидимся снова.  

Сеньер Пали наклонился вперёд, глаза его загорелись.  

— Я понял, как устроен мир. Всё гораздо проще, чем вы, учёные, пытаетесь объяснить. Если человек молится Богу, Он исполняет все его желания. Абсолютно все!  

Я чуть сдвинул брови, но продолжил слушать.  

— Вы понимаете, доктор? — он сделал широкий жест руками. — Мне не нужно работать, не нужно заботиться о деньгах, не нужно беспокоиться о здоровье! Бог заботится обо мне! Я просто молюсь, и всё, что мне нужно, само приходит в мои руки.  

— И как долго вы следуете этому принципу? Это интересный взгляд. Возможно, дело не только в том, кому молился ваш друг, но и в том, как он это делал, во что верил и что сам предпринимал для исполнения своих желаний. Во многих религиях говорится, что Бог помогает тем, кто сам движется вперёд, а не просто ждёт чуда. Может, суть не в конкретном боге, а в том, что молитва без действий — это просто слова, а не путь к изменению жизни? — ответил я.  

— Уже несколько месяцев, молюсь богу и прошу-прошу — гордо ответил он.  

— И... какие желания исполнились?  

Он замялся.  

— Ну... пока ещё ничего. Но Бог испытывает меня! Он проверяет, насколько сильна моя вера!  

Я слегка кивнул, изучая его выражение лица.  

— А если ничего не сбудется? Один мой прошлый пациент тоже молился богу но его желания так и не исполнелись.  

Он вздрогнул, будто мои слова были ему неприятны.  

— Это невозможно, доктор. Бог всегда слышит своих детей. Я просто должен ждать... и верить. А может ваш пациент молился не тому богу?  

Я какое-то время молчал.  

— Вы сказали, что не работаете. А на что вы живёте?  

— Друзья помогают. Бог посылает мне поддержку через них.  

— А если перестанет?  

Его глаза сузились.  

— Почему вы всё время сомневаетесь, доктор? Вы не верите в Бога?  

Я вздохнул.  

— Дело не в Боге, а в том, что человек должен сам что-то делать, а не просто ждать. Вера важна, но реальность устроена иначе. Вы можете молиться, но если не будете прилагать усилий, ваши желания останутся только словами.  

Он покачал головой.  

— Вы слепы, доктор. Вы живёте в мире логики, а не чудес.  

Я ничего не ответил.  

Он встал, вздохнул и, нацепив на лицо снисходительную улыбку, произнёс:  

— Но ничего... Я буду молиться и за вас. Бог вас услышит. Доктор, вы не понимаете, — произнёс он, покачав головой. — Бог слышит нас. Просто он отвечает тогда, когда мы готовы принять его ответ.  

Я устало потер виски.  

— А если он просто не отвечает? — спросил я.  

Мужчина улыбнулся, будто я задал детский вопрос.  

— Бог всегда отвечает. Иногда он говорит «да», иногда — «нет», а иногда просто испытывает нас. Но он всегда рядом.  

— Послушайте, если желания сбывались только благодаря молитве, мир был бы совсем другим. Но реальность жестока. Люди молятся, но их мечты разбиваются, их близкие умирают, их жизни рушатся. Разве вы этого не видите?  

Он кивнул.  

— Вижу. Но, доктор, вы не понимаете одного. Мы не должны ждать, что Бог устранит нашу боль. Мы должны принять её.  

Я нахмурился.  

— Принять?  

— Да. Каждый человек должен познать любовь Бога. А любовь Бога — это не избавление от страданий, а способность полюбить свои оковы, свою боль, свою судьбу.  

Я почувствовал, как внутри закипает раздражение.  

— Вы правда хотите сказать, что нужно просто смириться? Что боль — это нечто хорошее?  

— Боль делает нас ближе к Богу, — твёрдо ответил он.  

Я покачал головой.  

— Я не могу с вами согласиться. Человек должен бороться за своё счастье, а не просто принимать страдания. Если Бог и есть, может, ему вообще всё равно на нас? Может, он просто смотрит со стороны, но не вмешивается?  

Мужчина нахмурился.  

— Вы заблуждаетесь, доктор. Бог не оставляет своих детей.  

Я сложил руки перед собой.  

— Если вы действительно верите в это, то почему тогда до сих пор несчастны? Почему приходите ко мне?  

Он посмотрел на меня с лёгкой растерянностью.  

— Я просто... я ищу ответ.  

— Тогда, возможно, вам стоит попробовать не только молитвы, но и более земные методы? Я могу предложить вам терапию, работу с осознанием эмоций, техники, которые помогут вам разобраться в себе.  

Сеньер Пали задумался.  

— Я... подумаю об этом.  

Я кивнул.  

— Это уже что-то.  

Он поднялся, снова сжав в ладони свой крестик.  

— Я всё равно буду молиться за вас, доктор. Рано или поздно Бог коснётся и вашего сердца.  

Я только устало улыбнулся.  

— Посмотрим.  

Сеньер Пали вышел из кабинета, а я остался сидеть, размышляя о том, насколько по-разному люди смотрят на этот мир.  

Я смотрел ему вслед и чувствовал, что в этом кабинете только один человек пытался отвернуться от реальности. И это был не я.  

Я сидел за своим столом, крутя в руках ручку, пока его мысли всё ещё блуждали вокруг странного пациента, который верил, что молитва исполнит все его желания.  

Я глубоко вдохнул, потянулся к телефону и набрал номер ресепшена.  

— Это доктор Марио, — произнес Я — Клиент, который только что был у меня... он оплатил приём?  

На другом конце провода короткая пауза, звук листаемых бумаг, а затем спокойный голос администратора:  

— Да, доктор Галетти! Сенбер Пали оплатил сегоднешний сеанс.  

Я закрыл глаза и, откинувшись на спинку кресла, вздохнул с облегчением.  

— Слава богу... — пробормотал он себе под нос.  

На другом конце провода раздался лёгкий смешок.  

— Всё-таки верите?  

Марио усмехнулся, потерев переносицу.  

— Иногда да. Особенно, когда дело касается денег.  

Я положил трубку и какое-то время просто сидел, глядя в потолок.  

Жизнь была странной штукой.  

Я сидел в своём кабинете, уставившись в пустую чашку кофе, когда вдруг услышал шум в коридоре.  

Громкие крики, топот ног, чей-то раздражённый голос.  

— Чёрт, держите его!  

Затем — звонкий удар, будто что-то тяжёлое упало на пол.  

Я вскочил и распахнул дверь.  

В конце коридора трое санитаров пытались скрутить пациента — Иисуса. Он отбивался, размахивая старой деревянной шваброй, словно мечом, дикий огонь плясал в его глазах.  

— Успокойся, нам не надо тебя связывать! — выкрикнул один из санитаров, пытаясь перехватить его руку.  

Но Иисус отпрыгнул назад и, подняв швабру над головой, воскликнул так громко, что его голос эхом прокатился по всему отделению:  

— ТЬМА! ТЬМА ИДЁТ!  

Я замер.  

— Это их мир! — продолжал он, сжимая древко швабры так, что побелели костяшки пальцев. — Вы думаете, что будете счастливы? Что радость — это цель жизни?! Нет! Вы никогда не будете счастливы!  

Санитар попытался подкрасться сбоку, но пациент резко развернулся и ударил его шваброй в плечо. Тот выругался и отшатнулся.  

— Этот мир не создан для счастья! — продолжал Иисус, его голос дрожал, но не от страха — от какой-то неземной уверенности. — Он создан для боли!  

Я почувствовал, как по спине пробежал холод.  

— Жизнь человека... — его дыхание сбилось, но он снова взмахнул шваброй, не позволяя санитаром приблизиться. — Жизнь человека — это разрушение! Сердце будет раздавлено, искалечено, уничтожено! Чтобы он, наконец, обратился к Создателю!  

Его крик пронзил воздух, а затем раздался глухой удар.  

Санитар успел схватить его за руку, ещё один резко дёрнул его за плечо, и в следующий миг Иисус рухнул на пол. Швабра покатилась в сторону.  

— Дайте ему укол! — скомандовал кто-то.  

Я смотрел на него, как загипнотизированный.  

Он тяжело дышал, лицо в испарине, глаза смотрели прямо на меня.  

И вдруг его губы дрогнули.  

— Ты тоже это знаешь, доктор...  

Я не ответил.  

Я просто стоял и смотрел, как шприц с успокоительным медленно погружается в его кожу.  

Иисус продолжал смотреть на меня, даже когда его тело начало обмякать от действия успокоительного. Его взгляд уже не был бешеным, но в нём оставалась пугающая ясность, словно он видел что-то, что нам было недоступно.  

— Ты тоже это знаешь, доктор... — повторил он, его голос стал слабее, но не потерял силы.  

Я не ответил.  

Он тяжело вдохнул, будто пытаясь сказать что-то ещё, но веки его дрогнули, дыхание стало глубже, и через несколько секунд он полностью обмяк в руках санитаров.  

— Чёртов псих, — пробормотал один из них, передавая пациента на каталку. — Где он вообще взял эту швабру?..  

— В кладовке уборщиков, наверное, — отозвался второй, вытирая со лба пот. — Надо запереть инвентарь получше.  

Я смотрел, как они увозят его, и не мог сдвинуться с места.  

Его слова гремели у меня в голове.  

«Ты тоже это знаешь, доктор... »  

Что, если он прав?  

Что, если мир действительно не предназначен для счастья?  

Я вспомнил холодную операционную, тусклые лампы, лицо врача, который сказал мне, что Лилит больше нет.  

Я вспомнил Джозефину в постели, её слабый голос: «Где мама?.. »  

Я вспомнил собственные руки, дрожащие от бессилия, когда я понял, что ничего не могу изменить.  

Что, если вся наша жизнь — это просто череда страданий, разрушающих нас, пока мы, наконец, не обратим свой взор ввысь, надеясь, что там, за пределами этого мира, есть что-то ещё?  

Я сжал кулаки.  

– Ну все ты мне надоел!! – Крикнул Я и напал на Иисуса, я начал борося с ним но он ударил меня локнем по челюсти, на что я разозлился и нинул его через бедро. Санитары начали разнемать нас, и у них получилось.  

— Доктор Марио! — голос санитарки вывел меня из оцепенения.  

Я моргнул и повернулся к ней.  

— Вас зовут Директор.  

– Директор? – Удивился Я.  

– Здесь Директор Сатана! Он предлогает только то что ему пренадлежит! Весь мир предлогает! Он предлогает только то чем сам владеет!  

Я подошёл к двери кабинета директора, глубоко вдохнул и постучал.  

— Войдите, — раздался приглушённый голос изнутри.  

Я толкнул тяжёлую дверь и вошёл.  

Директор клиники, пожилой мужчина с усталым, но всё ещё проницательным взглядом, сидел за массивным дубовым столом, аккуратно складывая какие-то бумаги. Он поднял голову и жестом предложил мне присесть.  

— Доктор Марио Галетти, — начал он мягко, с той осторожностью, с какой обычно говорят с людьми, пережившими трагедию. — Я рад, что вы всё ещё с нами.  

Я сел, скрестив руки, не зная, чего ожидать.  

— Спасибо, — выдавил я, хотя в голосе не было ни капли благодарности.  

Директор сложил пальцы в замок и пристально посмотрел на меня.  

— Марио, — он перешёл на более неформальный тон, что было странно слышать от него. — Я понимаю, что последние дни были для вас невыносимыми. Потеря супруги, тяжёлое состояние дочери... Это то, что невозможно просто пережить и двигаться дальше, как ни в чём не бывало. Но дратся с Шизофрениками это не в товоем стиле.  

Я молчал.  

Он слегка наклонился вперёд.  

— Я хочу предложить вам оплачиваемый отпуск. Вам нужно время, чтобы прийти в себя, чтобы побыть рядом с дочерью. Вы врач, вы лучше меня знаете, насколько важно восстановление — и физическое, и моральное.  

Я сжал пальцы в кулак.  

— Благодарю за предложение, но я не могу оставить работу, — сказал я твёрдо.  

Директор вздохнул, откинувшись на спинку кресла.  

— Марио... Вы понимаете, что выгорите, если продолжите работать в таком состоянии? Мы все видим, как вы измучены.  

— Я нужен здесь, — я посмотрел ему прямо в глаза. — Если я уйду в отпуск, я просто останусь один со своими мыслями. Работа держит меня на плаву.  

Директор какое-то время молча изучал меня.  

— Хорошо, — наконец сказал он. — Но если передумаете, предложение остаётся в силе.  

Я кивнул, поднялся и направился к выходу.  

— Лоуренс, — окликнул он меня.  

Я остановился, обернувшись.  

— Вам не обязательно страдать в одиночку, — тихо сказал он.  

Я промолчал.  

А затем вышел из кабинета, оставляя за дверью и его слова, и его заботу.  

У меня не было времени на слабость.  

День похорон был холодным.  

Небо затянули серые тучи, моросил мелкий дождь, стекая по чёрному граниту надгробий. Люди говорили слова соболезнования, кто-то плакал, кто-то просто молчал, глядя в одну точку. Я стоял рядом с могилой Лилит, чувствуя, как внутри меня пустота растёт с каждой минутой.  

Но я не позволял себе сломаться.  

Я не проронил ни слезы, ни слова. Даже когда гроб опустили в землю. Даже когда земля осыпалась на него тяжёлыми глухими ударами.  

После похорон я не остался на поминки. Я сразу поехал в больницу к Джозефине.  

Теперь она была моей единственной опорой.  

Я полностью погрузился в уход за дочерью.  

Каждое утро я приходил в её палату, улыбался, рассказывал что-то лёгкое, будто ничего не произошло. Я помогал ей делать дыхательные упражнения, массировал её ноги и руки, даже зная, что это не вернёт подвижность. Я следил за её питанием, контролировал процедуры, читал медицинские статьи о параличе, изучал новейшие методы реабилитации.  

Я делал всё.  

Но что бы я ни делал, мысль о том, что моя дочь больше никогда не сможет ходить, разрывала меня изнутри.  

Я видел, как она смотрела в потолок, молча, с тем же вопросом, что звучал и в моей голове: «Почему? »  

Но я не мог показать ей свою боль.  

Я должен был быть сильным.  

Каждый вечер, возвращаясь домой, я проходил мимо шкафа, где висели вещи Лилит. Они всё ещё пахли ею.  

Я не убирал их.  

Я просто сидел в темноте, слушая тиканье часов и глядя в пустоту.  

А потом, на следующее утро, снова приходил в больницу.  

И снова улыбался.  

Этим вечером Я отправился в путь, сел в тачку и ехал медленно, почти бездумно, глядя на свет фар, который рассеивал тьму впереди. Сколько часов прошло с тех пор, как я последний раз был дома? Я уже не считал.  

Но я знал, куда направляюсь. Церковь.  

Я никогда не был религиозным. Я верил в науку, в факты, в холодную логику. Но сейчас... сейчас всё казалось бессмысленным.  

Я припарковал машину у невысокого каменного здания. Старый храм с тяжёлыми дубовыми дверями возвышался среди ночного мрака, его окна слабо светились изнутри. Я глубоко вдохнул и шагнул вперёд.  

Внутри было тихо. Тонкий аромат воска смешивался с запахом старых книг и чего-то древнего, неуловимого. Горели свечи. Где-то на заднем плане слышался приглушённый шёпот молящихся.  

Я не знал, что делать, но моё тело двигалось само. Впереди, у алтаря, стоял священник — высокий, худощавый мужчина с добрым, но строгим взглядом.  

Я подошёл ближе.  

— Вы ищете что-то, сын мой? — его голос был глубоким, спокойным.  

Я сглотнул.  

— Я... не знаю, зачем я здесь.  

Он кивнул, словно слышал это уже тысячу раз.  

— Но что-то всё же привело вас сюда.  

Я закрыл глаза. Вдохнул глубже, собираясь с мыслями.  

— Я потерял жену, — наконец сказал я. — Она погибла в автокатастрофе. А моя дочь... теперь парализована. Она никогда больше не сможет ходить.  

Священник молчал, слушая.  

— Я врач, — продолжил я, не скрывая горечи в голосе. — Я всю жизнь пытался спасать людей, лечить их, но... я не смог спасти тех, кого люблю больше всего.  

Я посмотрел на него.  

— И если Бог действительно есть... почему Он позволил этому случиться?  

Священник склонил голову.  

— Бог испытывает нас. Через страдания мы обретаем путь к Нему.  

Я стиснул зубы.  

— Значит, страдания моей жены и дочери — это просто испытание?  

— В каком-то смысле, да, — мягко ответил он. — Но страдания приходят не просто так. Они очищают душу.  

Я замер.  

— Очищают?  

Священник подошёл ближе, его взгляд стал пронзительным.  

— Сын мой, вы пришли сюда не просто так. Грех лежит на вашем сердце, и, возможно, именно он стал причиной ваших страданий.  

Я напрягся.  

— Что?..  

— Вам нужно покаяться.  

Слова задели меня, как пощёчина.  

— Покаяться? В чём?  

Священник сложил руки перед собой.  

— В своих сомнениях. В своей гордыне. Вы всю жизнь верили только в себя, в свою науку, в силу человеческого разума. Но человек — не бог. Мы не управляем жизнями, не решаем судьбы. Возможно, Бог просто показывает вам, что пора признать это.  

Я молчал, чувствуя, как внутри что-то закипает.  

Я пришёл сюда за ответами. А получил обвинение.  

Священник посмотрел мне в глаза.  

— Покайтесь, сын мой, и, возможно, Господь дарует вам облегчение.  

Я сжал кулаки.  

Я не знал, во что верю.  

Но я знал одно — я не собирался каяться в том, что пытался спасти свою семью.  

Я смотрел на священника, чувствуя, как внутри всё сжимается.  

— Покаяться? — медленно повторил я, с трудом удерживая себя в руках. — В чём?  

Он смотрел на меня спокойно, будто заранее знал, что я скажу.  

— В своих грехах, сын мой. Все люди грешны по природе.  

Я покачал головой, горько усмехаясь.  

— Нет... нет, это не ответ. Я не совершал ничего, за что должен каяться.  

Священник не дрогнул.  

— Вы врач. Вы, как никто, должны понимать, что человек не бывает безгрешен.  

Я стиснул зубы.  

— Я потерял жену. — Голос дрогнул, но я продолжил, не позволяя себе сломаться. — Моя дочь теперь прикована к постели. Всё, что было у меня, всё, ради чего я жил, рухнуло за один день.  

Я шагнул ближе, вглядываясь в его лицо.  

— Вы хотите сказать, что это моя вина?  

Священник чуть склонил голову.  

— Я говорю, что у Бога свои планы.  

Я судорожно выдохнул, прикрыв глаза на секунду, а затем снова посмотрел на него.  

— Если Бог и правда есть... если Он видит всё это... Тогда что же это за Бог такой, который издевается над своими созданиями?  

В храме стало особенно тихо. Лишь трепет свечей и приглушённые шёпоты молящихся заполняли пространство.  

Священник не ответил сразу. Он смотрел на меня с выражением то ли сочувствия, то ли непоколебимой уверенности.  

— Это не издевательство. Это испытание.  

Я покачал головой, глухо рассмеявшись.  

— Испытание? Человек рождается, живёт, страдает, теряет всё, что любит, а потом умирает. Что же это за божественный замысел такой, в котором страдание — единственная константа?  

Священник сложил руки перед собой.  

— Вы просто ещё не нашли ответ.  

Я сделал шаг назад.  

— Нет, отец. Просто мне больше не нужны ложные ответы.  

Он вздохнул, но не стал удерживать меня.  

Я развернулся и направился к выходу, чувствуя, как в груди тяжелеет пустота.  

Возможно, Бог и существует.  

Но если так — значит, Он давно отвернулся от нас.  

Я задержался на мгновение перед выходом. Что-то внутри меня не отпускало. Я развернулся и посмотрел на священника, который всё так же стоял перед алтарём, сложив руки перед собой.  

— Скажите, отец, — мой голос прозвучал глухо в тишине храма, — исполняет ли Бог желания?  

Священник чуть приподнял брови, но не выглядел удивлённым.  

— Бог слышит все молитвы, — ответил он спокойно. — Но Он отвечает так, как считает нужным.  

Я кивнул, усмехаясь.  

— Значит, иногда Он просто говорит «нет»?  

Священник посмотрел на меня долгим, изучающим взглядом.  

— Иногда Господь даёт нам не то, чего мы хотим, а то, что нам действительно нужно.  

Я стиснул зубы.  

— А что, если человеку нужно просто одно — чтобы его семья была жива и здорова? Что, если единственное желание — не видеть, как твоя маленькая дочь прикована к постели, не хоронить жену, не терять всё, ради чего ты жил?  

Священник вздохнул.  

— Мы не всегда понимаем замысел Бога.  

Я покачал головой.  

— Может, потому что никакого замысла и нет?  

На этот раз он не ответил сразу.  

— Вера требует терпения, — сказал он наконец.  

— А если человек устал ждать?  

Священник склонил голову.  

— Тогда ему остаётся только смирение.  

Я молча смотрел на него.  

Бог, если Он и есть, не исполняет желаний.  

Он просто смотрит.  

Глава 5. Между Сном и Реальностью.  

Я давно разучился нормально спать.  

Каждую ночь, как только я закрываю глаза, тьма начинает наползать со всех сторон. Это не просто тьма сна — это что-то живое, вязкое, липкое. Оно поглощает меня, а затем появляются они.  

Лилит.  

Джозефина.  

Я вижу, как Лилит стоит на дороге. Фары машины вырывают её фигуру из темноты, но она не двигается. Я хочу закричать, броситься вперёд, но моё тело не слушается. Свет фар становится ослепительным, ревёт двигатель. Я пытаюсь шагнуть, но ноги словно вросли в землю.  

Грохот. Звук удара. Крик.  

Я вижу, как Лилит падает, её лицо бледное, глаза широко открыты... но в них нет жизни.  

И тут я просыпаюсь.  

Но стоит мне снова заснуть, кошмар меняет облик.  

Теперь я вижу Джозефину. Она сидит в темноте, её глаза наполнены болью.  

— Папа... — тихо говорит она, её голос ломается.  

Она протягивает ко мне руки, но её пальцы не двигаются.  

— Папа, помоги мне... Я не чувствую своих ног...  

Я пытаюсь сказать, что всё будет хорошо. Что я здесь. Что я найду способ...  

Но в этот момент тьма снова поглощает меня.  

Я задыхаюсь.  

Я просыпаюсь, холодный пот стекает по спине.  

Я хватаю воздух, пытаясь вспомнить, где я.  

Это сон. Это просто сон.  

Я зажмуриваю глаза, пытаясь избавиться от образов, что всё ещё горят в моём сознании.  

Но когда я снова засыпаю, кошмары ждут меня там, в темноте.  

Уже неделю я почти не сплю.  

Каждую ночь, как только я закрываю глаза, тьма накатывает волнами, унося меня в кошмары, от которых нет спасения.  

Я снова вижу Лилит.  

Снова вижу, как свет фар выхватывает её силуэт, как машина мчится прямо на неё. Хочу закричать, но голос застревает в горле. Хочу броситься вперёд, но ноги не двигаются.  

Грохот. Удар. Крик.  

Я просыпаюсь, судорожно хватая воздух.  

Но стоит мне снова заснуть, кошмар меняет облик.  

Теперь передо мной Джозефина. Она сидит в темноте, её глаза наполнены страхом.  

— Папа, помоги мне... — её голос ломается, словно хрупкое стекло. — Я не чувствую своих ног...  

Я пытаюсь что-то сказать, но не могу. Слова не выходят.  

Я хочу её обнять, но, когда протягиваю руку, она исчезает, растворяясь в пустоте.  

И снова темнота.  

Снова я задыхаюсь.  

Снова просыпаюсь, покрытый холодным потом.  

Эти кошмары не отпускают меня. Каждую ночь они приходят, снова и снова, без передышки.  

Я чувствую, как моё тело становится слабее. Как мой разум медленно разрушается от усталости.  

Я прихожу на работу, пью кофе литрами, стараюсь не показывать, что со мной что-то не так. Но я вижу, как коллеги бросают на меня обеспокоенные взгляды.  

Я вижу, как Жакаб ухмыляется, будто знает, что я балансирую на грани.  

Но я держусь.  

Я должен держаться.  

Для Джозефины.  

Для Лилит, которую я не смог спасти.  

Но я не знаю, сколько ещё выдержу.  

Я не думал, что этот день настанет. Что я, Марио Галетти, врач, который всегда полагался на силу разума, на психотерапию, на работу с эмоциями, окажусь по другую сторону стола.  

Но вот я здесь.  

Я записался на приём к Жакабу.  

Жакаб, конечно, был удивлён, когда увидел моё имя в списке пациентов. Его ухмылка была такой же самодовольной, как всегда, но в глазах читалось любопытство.  

— Ну-ну, Марио, — протянул он, закрывая папку с записями. — Неужели ты решил обратиться к помощи фармакологии?  

Я устало вздохнул, чувствуя, как больно отдаётся в голове недосып и напряжение.  

— Просто выпиши мне рецепт, Жакаб, — сказал я.  

Он откинулся на спинку кресла, скрестив руки.  

— От чего именно ты хочешь избавиться? От бессонницы или от ощущения, что мир рушится?  

Я напрягся, но попытался не показывать раздражение.  

— И то, и другое.  

Он кивнул, внимательно разглядывая меня.  

— Кошмары? Это плохо ведь здоровый сон залог сдоровой психики!  

— Неделю подряд. Одна и та же картина: авария, Лилит, Джозефина... — Я провёл рукой по лицу, пытаясь отогнать нахлынувшие образы. — Я не могу нормально спать. Я чувствую, что выгораю.  

Жакаб слегка наклонился вперёд, его взгляд стал неожиданно серьёзным.  

— Ты же знаешь, что это не просто бессонница, Марио. Это посттравматический стресс. И таблетки не решат твою проблему.  

— Я знаю. Но они хотя бы помогут мне выжить.  

Несколько секунд он просто смотрел на меня. Потом вздохнул, открыл ящик стола и вытащил бланк рецепта.  

— Хорошо, — сказал он, заполняя бумагу. — Я выпишу тебе антидепрессанты и снотворное. Но, Марио, ты должен понимать: если ты не начнёшь работать с этим... рано или поздно таблетки перестанут помогать.  

Я забрал рецепт, даже не взглянув на него.  

— Спасибо, Жакаб.  

Я уже собирался встать, но он вдруг добавил:  

— Ты всё ещё считаешь, что контролируешь свою жизнь?  

Я замер.  

Жакаб улыбнулся, наклоняя голову.  

— Ты говорил, что человек сам должен справляться со своими демонами. Но вот ты здесь. Просишь меня дать тебе химию, чтобы заглушить их.  

Я не ответил.  

Я просто вышел из кабинета, сжимая в руках кусок бумаги, который, возможно, был моим единственным спасением.  

Кошмары не уходят.  

Даже с таблетками.  

Да, теперь я засыпаю быстрее. Тело становится тяжёлым, мысли затухают, проваливаясь в вязкую пустоту. Но пустота не приносит покоя. Она лишь затягивает меня глубже, в мир, где всё снова рушится.  

Я снова вижу Лилит.  

Она стоит посреди дороги. Свет фар заливает её фигуру, но она не двигается. Я кричу, рвусь вперёд, но меня будто держат невидимые руки.  

Грохот. Удар. Крик.  

Кровь на асфальте.  

Я просыпаюсь, тяжело дыша, ощущая, как сердце бешено колотится в груди.  

Но если я засыпаю снова — кошмар меняет облик.  

Теперь это Джозефина.  

Она сидит в своей постели, хрупкая, маленькая, беззащитная. Её глаза полны слёз.  

— Папа... — шепчет она, её голос ломается. — Почему я не чувствую ног?  

Я хочу сказать, что всё будет хорошо.  

Хочу сказать, что найду способ.  

Но мои губы не двигаются.  

Я только смотрю, как слёзы скатываются по её щекам, как её лицо искажается от страха...  

А потом тьма снова накрывает меня.  

И всё начинается заново.  

***  

Я прихожу в себя под утро, измученный, выжатый, разбитый. Я смотрю на бутылку снотворного на прикроватной тумбочке.  

Таблетки помогают заснуть.  

Но они не спасают меня от того, что ждёт во сне.  

***  

Я стоял у койки Джозефины, не в силах оторвать от неё взгляд.  

Она стояла.  

Не сидела, не лежала, не беспомощно смотрела в потолок — она шла.  

Её тонкие, ещё слабые ноги дрожали, но каждый шаг был настоящим чудом. Она подняла голову и улыбнулась мне, в глазах светилась гордость и счастье.  

— Папа... я иду!  

Слёзы наполнили мои глаза. Я бросился к ней, упал на колени и крепко обнял её, ощущая, как её маленькие руки обвивают мою шею.  

— Господи, Джозефина... — я не мог говорить, только всхлипывал, гладя её по спине. — Ты... ты смогла...  

Она рассмеялась — звонко, радостно, легко.  

А потом я почувствовал её присутствие.  

Я поднял голову — и увидел Лилит.  

Она стояла у двери, смотрела на нас с мягкой улыбкой, её длинные волосы мерцали в свете больничных ламп.  

Моё сердце остановилось.  

— Лилит...?  

Я медленно поднялся на ноги, ощущая, как внутри всё переворачивается.  

— Лилит! — я шагнул к ней, дрожащими руками пытаясь дотянуться до её лица.  

Она не двигалась.  

— Ты жива... — мой голос сорвался. — Ты...  

И тут реальность сломалась.  

Я вдруг понял, что что-то не так.  

Больничные стены начали мерцать, лампы подрагивали, словно их свет был ненастоящим.  

Я посмотрел на Джозефину.  

Она всё ещё стояла.  

Но... она не дышала.  

Её тело застыло в идеальном равновесии, глаза перестали моргать.  

Я снова посмотрел на Лилит.  

Она улыбалась.  

Слишком мягко. Слишком идеально.  

И тогда меня пронзила жуткая, ледяная догадка.  

Это не реальность. Это... сон.  

Осознанный сон.  

— Нет... — я отступил назад, чувствуя, как паника обжигает горло. — Нет, нет, нет...  

Лилит сделала шаг вперёд.  

— Почему ты не рад, Марио? — её голос был не таким.  

Я резко обернулся к Джозефине.  

Она исчезла.  

Больничная палата растворялась, стены осыпались, как песок, воздух становился густым, липким.  

— Ты ведь этого хотел, — Лилит снова шагнула ко мне. — Хотел, чтобы я вернулась. Хотел, чтобы твоя дочь снова ходила...  

Я закрыл глаза, стиснув зубы.  

— Это не по-настоящему...  

— А какая разница? — прошептала она, и её голос звучал слишком близко.  

Я открыл глаза.  

Лилит была передо мной, её холодные пальцы коснулись моей щеки.  

— Останься здесь, Марио. Здесь нет боли. Здесь всё, чего ты хотел...  

Я закричал. И проснулся.  

***  

Я начал понимать, что сплю.  

Сначала это было как вспышки осознания — краткие моменты, когда я замечал, что что-то в окружающем мире не так. Неестественный свет, слишком резкие тени, люди, которые выглядели чуть-чуть иначе, чем должны были.  

Я начал осознавать, что всё это сон.  

Первые разы я просыпался мгновенно, как только осознавал это. Стоило мне сказать себе: «Это не по-настоящему», и меня выбрасывало в реальность, оставляя в темноте с бешено бьющимся сердцем.  

Но потом я начал задерживаться там.  

Я мог наблюдать за сном, не просыпаясь. Осознавал, что нахожусь в нём, что всё вокруг — моя проекция, мои страхи, мои желания.  

Я начал экспериментировать.  

Когда в очередной раз я оказался в больничной палате, я посмотрел на руки. Они были размытыми, пальцы удлинялись и сокращались.  

«Я сплю. »  

И я остался.  

Сны становились всё глубже. Я начал осознавать их раньше, контролировать движения, исследовать этот странный мир.  

Но я хотел большего.  

Я начал изучать осознанные сновидения.  

Я купил десятки книг, читал всё, что мог найти. Но чем больше я углублялся в эти исследования, тем больше осознавал: всё, что они пишут, бессмысленно.  

Они говорили про ведение дневника снов. Про проверку реальности. Про повторяющиеся символы.  

Но мои сны не подчинялись правилам.  

Я не нуждался в дневниках. Я и так помнил их во всех деталях.  

Я не нуждался в проверках реальности. Я чувствовал сны иначе, чем описывали книги.  

Всё, что я знал, приходило из опыта.  

Только мой разум мог открыть мне правду о снах.  

Я начал погружаться всё глубже.  

И с каждым разом я всё дольше оставался там.  

Я начал изучать религии и философии. От философии древней Греции до Ислама.  

Сны приводили меня туда, куда я не хотел идти. Они становились слишком реальными, слишком глубокими. Я чувствовал, что за их границами есть что-то большее, но не мог понять, что именно.  

Я читал Библию, Коран, буддийские сутры, индуистские веды. Искал ответы в мистике, в философии, в древних учениях. Все говорили разное. Одни обещали спасение через страдание, другие — освобождение через осознание иллюзии мира.  

Но никто не объяснял моих снов.  

***  

Я снова отправился в церковь.  

Она встретила меня тем же холодом каменных стен, теми же свечами, что горели у алтаря, тем же священником, который в прошлый раз советовал мне покаяться.  

Он увидел меня и слегка нахмурился.  

— Вы снова здесь, доктор Лоуренс?  

— Да, — я прошёл вперёд, усталость тянула плечи вниз. — Мне нужно поговорить.  

Он жестом пригласил меня присесть.  

— Что вас тревожит?  

Я посмотрел в сторону распятия, высоко висящего на стене.  

— Мне снятся кошмары. Уже долгое время. Но теперь они стали... иными. Я начал понимать, что сплю. Я осознаю себя во сне.  

Священник молча ждал.  

— Я пытался найти ответы, — продолжил я. — Читал книги, изучал религии. И вот я снова здесь, отец.  

Он кивнул.  

— Я рад, что вы вернулись. Значит, ваша душа тянется к истине.  

Я усмехнулся.  

— Истине? Или к очередным словам о том, что я должен покаяться?  

Священник посмотрел на меня долгим, пронзительным взглядом.  

— Если кошмары не отпускают вас, возможно, это потому, что ваша душа неспокойна. Возможно, ваши грехи тянут вас вниз.  

Я почувствовал, как внутри что-то щёлкнуло.  

— Грехи? — переспросил я, и в голосе зазвучала злость. — Я потерял жену. Моя дочь парализована. Я не убивал, не предавал, не творил зла. В чём же мои грехи?!  

— В сомнении, — спокойно ответил он. — В гордыне. В отказе принять путь Господа.  

Я стиснул зубы.  

— Знаете что, отец? Я думал, что смогу здесь поговорить о реальных вещах. О том, что происходит со мной.  

— Всё, что с вами происходит, — испытание вашей веры.  

— Чушь! — я ударил кулаком по скамье. — Я осознаю свои сны! Я живу в них! Я чувствую, что есть что-то другое, что-то, что прячется за гранью сна и яви!  

Но священник даже не дрогнул.  

— Это всего лишь искушение, доктор Лоуренс.  

Я смотрел на него, чувствуя, как мой гнев медленно перерастает в усталость.  

Он не слушал. Он не хотел слушать.  

Я резко поднялся.  

— Знаете что? Я зря пришёл.  

Священник тихо вздохнул.  

— Бог не перестаёт звать вас, даже если вы его отвергаете.  

Я не ответил.  

Я просто развернулся и вышел, чувствуя, как тени длинного коридора храма будто следят за мной.  

Я разочаровался в католической церкви.  

Меня не оставляло чувство, что там не ищут истину, а просто навязывают её. Они не пытались понять, что происходит со мной. Им не были интересны мои сны, мой опыт, мои сомнения.  

Им нужно было только одно — чтобы я покаялся.  

Как будто это решит всё.  

Как будто Бог — это судья, которому важно, чтобы я признал свою вину, даже если я ни в чём не виноват.  

Я ушёл из церкви с ощущением, что больше туда не вернусь.  

Но вопросы остались.  

***  

Я кинулся искать информацию.  

Я начал копать глубже. Не в традиционных религиях, не в классических философиях, а в том, что скрыто. В текстах, которые не учат в университетах. В знаниях, которые не одобряет церковь.  

И я нашёл их.  

Я нашёл древние учения, говорящие о снах как о вратаре между мирами. О том, что сновидения могут быть не просто игрой разума, а чем-то большим — настоящей реальностью, доступной лишь тем, кто способен осознать её.  

Я нашёл свидетельства людей, переживавших то же, что и я. Тех, кто осознавал себя во сне слишком глубоко, тех, кто видел во снах то, чего не должно быть.  

Я нашёл истории о людях, застрявших во снах.  

О снах, которые жили своей собственной жизнью.  

Чем дальше я углублялся, тем сильнее становилось ощущение, что я приближаюсь к чему-то, что не должен был знать.  

Но я уже не мог остановиться.  

Я запирался в своём доме ночами, перелистывая книги, покрытые пылью времени.  

Каждый найденный текст открывал передо мной новую грань реальности, которую я раньше не замечал. Я изучал древние учения, труды оккультистов, записки безымянных путешественников, утверждавших, что они выходили за пределы тела.  

Астральные путешествия. Термин, который звучал, как бред сумасшедшего, но становился для меня навязчивой идеей.  

Первый шаг: разрыв с телом. В книгах говорилось, что, прежде чем покинуть физическую оболочку, человек ощущает вибрации. Они начинаются с лёгкого покалывания, превращаются в пульсацию, а затем — в нечто похожее на землетрясение внутри собственного сознания.  

Я читал про звук разрыва — гул, шёпот, иногда крик, который сопровождает момент выхода.  

«Когда ты чувствуешь этот шум — не бойся. Просто позволь себе выйти».  

Я пытался. Ночами, в тишине квартиры, ложился и сосредотачивался на этом чувстве. Я ждал, когда моё тело заснёт, но сознание останется бодрствующим.  

Я чувствовал эти вибрации.  

Но пока ничего не происходило.  

Некоторые тексты утверждали, что астральный выход начинается со сна.  

«Если ты осознаёшь, что спишь, используй это. Замри. Ощути себя во сне. Затем позволь себе выйти... »  

Я пробовал.  

Когда я понимал, что нахожусь в кошмаре, я не просыпался. Я ждал.  

И вот однажды...  

Я услышал гул.  

Не снаружи, а внутри себя.  

Будто реальность вокруг затрещала.  

Я знал, что астральный мир — не игрушка.  

«Не всё, что встретится тебе за пределами тела, будет дружелюбным».  

Я читал о сущностях, что обитают там. О том, что некоторые путешественники не возвращались.  

«Они застревали во сне, думая, что проснулись. Но это была иллюзия. Они попадали в фантомные миры, созданные их же сознанием».  

Я чувствовал: чем глубже я иду, тем меньше пути назад.  

Но я не мог остановиться.  

Я уже стоял на пороге.  

Оставалось только сделать шаг.  

Ложась в постель, я знал: по сути, я не засыпаю.  

Тело становилось неподвижным, дыхание замедлялось, но сознание оставалось настороженным.  

Я не знал, сколько прошло времени — минута, час или вся ночь.  

А потом я проснулся.  

Я сел на кровати, провёл рукой по лицу, пытаясь стряхнуть сонную пелену. Всё казалось обычным. Квартира была такой же, какой я её оставил. Мебель на своих местах, ночная лампа отбрасывает тёплый свет на стену.  

Но было что-то... не так.  

Я встал и прошёл в гостиную. Шаги не издавали звука.  

Я посмотрел вниз.  

Пол казался слишком гладким, словно его поверхность была нереальной.  

Я подошёл к окну, выглянул наружу.  

Ночь.  

Но улицы выглядели... по-другому.  

Я повернулся к входной двери.  

Не задумываясь, толкнул её.  

Дверь открылась слишком легко.  

Я вышел наружу.  

Тёплый воздух коснулся лица, но я не чувствовал его по-настоящему.  

Я сделал несколько шагов вперёд, огляделся.  

И тут оно меня накрыло.  

Я сплю.  

Или...  

Я покинул тело?  

Границы реальности размылись.  

Я стоял посреди улицы и не знал: это осознанный сон? Или я действительно вышел за пределы себя?  

Я понимаю что это сон но это улица не чем не отличается от реальной. Присев на карачки я начал трогать асфальт, все тактильные ощушения такие же как и в реальности. Сплю ли я?  

Я стоял посреди улицы, окружённый густой ночной тишиной. Ветер ласково трепал мне волосы, но я не чувствовал его холода. Воздух был... пустым.  

Я медленно опустился на корточки и провёл рукой по асфальту.  

Он был шершавым.  

Я ощущал каждую трещинку, каждый выступ, будто он был настоящим.  

Я сжал пальцы, сковырнул крошечный камушек и сжал его в ладони. Он был твёрдым, как и должен быть.  

Я провёл рукой по земле у края дороги. Трава.  

Я чувствовал её тонкие стебли, лёгкую влажность на кончиках пальцев.  

Я выдернул несколько травинок, поднёс их к лицу. Они пахли свежестью.  

Как в реальности.  

Я встал, подошёл к фонарному столбу и коснулся металла.  

Холод.  

Твёрдость.  

Как если бы я был по-настоящему здесь.  

Я закрыл глаза, стиснув зубы.  

Что если это не сон?  

Что если я не сплю... но и не бодрствую?  

Что если я действительно вышел из тела?  

Я резко вдохнул, посмотрел на свои руки.  

Слишком чёткие. Слишком реальные.  

Я проснулся резко, как будто меня вытолкнуло из другой реальности.  

Сердце бешено колотилось. Я тяжело дышал, пытаясь осознать, где я.  

Моя комната.  

Моя кровать.  

Я провёл рукой по простыням — они были настоящими.  

Но ощущение, что я только что где-то был, не отпускало меня.  

Я закрыл глаза и вспомнил улицу. Ту, по которой я шёл во сне. Асфальт, который я трогал. Траву, которую чувствовал кончиками пальцев.  

Что, если это было не просто сном?  

***  

Я накинул куртку и вышел из дома.  

Мир был тяжёлым. Реальность казалась давящей после сна, но я не мог остановиться.  

Я шёл быстрым шагом, направляясь туда, где бродил ночью во сне.  

Поворот. Узкий переулок.  

Я остановился.  

Вот он.  

Тот же фонарь. Та же дорога. Тот же треснувший асфальт, который я трогал во сне.  

Я медленно опустился и провёл рукой по земле.  

Она была такой же.  

Такой же, как во сне.  

Я закрыл глаза, а потом снова открыл.  

Что, если разницы больше нет?  

Я стоял в переулке, ощущая, как реальность дрожит вокруг меня.  

Я провёл рукой по шершавому асфальту, сжимая его пальцами, но не мог понять: это сон или явь?  

И вдруг...  

Звук.  

Где-то впереди, за поворотом, послышились голоса.  

Не обычные разговоры, не шум машин — ритмичное пение.  

— Харе Кришна, Харе Кришна... Кришна Кришна, Харе Харе...  

Я медленно выпрямился.  

Голоса становились громче.  

И вот, из-за угла, появилась толпа.  

Они шли ровным строем, одетые в яркие оранжевые одежды. Их лица светились блаженством, в руках были маленькие барабаны, кимвалы. Они двигались в едином ритме, их губы безостановочно повторяли:  

— Харе Рама, Харе Рама... Рама Рама, Харе Харе...  

Я застыл на месте, наблюдая, как они проходят мимо.  

Их не волновал окружающий мир.  

Они были где-то в другом измерении.  

Я почувствовал странное беспокойство.  

Я хотел спросить их.  

Остановить кого-то, схватить за плечо и сказать: «Что всё это значит? »  

Но никто не обращал на меня внимания.  

Они просто прошли.  

И их пение растворилось в воздухе, оставляя после себя звенящую тишину.  

Один из кришнаитов, невысокий мужчина с тонкими чертами лица и сияющей улыбкой, неожиданно вышел из толпы и остановился передо мной.  

— Харе Кришна, брат, — произнёс он, протягивая мне красочный флаер.  

Я машинально взял его, мельком глянув на текст.  

На листке было изображение величественного храма с куполами, украшенными золотыми узорами. Внизу крупными буквами было написано:  

«Бармакглава Баба – святой йог из Индии. Лекция о высшей реальности. Добро пожаловать в кришнаитский храм! »  

Я поднял взгляд.  

— Кто это?  

Мужчина с энтузиазмом закивал.  

— Бармакглава Баба — великий святой, мистик, йогин, человек, который постиг высшую реальность! Он приезжает в наш храм в пригороде всего на один вечер, чтобы поделиться знанием! Это очень редкая возможность услышать его учение! А так же провести сеанс масажа энергией его рук.  

– Энергией рук? в каком смысле?  

– Баба лечит людей руками, своей энергией! Он излечил уже сотен грыж.  

Я снова посмотрел на флаер.  

— И что он расскажет?  

— О смысле жизни, о реальности за пределами иллюзий, о природе сна и бодрствования...  

Я напрягся.  

— О сне?  

— Да! — кришнаит просиял. — Мы все живём в иллюзии! Вы ведь это уже чувствуете, верно?  

Я почувствовал, как внутри что-то щёлкнуло.  

Он прав.  

Я задумался.  

Сны. Осознание. Грань между мирами.  

Я изучал все источники, которые мог найти. Я погружался в мистику, в эзотерику, в астральные путешествия...  

Но, возможно, ответы находятся там, где я не искал.  

Я посмотрел на него и кивнул.  

— Где этот храм?  

— В пригороде. Адрес позади брошуры. Приезжайте сегодня вечером, брат.  

Он коснулся ладонями груди и слегка поклонился.  

— Харе Кришна.  

Я наблюдал, как он растворился в толпе, его оранжевая одежда мелькнула среди прохожих.  

Я снова посмотрел на флаер.  

"Бармакглава Баба". Что ж. Стоит узнать, что он знает.  

Глава 6. Другой Ракурс  

Я сидел в полумраке своей квартиры, окружённый книгами, листами с записями и старинными текстами.  

Передо мной лежали Веды — древнейшие писания, наполненные загадочными истинами, которые веками передавались из уст в уста.  

Я пробегал глазами по санскритским строчкам, стараясь уловить смысл, зарывался в переводы, погружался в концепции, о которых раньше даже не думал.  

Майя — иллюзия, в которой живёт человек. Мир, который кажется реальным, но на самом деле — лишь сон Брахмана, великого источника всего сущего.  

Атман — истинное «Я», душа, отделённая от материального тела.  

Самсара — бесконечный цикл рождений и смертей, цепь страданий, в которой пребывает человек, пока не осознает истину.  

Я вчитывался, пытался осмыслить, соединить с тем, что переживал сам.  

А что, если сны, в которых я осознаю себя, — это проблески выхода из иллюзии?  

Что, если я реально приближаюсь к пониманию, что этот мир — не более чем мираж, созданный моим сознанием?  

Я перевернул страницу.  

Йога-сутры, медитация, астральные путешествия, связь с высшими силами...  

Все эти тексты кричали о том, что реальность не такая, какой кажется.  

Я почувствовал, как внутри меня что-то щёлкнуло.  

Завтра я встречусь с Бармакглавой Бабой.  

Гуру. Святым. Человеком, который, возможно, уже перешагнул ту грань, к которой я только подхожу.  

Я закрыл книгу, провёл руками по лицу.  

Ответы рядом. Осталось только найти их.  

На следующий день, когда солнце уже клонилось к закату, я направился в пригород, туда, где находился кришнаитский храм.  

Дорога казалась необычайно длинной.  

С каждой минутой я всё больше ощущал, как отдаляюсь от привычного мира. Машины, шум города, бетонные здания — всё это осталось позади, а впереди простиралась иная реальность.  

Когда я добрался до места, передо мной открылось величественное здание с резными колоннами, украшенными узорами. Купола переливались в свете заходящего солнца. В воздухе витал тонкий аромат благовоний.  

Я вошёл внутрь.  

Меня встретил приглушённый свет ламп, звуки мантр, тихие шаги босоногих людей в оранжевых одеждах. Всё было слишком идеально, будто я уже не в этом мире.  

— Доктор Лоуренс? — раздался голос сбоку.  

Я обернулся. Передо мной стоял тот самый кришнаит, который вчера дал мне флаер. Он сложил ладони у груди и слегка поклонился.  

— Вы пришли.  

Я кивнул.  

— Бармакглава Баба ждёт вас.  

Меня провели через длинный коридор, украшенный изображениями Кришны, Вишну, святых мудрецов.  

И вот, наконец, я оказался внутри комнаты, пропитанной ароматами сандала и благовоний.  

В центре, на мягких подушках, сидел он.  

Бармакглава Баба.  

Старец с длинной седой бородой, в простых белых одеждах, с глазами, в которых читалась вечность.  

Когда я вошёл, он медленно поднял взгляд и улыбнулся.  

— Ты искал истину, — произнёс он глубоким, спокойным голосом. — И теперь она нашла тебя.  

Я застыл.  

Мне казалось, что в этот момент мир сжался до одной точки.  

Я не знал, чего ожидать.  

Но внутри себя я чувствовал одно: Этот человек знает больше, чем кто-либо из встреченных мною.  

Я сел напротив Бармакглавы Бабы, скрестив ноги на мягком ковре. Воздух был пропитан благовониями, но даже их сладкий аромат не мог заглушить тяжесть, которая сдавливала моё сердце.  

— Ты пришёл с вопросами, — спокойно произнёс он, склонив голову набок, изучая меня.  

Я сглотнул.  

— Да.  

Бармакглава Баба не торопился. Он просто смотрел. Его взгляд был глубоким, бесконечным, словно он видел всю мою душу.  

— Расскажи, что привело тебя сюда.  

Я глубоко вдохнул.  

— Год назад моя жизнь разрушилась.  

Его глаза не дрогнули.  

Я продолжил:  

— Я потерял жену в автокатастрофе. Она погибла мгновенно. А моя дочь... — я стиснул кулаки, не сводя глаз с узоров на ковре, — моя дочь выжила, но теперь она парализована. Она больше никогда не сможет ходить.  

Бармакглава Баба молчал, слушая.  

— Я работаю психиатром. Врачом. Каждый день я помогаю людям справляться с их страхами, тревогами, психозами. Я пытаюсь их исцелить, но сам... я сам уже не знаю, есть ли в этом смысл.  

Я поднял взгляд.  

— Если Бог есть, если Он действительно существует, почему Он позволил этому случиться? Почему Он забирает у нас всё, что мы любим?  

Гуру Баба улыбнулся.  

— Ты находишься на пути бхакти-йоги.  

Я удивлённо нахмурился.  

— На пути чего?  

— Бхакти-йога, — мягко произнёс он. — Путь преданного служения.  

Я покачал головой.  

— Я не понимаю...  

Гуру спокойно сложил руки перед собой.  

— Ты страдаешь, потому что потерял жену. Ты мучаешься, потому что твоя дочь больше не сможет ходить. Но ты всё равно продолжаешь помогать людям. Несмотря на свою боль. Несмотря на сомнения.  

Я не ответил.  

— Ты думаешь, что это просто твоя работа. Что ты делаешь это по привычке. Но на самом деле это твоё предназначение.  

Я всё ещё не мог до конца осознать его слова.  

— Бхакти-йога — это путь преданности. Путь того, кто отдаёт себя другим. Не ради награды. Не ради славы. А потому, что это его истинная природа.  

Я смотрел на него, чувствуя, как внутри меня что-то меняется.  

— Ты пришёл сюда в поисках ответов, — сказал гуру Баба. — Но ты уже идёшь по пути, который ведёт тебя к ним.  

Я сжал пальцы на коленях.  

— Но почему тогда всё так больно?  

Бармакглава Баба улыбнулся.  

— Потому что ты ещё не принял свой путь.  

Я глубоко выдохнул, пытаясь осмыслить его слова.  

Может, он прав?  

Может, вся моя жизнь уже была посвящена чему-то большему, но я просто этого не замечал?  

Бармакглава Баба какое-то время молча смотрел на меня, словно пытался заглянуть в самую глубину моей души. Затем он слегка наклонился вперёд, и его голос зазвучал тихо, но твёрдо:  

— Твоя боль — это не наказание, Марио. Это твоя карма.  

Я нахмурился.  

— Карма? Вы хотите сказать, что я чем-то заслужил это страдание?  

Гуру покачал головой.  

— Карма — это не наказание. Это закон причины и следствия. То, что происходит с тобой сейчас, — это не расплата, а путь к пробуждению твоей силы.  

Я не знал, что сказать.  

— Ты потерял жену, и твоя дочь прикована к постели. Это событие вырвало тебя из привычного мира. Оно заставило тебя искать ответы. Открыло тебе дверь в то, что ты никогда бы не заметил, если бы жил обычной жизнью.  

Я крепче сжал руки, глядя в пол.  

— Значит, мне просто нужно смириться?  

— Нет, — Баба улыбнулся. — Карма не требует смирения. Она требует понимания.  

Я поднял взгляд.  

— Что это значит?  

Гуру сложил ладони на коленях.  

— Представь, что жизнь — это бесконечная река. Каждый поступок, каждое решение создаёт волну, которая рано или поздно возвращается к своему источнику. Иногда карма приходит из прошлых жизней, иногда она создаётся здесь и сейчас.  

Я тяжело выдохнул.  

— Но почему именно такая карма? Почему через смерть?  

Глаза гуру Бабы наполнились глубокой мудростью.  

— Потому что смерть — это самый сильный учитель и самый мудрый совтчик.  

Я вздрогнул.  

— Потеря разрушает старую личность, но она же пробуждает в тебе что-то новое. Посмотри на себя. Ты уже не тот, кем был год назад. Ты ищешь истину, ты осознаёшь свои сны, ты приближаешься к тому, что скрыто за иллюзией этого мира.  

Я невольно задержал дыхание.  

— Карма не жестока, Марио, — продолжил он. — Она ведёт тебя. Она толкает тебя вперёд. Вопрос в том, примешь ли ты её... или будешь продолжать бороться с неизбежным?  

Я почувствовал, как внутри меня что-то дрогнуло.  

Возможно, моя боль действительно была не концом, а началом. Но началом чего?  

Бармакглава Баба смотрел на меня с мягкой улыбкой, будто знал, насколько глубоко его слова начали проникать в моё сознание.  

— Ты спрашиваешь, что такое карма, — сказал он, сложив ладони перед грудью. — Это одно из самых древних учений, но его редко понимают правильно.  

Я молчал, ожидая объяснения.  

Гуру Баба медленно продолжил:  

— Карма — это закон причины и следствия. Это не наказание и не вознаграждение. Это не кара небес и не судьба, вырезанная на камне. Это просто результат наших действий, мыслей и намерений.  

— То есть карма — это как... цепная реакция?  

Гуру Баба кивнул.  

— Именно. Представь, что ты бросил камень в воду. Он создаёт волны, которые расходятся далеко за пределы точки падения. Эти волны могут быть добрыми — если твои поступки несут свет. Или разрушающими — если твои действия наполнены злом.  

Он сделал паузу, давая мне осмыслить.  

— Но самое важное — эти волны рано или поздно возвращаются к тебе.  

Я облокотился на колени.  

— Значит, всё, что происходит со мной сейчас... это волны из прошлого?  

Гуру Баба мягко улыбнулся.  

— Да. Иногда карма проявляется сразу, иногда спустя годы, а иногда — в другой жизни. Она не забывает и не исчезает, пока её энергия не исчерпана.  

Я провёл рукой по лицу.  

— Но если карма не карает, тогда почему люди страдают? Почему я потерял жену? Почему моя дочь теперь инвалид?  

Гуру Баба посмотрел на меня долгим, проницательным взглядом.  

— Страдание — это не наказание. Это учитель.  

Я стиснул зубы, но не перебил его.  

— Тебе было суждено столкнуться с этим, потому что в этом скрыта твоя сила. Карма не просто приносит страдание — она даёт возможность роста. Она выводит человека за пределы его старого «Я», заставляя искать истину.  

Я глубоко вдохнул.  

— То есть карма не говорит нам, что делать?  

— Нет, — Баба покачал головой. — Она только создаёт ситуации. А выбор — всегда за тобой.  

Я скрестил руки на груди, внимательно наблюдая за гуру Бабой.  

— Послушайте, — сказал я, качая головой, — вы говорите о карме, о законе причин и следствий, и это звучит... логично. Но я психиатр. Я всю жизнь работал с людьми, у которых были навязчивые идеи, религиозные бредовые состояния. Я видел верующих, которые уверяли меня, что слышат голос Бога. Видел людей, которые молились сутками, но их жизнь не менялась.  

Я чуть подался вперёд, сужая глаза.  

— Я не могу просто поверить, что где-то там, за пределами всего, есть Бог. Пусть даже это Кришна.  

Бармакглава Баба улыбнулся, как будто ожидал этих слов.  

— Тогда, возможно, ты неверно понимаешь, что такое Кришна.  

— Что вы имеете в виду?  

Гуру сложил ладони перед грудью и произнёс:  

— Кришна и существует, и не существует.  

Я приподнял брови.  

— Отличный парадокс. Очень удобно.  

Баба продолжил, не обращая внимания на мой сарказм.  

— Кришна, Шива, Вишну, Брахман — всё это не конкретные существа, не личности, не могущественные боги, сидящие на облаках. Это символы сознания.  

Я слушал, но внутри всё ещё боролся с сомнением.  

— Кришна — это не кто-то внешний. Это само осознание, что ты есть. Он существует в каждом моменте, в каждом дыхании, в каждом осознании себя.  

— И всё же его нет?  

— Верно, — кивнул Баба. — Он не существует как объект, которого можно потрогать или измерить. Он — как сон: ты в нём живёшь, но он растворяется, когда ты пробуждаешься.  

Я опёрся локтями на колени, размышляя.  

Сознание как Бог? Осознание как путь к истине?  

— Ты слышал об Адвайта-Веданте? — спросил гуру.  

Я покачал головой.  

— Адвайта означает «недвойственность». Это философия, которая говорит, что всё — одно.  

Он сделал паузу, а затем продолжил:  

— Ты привык мыслить разделениями. Есть ты, есть мир, есть другие люди, есть Бог, в которого ты не веришь. Но Адвайта говорит, что это иллюзия.  

Я нахмурился.  

— Иллюзия?  

— Да. Нет двух вещей. Есть только одно целое сознание. Всё, что ты видишь, чувствуешь, переживаешь — это ты. Мир не существует отдельно от тебя. Всё, что есть — это осознание существования.  

Я глубоко вдохнул.  

— И как это связано со мной?  

Гуру Баба посмотрел мне прямо в глаза.  

— Ты думаешь, что потерял жену. Думаешь, что твоя дочь страдает. Думаешь, что ты — врач, а я — гуру. Но всё это части одной реальности. Нет отдельного «тебя» и «их». Всё это единый танец сознания. Что такое убеждения? Это маленькие консрукции в твоей голове, которые приводят тебя к повторяющемся привычкам поведения и мышления. Каждое убеждение уперается в ценности. Ты должен знать какие у тебя ценности. Поскольку ты психиатр ты мастер батхи-йоги, ты служишь неосознанно другим людям, поэтому я и разговариваю с тобой и не прогнал тебя, ты на верном пути. Но твой путь должен быть красивым и реализованным. И я могу тебе помочь и ты сам можешь себе помочь, ты можешь все! Но все убеждения несут ограниченность и это нормально потому чт мы все в мире людей и мы люди, но из-за границ что ты сам себе встовил и твоей кармы ты всегда будешь стоять в углу или в тупике. У многих людей есть свои предстволения о жизни свои убеждения которые их ограничивают и это плохо, ограничения нужно преодолеть. Ограничивиающие убеждения не дают людям развиватся, это Демоны. В каждом человеке есть свой демон. И в тебе тоже. Демон хочет тебя ограничить в развитии. Твое человеческое развитие было обусловлнно Государсвом, семьей, нацией. Система она питается твоей силой, это и есть Демон. Ты должен обрести власть Прщать внутрение и внешнее. Ты видишь во мне немощного стрика с дианозим. До тех пор, пока человек не утратит себя в видении Бога, о нем нельзя сказать, что он действительно живёт. Человек ошибочно отождествляет себя с физическим телом, называя его «я». И когда физическое тело болеет, он говорит, «я не здоров», потому что отождествляется с чем-то, что принадлежит ему, но им не является. Первая вещь, которой следует научиться на духовном пути, – это осознать физическое тело не как себя, но как инструмент, механизм, посредством которого мы ощущаем жизнь. Каждая душа ищет красоты; и любая добродетель, праведность, благое дело, есть не что иное, как отблеск красоты. Обладая этой моралью, суфий не нуждается в том, чтобы следовать определённой вере или религии, ограничивать себя следованием конкретному пути. Он может идти путём Индуизма, Ислама или путём любой Церкви и веры, которые дают ему возможность шагать по этой дороге королей: где вся вселенная является ничем иным, как проявлением красоты.... В этом заключена вся религия. Мистик молится этой красоте, а его работа в том, чтобы забыть себя, потеряться, раствориться, подобно пузырьку в воде, подобно капле в океане. По мере того, как жизнь начинает раскрывать себя для человека, первый преподаваемый ею урок заключается в смирении; первое, что предстаёт перед взором человека – это его собственная ограниченность. Чем шире Бог проявляет себя перед ним, тем меньшим он видит себя. Так продолжается до тех пор, пока он не утрачивает себя в видении Бога. В терминах суфиев это называется фана, и именно этому процессу обучал Христос, называя его самоотречением. Очень часто люди понимают это учение превратно и считают отказ самоотречением. Они думают, что учение в том, чтобы отказаться от всего в мире. Но, хотя это путь и важнейший шаг к истинному самоотречению, все же самоотречение означает потерять себя в Боге. Есть такое мусульманское выражение, «Mutu kubla anta mutu», что означает «Умри прежде смерти». В Библии, Бог сказал Моисею: «Никто не узрит Меня и будет жив. » Чтобы увидеть Бога надо быть несуществующим.  

Я почувствовал, как внутри что-то дрогнуло.  

Может, всё, что я ищу, всё, что я пытаюсь понять... Всегда было прямо передо мной?  

Гуру Баба посмотрел на меня долгим, глубоким взглядом, словно заглядывая в самую суть моего существования.  

– Я ничего не понял. Я думал ты кришнаеи раз мы в кришнаитской храме.  

– Ты стал рабом условностей. Веды — отец, Буддизм — сын, Христианство — внук, а Ислам — правнук». Если между этими религиями возникает конфликт то это простотсемейный конфликт. В Этот мир пиходили многие учетеля и довали свое учение людям, но люди все только делять, разделяют так и возникли все религии, но учетилей, в вашей культуре называт Пророками, а в нашей Аватарами. Все они сосуды для любви и отдачи любви.  

– То есть все религии говорять об одном источнике?  

Я заметил, что все смотрели на нас.  

Когда мы вошли в храм, люди сидели рядами на полу, и кто-то начал переводить слова гуру Бабы на другие языки для окружающих.  

Я прислушался.  

Сначала звучал итальянский. Потом французский. Кто-то рядом шептал перевод на английский.  

Но гуру Баба не делал пауз для перевода.  

Он говорил плавно, непрерывно, и всё же каждый слышал его на своём языке.  

Я нахмурился.  

— Гуру... — я наклонился к нему, пока он спокойно шёл дальше. — Откуда вы так хорошо знаете итальянский?  

Гуру Баба улыбнулся.  

— Я не говорю по-итальянски, Марио.  

Я замер.  

— Что?  

— Это ты слышишь меня на своём языке.  

Я почувствовал, как внутри всё переворачивается.  

— Подождите...  

— Все люди в этом зале слышат меня на своём родном языке. Кто-то думает, что я говорю по-французски. Кто-то слышит меня на английском. Но на самом деле...  

Он посмотрел на меня с лёгкой улыбкой.  

— Я просто говорю.  

Я стиснул зубы, пытаясь осмыслить.  

— Как это возможно?..  

Гуру слегка пожал плечами.  

— Это побочный эффект моих способностей.  

Я медленно вдохнул.  

— То есть вы... говорите без языка?  

— Слова — это всего лишь сжатый воздух, — сказал гуру Баба. — Главное не звук, а энергия, которую мы передаём.  

Но что-то в этом ломало все мои представления о реальности.  

— Я дам тебе практику, — сказал он тихо, но его голос звучал так, будто разносился изнутри меня. — Закрой глаза.  

Я медленно опустил веки.  

— Теперь вдохни глубоко через нос.  

Я вдохнул. Воздух заполнил мои лёгкие, прохладный, чистый.  

— Вкушай его, словно ты пьёшь его. Ощущай, как он наполняет тебя жизнью.  

Я сделал ещё один вдох, осознавая сам процесс дыхания, как никогда прежде.  

— Теперь выдохни, но не просто в пространство. Выдохни через свои ладони.  

Я выдохнул, медленно проведя руками по одежде.  

— Ты чувствуешь ткань, прикосновение к коже, но осознай: ты не то, что ты ощущаешь.  

Я задержал дыхание.  

— Теперь вдохни снова и выдохни через темя головы.  

Я сделал, как он сказал, и в этот момент мне показалось, будто моё тело становится пустым сосудом, через который проходит воздух.  

— Теперь открой глаза, но не просто смотри — осознай пространство вокруг.  

Я медленно открыл глаза. Комната казалась иначе освещённой, словно всё вдруг обрело особую чёткость.  

— Видишь эти стены, предметы, мои глаза? — спросил Баба. — Осознай, что ты не то, что ты видишь. Ты — пространство позади этого, то, что наблюдает за всем этим.  

Я замер.  

— Теперь вдохни через всё тело. Ощути, как каждая клетка вбирает воздух, наполняется им... и выдыхает обратно.  

Я послушно вдохнул. Моё тело вдруг исчезло, осталось только чистое ощущение бытия.  

— Прислушайся. Все эти звуки... мой голос... Ты думаешь, что они исходят от меня. Но они возникают из тишины. Тишины, что пребывает в пространстве наблюдателя.  

Я моргнул, ощущая, как моё сознание расширяется.  

— Ты не то, что ты слышишь.  

Я почувствовал, как мои мысли начали замедляться, становясь лёгкими, как облака.  

— Теперь вспомни свою жизнь. Вспомни сегодняшний день.  

Вспышками перед глазами промелькнули моменты: моя квартира, поездка сюда, разговор с гуру, всё, что я пережил...  

— Ты не то, что ты помнишь.  

Я задержал дыхание.  

— Ты не мысль. Ты — пространство, которое осознаёт.  

Я глубоко вдохнул, а затем выдохнул, словно всем телом сразу.  

И в этот момент всё исчезло.  

Я больше не был телом.  

Не был мыслями.  

Не был чувствами.  

Я был присутствием.  

Я не знаю, сколько времени прошло, прежде чем я вышел из этого состояния.  

Когда я открыл глаза, гуру Баба улыбнулся.  

— Теперь твоё сознание более чисто. Ты не обычный человек Марио. Дай мне свою руку.  

Гуру Баба посмотрел на меня с мягкой улыбкой и протянул руку.  

— Дай мне свою ладонь, Марио.  

Я немного замешкался, но затем медленно протянул руку вперёд.  

Гуру Баба взял мою ладонь и крепко прижал её к своей груди.  

В тот же момент я почувствовал жар.  

Не просто тепло кожи. А настоящий поток энергии, словно горячий свет, исходящий изнутри него. Оно было живым, пульсирующим, вибрирующим, как нечто большее, чем просто тепло человеческого тела. Я вздрогнул.  

— Что это?.. — прошептал я, не в силах оторвать руку.  

Гуру Баба смотрел на меня, не ослабляя хватки.  

— Это моя сила, — сказал он спокойно. — Сила, которой я исцеляю людей.  

Я почувствовал, как жар пробегает по моей руке, как будто проникая вглубь, проходя по венам, наполняя меня странным, незнакомым ощущением.  

— У каждого человека есть эта сила, — продолжил он. — Но она спит. Её можно пробудить.  

Я стиснул зубы, вглядываясь в его глаза.  

— Как?..  

Гуру Баба медленно отпустил мою руку, но тепло не исчезло сразу.  

— Вера, — сказал он, словно это было самое простое объяснение в мире. — Да по вере вашей воздастся вам.  

Я сжал пальцы, всё ещё ощущая эхо жара внутри ладони.  

— Ты можешь исцелять, Марио. Каждый может. Но для этого нужно не просто хотеть. Нужно верить.  

Я глубоко вдохнул. В этот момент я понял: Я не знал, во что верю.  

Во мне солоно зародилось что-то внутри "надежда".  

Я всё ещё чувствовал жар в своей ладони.  

Слова гуру Бабы эхом звучали у меня в голове: «Ты можешь исцелять. Каждый может. Да по вере вашей воздастся вам. »  

Я смотрел на свою руку, в которой будто осталось эхо той силы, что исходила от него.  

И вдруг во мне вспыхнула мысль. Мысль, от которой я испугался.  

Мысль, которая была настолько безумной, что я не смел даже подумать о ней раньше.  

А что, если он действительно может излечить мою дочь?  

Что, если всё это правда?  

Что, если вся моя жизнь, вся боль, все эти сны, поиски, вопросы привели меня сюда не просто так?  

Я схватился за край одеяния гуру, крепко сжимая пальцы в ткани.  

— Прошу вас... — мой голос дрожал, я не узнавал себя. — Поедем со мной.  

Гуру Баба смотрел на меня спокойно, без удивления.  

— Марио...  

— Пожалуйста! — я чуть ли не кричал. — Если хотя бы допустить, что это реально... Если хотя бы на мгновение поверить в это... Тогда, возможно, вы сможете исцелить её!  

Я не знал, молю ли я Бога, судьбу или просто случайность, но я чувствовал, что если я не сделаю этого сейчас, я больше никогда не прощу себе.  

Гуру Баба внимательно смотрел мне в глаза.  

Затем кивнул.  

— Хорошо, Марио. Я поеду с тобой.  

Я резко выдохнул, на секунду потеряв равновесие.  

— Но, — продолжил он, — перед тем, как я что-либо сделаю, я расскажу тебе одно условие.  

Я нахмурился.  

— Какое?  

Гуру Баба улыбнулся, но не ответил.  

— Я скажу тебе об этом после того, как увижу твою дочь.  

Мне не хотелось играть в загадки, но мне было не до споров.  

Я быстро кивнул.  

— Хорошо.  

Мы вышли из храма. Я направился к машине, сердце билось как бешеное.  

Гуру сел рядом со мной, и я завёл двигатель.  

Я вцепился в руль, чувствуя, как в груди разгорается надежда, которой я боялся.  

А что, если это правда? А что, если моя дочь действительно сможет снова ходить?  

Я вдавил педаль газа.  

Мы направились в больницу.  

Мы ехали молча.  

Я сжимал руль так, что пальцы побелели. Гуру Баба сидел рядом, спокойный, невозмутимый, словно мы не ехали творить чудо, а просто двигались к неизбежному.  

Я боялся поверить.  

Но боялся и не поверить тоже.  

Когда мы прибыли в больницу, я быстрым шагом прошёл по знакомым коридорам, пока гуру Баба следовал за мной.  

Я остановился у двери палаты Джозефины.  

Глубоко вдохнул.  

Открыл дверь.  

Моя дочь лежала на кровати, укрытая тонким одеялом. Её глаза смотрели в окно, отстранённые, задумчивые.  

Она перевела взгляд на меня, затем на гуру Бабу.  

— Папа? — её голос был тихим.  

Я подошёл ближе, сжал её маленькую руку.  

— Джозефина... Это человек, который хочет помочь тебе.  

Гуру Баба мягко улыбнулся, затем сел рядом с кроватью.  

Он не стал ничего говорить сразу.  

Сначала он просто наблюдал.  

Затем протянул руки и медленно провёл ладонями над её телом, не касаясь его.  

Я видел, как его лицо меняется. Как в его глазах появляется тяжесть.  

Он двигал руками вдоль её позвоночника, задерживаясь у шеи, затем у груди. Он провёл пальцами по её парализованным ногам, закрыл глаза, глубоко вдохнул.  

Затем медленно выдохнул и кивнул расстроенно.  

— Бедное дитя...  

Я почувствовал, как внутри всё сжалось.  

— Что? — спросил я, боясь услышать ответ.  

Гуру посмотрел на меня.  

— Она прошла через большое испытание, — его голос был тихим, наполненным глубокой печалью. — Её тело... заперто.  

Я крепче сжал руку Джозефины.  

— Вы сможете помочь ей?  

Гуру Баба посмотрел на мою дочь долгим, задумчивым взглядом.  

— Возможно. Но сначала... тебе нужно выслушать моё условие.  

Я замер.  

Я знал, что оно последует.  

Но я не был готов услышать его.  

Я не успел ответить гуру Бабе.  

Сзади послышались быстрые шаги, и через секунду рядом со мной остановилась медсестра в голубой форме.  

— Доктор Лоуренс, — её голос был сухим, деловым, но в нём не было злости. — Вам нужно подойти в административный отдел.  

— Почему?  

Она вздохнула.  

— Ваша дочь находится здесь уже долгое время. Руководство хочет, чтобы вы либо оплатили дальнейшее пребывание, либо забрали её домой и только приводили на процедуры.  

Я почувствовал, как в груди поднимается раздражение.  

— Вы хотите сказать, что её выписывают?  

— Её состояние стабильное, сеньер — мягко сказала она. — Мы уже сделали всё, что могли. Сейчас ей просто нужен долгий уход, массажи, поддерживающая терапия. Но для этого ей не обязательно оставаться в больнице.  

Я знал, что этот день придёт.  

Для них она — просто пациентка. Просто цифры в отчётах.  

Но для меня...  

Я почувствовал на себе взгляд гуру Бабы.  

Я повернулся к нему.  

— Теперь скажите. Какое ваше условие?  

Он сложил руки перед собой.  

— Я скажу, но только наедине.  

Я стиснул зубы, но кивнул.  

Я отпустил руку Джозефины и повернулся к медсестре.  

— Я скоро вернусь.  

Затем шагнул за гуру Бабой в коридор.  

Теперь я должен был узнать правду.  

Я повернулся к медсестре и твёрдо произнёс:  

— Я оплачу все счета сегодня же. Мне нужно ещё немного времени, чтобы моя дочь оставалась здесь под наблюдением врачей. Я также оплачиваю все массажи и процедуры.  

Медсестра кивнула, записывая что-то в своём планшете.  

— Хорошо, Сеньер Марио. Тогда она может остаться, но помните, что через неделю нам нужно будет пересмотреть её пребывание здесь.  

— Понял, — коротко ответил я, а затем повернулся к гуру Бабе.  

— Теперь скажите. Какое ваше условие?  

Гуру посмотрел мне прямо в глаза, его взгляд был глубоким, пронизывающим.  

— Я хочу обучить тебя исцелению, Марио.  

Я нахмурился.  

— Обучить?  

— Да, — Баба кивнул. — Когда я прикоснулся к тебе, я почувствовал твою энергию. Она огромна. Гораздо больше, чем у меня самого. Ты можешь познать свою внутреннюю силу, раскрыть её, научиться лечить.  

Я сжал челюсти.  

— Но почему именно я?  

— Потому что ты уже на пути. Ты осознаёшь свои сны. Ты ищешь правду. Ты потерял всё, но не сломался. Это не случайность, Марио. Это твой путь.  

Я глубоко вдохнул.  

— И что мне нужно сделать?  

Гуру Баба на секунду замолчал, затем произнёс:  

— Ты должен полететь со мной в Индию.  

Мои глаза расширились.  

— Что?  

— У меня заканчивается виза. Я не могу долго оставаться в Италии. Если ты действительно хочешь понять свою силу, ты должен полететь со мной в Индию.  

Я почувствовал, как внутри всё перевернулось.  

Оставить всё? Поехать в страну, о которой я ничего не знаю? Ради чего?  

Но часть меня...  

Часть меня уже знала, что я отвечу.  

– Я согласен!  

Я долго смотрел в глаза гуру Бабы, ощущая, как внутри меня борются два голоса.  

Один говорил: «Ты врач, ты психиатр, ты человек науки. Оставь это. »  

Другой шептал: «Ты уже зашёл слишком далеко, Марио. Ты сам знаешь, что должен сделать. »  

Я глубоко вдохнул.  

— Хорошо, — сказал я наконец. — Я полечу с вами.  

Гуру Баба слегка кивнул, будто уже знал, что я соглашусь.  

— Мы улетаем завтра вечером, — сказал он.  

Я не ответил. Я просто кивнул и вышел в коридор.  

Теперь мне нужно было уладить всё здесь.  

***  

В течение дня я решил все свои дела.  

Я оплатил лечение Джозефины, чтобы она оставалась в больнице и получала всё необходимое, пока меня не будет. Медсестра заверила меня, что о ней позаботятся, но я всё равно чувствовал тревогу.  

Я написал заявление на отпуск в клинике, ссылаясь на личные обстоятельства. Жакаб посмотрел на меня с удивлением, но я не стал ничего объяснять.  

Я привёл в порядок документы, оставил инструкции, закрыл все долги.  

Когда солнце начало клониться к закату, я наконец вернулся домой.  

***  

Вся квартира была наполнена тишиной.  

Я сел за стол, включил ночник и раскрыл книгу, которую купил недавно, но так и не успел изучить.  

«Бхагавад-гита». Древний текст. Диалог между Кришной и Арджуной. Учение о дхарме, карме, истине.  

Я читал медленно, каждое слово отдавало эхом в сознании.  

«Всё в этом мире преходяще, но душа вечна. Она не рождается и не умирает, она лишь меняет облики. »  

«Оставь страх, оставь сомнения. Следуй своему пути. »  

Я закрыл книгу и задумался.  

Я действительно следую своему пути?  

Или я просто стараюсь найти оправдание своим решениям?  

Я посмотрел на билеты, которые уже купил.  

Завтра я улетаю в Индию.  

И, возможно, это будет точка, после которой я уже не смогу вернуться к прежней жизни.  

Я сидел в полумраке своей квартиры, держа в руках потёртую книгу. «Бхагавад-гита».  

Страницы шуршали под пальцами, слова словно оживали перед глазами.  

Диалог Кришны и Арджуны...  

Арджуна, великий воин, стоял на поле битвы в смятении. Он не хотел сражаться. Он не мог поднять оружие против своих родных, против учителей, против друзей.  

«Кришна, скажи мне, что делать! » — молил он.  

Но Кришна не вмешался.  

Он не остановил войну. Не приказал врагам сложить оружие. Не уберёг Арджуну от трудного выбора.  

Он сказал:  

«Каждый человек свободен в своём выборе. Я не вмешиваюсь в дела мира. Я — лишь наблюдатель. Я могу дать знание, но действовать должен ты сам. »  

Я медленно закрыл книгу.  

Каждый человек сам отвечает за свою судьбу.  

Никто не придёт, чтобы спасти нас. Ни Бог. Ни Судьба. Ни Вселенная.  

Люди сами создают свою жизнь. Сами выбирают, когда сражаться.  

Сами выбирают, когда сдаться.  

Я задумался.  

Может, всё, что произошло со мной... смерть Лилит, болезнь Джозефины, все мои поиски...  

Может, это не судьба. Может, это мой выбор.  

Я посмотрел на билет в Индию, лежащий на столе. Кришна не вмешивается.  

Но, возможно, я сам выбрал этот путь.  

Я провёл рукой по обложке книги, чувствуя её шероховатую поверхность.  

Веды... Древнейшие писания человечества.  

Знание, которому тысячи лет.  

Я восхищался этим.  

Всё, что я изучал в психиатрии, в философии, в религиях Запада, — это были теории, догадки, интерпретации. Но Веды... В них было нечто большее. Код.  

Код, который до сих пор не разгадан.  

Как могли люди тысячелетия назад говорить о природе сознания, о снах, о реальности как об иллюзии? Как могли они знать о том, что наука только начинает открывать?  

Я ощущал тайну, вплетённую в каждое слово этих текстов.  

Индия это Колыбель человечества. Земля, где родились не только религии, но и учения о природе реальности. Где веками хранились знания о душе, карме, сознании...  

И завтра я буду там. Завтра я вылетаю в Индию с гуру Бабой.  

Я закрыл книгу и взглянул в окно. Ночь окутала город. Но внутри меня горел огонь.  

Я приближаюсь к чему-то великому. Чему-то более значемому чем просто "Я"  

Глава 7. Колыбель Человечесва.  

Самолёт мягко покачивался в воздухе, погружая нас в размеренный гул двигателей.  

Гуру Баба сидел рядом, молча, с закрытыми глазами. Он не спал — скорее, находился где-то глубже, чем просто бодрствование или сон.  

А я не мог уснуть. Передо мной лежала раскрытая Библия которую я взял с собой в путь.  

Я провёл пальцами по страницам, перечитывая строки, которые читал ещё в детстве, но только сейчас начал понимать их иначе.  

История Иова... Человека, который был праведником. Человека, который всегда служил Богу, жил по законам добра и справедливости.  

Но Бог допустил, чтобы его жизнь превратилась в ад. Его детей убили. Его имущество сгорело. Его тело покрылось язвами. Он потерял всё.  

Почему? Потому что Бог испытал его.  

Я провёл рукой по лицу, нахмурившись. Почему хорошие люди обречены страдать? Почему те, кто искренне верят, кто идут по пути добра, сталкиваются с самой жестокой болью?  

Я вспомнил свою жизнь до трагедии. Я был не идеальным, но я спасал жизни. Помогал пациентам. Делал всё, что мог, чтобы люди не теряли себя.  

Но я потерял всё, что было мне дорого. Как и Иов. Но в его истории Бог в конце концов вернул ему всё — даже больше, чем он имел.  

А мне? Вернёт ли мне кто-нибудь то, что я потерял?  

Я глубоко вдохнул, поднял взгляд.  

Гуру Баба всё ещё сидел с закрытыми глазами, невозмутимый, спокойный.  

Я хотел спросить его.  

Почему? Почему мир устроен так? Почему страдания неизбежны?  

Но пока я просто молчал. И продолжал читать.  

Я снова перечитал строки.  

Иов не сделал ничего плохого. Он не был грешником, не был тираном, не был злым человеком. Но всё, что он имел, было отнято у него.  

Почему? Бог позволил сатане испытать его. «Испытай его веру», — сказал Господь.  

И сатана ударил. Убил его детей. Сжёг его дом. Лишил его богатства. Покрыл его тело язвами. Иов сидел в пепле, исцарапанный, сломленный, истерзанный, и его друзья спрашивали: «Что ты сделал не так? За что Бог наказал тебя? » Но он не знал ответа.  

Я закрыл глаза, задумавшись. Разве я не был в том же положении? Я не был святым, но я не был чудовищем. Я не творил зла, не приносил людям боли. Но судьба поступила со мной так, словно я совершил непоправимый грех.  

Лилит погибла. Джозефина больше никогда не сможет ходить.  

Я продолжал жить, но внутри я был мёртв. Я снова посмотрел на текст. Иов не проклинал Бога. Но он хотел понять. Он взывал к Господу, требовал ответа. И тогда Господь предстал перед ним.  

Но не для того, чтобы утешить. Он не дал ему объяснения, не сказал, почему всё это произошло.  

Он просто показал ему Величие Мира. Показал Бытие, которое выше страдания. Я крепче сжал книгу. Разве это ответ?  

Бог не сказал Иову: «Ты страдал за грехи» или «Ты страдал ради высшей цели».  

Он просто дал ему понять, что мир необъятен, что страдания — это лишь часть бесконечного полотна бытия.  

Что если моя боль — это тоже просто часть чего-то большего? Что, если я не должен понимать, а просто принять?  

Я посмотрел в окно самолёта.  

Тьма ночи растекалась за иллюминатором, а где-то вдалеке проблескивали огни.  

Возможно, ответ ждал меня в Индии.  

– Эй! Баба! Что ты думаешь об библейском Иове?  

– Тебе следует меньше думать, не подчиняйся мыслям. И не сравнивай себя с ним. Не так уж и плохи тови дела. Всей душой Иов был предан Господу Богу и во всем поступал согласно Его воле, удаляясь от всего злого не только в делах, но и в мыслях. Господь благословил его земное существование и наделил праведного Иова большим богатством: у него было множество скота и всякого имения. Семь сыновей праведного Иова и три дочери были дружны между собой и собирались на общую трапезу все вместе поочередно у каждого из них. Через каждые семь дней праведный Иов приносил за своих детей жертвы Богу, говоря: "Может быть, кто из них согрешил или похулил Бога в сердце своем". За свою справедливость и честность святой Иов был в великом почете у сограждан и имел большое влияние на общественные дела. Однажды, когда перед Престолом Божиим предстали Святые Ангелы, явился между ними и сатана. Господь Бог спросил сатану, не видел ли он раба Его Иова, мужа праведного и чуждого всякого порока. Сатана дерзко отвечал, что недаром богобоязнен Иов – Бог бережет его и умножает его богатства, но если наслать на него несчастья, то он перестанет благословлять Бога. Тогда Господь, желая показать терпение Иова и веру, сказал сатане: "Все, что есть у Иова, Я предаю в твои руки, только самого его не касайся". После этого Иов внезапно лишился всех своих богатств, а потом и всех своих детей. Праведный Иов обратился к Богу и сказал: "Нагим вышел я из чрева матери моей, нагим возвращусь к матери своей земле. Господь дал, Господь и взял. Да будет Имя Господне благословенно! " И не согрешил Иов перед Господом Богом, и не произнес ни одного неразумного слова. Когда Ангелы Божии вновь предстали перед Господом, и среди них сатана, то диавол сказал, что Иов праведен, пока сам невредим. Тогда Господь возвестил: "Я попускаю тебе сделать с ним, что хочешь, только душу его сбереги". После этого сатана поразил праведного Иова лютой болезнью – проказой, которая покрыла его с ног до головы. Страдалец принужден был выселиться из общества людей, сел вне города на куче пепла и глиняным черепом скоблил свои гнойные раны. Все друзья и знакомые оставили его. Жена его принуждена была добывать себе пропитание, трудясь и скитаясь из дома в дом. Она не только не поддерживала своего мужа в терпении, но думала, что Бог наказывает Иова за какие-либо тайные грехи, плакала, роптала на Бога, укоряла и мужа и наконец посоветовала праведному Иову похулить Бога и умереть. Праведный Иов тяжко скорбел, но и в этих страданиях остался верен Богу. Он отвечал жене: "Ты говоришь как одна из безумных. Неужели доброе мы будем принимать от Бога, злого не будем принимать? " И не согрешил праведный ни в чем перед Богом. Услышав о несчастиях Иова, три его друга пришли издалека к нему разделить его скорбь. Они считали, что Иов наказан Богом за грехи, и убеждали неповинного ни в чем праведника покаяться. Праведник отвечал, что он страдает не за грехи, но что эти испытания посланы ему от Господа по непостижимой для человека Божественной воле. Друзья, однако, не верили и продолжали считать, что Господь поступает с Иовом по закону человеческого возмездия, наказывая его за совершенные грехи. В тяжкой душевной скорби праведный Иов обратился с молитвой к Богу, прося Его Самого засвидетельствовать перед ними его невиновность. Тогда Бог явил Себя в бурном вихре и укорил Иова за то, что он пытался проникнуть своим разумом в тайны мироздания и судеб Божиих. Праведник всем сердцем раскаялся в этих мыслях и сказал: "Я ничтожен, отрекаюсь и раскаиваюсь в прахе и пепле". Тогда Господь повелел друзьям Иова обратиться к нему и просить его принести за них жертву, "ибо, – сказал Господь, – только лицо Иова я приму, чтобы не отвергнуть вас за то, что вы говорили обо Мне не так верно, как раб Мой Иов". Иов принес жертву Богу и помолился за друзей, и Господь принял его ходатайство, а также возвратил праведному Иову здоровье и дал ему вдвое больше того, что он имел прежде. Вместо умерших детей у Иова родилось семь сыновей и три дочери, прекраснее которых не было на земле. После перенесенных страданий Иов прожил еще 140 лет всего же он прожил 248 лет и видел потомство свое до четвертого рода. Святой Иов прообразует Господа Иисуса Христа, сошедшего на землю, пострадавшего ради спасения людей, а потом прославившегося славным Своим Воскресением. "Я знаю, – говорил праведный Иов, пораженный проказой, – знаю, что Искупитель мой жив, и Он восставит из праха в последний день распадающуюся кожу мою, и я во плоти моей узрю Бога. Я узрю Его сам, мои глаза, не глаза другого увидят Его. Чаянием сего истаивает сердце мое в груди моей! " Знай, что есть суд, на котором оправдается только имеющий истинную премудрость – страх Господень и истинный разум – удаление от зла". "Нет несчастья человеческого, которого не перенес бы этот муж, твердейший всякого адаманта, испытавший вдруг и голод, и бедность, и болезни, и потерю детей, и лишение богатства, и затем, испытав коварство от жены, оскорбления от друзей, нападения от рабов, во всем оказался тверже всякого камня, и притом до Закона и Благодати".  

Я долго смотрел в окно, наблюдая, как где-то внизу простирались темнота и огни редких городов.  

Мы были высоко над землёй, между мирами — между прошлым и будущим, между болью и надеждой.  

Я повернулся к гуру Бабе.  

— Гуру... — тихо произнёс я.  

Он медленно открыл глаза, его взгляд был глубоким и ясным.  

— Да, Марио?  

Я долго подбирал слова.  

— Скажите... есть ли рай?  

Гуру Баба слегка улыбнулся, но не ответил сразу.  

Он посмотрел в окно, будто ища что-то за горизонтом, а затем тихо произнёс:  

— У каждого человека свой рай.  

Я нахмурился.  

— Что вы имеете в виду?  

— Так же, как у каждого человека своя душа, так же и его загробный мир уникален.  

Я внимательно слушал.  

— Твой рай — это не рай другого. Каждый создаёт свою реальность, не только в жизни, но и за её пределами.  

Я сжал пальцы.  

— Значит, после смерти мы попадаем в место, которое создаёт наше сознание?  

Гуру кивнул.  

— Да. Это отражение того, что человек нёс в себе при жизни. Кто-то живёт в свете. Кто-то — в вечной тьме. А кто-то просто растворяется в безграничном океане бытия.  

Я глубоко вдохнул.  

— Значит, рай — не одно место. Он у каждого свой?  

— Да, Марио. Как и путь каждого человека.  

Я посмотрел в темноту за окном.  

Если это правда... То где сейчас Лилит? В каком раю она?  

— Я думаю... — медленно начал я, подбирая слова, — что рай — это наши субъективные идеалы, которые мы вытеснили на край сознания. Это мысли-образы, проецирующие перед нами райские картины, которые в принципе невозможны и неосуществимы в человеческой жизни. Или может при смерти наш мозг выбросит эндорфины организм и каждый челове увидет свой рай, или что-то типо того.  

— После смерти каждый попадает в тот рай, который сам и создал. В ту иллюзию, что его собственный разум выстроил из его желаний, страхов и мечт.  

Гуру Баба улыбнулся, удовлетворённо кивнув.  

— Ты начинаешь понимать, Марио.  

— То есть рай — это просто отражение психики? Это отражение того, что человек нёс в себе.  

— А если человек потерян? Если он сломлен? Какой рай ждёт такого человека?  

Гуру посмотрел мне в глаза.  

— Тогда он запирает себя в пустоте, созданной им самим.  

Самолёт мягко коснулся посадочной полосы, и лёгкая дрожь пробежала по корпусу.  

Мы прилетели. Я посмотрел в иллюминатор. Нью-Дели.  

Огромный мегаполис, город, который жил своим хаотичным, пульсирующим ритмом. Здесь переплетались тысячелетняя история и современный хаос, духовность и шум машин, храмы и небоскрёбы.  

Гуру Баба молчал. Он просто сидел с закрытыми глазами, пока самолёт медленно подруливал к терминалу.  

Я чувствовал странное волнение.  

Я никогда не был в Индии.  

Но почему-то внутри было ощущение, будто я сюда возвращаюсь.  

***  

Мы прошли паспортный контроль, забрали багаж. Вокруг толпились сотни людей, туристов, паломников, местных жителей.  

Как только мы вышли из здания аэропорта, в лицо ударил тёплый, влажный воздух, пропитанный запахами специй, дыма и горячего асфальта.  

В ушах звенели клаксоны машин, голоса уличных торговцев, приглушённый гул далёкого города.  

— Следуй за мной, Марио, — сказал гуру Баба.  

Он уверенно направился к стоянке такси, и я пошёл за ним, оглядываясь по сторонам.  

Индия. Совсем другая реальность.  

Мы нашли машину, старый потрёпанный жёлто-зелёный Ambassador, и сели на заднее сиденье.  

Водитель обернулся, глядя на нас с улыбкой.  

— Куда едем?  

— В ашрам, — спокойно ответил гуру Баба.  

Машина тронулась.  

Я смотрел в окно, наблюдая, как за стеклом проносится совсем другой мир.  

***  

Город Нью-Дели жил хаосом.  

По дорогам без правил двигались машины, мотоциклы, рикши, телеги с запряжёнными в них быками. Люди переходили улицы, не обращая внимания на транспорт, кто-то продавал фрукты прямо на обочине, повсюду мелькали яркие вывески, храмы, уличные рынки, женщины в сари и мужчины в белых одеждах.  

Я ощущал энергию этого места.  

Она была живая, необузданная, первозданная.  

Я глубоко вдохнул. Я здесь. Я не знал, что ждёт меня дальше. Но я уже не мог повернуть назад. Нужно меньше этого "Я".  

Такси остановилось у узкой улочки, ведущей вглубь старого района.  

Я вышел первым, и в лицо сразу ударил горячий воздух, смешанный с запахами специй, дыма и пыли.  

Передо мной простиралась типичная улочка Нью-Дели — шумная, многолюдная, хаотичная.  

На обочинах сидели уличные торговцы, продавая фрукты, ткани и благовония. Где-то в стороне женщина растапливала огонь прямо на земле, готовя еду в глиняном горшке.  

Но взгляд невольно упал вниз. Мусор.  

Пластиковые бутылки, обрывки газет, старые тряпки валялись под ногами.  

Босоногие дети бегали между машин, некоторые сидели у стен домов, глядя на прохожих голодными глазами.  

Я почувствовал тяжесть в груди.  

Но гуру Баба шёл уверенно, не замедляя шаг.  

— Ашрам здесь, — сказал он, указывая на старые деревянные ворота.  

Мы прошли внутрь.  

***  

Как только мы вошли в ашрам, нас сразу окружили люди.  

Ученики гуру, молодые и пожилые, в простых оранжевых одеждах, бросились к нему, с улыбками складывая ладони у груди.  

— Гуру Баба! — послышались голоса.  

Я видел в их глазах искреннюю радость. Они подходили, кланялись, некоторые даже касались его ног в знак почтения.  

— Ты вернулся! — сказал один пожилой ученик.  

— Мы так ждали вас, — добавил кто-то ещё.  

К нам подошли даже местные соседи — бедные индийцы, продавцы, жители квартала. Они знали гуру Бабу и уважали его.  

Я заметил женщину с ребёнком, которая что-то говорила ему на хинди, её лицо светилось надеждой.  

Гуру Баба просто улыбнулся и прикоснулся к её лбу.  

Женщина поклонилась и, счастливо улыбаясь, ушла.  

Я смотрел на всё это, чувствуя что-то странное.  

Как будто я был свидетелем чего-то настоящего, чего-то, что невозможно объяснить.  

Гуру Баба повернулся ко мне.  

— Заходи, Марио. Здесь ты останешься на время обучения.  

Мы зашли во внутрю и сели на пол, Гуру вздохнул посмотрел на меня и произнес.  

– К сожалению, люди полностью поглощены вещами, которых не понимают. Мы всегда чем-то поглощены, не так ли? И нам даже в голову не приходит, что нырять во что-то с головой необязательно. Честное слово, необязательно. Это многое объясняет: надо лишь понять то, что происходит внутри и вокруг вас. Когда вы поймете природу вещей, они переменятся. Молчание – единственный язык просветленного. Счастье не имеет ценностей при отсутствии трудностей. Знание без действия – бесполезно, действия без знания – опасны. Если ты научишься, то вам не нужно будет учиться чему-нибудь ещё. Я — Бог. Ты тоже Бог. От тебя я отличаюсь лишь тем, что осознаю, что я Бог, а ты совершенно не осознаёшь. Не ищи недостатков в других. Эти недостатки есть твои собственные мысли, отражённые от других назад к вам. Потерянное время – потерянная жизнь. Чтобы путешествовать без спешки и благополучно прийти к цели, нужно выйти рано. У человека в жизни есть две святые обязанности: первая — работать на благо мира, и вторая — работать над освобождением сознания. Я бы хотел, чтобы вы прежде всего научились искусству жить среди людей так, чтобы не страдать самим и не заставлять страдать других. Чтобы проникнуть в сердце Бога, в Его Святая Святых, вам нужно сначала постичь собственное сердце, ибо никто не сможет познать Бога, не познав самого Себя. Есть только одна религия — религия. Есть только один язык — язык сердца. Есть только одна раса — раса человечества. Есть только один Бог — и Он вездесущ. Человек, лишенный духа самопожертвования, — добыча всех зол и несчастий мира. Человек без любви — живой мертвец. Только и жертва превращают человека в Бога. Когда Всевышний сталкивает тебя на остриё проблемы, доверяй Ему полностью, потому что могут произойти две вещи: либо Он поймает тебя, когда ты будишь падать, либо Он научит вас летать. Чем больше размалывают сандаловое дерево, тем сильнее его сладкий аромат; чем сильнее давят стебель сахарного тростника, тем больше он дает сладкого сока; чем больше накаляют золото, тем ярче его блеск. Точно так же, когда добродетельный человек сталкивается с превратностями судьбы, благородство его натуры проявляется ещё ярче. – это независимость от внешнего мира. Тот, кто нуждается в помощи других людей, вещей, условий, является их рабом. Подлинная свобода не даётся никому на земле, поскольку сама суть жизни смертных подразумевает взаимосвязь людей и их зависимость друг от друга. Чем меньше у нас желаний, тем мы свободнее. Жизнь это спектакль, и роли в неё распределяет Господь. Сыграйте хорошо отведённые вам роли, и тем самым вы выполните все возложенные на вас обязанности. Ставит спектакль Бог, и Он же наслаждается им. Жизнь — это опыт, предназначенный для подготовки человека к более высокому, глубокому и расширенному состоянию существования через осмысление своих поступков. Помни, что твой враг – самый лучший друг. Твой враг оскорбляет, ругает тебя и тем самым берёт на себя часть твоих грехов. Какое бы наказание тебе ни предстояло понести, его понесёт тот, кто оскорбляет тебя. Друг хвалит тебя и берёт себе часть твоих заслуг. Чем больше он превозносит тебе тем больше заслуги ты теряешь. Те, кто ругает тебя, берут себе твои грехи, а те, кто хвалит, берут твои заслуги. В конце концов у вас ни остаётся ничего. Ты же не думаешь что если я буду тебе все рассказывать, а ты будешь все слушать то ты все поймешь и на этом обучение закончится?! Все не так! Это тебе не лекция по психологии и ты тут не получьшь деплом! Это путь что продлится в этом мире, до момента смерти твоего тела и твоего освобождения в вечность!  

Вокруг мерцали масляные лампы, воздух был пропитан ароматом сандала и благовоний. Ашрам дышал тихой, глубокой тишиной.  

— Закрой глаза, — мягко сказал гуру Баба  

Я послушался.  

— Теперь глубоко вдохни через нос.  

Я сделал вдох, чувствуя, как прохладный воздух наполняет мои лёгкие.  

— Не просто дыши, а ощущай, как ты пьёшь этот воздух. Он становится частью тебя.  

Я вдохнул ещё глубже.  

— Теперь выдохни. Но не просто в пространство — выдохни через ладони.  

Я сделал, как он сказал.  

— Потрогай себя. Ощути, как твои руки касаются ткани одежды, кожи. Но осознай: ты не то, что ты чувствуешь.  

Я задержал дыхание.  

— Теперь вдохни снова и выдохни через темя головы.  

Я почувствовал, как воздух проходит сквозь меня, а не просто наполняет лёгкие.  

— Открой глаза и осмотрись.  

Я медленно открыл глаза. Цвета стали глубже, линии чётче, тени мягче.  

— Осознай, что ты не то, что видишь.  

Я напрягся.  

— Тогда кто я?  

Гуру Баба улыбнулся.  

— Ты пространство за пределами видимого. Теперь слушай внимательно, Марио, — голос гуру стал глубоким. — Я расскажу тебе о Кундалини-йоге.  

Я выпрямился.  

— Что это?  

— Это древнее знание о скрытой силе внутри человека. В каждом из нас спит энергия Кундалини — змея, свернувшаяся кольцом у основания позвоночника.  

Я почувствовал странный трепет внутри.  

— Эта энергия заперта в каждом человеке. Она дремлет. Но если её пробудить, она начинает подниматься вверх, проходя через чакры — энергетические центры тела.  

Я слушал, затаив дыхание.  

— Когда Кундалини достигает макушки головы, человек переживает состояние единства с абсолютом. Он выходит за пределы своего разума, его сознание раскрывается.  

— Вы хотите сказать... — я с трудом подбирал слова, — что это изменит моё восприятие реальности?  

Гуру Баба кивнул.  

— Это разрушит твои ограничения. Ты перестанешь видеть мир так, как видел раньше.  

Я закрыл глаза.  

— А если я не готов?  

Гуру улыбнулся.  

— Ты уже на пути, Марио.  

Я глубоко вдохнул.  

Я чувствовал, что начинаю растворяться в этом состоянии.  

Где заканчивается я — и начинается что-то большее?  

Я ещё не знал ответа. Но внутри меня уже что-то пробуждалось.  

Гуру Баба смотрел на меня долгим, глубоким взглядом.  

— Когда ты во тьме, нет ничего.  

Его голос звучал тихо, но казалось, что он разносится в самом пространстве вокруг нас.  

— Во тьме нет света. И ты не найдёшь его.  

Я почувствовал, как эти слова пронизывают меня.  

Да. Я знал эту тьму. Я жил в ней с момента смерти Лилит. Я искал свет, но его не было нигде.  

— Но ты можешь осветить всё... силой любви.  

Я вздрогнул.  

Гуру Баба подошёл ближе и мягко коснулся моего плеча.  

— Света вовне нет, потому что ты и есть свет. Ты и есть любовь.  

Я глубоко вдохнул, ощущая, как внутри меня что-то дрогнуло.  

— Осознай это, Марио. И освети всю тьму светом любви.  

Я закрыл глаза.  

Тьма внутри меня казалась бездонной, вечной. То что, если я действительно могу её осветить? Что, если я сам могу стать светом?  

Гуру Баба продолжил:  

— Человек — это сосуд для любви. – Громко произнес Баба.  

Я открыл глаза.  

— И чем лучше сосуд, тем чище и сильнее любовь, что в нём содержится.  

Я пытался осмыслить.  

— Но любовь нельзя держать внутри.  

Гуру Баба улыбнулся.  

— Её нужно отдавать.  

— Кому?  

— Всем.  

— Ты можешь отдать свою любовь всему человечеству. Поэтому ты и здесь.  

Я сжал кулаки.  

— Но как?  

Гуру Баба посмотрел мне прямо в душу.  

— Начни с себя.  

Я глубоко вдохнул.  

– Любовь может исцелить человека но эта же любовь может и разрушить человека если человек не делится любовью с другими людтми. Я верю что ты марио можешь делится своим светом с людими которые очень нуждаются в силе любви.  

Что-то внутри меня раскрылось. Как будто всё, что я искал, всё, что я не понимал, внезапно обрело форму. Я почувствовал тёплую, гармоничную силу, которая разливалась по телу, заполняя каждую клетку.  

Это было не просто тепло. Это было нечто живое. Я опустил взгляд на свои руки. Они слегка покалывали, но не от усталости, не от холода.  

Я медленно разжал пальцы. И увидел, как из ладоней исходит тепло. Я не видел света, не чувствовал огня. Но я знал, что оно там. Как будто под кожей пульсировала чистая энергия.  

Гуру Баба резко взял меня за запястья.  

— Вот оно... — прошептал он, глядя на мои ладони с благоговением.  

Он медленно поднёс мою руку к своей щеке.  

Я почувствовал, как моя ладонь касается его кожи, как через пальцы проходит мягкая волна тепла.  

Глаза гуру слегка дрогнули, но он не отстранился.  

— Ты обрел силу, Марио.  

Я тяжело сглотнул.  

— Силу исцелять.  

Я посмотрел на свою руку, а затем на него.  

— Это... возможно?  

Гуру Баба улыбнулся.  

— Теперь ты сам знаешь ответ.  

Я закрыл глаза и почувствовал. Свет был внутри меня. И он больше не гас.  

Гуру Баба всё ещё держал мою руку.  

Его взгляд был глубоким, полным понимания.  

— Марио, ты понимаешь, что только что произошло?  

Я с трудом сглотнул.  

— Я... я не знаю.  

Гуру кивнул.  

— Многие в этом ашраме практикуют это годами. Они медитируют, очищают разум, учатся ощущать энергию... Но у тебя получилось с первого раза.  

Я смотрел на свои ладони.  

Они больше не казались прежними. Я чувствовал их по-другому. Как будто внутри них что-то жило.  

Гуру Баба мягко коснулся моего плеча.  

— Но есть то, что ты должен понять.  

Я поднял взгляд.  

— Эта сила предназначена только для отдачи.  

— Что?  

Гуру посмотрел на меня серьёзно.  

— Ты не можешь держать её в себе.  

— Почему?  

Он выдохнул.  

— Любовь это энергия, которая должна течь. Она дана тебе не для того, чтобы ты копил её, а для того, чтобы ты отдавал.  

Я нахмурился.  

— А если я не буду отдавать её?  

Глаза гуру потемнели.  

— Тогда она начнёт разрушать тебя изнутри.  

Я напрягся.  

— Любовь — это поток. Она либо жива, либо становится ядом. Если ты будешь сдерживать её, она начнёт выжигать тебя, разрывать твой разум, разрушать тело.  

Я замер.  

— Значит, мне нужно...  

— Ты должен делиться этой силой с миром и с людтми которы так жаждут любви и именно ты можешь им помочь! Попочь почувсвовать любовь! Помочь почувсвовать Бога в их самих! Ты новый сосуд для любви! Ты новый Авата!  

Я глубоко вдохнул.  

Где-то внутри меня всё перевернулось. Я только что обрёл что-то невероятное. Но теперь я понимал: эта сила не принадлежит мне. Она не моя. Я всего лишь проводник. это сила всех, это сила Бога.  

– Бог есть Любов! И ты его посланник, ты его Аватар, ты его сосуд, ты Марио Галетти, вооплощение Аватара Бога.  

***  

Ночь окутала ашрам...  

Ученики, уставшие после дневных практик, разошлись по своим комнатам. Везде царила тишина, слышались лишь далёкие звуки ночного города и шелест листьев под тёплым ветром.  

Мне выделили небольшую комнату с простым деревянным ложем и ковром на полу.  

Но я не мог спать.  

Что-то тревожило меня.  

Я лежал, глядя в потолок, но через тонкие стены услышал шаги.  

Кто-то вошёл в комнату гуру Бабы.  

Я медленно поднялся, тихо подошёл к двери и осторожно выглянул в коридор.  

Это был врач.  

Он сел перед гуру и заговорил тихо, но серьёзно:  

— Гуру Баба, Вы очень больны.  

Я напрягся.  

— Вам срочно нужна медицинская помощь. Лучше поехать в больницу.  

Гуру Баба сидел в своём привычном спокойствии, словно слова врача не касались его.  

— Я не поеду в больницу, доктор.  

— Но ваша болезнь... — врач колебался.  

— Она пришла, как и должно было быть.  

Я сжал кулаки, услышав это.  

Гуру знал, что болен. Но он не пытался исцелить себя. Почему?  

— Вы можете умереть.  

— Я не умираю, доктор. Я просто завершаю свой путь.  

Я не мог поверить в услышанное.  

Гуру Баба... умирал?  

Я не выдержал. Ворвался в комнату, гнев бурлил внутри меня.  

— Вы что, собираетесь просто ждать смерти?! — мой голос разорвал тишину ночи.  

Гуру Баба спокойно посмотрел на меня, словно не удивляясь моей реакции.  

— Когда моё время придёт, я просто покину это бренное тело.  

Я стиснул зубы.  

— Нет! Вы поедете в больницу! Вы можете жить дольше! Вы можете исцелить себя!  

Гуру лишь слегка покачал головой.  

— Я не цепляюсь за тело, Марио.  

Я сжал кулаки, пытаясь сдержать ярость.  

— Но зачем? Вы же можете помочь людям! Вы нужны им! Вы нужны мне!  

Гуру улыбнулся.  

— Я делаю то, для чего пришёл.  

— А что потом? Просто умрёте?!  

Гуру Баба закрыл глаза и выдохнул.  

— Я не умру. Я просто вознесусь. Смерти нет.  

В комнате повисла тишина. Я не мог поверить в то, что слышу.  

— Но пока что, Марио, я буду спать. В своём ашраме.  

Он лёг на простую циновку, закрыл глаза.  

Я смотрел на него, сжатый изнутри вспышками гнева и боли.  

Как он мог быть таким спокойным перед лицом смерти?  

Я не понимал. И это сводило меня с ума.  

Я стоял над гуру Бабой, стиснув кулаки.  

— Почему?! — мой голос срывался на крик. — Почему вы не можете исцелить себя?!  

Гуру открыл глаза, посмотрел на меня с мягкой, но глубокой печалью.  

— Потому что моя сила в мире людей ограничена.  

Гуру Баба медленно сел, глядя на меня с тем же бесконечным спокойствием.  

— В астральных мирах я всемогущ. Там я могу исцелять, менять пространство, двигаться без границ.  

Он сделал паузу, давая мне осмыслить его слова.  

— Но мир людей — не мой мир.  

Я вздрогнул.  

— О чём вы говорите?  

Гуру улыбнулся, но в его взгляде мелькнула тень усталости.  

— Мир людей создан для людей. Я здесь — лишь сосуд.  

Я молчал, чувствуя, как по спине пробегает холодный дрожь.  

— А сосуды изнашиваются. Чахнут. — Гуру провёл рукой по своей груди. — И мой уже исчерпал себя.  

Я не мог этого принять.  

— Но... вы же...  

Гуру мягко, но твёрдо поднял ладонь, останавливая меня.  

— Довольно, Марио. Возвращайся в свою комнату.  

— Но...  

— Ты должен отдохнуть. Завтра будет новый день.  

Я почувствовал невероятную тяжесть в груди, но гуру уже закрыл глаза, снова ложась на свою циновку. Я сжал кулаки. Мне не оставили выбора. Я молча развернулся и вышел. Но внутри меня не было покоя. Где-то в глубине души я знал: Я не смогу просто смотреть, как он умирает.  

Я вернулся в свою комнот лег на кровать и долго думал, мыли шли потоком и я почему-то ясно их видел, этот поток мыслей бесконечности.  

Чем больше Я стремлюсь подражать действительности, тем больше фальшивлю.  

Когда меня спрашивают, счастливую ли жизнь я прожил, я всегда отвечаю: «Я прожил полную жизнь». Вымысел – единственная реальность. В кино, на сцене и даже в книге трудно изобразить интеллектуала, потому что это человек, у которого есть внутренняя жизнь. Он много думает, но мало действует. Быть одиноким означает быть самим собою, ведь тогда ты можешь свободно развиваться, ни на кого не оглядываясь.  

Каждый живет в собственном вымышленном мире, но большинство людей этого не понимают. Никто не знает подлинного мира. Каждый называет Истиной свои личные фантазии. Я отличаюсь тем, что знаю: я живу в мире грез. Мне это нравится, и я не терплю, когда мне в этом мешают. Фантазии – единственная реальность.  

Вообще весь мир — а не только моя страна — населен клоунами. Жизнь — это смесь магии и макарон, фантазии и реальности. Кино — это магия, макароны — реальность, или наоборот? Мне всегда было непросто найти водораздел между реальным и нереальным.  

Я верю, что есть особенно чувствительные люди, которым Доступны измерения, находящиеся за пределами восприятия большинства. Худшая из тюрем, в которой может оказаться любой человек, сложена из кирпичей сожалений. Таково время, фигурирующее под девизом "Если бы только....". Нужно всеми силами стараться не попасть в его ловушку: ведь никому не дано пытать нас изощреннее, чем это делаем мы сами.  

Мне нравится верить во все, что стимулирует фантазию и помогает воспринимать окружающий мир и жизнь в более привлекательном или, во всяком случае, более соответствующем моему образу жизни свете. Старость начинается, когда жизнь кажется повторением, когда все, что вы делаете, вы делали уже не раз, чаще чем мо жете или стремитесь вспомнить. Есть три временных измерения: прошлое, настоящее и область фантазии. Телевизор избавил нас от потребности разговаривать друг с другом. Он может избавить нас и от потребности думать — иными словами, вести тот неслышный разговор, какой каждый из нас ведет в собственном мозгу. Наши фантазии — вот наша настоящая жизнь. Разве святой Франциск не называл себя шутом божьим? А Лао-Цзы говорил: «Если ты произвел на свет мысль, подвергни ее осмеянию». То исконное ощущение связи человека с землей, атмосферными явлениями, облаками, своего рода братством с другими людьми, с маленькими ритуалами, памятными датами, праздниками, с благодарностью к кому-то, кто тебе все это даровал. Конечно, многое из этих впечатлений, возможно, подсказано и литературой, но потом ты убеждаешься, встречаясь с людьми, что дело в известном смысле обстоит именно так, как ты ощущаешь. Человек, обретающий способность летать, — сюжет, страстно интересовавший меня с юности. Даже мальчишкой я думал о том, как было бы здорово взять и полететь. Мне всегда снилось, что я умею летать. Взлетая во сне, ощущал необыкновенную легкость. Я обожал эти сны. Они приводили меня в экстаз.  

Величайшая роскошь юности — в том, что совсем не задумываешься о времени.  

Границы возможностей человека- это границы его воображения.  

Меня обвиняют, что безудержнее всего моя фантазия в том, что я рассказываю о себе.  

А для меня очевидно одно: лучше всего я чувствую себя в мире моих фантазий.  

Я не помню, как уснул.  

Гнев, усталость, тревога — всё это смешалось во мне, и сознание провалилось в темноту.  

Но когда я открыл глаза, я сразу понял: что-то не так.  

Я лежал в той же комнате ашрама. Всё было на месте — простая кровать, деревянный стол, лампа, но... чувство реальности было другим.  

Я медленно встал.  

В груди было странное волнение.  

Я подошёл к двери, открыл её и вышел на улицу, надеясь вдохнуть свежий ночной воздух.  

Но стоило мне поднять голову... И моё сердце замерло.  

Небо было... фиолетовым. Глубокий, насыщенный цвет, как в закате, который никогда не заканчивается.  

Но ещё страшнее было другое. В небе висели планеты.  

Огромные, невероятные. Некоторые светились, другие были затенены, их кольца и облачные вихри вращались слишком близко, словно я смотрел на картину другого мира.  

Я сделал шаг назад, чувствуя озноб по всему телу.  

Это не реальность.  

Я медленно опустил взгляд на свои руки, выдохнул, а затем снова посмотрел на небо.  

Я снова попал в осознанный сон.  

Я осознавал, что сплю.  

Но. Где я? И кто создал этот сон?  

Я не мог отвести взгляда от фиолетового неба, от висящих в воздухе планет, от того, как всё вокруг казалось чем-то запредельным.  

Это был сон.  

Но в то же время...  

Он не ощущался сном.  

— Ты начал понимать, Марио.  

Я вздрогнул.  

Рядом со мной стоял гуру Баба.  

Я не слышал его шагов. Он просто... появился.  

Я повернулся к нему, в груди бурлили вопросы.  

— Это сон?  

Гуру мягко улыбнулся.  

— И да, и нет.  

Я нахмурился.  

— Что это значит?  

— Ты находишься в астральном плане.  

Я замер.  

— Но в каком-то смысле — это и есть сон. Потому что граница между сновидением и астралом — тоньше, чем ты думал.  

Я глубоко вдохнул, пытаясь осмыслить его слова.  

— То есть... я переместился в астрал?  

Гуру Баба кивнул.  

— Ты осознаёшь себя всё глубже. И теперь ты способен перемещаться между слоями реальности.  

Я посмотрел на свои руки.  

Они были чёткими, реальными.  

Но мир вокруг...  

Мир был чем-то большим, чем просто сон.  

— Я могу управлять этим?  

Гуру посмотрел на меня испытующе.  

— Можешь ли ты управлять своим сознанием?  

Я сглотнул.  

— Не знаю...  

— Значит, тебе ещё есть чему учиться.  

Я снова посмотрел на висящие в небе планеты, на нереальное сияние воздуха, на саму ткань этого пространства.  

Я находился на пороге чего-то великого.  

Но был ли я готов сделать шаг дальше?  

Я резко проснулся, как будто меня вытолкнуло из другой реальности.  

Голова немного кружилась.  

Я осмотрел комнату — всё было на своих местах. Деревянный стол. Простая кровать. Окно, в которое пробивались лучи раннего солнца.  

Я глубоко вдохнул.  

Что это было ночью?  

Я знал, что это был не обычный сон.  

Я чувствовал, что был где-то ещё.  

В Астрале...  

Я медленно поднялся и вышел на улицу.  

***  

Тёплый утренний воздух обволакивал кожу.  

Ашрам оживал.  

Ученики гуру убирались, подметали двор, мыли каменные полы, раскладывали свежие цветы у алтарей. Кто-то раскладывал книги, кто-то чистил лампы с маслом, и всё это сопровождалось тишиной и сосредоточенностью.  

Каждый выполнял свою работу спокойно и осознанно, словно это была часть медитации.  

Я медленно шёл по двору, когда увидел гуру Бабу.  

Он стоял у входа в храм, наблюдая за учениками.  

Когда я подошёл, он сразу повернулся ко мне и улыбнулся.  

— Доброе утро, Марио.  

— Доброе... — я чуть замешкался.  

Гуру посмотрел мне прямо в глаза.  

— Ты помнишь нашу встречу?  

Я напрягся.  

— Какую?  

Он мягко кивнул, словно подтверждая мои догадки.  

— Ночью. В астрале.  

Я почувствовал, как внутри всё перевернулось.  

— Значит, это... было реально?  

Гуру улыбнулся.  

— А что для тебя реально, Марио? Можешь ли ты быть уверенным что ты сейчас не спишь? Не только мои сны – иногда и сны других – помогали мне формировать, корректировать и подтверждать мои догадки о жизни. Во всяком случае, в этом сне собралась самые одаренные люди.  

Весь ашрам был погружён в спокойный ритуал уборки.  

Ученики босиком двигались по каменному полу, осторожно протирая его влажными тряпками, выметая пыль, раскладывая свежие цветы у входа в храм.  

Некоторые чистили лампы, наполняя их новым маслом, другие развешивали выстиранные ткани, которые мягко колыхались на утреннем ветру.  

Но не было ни суеты, ни спешки. Все делали свою работу осознанно, будто не просто убирали храм, а очищали саму реальность.  

***  

Я наблюдал за этим, поражаясь спокойствию этого места.  

Никакого шума, никакого раздражения.  

Люди улыбались, двигаясь, словно в танце, будто уборка была частью духовной практики.  

Такого я не видел нигде. Вдалеке я заметил гуру Бабу.  

Он шёл к колодцу за водой. Его движения были медленными, но уверенными.  

Он поднял ведро, наполнил кувшин, а затем сделал несколько глотков, словно вкушая саму суть жизни.  

Я стоял и смотрел, ощущая странное умиротворение.  

Как это место могло быть таким тихим?  

Как здесь, среди людей, живущих без роскоши, без удобств, без благ цивилизации, царило столько покоя?  

Я глубоко вдохнул.  

Здесь всё было иначе.  

Здесь мир не просто существовал. Мир здесь живет и дышит.  

Я стоял в тишине, наблюдая за размеренной утренней жизнью ашрама. Всё было таким же, как всегда.  

Но вдруг...  

— Все сюда! В комнату гуру!  

Голос одного из учеников разорвал утренний покой.  

Я обернулся.  

Люди начали спешно собираться, бросая тряпки, оставляя работу, прерывая утреннюю медитацию.  

Я последовал за ними.  

Что-то случилось.  

Я вошёл в комнату гуру Бабы вместе со всеми.  

Там, в полумраке, среди горящих масляных ламп, он лежал на своей циновке.  

Его глаза были закрыты.  

Тело неподвижно.  

Гуру Баба был мёртв.  

Комната наполнялась гулкой тишиной, в которой чувствовалась не скорбь — а глубокое осознание.  

Кто-то тяжело вздохнул, кто-то сложил руки в молитве.  

Один из учеников тихо произнёс:  

— Он так и не проснулся утром...  

Я чувствовал, как внутри всё сжимается.  

— Нет... — прошептал я.  

Люди обернулись.  

Я сделал шаг вперёд, не веря в увиденное.  

— Но я только что видел его...  

Ученики переглянулись.  

— Что ты говоришь, Марио?  

Я взял себя в руки и заговорил громче:  

— Я видел его утром! Он ходил за водой! Он пил из кувшина у колодца!  

Кто-то замер.  

Кто-то открыл рот, но не смог сказать ни слова.  

А потом раздались подтверждения:  

— Да! — сказал один из учеников. — Я тоже видел, как он шёл с кувшином!  

— Я тоже! — подхватила девушка в оранжевых одеждах.  

Но перед ними лежало тело.  

Гуру Баба умер...... но как тогда я видел его?  

Как тогда они все его видели?  

Я медленно опустился на колени, глядя на его спокойное лицо.  

И вдруг понял...  

Он знал. Знал, что уйдёт. Знал, что я увижу его... но уже не в этом мире.  

Тишина звенела.  

Все стояли вокруг неподвижного тела гуру Бабы, не в силах до конца осознать происходящее.  

Кто-то шептал молитвы, кто-то просто молчал, опустив голову.  

И тут в комнату вошёл врач. Тот самый врач, который приходил к нему прошлой ночью. Я сразу узнал его. Его лицо было серьёзным, но без удивления. Будто он уже знал, что это случится. В комнате стало ещё тише, когда он подошёл к гуру. Присел рядом. Осмотрел тело. Положил два пальца на шею, выждал несколько секунд. Затем осторожно раздвинул веки гуру, проверил реакцию зрачков. Положил руку на грудь. И выпрямился.  

Все ждали. И вот, наконец, врач медленно кивнул.  

— Гуру Бармакглава Баба, мёртв.  

Я почувствовал, как внутри всё оборвалось.  

Хотя я и так это знал, услышать это вслух было... невыносимо.  

Некоторые ученики тихо всхлипнули, но никто не начал причитать. Смерть в этих стенах не воспринималась как трагедия. Она была естественным продолжением пути.  

Но я всё равно не мог принять это.  

— Но я видел его утром... — тихо повторил я, глядя на врача.  

Тот посмотрел на меня усталым, понимающим взглядом.  

— Значит, его дух уже покинул тело...  

Я не мог с этим смириться. Я не хотел этого принимать. Но тело гуру лежало передо мной. А значит, это была правда.  

Прошло несколько часов.  

Ашрам больше не был прежним.  

Но никто не скорбил громко, никто не устраивал сцен отчаяния.  

Здесь смерть воспринималась как переход, как часть пути, который гуру Баба давно принял.  

Ученики в молчании готовились к церемонии кремации.  

Кто-то приносил свежие цветы, кто-то складывал благовония у тела, кто-то разжигал масло в лампах.  

Гуру Баба был одет в чистые белые одежды, его тело умастили сандаловой пастой, а на лоб нанесли знак третьего глаза.  

Вокруг раздавался звук мантр, которые ученики повторяли тихо, ритмично.  

Кто-то приносил дрова для погребального костра.  

Я стоял в стороне, наблюдая.  

Все двигались чётко, спокойно, без суеты.  

Никто не рвал на себе одежду, никто не кричал от боли.  

Здесь было принятие.  

Но я всё равно не мог это осознать. Я не был готов его отпустить.  

Я сжал кулаки, глядя на тело, которое скоро исчезнет в огне.  

Он ушёл... но почему тогда я всё ещё чувствую его присутствие?  

В индуизме тело кремируют в течение 24 часов после смерти. Главный скорбящий – всегда первый сын умершего, его тело совершенно обрито, и он выполняет множество ритуалов над мертвым телом. Для кремации – так же, как и в западном мире, – нужно предварительно подготовить все необходимые документы. В индуизме тело кремируют в течение 24 часов после смерти. Главный скорбящий – всегда первый сын умершего, его тело совершенно обрито, и он выполняет множество ритуалов над мертвым телом.  

Тело умершего сначала очищают, одевают новую одежду, а потом украшают цветами, драгоценностями и травами. Затем тело доставляется на погребальный костер для проведения ритуала кремирования.  

Я стоял, глядя на тело гуру Бабы, которое ученики готовили к кремации.  

Огонь уже потрескивал в лампах, воздух был пропитан ароматом сандала, мантры звучали ровно, но внутри меня не было покоя.  

Что-то было не так.  

Я снова вспоминал утро.  

Я видел его.  

Он ходил за водой, пил из кувшина, говорил со мной.  

Но его тело всё это время лежало здесь.  

Я медленно обернулся...  

И замер.  

В нескольких шагах от нас стоял гуру Баба.  

Он держал в руках ведро с водой, капли стекали по его ладоням, оставляя влажные следы на каменном полу.  

Я услышал, как кто-то охнул. Ученики, которые только что готовили его тело к кремации, теперь смотрели на него, не веря своим глазам.  

Некоторые отшатнулись. Кто-то закрыл рот руками.  

Гуру Баба был жив. Абсолютно реален.  

Но его труп всё ещё лежал на покрывале, готовый к кремации.  

В ашраме раздался крик.  

— Гуру Мармакглава Баба воскрес!  

Крики подхватили ученики.  

Люди начали выбегать из соседних домов, те, кто знал гуру, высыпали на улицы, толпа росла. Все пели песни и крича танцевали!  

Я стоял, не в силах осознать происходящее.  

Гуру Баба медленно повил ведро на землю и улыбнулся. Вдруг гуру начал облевать всех водой из своего верда, эмоции радости у всех зашкаливали.  

Толпа продолжала кричать, восклицать, люди выбегали из домов, ученики смотрели на воскресшего гуру с благоговением и ужасом.  

Но гуру Баба поднял руку, и в тот же миг всё стихло.  

Тишина звенела.  

Его взгляд был спокоен.  

— Вы видите меня... но это не чудо.  

Люди замерли, ожидая объяснения.  

Гуру мягко посмотрел на учеников, которые всё ещё стояли у его физического тела, готового к кремации.  

— Вот — мой сосуд.  

Он кивнул в сторону неподвижного тела, лежащего на покрывале.  

— Это всего лишь оболочка, которую я носил в этом мире.  

Я сжал кулаки, пытаясь понять.  

— А то, что вы видите сейчас, — это моё астральное тело.  

Шёпот пробежал среди учеников.  

Кто-то опустился на колени, осознавая услышанное.  

Кто-то зажал голову руками, пытаясь осмыслить.  

Гуру продолжал:  

— Я не воскрес. Я просто вышел за пределы.  

Он посмотрел на меня.  

— Физическое тело тленно. Оно стареет, болеет, умирает. Но сознание...  

Гуру улыбнулся.  

— Сознание вечно. Сознание есть Любовь. Любовь есть Бог.  

Толпа стояла в абсолютном молчании. Каждый понимал: Гуру Баба уже не принадлежал этому миру.  

Толпа затаила дыхание.  

Ученики, соседи, все, кто знал гуру Бабу, смотрели на него, не веря до конца в происходящее.  

Баба стоял перед ними, его лицо было таким же живым, тёплым, мудрым... но в то же время не принадлежащим этому миру.  

— Я не могу больше оставаться здесь, — мягко сказал гуру.  

Его голос был тихим, но разносился в каждом из нас.  

— Моё астральное тело слишком долго задержалось в этом мире.  

Я шагнул вперёд, сердце громко билось.  

— Что это значит? — мой голос дрожал.  

Гуру посмотрел мне прямо в глаза.  

— Я должен уйти, Марио. Это естественный ход вещей.  

Я чувствовал, как внутри что-то разрывается.  

— Но ты ещё не закончил обучение.  

Я замер.  

— Ты уже увидел, что реальность гораздо шире, чем ты думал. Ты прикоснулся к силе, которую носишь в себе. Но твой путь ещё не завершён.  

Я сглотнул.  

— Тогда научите меня. Здесь, сейчас.  

Гуру Баба покачал головой.  

— Нет. Здесь слишком много привязок, слишком много людей. Чтобы пройти последнее испытание, ты должен прийти...  

Он сделал паузу.  

— В Гималаи.  

Шёпот пробежал среди учеников.  

Я напрягся.  

— В Гималаи?  

Гуру улыбнулся.  

— Ищи меня там. Мы встретимся последний раз... перед моим вознесением.  

Я задержал дыхание.  

Последний раз...  

Я больше никогда его не увижу.  

— Ты должен прийти один, Марио. И тогда ты поймёшь всё.  

Я не знал, готов ли я.  

Но что-то внутри меня уже приняло это решение.  

Глава 8. Последний Урок в Гималаях.  

Я сидел в своей комнате в ашраме, глядя на пустую сумку перед собой.  

Вещей у меня почти не было.  

Несколько книг. Пара сменной одежды. Маленький блокнот с записями.  

Я не знал, что мне понадобится в Гималаях.  

Но, возможно, мне не нужно было ничего.  

Я глубоко вдохнул, застегнул сумку и перекинул её через плечо.  

Гуру Баба ждал меня там.  

Весь ашрам замер, когда я вышел.  

Ученики молчали, наблюдая за мной. Они знали, куда я иду.  

Никто не пытался остановить меня. Я пересёк двор, вышел за старые деревянные ворота.  

И оставил ашрам позади.  

Теперь я шел один. К своему последнему уроку. К своей последней встрече с гуру. В Гималаях.  

Я поднимался всё выше, пробираясь сквозь скалы, где воздух был разреженным и холодным, а ветер шептал древние тайны.  

Мои ноги вязли в снегу, дыхание было тяжёлым, но внутри горело нечто большее, чем усталость.  

Я знал, что должен дойти.  

В конце пути я вышел на небольшой голый участок, окружённый со всех сторон тёмными пещерами.  

Гробовая тишина.  

Ни звука, кроме далёкого завывания ветра, пробегающего между ущельями.  

Я замер, переводя дыхание.  

И тут...  

Небо вспыхнуло светом.  

Я поднял взгляд — и увидел его.  

Высоко, среди ледяных вершин Гималаев, прямо на отвесной скале, материализовался Золотой Дворец.  

Он сиял в ночи, словно был соткан из чистого света.  

Стены, купола, колонны — всё переливалось золотым сиянием, мягким, не обжигающим, но нереальным по своей красоте.  

Я моргнул, не веря глазам.  

Дворец был не отсюда.  

Он не мог существовать в обычной реальности. Он казался созданным из самой сути сна.  

Но я знал:  

Это не сон. Это граница миров.  

И там, внутри, меня ждал гуру Баба.  

Я сделал шаг вперёд. И свет принял меня.  

Я сделал шаг вперёд, и в этот момент всё изменилось.  

Золотой дворец, что сиял высоко в горах, начал приближаться ко мне сам.  

Я не двигался — он приближался.  

Будто пространство между нами сжималось, словно само мироздание приглашало меня внутрь.  

Я моргнул — и вот уже не стою на ледяной скале, а передо мной возвышаются величественные ворота, отлитые из чистого золота, покрытые древними узорами и символами, которых я никогда раньше не видел.  

Я сделал глубокий вдох и осторожно протянул руку.  

Как только мои пальцы коснулись ворот, они медленно растворились в воздухе, словно были живыми и сами позволили мне пройти.  

Я вошёл внутрь.  

Дворец не был обычным зданием.  

Он дышал.  

Колонны, стены, купола — всё медленно пульсировало мягким светом, как будто само пространство здесь было живым существом.  

Пол под ногами не касался земли, я словно шёл по гладкому светящемуся зеркалу, в котором отражалось звёздное небо.  

Я посмотрел вверх. Потолка не было. Надо мной простирался бесконечный космос, усыпанный мириадами звёзд, и я понял, что этот дворец не принадлежит обычному миру.  

Это было место между реальностями.  

Место, где не действуют законы времени и пространства.  

И где-то в глубине этого дворца меня ждал гуру Баба.  

Я сделал ещё один шаг.  

И стены начали мягко перетекать, открывая мне путь вперёд.  

Яркая фигура, сам свет, помахал мне рукои;, улыбаясь и кивая головои; в знак приветствия. Удивительно вдохновленныи;, я почувствовал, что это было предзнаменованием какого-то божественного события.  

– Баба!! – Крикнул Я.  

– Это тело из плоти и крови. Хотя я вижу его как эфирное, для твоего зрения оно физическое. Из космических атомов я создал новое тело, в точности такое же, как физическое тело космического сна, которое ты закопал в приснившиеся тебе пески в Пури в твоем мире снов. Я на самом деле воскрес – не на земле, а на астральнои; планете. Ее обитатели лучше, чем земное человечество, соответствуют моим возвышенным стандартам. Однажды туда придешь ты и возвышенные дорогие тебе люди, чтобы быть со мнои;».  

– Бессмертныи; гуру, расскажите мне что-нибудь еще!  

– Так же как пророки посланы на землю, чтобы помочь людям отработать их физическую карму, я был направлен Богом служить на астральную планету в качестве спасителя. Она называется Хираньялока или «просветленная Астральная планета». Там я помогаю возвышенным существам избавиться от астральнои; кармы и таким образом достичь освобождения от астральных перерождении;. Жители Хираньялоки высокоразвиты духовно; все они, в своем последнем воплощении на земле, с помощью медитации овладели способностью сознательно покидать свои физические тела при смерти. На Хираньялоку могут попасть только те, кто прошел на земле через состояние сабикальпа самадхи в более высокое состояние нирбикальпа. Жители Хираньялоки уже миновали обычные астральные сферы, куда практически все существа с земли должны направиться при смерти; там они отработали многочисленные семена своих прошлых деи;ствии; в астральных мирах. Только высокоразвитые существа могут эффективно проделать такую искупительную работу в астральных мирах. Затем, для того, чтобы полностью освободить свои души от кокона кармических следов, хранимых в астральных телах, эти возвышенные существа согласно космическому закону родились в новых астральных телах на Хираньялоке, астральном солнце или небесах, где я воскрес, чтобы помогать им. На Хираньялоке так же живут высокоразвитые существа, пришедшие туда из более высокого, тонкого, причинного, каузального мира.  

Теперь мои; ум был так совершенно сонастроен с умом моего гуру, что он раскрывал мне свои слово-образы частично с помощью речи и частично с помощью передачи мысли. Таким образом, я быстро получал его сжатые идеи.  

– В священных писаниях, – продолжал Мастер, – ты читал, что Бог последовательно обличает человеческую душу в три тела – идеи;ное, или причинное (каузальное) тело; тонкое астральное тело, месторасположение умственнои; и эмоциональнои; природы человека; и грубое физическое тело. На земле человек снаряжен физическими чувствами. Астральное существо имеет дело со своим сознанием и чувствами и телом, состоящим из жизнетронов. Существо с причинным телом остается в блаженном царстве идеи;. Моя работа заключается в том, чтобы помогать тем астральным существам, которые готовятся вои;ти в причинныи; мир. Обожаемыи; мастер, пожалуи;ста, расскажите мне об астральном космосе. Существует много астральных планет, кишащих астральными существами» – начел Мастер. Их обитатели используют астральные судна или массы света, чтобы путешествовать с однои; планеты на другую, быстрее, чем электричество и радиоактивная энергия. Астральная вселенная, состоящая из различных тонких вибрации; из света и цвета, в сотни раз больше, чем материальныи; космос. Все физическое творение висит, словно маленькая плотная корзина под огромным светящимся шаром астральнои; сферы. Так как в космосе существует множество физических солнц и звезд, также существует бесчисленное количество астральных солнечных и звездных систем. Их планеты имеют астральные солнца и луны, более прекрасные, чем физические. Астральные светила напоминают северное сияние – причем солнечное астральное сияние более ослепительное, чем бледное сияние луны. Астральные день и ночь длиннее, чем земные. Астральныи; мир бесконечно красив, чист, беспорочен и организован. Там нет ненаселенных планет или бесплодных земель. Там нет таких земных дефектов, как сорняки, бактерии, насекомые, змеи. В отличие от разнообразного климата и сезонов нашеи; планеты, на астральных планетах поддерживается постоянная температура вечнои; весны, временами там идет сверкающии; белыи; снег или дождь из разноцветных огнеи;. Астральные планеты изобилуют опаловыми озерами, блистающими морями и радужными реками. Обычная астральная вселенная – в отличие от более тонких астральных небес Хираньялоки – населена миллионами астральных существ, которые, более или менее недавно, пришли с земли, а так же миллионами феи;, русалок, животных, гномов, полубогов и духов, каждыи; из которых проживает на определеннои; астральнои; планете в соответствии со своими кармическими характеристиками. Для хороших и плохих духов существуют различные сферические обиталища или вибрационные раи;оны. Добрые могут свободно передвигаться, но злые ограничены определенными зонами. Так же как люди живут на поверхности земли, черви в земле, рыба в воде, а птицы в воздухе, астральным существам различных уровнеи; предписан подходящии; вибрационныи; раи;он. Между падшими темными англами, изгнанными из других миров, с помощью жизнетронных бомб и ментальных мантрических вибрационных лучеи;, происходят конфликты и ведутся вои;ны. Эти существа живут в пронизанных мраком регионах низшего астрального космоса, отрабатывая свою плохую карму. В обширном царстве над темнои; астральнои; тюрьмои;, светло и красиво. Астральныи; космос более естественно, чем земля, сонастроен с божественнои; волеи; и совершенным планом. Каждыи; астральныи; предмет проявляется, главным образом, по воле Бога и частично по зову воли астральных существ. Они обладают силои; изменять или усиливать привлекательность и форму чего-либо, уже созданного Богом. Он дал своим астральным детям свободу и привилегию изменять или улучшать по своеи; воле астральныи; космос. На земле плотные тела преобразуются в жидкость или другую форму с помощью естественного или химического процесса, но астральные плотные предметы переходят в астральные жидкости, газы и энергии просто и мгновенно по воле обитателеи;. Земля затемнена вои;нами и убии;ствами в море, на земле и в воздухе, – продолжал мои; гуру, – но астральные миры знают лишь счастливую гармонию и равенство. Астральные существа материализуют или дематериализуют свои формы по своеи; воле. Цветы, рыба или животные могут превращаться, на какое-то время, в астральных людеи;. Все астральные существа обладают свободои; принимать любую форму, и могут легко общаться друг с другом. Их не ограничивает никакои; установленныи;, определенныи;, естественныи; закон – любое астральное дерево, на пример, может произвести астральное манго или другои; необходимыи; фрукт, цветок или любои; другои; предмет. В астральном мире существуют некоторые кармические ограничения, но не существует границ целесообразности различных форм. Все вибрирует Божественным созидательным светом. Никто не рождается от женщины; отпрыски материализуются астральными существами с помощью их космическои; воли по определеннои; схеме в астрально уплотненные формы. Существо, недавно лишенное физического тела, прибывает в астральную семью посредством приглашения, притянутого схожими ментальными и духовными тенденциями. Астрально тело не подвергается воздеи;ствию холода или жары и других природных условии;. Его анатомия включает астральныи; мозг, или тысячелепестковыи; лотос света, и шесть пробужденных центров в сушумне, или астральном цереброспинальном стержне. Сердце получает космическую энергию, так же как и свет, из астрального мозга, и перекачивает ее астральным нервам и клеткам тела или жизнетронам. Астральные существа могут влиять на свои тела с помощью жизнетроннои; силы или мантрических вибрации;. Астральное тело является точнои; копиеи; последнеи; физическои; формы. Астральные существа сохраняют ту же внешность, которои; обладали в молодости в предыдущеи; земнои; жизни; иногда астральное существо решает, как я, сохранить свою внешность в пожилом возрасте. В отличие от пространственного, трехмерного физического мира, осознаваемого лишь пятью чувствами, астральные сферы видимы всеобъемлющему шестому чувству интуиции. С помощью простого интуитивного чувства, все астральные существа видят, слышат, обоняют, ощущают вкус и осязают. У них три глаза, два из которых наполовину закрыты. Третии; и главныи; астральныи; глаз, расположенныи; в центре лба, открыт. Астральные существа обладают всеми внешними органами чувств – ушами, глазами, носом, языком и кожеи;; они могут видеть ушами, носом, или кожеи;. Они способны слышать глазами или языком, ощущать вкус ушами или кожеи;. Физическое тело человека подвергается бесчисленному количеству опасностеи;, его можно легко повредить или покалечить; эфирное астральное тело иногда можно порезать или ушибить, но оно мгновенно исцеляется простым усилием воли. Когда существо ввиду духовного развития освобождается из астрального мира и, таким образом, становится готовым вои;ти на небеса причинного, каузального мира, на высших астральных планетах, подобных Хираньялоке, проводятся веселые астральные торжества. По таким случаям невидимыи; Небесныи; отец, и святые, единые с Ним, материализуются в те тела, которые захотят, и присоединяются к астральному празднеству. Для того, чтобы порадовать любимого преданного, Господь принимает любую желаемую форму. Если преданныи; продвигался по пути любви, он видит Бога в виде Божественнои; Матери. Для Иисуса свыше всех других образов был привлекателен образ Отца. Индивидуальность, которои; Творец наделяет каждое из своих творении;, предъявляет все возможные требования к разносторонности Господа! Жители всех частеи; астральных миров все еще подвержены ментальным страданиям. Чувствительные умы высоких существ на планетах, подобных Хираньялоке, ощущают резкую боль от любои; ошибки в поведении или восприятии истины. Эти возвышенные существа стараются сонастроить каждое свое деи;ствие и мысль с совершенством духовного закона. Общение между астральными обитателями осуществляется только с помощью астральнои; телефонии или телевидения; между ними не бывает никакого замешательства или непонимания написанных или устных слов, с чем приходится иметь дело жителям земли. Так же как люди на киноэкране двигаются и деи;ствуют через серии световых картин, не нуждаясь при этом в дыхании, астральные существа ходят и работают, как разумно направляемые и координируемые световые образы, без необходимости извлечения энергии из воздуха. Человек зависит от твердых, жидких, газообразных веществ и энергии, необходимых для поддержания своего существования; астральные существа поддерживают свое существование в основном с помощью космического света. Продолжительность жизни в астральном мире намного дольше, чем на земле. Обычное развитое астральное существо, согласно с земным стандартам времени, в среднем живет от пятисот до тысячи лет. Так же, как некоторые породы красного дерева переживают большинство деревьев на тысячелетия, или как некоторые и;оги живут несколько сотен лет, хотя большинство людеи; умирают, не достигнув шестидесяти, некоторые астральные существа живут намного дольше среднеи; продолжительности жизни в астральном мире. Посетители астрального мира могут жить здесь более долгии; или короткии; период в зависимости от груза своеи; физическои; кармы, которая притягивает их назад на землю в рамках определенного промежутка времени. Астральным существам не приходится болезненно сражаться со смертью во время отбрасывания своего тела из света. Тем не менее, многие из этих существ чувствует легкое волнение при мысли об оставлении своеи; астральнои; формы ради более тонкои; причиннои;. Астральныи; мир свободен от нежелательнои; смерти, болезнеи; и старости. Три этих ужасающих феномена являются проклятием на земле, где человек позволил своему сознанию отождествить себя практически полностью с хрупким физическим телом, требующим постоянного содеи;ствия воздуха, еды и сна, для того, чтобы вообще существовать. Бог создал внутри себя различные идеи и спроектировал их в сны. Таким образом, появилась Леди Космического сна в своих грандиозных бесконечных нарядах относительности. В тридцати пяти мыслительных категориях причинного тела Бог выделил девятнадцать астральных и шестнадцать физических частеи;. Путем уплотнения вибрационных сил, вначале тонких, затем грубых, Он произвел астральное человеческое тело и в итоге его физическую форму. Согласно закону относительности, посредством которого Первичная Простота стала озадачивающее многообразнои;, причинныи; космос и причинное тело отличаются от астрального космоса и астрального тела; подобным образом физическии; космос и физическое тело по своим характеристикам отличается от других форм творения. Физическое тело состоит из затвердевших, объективизированных снов Творца. На земле вечно присутствует двои;ственность: болезнь и здоровье, боль и удовольствие, потеря и приобретение. Люди обнаруживают ограничения и сопротивление тре;хмернои; материи. Когда человеческое желание жить жестоко пошатывается из-за болезни или по другим причинам, приходит смерть; тяжелое пальто плоти временно скидывается. Душа, однако, остается обличеннои; в астральное и причинное тела. Связывающая сила, с помощью которои; все три тела удерживаются вместе – это желание. Сила неисполненных желании; является кореннои; причинои; рабства всех людеи;. Физические желания коренятся в эгоизме и чувственных удовольствиях. Принуждения и искушения чувственных ощущении; более могущественны, чем сила желания, связанная с астральными привязанностями или казуальными восприятиями. Астральные желания связаны с наслаждениями в виде вибрации;. Астральные существа наслаждаются музыкои; сфер и восхищаются видом всего творения как выражения в неисчерпаемых формах изменяющегося света. Астральные существа так же обоняют, ощущают вкус, и осязают свет. Таким образом, астральные желания связаны со способностью астральных существ воспринимать любые объекты и опыт как формы света или уплотненных мыслеи; и снов. Душа, будучи невидимои; по природе, может быть различима только посредством присутствия тела или тел. Простое наличие тела говорит о том, что ее существование стало возможным из-за невыполненных желании;. Пока душа человека обличена в одну, два или три телесных оболочки, плотно закрытые пробками невежества и желании;, он не может раствориться в море Духа. Когда грубая физическая оболочка разрушается молотком смерти, две других – астральная и причинная – все еще остаются, не позволяя душе сознательно присоединиться к Вездесущеи; Жизни. Когда с помощью мудрости достигается состояние отсутствия желании;, его сила разрушает две оставшиеся оболочки. Крошечная человеческая душа, наконец, освобождается; она достигает единства с Неизмеримои; Беспредельностью. Для того, чтобы понять его, человеку нужно обладать такои; огромнои; силои; концентрации, чтобы он смог закрыть глаза и визуализировать астральныи; космос и физическии; космос во всеи; их необъятности – светящии;ся шар с твердои; корзинои; – существующии; только в качестве идеи. Если бы с помощью такои; сверхчеловеческои; концентрации ему удалось превратить или свести два космоса со всеи; их сложностью к простым идеям, он бы достиг причинного мира и оказался на границе соединения ума и материи. Там человек осознает все сотворенное – твердые вещества, жидкости, газы, электричество, энергию, всех существ, богов, людеи;, животных, растении;, бактерии; – как формы сознания, подобно тому, как закрывая глаза, человек осознает, что он существует, не смотря на то, что его тело невидимо его физическим глазам и присутствует только как идея. Все, что человек может осуществить в своем воображении, причинное существо может осуществить на самом деле. Одаренныи; невероятно богатым воображением человеческии; интеллект способен, только в уме, переходить с однои; мысленнои; краи;ности на другую, ментально путешествовать с однои; планеты на другую, или бесконечно блуждать в недрах вечности, или парить, словно ракета над куполом галактики, или мерцать, словно луч прожектора над млечным путем и заездным космосом. Но существа в причинном мире имеют намного большую свободу и могут без усилии; мгновенно проявлять свои мысли в объективную реальность, без всяких материальных или астральных препятствии; или кармического ограничения. Души в причинном мире узнают друг друга как индивидуализированные точки блаженного Духа; единственными объектами, окружающими их, являются их мыслеформы. Причинные существа видят различия между своими телами и мыслями просто как идеи. Так же как человек, закрывая глаза, может визуализировать ослепляющии; белыи; свет или бледную голубую мглу, причинные существа с помощью однои; лишь мысли способны видеть, слышать, чувствовать запах и осязать; силои; космического разума они могут создать, или заставить исчезнуть все что угодно. Как смерть, так и перерождение в причинном мире происходит в мысли. Существа, обладающие причинным телом, живут лишь амброзиеи; вечно нового знания. Они пьют из родников мира, бродят по непроторе;ннои; земле восприятии;, плавают в бесконечности океана блаженства. Они наблюдают за тем, как их мысли-тела странствуют по миллиардам созданных Духом планет, свежих пузыреи; вселенных, звезд мудрости, разноцветных снов золотои; дымки, небесным голубым недрам Вечности! Многие существа остаются в причинном космосе на протяжении тысячи лет. Находясь в более глубоком экстазе, освобожденная душа выходит из маленького причинного тела и обличается в бескраи;ность причинного космоса. Все отдельные водовороты идеи;, обособленные волны энергии, любви, воли, радости, мира, интуиции, спокои;ствия, самоконтроля, и концентрации растворяются в вечно-блаженном Море Радости. Душе больше нет необходимости ощущать радость, как индивидуализированнои; волне сознания, она сливается с Единым Космическим Океаном, со всеми его волнами – бесконечным восторгом, волнением, трепетом. Когда душа вырывается из кокона трех тел, она навсегда преодолевает закон относительности и становится непостижимым Вечно-Сущим. 10 Взгляните на бабочку Вездесущности, с крыльями, украшенными звездами, лунами и солнцами! Душа, расширившаяся до Духа, остается одна там, где свет существует без света, тьма без тьмы, мысль без мысли, опьяненная экстазом радости в Божественном Сне космического творения».  

– Свободная душа! – Воскликнул Я в благоговении.  

– Когда душа выбирается из трех контеи;неров мирскои; иллюзии, – продолжал Мастер, – она становится единои; с Бесконечным, не теряя при этом своеи; индивидуальности. Христос достиг конечнои; свободы еще до того, как был рожден Иисусом. За три этапа своего прошлого, символизируемых в его земнои; жизни тремя днями переживания смерти и воскрешения, он приобрел силу, необходимую, чтобы полностью возродиться в Духе.  

– Только когда существо больше не имеет желании;, которые можно получить в приятном для глаз астральном мире, и его больше не искушает возможность вернуться туда, он остается в причинном мире. Завершив там работу по искуплению всеи; причиннои; кармы и семян прошлых желании;, очищенная душа отбрасывает последнюю из трех оболочек невежества и, выходя из последнеи; оболочки причинного тела, соединяется с Бесконечным. Теперь ты понимаешь?! Баба обаятельно улыбнулся!  

– Да, по вашеи; милости. Я так счастлив, что не могу наи;ти слов благодарности.  

Я шёл по живому дворцу, ощущая, как стены двигались вокруг меня, пульсируя светом.  

Каждый шаг был словно во сне.  

Я чувствовал присутствие гуру Бабы повсюду, но его самого не было видно.  

Я знал, что это последний урок, последний миг, когда я могу быть здесь.  

И вдруг...  

Всё начало рушиться.  

Золотые стены стали растворяться в воздухе, колонны рассыпались светом, пол исчезал под ногами, и меня вытолкнуло наружу.  

Не силой. Не жестоко.  

Но так, словно сам дворец решил, что моё время здесь окончено.  

Я падал. Но не вниз — в реальность.  

Я очнулся на скале. Снег. Гималаи. Холодный ветер бил в лицо.  

Я не был ранен. Я просто вернулся обратно. Я вскочил, пытаясь снова найти дворец.  

Но его не было. Только горы. Только тишина.  

Я глубоко вдохнул, чувствуя, как что-то внутри меня изменилось.  

Я знал: Гуру Баба больше не вернётся. Но его путь продолжался во мне.  

***  

Ветер взревел, поднимая снежные вихри, которые ослепляли меня, били в лицо ледяными иглами.  

Метель закружилась вокруг, скрывая всё, превращая мир в белую пустоту.  

Я шёл, не зная куда.  

Где я? Как далеко от людей? Как выбраться отсюда? Я не знал.  

Я просто шёл вперёд, оставляя за собой едва заметные следы, которые тут же стирал снег.  

И вдруг, Я увидел свет. Сквозь снежную пелену, вдалеке, горел огонёк.  

Я прищурился, прикрывая лицо рукой. Изба.  

Одинокий деревянный дом, укрытый снегом, с небольшим окном, в котором теплилcя жёлтый свет.  

Я почувствовал надежду.  

Собрав последние силы, я пошёл к нему, ощущая, как ноги проваливаются в снег, как холод проникает всё глубже.  

Я дошёл до двери. Остановился. И тихо постучал.  

Дверь открылась, и я сразу почувствовал тёплый воздух, который вырвался наружу, смешавшись с ледяным ветром.  

Передо мной стоял лысый буддийский монах, облачённый в простую оранжевую рясу.  

Его лицо было спокойным, взгляд — мудрым, но добрым.  

Он молча изучал меня несколько секунд, будто уже знал, кто я и зачем пришёл.  

Затем отошёл в сторону, жестом приглашая меня внутрь.  

— Заходи, путник. Здесь тепло.  

Я переступил порог.  

Внутри было уютно и спокойно.  

Тёплый свет от масляных ламп мягко освещал деревянные стены, пахло чем-то травяным, дымным, слегка сладким.  

Несколько монахов сидели у стены в медитативных позах, некоторые разговаривали, кто-то перебирал чётки, шепча мантры.  

Я ощущал глубокий покой, будто попал в другое измерение — место, где не существовало времени.  

Один из монахов поднялся.  

Он выглядел старше остальных, но в его глазах было нечто необъяснимо молодое.  

Он сложил ладони у груди и слегка поклонился.  

— Ты проделал долгий путь. Прошу, выпей со мной чая.  

Я кивнул.  

Меня пригласили вглубь дома, в его личную комнату.  

Я сидел на полу в небольшой комнате, укрытой простыми коврами.  

Передо мной стоял глиняный чайник, из которого поднимался тонкий дымок, наполняя воздух травяным ароматом.  

Монах, который пригласил меня, молча разливал чай в маленькие чаши.  

Его движения были медленными, почти ритуальными, словно в самом процессе наливания заключалась древняя мудрость.  

Он подал мне чашу.  

Я взял её тёплыми пальцами и сделал первый глоток.  

Чай был горьковатым, насыщенным, с лёгкой сладостью в послевкусии.  

Монах посмотрел на меня, сложив ладони у груди.  

— Ты многое пережил, путник. Твоё сердце беспокойно. Расскажи, что привело тебя сюда. Как ты оказался в этих краях? – Спросил Монах. Я глубоко вдохнул.  

Я не знал, с чего начать.  

Но что-то в его взгляде заставило меня говорить.  

Я рассказал всё. Как потерял жену в автокатастрофе. Как моя дочь осталась парализованной. Как я пытался найти ответы в психиатрии, но не нашёл. Как я встретил гуру Бабу, и он научил меня видеть мир иначе. Как я испытывал осознанные сны, переходил в астральные измерения, чувствовал энергию в своих ладонях. Как я наблюдал его смерть. Как видел его после смерти. Как золотой дворец принял меня — а потом выбросил обратно.  

Монах слушал молча, не перебивая. Я рассказывал всё, как на исповеди, ощущая, что эти стены, этот чай, этот человек — всё это часть какого-то плана, который я ещё не понял.  

Когда я закончил, в комнате повисла долгая тишина. Монах медленно сделал глоток чая. Затем поднял на меня мудрый, ясный взгляд и засмеялся. – Ха-а-ха!!  

Его смех был тихий, но искренний, словно я рассказал не историю о духовных поисках, а самую нелепую шутку.  

Я нахмурился.  

— Что смешного?  

Монах покачал головой, не скрывая улыбки.  

— Ты забавный человек Европеец. Ты выдумщик.  

Я почувствовал раздражение.  

— Что значит "выдумщик"? Всё, что я рассказал — правда!  

Монах посмотрел на меня с озорной искрой в глазах, но в этом взгляде было нечто мудрое, старое, глубокое.  

— Ты действительно думаешь, что всё это было?  

Я сжал челюсти.  

— Я не думаю. Я знаю.  

Он откинулся назад, сложив руки на коленях.  

— И всё же ты здесь. В холоде. В избе среди снегов. Обычный человек.  

Я напрягся.  

— Ты хочешь сказать, что я всё это придумал? Ввдумал? Ты что Гималайский психиарт?!  

Монах посмотрел на меня внимательно.  

— А разве ты сам не сомневаешься?  

Я открыл рот, но...  

Я действительно сомневался.  

Может ли всё это быть правдой?  

Или это мой разум, отчаянно пытающийся найти смысл во всём, что произошло?  

Я не знал, что ответить. Но монах уже знал мой ответ.  

Монах поставил чашу на стол и спокойно произнёс:  

— Кто ты теперь?  

Я не знал, что сказать. Но где-то глубоко внутри ответ уже рождался.  

Монах продолжал смотреть на меня с мягкой улыбкой, но в его взгляде было нечто большее, чем насмешка.  

В нём была глубокая мудрость.  

Он поставил чашу с чаем на стол и медленно произнёс:  

— Сансара это бесконечный круг перерождений, страданий и иллюзий. А Нирвана — это освобождение, просветление. Конец пути.  

Монах слегка улыбнулся.  

— Но что, если я скажу тебе, что и Сансара, и Нирвана — всего лишь творения твоего ума?  

— Что ты имеешь в виду?  

Он посмотрел мне прямо в глаза.  

— Мы сами создаём себе иллюзии. Мы строим миры внутри своей головы. Мы верим в страдания — и создаём Сансару. Мы верим в освобождение — и создаём Нирвану. Но и то, и другое — просто порождения разума. Иллююзии реальны. Иллюзии это слои реальности но самих посебе их не сущесвует пока кто-то в них верит они есть. Ты сам создал себе дизайн своего мифа. Ты сам создал все эти галлюцинации в Гималаях. Ты сам создал свой проект в Индии.  

— Значит, Нирваны не существует?  

Монах рассмеялся.  

— Существует. Но только для того, кто верит в неё.  

Я не мог этого принять.  

— Но если это иллюзия, то что тогда реально? Есть ли Карма?  

Монах взял в руки чайник и налил мне ещё чаю.  

Я смотрел, как жидкость заполняет чашу, как из неё поднимается пар.  

Монах улыбнулся.  

— Кармы тоже нет. Но если хочешь то будет. Чего ты хочешь? Ты хочешь только выдумывать свой миф!  

Я посмотрел на чашу чая передо мной.  

Я мог её видеть. Ощущать её тепло. Чувствовать запах.  

Что, если все мои поиски, мои видения, осознанные сны, путешествия в астрал — это просто сансара, созданная моим собственным разумом?  

Она всегда была здесь.  

Я взял чашу. Медленно поднёс её к губам. И сделал глоток. Тёплый. Простой. Реальный.  

Метель стихла.  

Ветер больше не выл между скал, снегопад превратился в редкие, лёгкие хлопья, тихо опускающиеся на землю.  

Наступило странное затишье.  

Я стоял у порога избы монаха, глядя в чистое, ясное небо.  

Мне казалось, что после этого разговора мир изменился.  

Но, может быть, это изменился я сам.  

Я обернулся.  

Монах всё ещё сидел внутри, возле чаши с недопитым чаем.  

Он смотрел на меня без слов, но его взгляд говорил всё.  

Ты уже знаешь, куда идти.  

Я молча сложил руки у груди и поклонился.  

Монах лишь тихо улыбнулся.  

Я развернулся и ушёл.  

Дорога вниз казалась гораздо короче, чем подъём.  

Я пробирался по склонам, через замёрзшие тропы, пока не увидел первые дома города.  

Возвращение в мир людей было странным.  

Я слышал гул машин, видел толпы людей, суету, шум, рекламу, рынок, огни витрин...  

Совсем другой мир. И всё же, он был таким же реальным, как чай в руках монаха.  

Я нашёл автобус до аэропорта. Прошёл через залы ожидания. Купил билет.  

И когда самолёт оторвался от взлётной полосы, оставляя Индию позади, я посмотрел в иллюминатор и подумал:  

Может, я зря так долго искал истину?  

Может, она всегда была со мной?  

Я закрыл глаза.  

И впервые за долгое время уснул спокойно.  

Глава 9. Все дороги ведут в Рим.  

Самолёт мягко сел в аэропорту Рима, и, когда я вышел из терминала, меня сразу окутал привычный воздух Италии.  

Тёплый, немного влажный, наполненный ароматом кофе, сигарет и дождя, который недавно прошёл.  

Я не стал задерживаться.  

Я не чувствовал усталости, хотя путь был долгим.  

Я просто знал, куда должен идти.  

Такси мчало меня через узкие улицы Рима, огни ночного города мелькали за стеклом.  

Я смотрел на знакомые здания, церкви, площади — и чувствовал, что возвращаюсь в совершенно другой мир.  

Мир, который раньше был моим, но теперь казался чем-то далёким, почти чужим.  

Но там, впереди, меня ждала единственная реальность, которая имела значение.  

Я вошёл в больницу.  

Те же коридоры. Те же холодные стены.  

Как будто ничего не изменилось.  

Но изменился я. Я ускорил шаг, почти побежал по знакомому маршруту.  

И когда я открыл дверь палаты, она была там. Моя дочь.  

Маленькая, хрупкая, под тёплым одеялом, с книгой в руках.  

Джозефина подняла на меня глаза.  

На секунду в них мелькнуло удивление, а потом...  

— Папа!  

Я подошёл, взял её маленькую руку в свои ладони. Она была тёплой. Живой. Настоящей. Я провёл так много времени, блуждая в мирах снов, астралов, тайных знаний...  

Но вот она. Единственное, ради чего я вернулся.  

В палату вошла медсестра, одетая в голубую форму.  

В её руках был планшет с документами.  

— Сеньер Галетти — её голос был сухим, официальным. — Вам необходимо оплатить лечение за этот месяц. И решить, продлеваете ли вы пребывание дочери в клинике.  

Я посмотрел на неё усталым, но твёрдым взглядом.  

— Я всё оплачу сегодня.  

Она кивнула, ожидая ответа на второй вопрос.  

Я глубоко вдохнул.  

— И сегодня же я заберу её домой.  

Медсестра моргнула, не ожидая этого. Она на секунду задержалась, но затем молча кивнула.  

— Хорошо. Оформим выписку.  

Я коротко кивнул.  

— Теперь оставьте нас.  

Она взглянула на меня с лёгким недоумением, но вышла из палаты, закрыв за собой дверь.  

Я остался один с дочерью. Только мы.  

Я медленно раскрыл одеяло, осматривая её хрупкое, слабое тело. И впервые за долгое время я сделал то, чего никогда не делал раньше. Я склонил голову. Сложил руки. И начал молиться.  

ТУГ ДАМ НЕ НЕ КУЛ ЛО ДзАБ ДРА ДРОГ  

Я призываю вас из сущности ваших обетов повторением звука этои; мантры.  

МА И;ЕЛ ТУГ ДАМ ЧЕН ПОИ; ДУ ЛА БАБ  

Не забываи;те, что пришло время исполнить ваши обеты.  

ХУНГ ХРИ НГО ВО О САЛ  

Природа ясного света.  

Я поклоняюсь вам и восхваляю вас,  

И молю, из обширного пространства любви и глубокого осознавания,  

Я молю, даруи;те высшие и обычные сиддхи.  

ОМ НАМО БХАГАВАТЕ БЕКАНДЗЕ ГУРУ ТАТЬЯГАТА АРХАТЕ БУДДАЙЯ  

Я водил руками над телом Джозефины, словно ощупывая невидимые потоки энергии, которые я когда-то чувствовал в ашраме.  

Тёплая волна пробежала по пальцам, когда я коснулся её рук.  

И вдруг...  

Её пальцы дёрнулись. Она двигала рукой. Я переместился к её ногам, провёл ладонями над бедром, над коленом. И она их согнула.  

— Папа... — прошептала она испуганно.  

Я не мог дышать. Её тело, которое столько месяцев оставалось парализованным, откликалось на прикосновения. Я резко поднялся, схватил её за плечи, заглядывая в испуганные, но живые глаза.  

— Вставай! — закричал я, не сдерживая слёз.  

ТЕЯТА ОМ БЕКАНДЗЕ БЕКАНДЗЕ МАХА БЕКАНДЗЕ РАДЗА САМУГАТЕ СОХА!  

Она дрожала. Но её мышцы слушались её.  

Я почувствовал, как она напрягает ноги, как её руки крепче сжимаются в кулаки.  

Я тянул её вверх, а она отталкивалась от постели.  

И вдруг...  

Она стояла. Она стояла!! Без поддержки. Без посторонней помощи.  

Она стояла передо мной — живая, настоящая, сильная.  

Я закричал от счастья.  

А затем она сделала первый шаг.  

Джозефина смеялась.  

Я держал её в своих объятиях, чувствуя, как её тёплое живое тело дрожит от счастья.  

Но вдруг Дверь палаты открылась. На пороге стояла медсестра, держа в руках стопку документов. Она подняла глаза. И застыла. Её лицо побледнело. Руки дрогнули. Бумаги выскользнули из пальцев и с шуршанием разлетелись по полу.  

— Этого не может быть... — прошептала она.  

Затем вскрикнула и бросилась в коридор.  

— Чудо! — кричала она, убегая. — Чудо! Вызовите главного врача!  

Прошло меньше минуты, но мне показалось, что вечность.  

В палату ворвался главный врач, пожилой мужчина в белом халате, с серьёзным взглядом.  

За ним медсёстры, санитары, все столпились у двери. Он посмотрел на Джозефину. Увидел её стоящей. И его глаза расширились от шока.  

— Это невозможно.  

Он шагнул ближе, словно боялся, что его разум играет с ним жестокую шутку.  

— Позвоночник... таз... они были полностью расколоты... Она не могла...  

Он замолчал. Потому что она стояла перед ним.  

Главный врач резко повернулся к медсёстрам.  

— Срочно в рентген-кабинет. Я хочу видеть снимки. Немедленно.  

Две медсестры подошли к Джозефине и, почти боясь дотронуться, взяли её под руки.  

— Папа... — тихо сказала она, с тревогой глядя на меня.  

— Я иду с тобой.  

Я пошёл следом, не отрывая от неё глаз.  

Я знал, что они не найдут ответа.  

Потому что чудо не вписывается в законы медицины.  

Врачь все же достовал меня своими ренгеновскими снимками, но как только он их сделал на снимках было сразу все видно что ее позвоночник в здоровом состоянии и все кости тоже, словно ничего и не было. Это чудо? Можно и так сказать. Это Магия!  

Прошло несколько дней.  

Джозефина была дома. Я видел, как она ходит по комнатам, как снова учится чувствовать землю под ногами. Я счастлив! Я так счастлим!  

Но жизнь продолжалась. И мне нужно было вернуться в клинику на работу и зарабатовать сбе на жизнь и на коледж моей дочери.  

Когда я зашёл в здание, меня сразу окутала знакомая атмосфера: Запах антисептиков. Гул голосов в коридорах. Тихий, подавленный шёпот пациентов. Всё было так же, как и раньше. Как будто ничего не изменилось. Но изменился я.  

Я направился к своему кабинету, но не успел пройти и нескольких шагов, как из-за угла появился Жакаб. Он ждал меня.  

— Марио! — его голос был наигранно радостным, он раскинул руки, будто собирался меня обнять.  

Но я видел его глаза. Они не улыбались.  

— Друг мой, наконец-то ты вернулся! — он театрально всплеснул руками, подходя ближе.  

— Да, я вернулся, Жакаб, — сухо ответил я.  

Он похлопал меня по плечу чуть сильнее, чем следовало бы, и изобразил грустное сочувствие.  

— Я слышал... о твоих трудностях. Держался ли ты, старый друг?  

Я не ответил. Он говорил словами заботы, но я слышал фальшь. Жакаб не был рад моему возвращению. Он просто лицемерил.  

— Да, Жакаб. Я держался. А теперь извини — у меня пациенты.  

И прошёл мимо него, не оглядываясь.  

Но я чувствовал его взгляд. Он всё ещё надеялся, что я сломаюсь. Но теперь я был сильнее.  

Я сидел в своём кабинете, изучая медицинскую карту нового пациента.  

Мужчина, около сорока лет, с диагнозом клиническая депрессия. Он вошёл, медленно, с тяжёлой походкой, сел напротив меня и устало посмотрел в пол.  

— Доктор, мне хуже.  

Я кивнул, ожидая, что он продолжит.  

— Мне нужны антидепрессанты. Дозу можно увеличить?  

Я сложил пальцы в замок и внимательно посмотрел на него.  

— А как долго вы уже принимаете их?  

Он вздохнул, словно этот вопрос раздражал его.  

— Больше года. Но ничего не меняется. Я всё так же пуст.  

Я кивнул.  

— Значит, вы сами понимаете, что таблетки — не решают проблему?  

Он хмуро посмотрел на меня.  

— Но что ещё я могу сделать?  

Я наклонился вперёд.  

— Давайте попробуем понять, что стоит за вашей депрессией. Что внутри вас делает вас пустым?  

Он напрягся.  

— Зачем? Я не хочу копаться в этом. Мне нужны таблетки, а не разговоры.  

Я покачал головой.  

— Но вы же видите, что таблетки не дали вам облегчения.  

Он сжал кулаки.  

— Вы отказываетесь выписать их?  

Я спокойно посмотрел ему в глаза.  

— Я отказываюсь делать вид, что химия решит всё за вас. Проблема в вас самих, проблема в вашем восприятии мира, мираощушении! Отношении к себе к людям таблетки вообще тут не помогут!  

Он резко встал.  

— Я заплачу за приём, но только чтобы написать на вас жалобу! Вы некомпетентны! Не нужно учить меня жить ты же врачь!  

Я молчал, пока он выходил, громко хлопнув дверью.  

Я видел таких людей раньше.  

Им не нужен был поиск причин. Им нужна была таблетка, чтобы заглушить боль. Но я больше не мог так работать. Я не собирался лечить симптомы. Я собирался лечить человека.  

Дверь кабинета распахнулась с грохотом. В кабинет влетел Жакаб, его лицо красное от злости.  

— Ты какого чёрта творишь, Марио?! — рявкнул Жакаб, хлопнув дверью так, что задрожали стёкла. — Этот пациент написал на тебя жалобу! — Жакаб раздражённо махнул рукой. — Он заявил, что ты отказываешься лечить людей!  

Я сложил руки на столе.  

— Я не отказываюсь лечить людей, Жакаб. Я просто не раздаю таблетки направо и налево.  

Жакаб покачал головой, сжав зубы.  

— Ты не понимаешь, в каком мире живёшь?! Тут не Индия! Тут нужна медицина, а не твоя философия! Мы же живем спроцентов от фармокологических клиник что продаем эт таблетки людям! Это бизнес! Это деньги!  

Я медленно встал, глядя ему прямо в глаза.  

— А может, ты просто боишься, что кто-то действительно начнёт лечить людей, а не делать из них вечных пациентов? Личение и помощь людям это не бизнес!  

Жакаб на секунду замер. Его лицо дёрнулось, но он быстро вернул себе контроль.  

— Ты играешь с огнём, Марио. Это тебе не с рук не сойдёт.  

Жакаб злобно фыркнул и резко развернулся к двери.  

— Посмотрим, сколько ты тут ещё продержишься.  

Он хлопнул дверью и ушёл.  

Я остался один, слушая, как его шаги затихают в коридоре.  

Я вышел из кабинета, пытаясь собраться с мыслями после разговора с Жакабом.  

Но вдруг заметил его. Пациент стоял у окна в конце коридора. Он что-то шептал.  

Его губы двигались, но рядом никого не было. Он говорил сам с собой. Я замедлил шаг, наблюдая. Остальные врачи и Жакаб тоже заметили это. Они остановились в стороне, молча наблюдая. Я подошёл ближе. Пациент не замечал меня, продолжая тихо бормотать что-то невнятное. Я встал рядом и спокойно спросил:  

— С кем ты говоришь?  

Он замер. Его глаза дёрнулись в мою сторону. Он медленно повернул голову, и я увидел испуганный, напряжённый взгляд.  

Он что-то слышал. Он видел кого-то, кого не видел я. Я не сводил с него глаз.  

А за моей спиной Жакаб и остальные врачи ждали, что будет дальше.  

Пациент медленно моргнул и посмотрел на меня.  

— Меня зовут Стефан, — тихо сказал он.  

Я кивнул.  

— Стефан, с кем ты говоришь?  

Он чуть качнулся вперёд, его дыхание стало тяжелее.  

— С ним... — прошептал он, опуская голову.  

— С кем «с ним»?  

— С демоном.  

За моей спиной кто-то хмыкнул, но я не обернулся.  

Я внимательно смотрел на Стефана. Он не выглядел сумасшедшим. В его глазах не было пустоты, лишь страх.  

И вдруг...  

Я почувствовал что-то. Холод пробежал по спине, воздух словно сгустился.  

На долю секунды я уловил тень, что стояла рядом со Стефаном.  

Тёмный силуэт. Размытый, нереальный, словно созданный из густого дыма.  

Я моргнул.  

Силуэт был здесь. Я перевёл взгляд на Стефана.  

Он смотрел прямо туда же.  

Мы оба это видели. Но остальные врачи ничего не замечали. Я снова посмотрел на тень.  

Она медленно повернула голову в мою сторону.  

Тень двигалась, колыхаясь, будто живая. Она была не просто образом — я чувствовал её присутствие. Что-то внутри меня всколыхнулось, инстинкт, который я не мог объяснить.  

Я резко ударил. Но в тот же миг тень исчезла, и мой кулак врезался в лицо Стефана. Он вскрикнул, отшатнулся и упал на пол.  

— Чёрт... — выдохнул я, осознавая, что сделал.  

Но уже было поздно.  

Жакаб бросился вперёд.  

— Что ты творишь?!  

Дверь палаты распахнулась, вбежали санитары.  

Они скрутили Стефана, который был в шоке, а ещё двое разнимали меня и Жакаба, когда тот попытался схватить меня за грудки.  

— Ты сошёл с ума, Марио?! — заорал Жакаб.  

Я пытался что-то объяснить, но всё было бесполезно.  

— Достаточно! — раздался голос одного из старших врачей. — К вам обоим есть вопросы. Директор хочет видеть вас. Немедленно.  

Я провёл рукой по лицу, пытаясь прийти в себя.  

Жакаб смотрел на меня с яростью, а я только теперь начал осознавать, что наделал.  

Но я знал одно: Я не ошибся. Демон был настоящий!  

Я стоял в кабинете директора, а передо мной за массивным столом сидел пожилой мужчина с холодным, изучающим взглядом.  

Рядом, скрестив руки на груди, стоял Жакаб — с выражением чистого презрения.  

— Доктор Марио Галетти — голос директора был ровным, но строгим. — Вам понятно, почему вы здесь?  

Я глубоко вдохнул.  

— Да.  

— Тогда объясните, почему вы ударили пациента.  

Я поднял глаза.  

— Потому что он был одержим демоном.  

Директор нахмурился. Жакаб усмехнулся.  

— Что за чушь ты несёшь? — процедил он.  

Но я продолжал.  

— Большинство пациентов здесь не психически больны. Они одержимы. Это не бред, не галлюцинации — это настоящие сущности, которые питаются их сознанием.  

Директор потер переносицу, покачав головой.  

— Вы понимаете, что ваши слова звучат... мягко говоря, странно?  

Я посмотрел на него.  

— Я могу это доказать.  

Жакаб саркастически хмыкнул.  

— Ах, ты можешь? Тогда, пожалуйста, покажи нам.  

Минуту спустя весь персонал собрался в коридоре.  

Санитары, медсёстры, врачи.  

Я стоял перед ними, а напротив меня — Стефан.  

Он выглядел напуганным, но его глаза... В них было что-то чуждое.  

— Начинай своё шоу, Лоуренс, — усмехнулся Жакаб, скрестив руки.  

Я сосредоточился. Я почувствовал жар в ладонях, тот самый жар, который гуру Баба называл силой. Я рванулся вперёд и схватил Стефана за голову.  

— Оставь его, тварь! — выкрикнул я, вкладывая всю силу в руки, пытаясь изгнать зло.  

Коридор наполнился напряжённой тишиной.  

Я чувствовал нечто, словно холодное, липкое сопротивление.  

Но... Ничего не происходило.  

Я пытался вытолкнуть его из тела Стефана, но демон не уходил.  

Я не мог его изгнать.  

— Ну же... — выдохнул я, сжимая пальцы крепче.  

Но тень внутри Стефана не двигалась.  

— Ты бессилен, доктор, — прошептал пациент, и его губы исказились в злобной усмешке.  

Я отпрянул, дыша тяжело. Жакаб хлопнул в ладоши.  

— Вот и всё! Шоу окончено, господа!  

Директор поднялся со своего места, лицо его было напряжённым.  

— Доктор Галетти, мне кажется, вы нуждаетесь в отдыхе.  

Я смотрел на Стефана. Он по-прежнему усмехался.  

Почему я не смог?  

***  

На следующий день я покинул клинику.  

Я больше не мог оставаться там.  

Жакаб, директор, коллеги — они видели во мне сумасшедшего, а не врача.  

Но если я не мог доказать им свою правоту в стенах психиатрии...  

Я докажу это всему миру.  

***  

Я начал ходить по больницам и центрам для тяжёлых пациентов.  

Я искал тех, кого медицина уже не могла спасти.  

— У него цирроз печени. Последняя стадия, — говорили мне.  

Я клал руки на грудь больного, закрывал глаза.  

И чувствовал, как тепло струится из моих ладоней.  

— У него порок сердца. Ему осталось жить недолго, — шептались врачи.  

Я молился. Я не просил чуда. Я позволял чуду случиться через меня.  

И оно случалось.  

Сначала люди относились ко мне скептически.  

— Очередной шарлатан, — говорили одни.  

— Чудес не бывает, — насмехались другие.  

Но когда больные вставали с постели, когда те, кому давали дни жизни, начинали ходить, дышать, смеяться — шёпот недоверия сменялся захваченными взглядами.  

Слухи о целителе Марио разлетелись по всему Риму. Меня стали искать. Люди искали меня, чтобы исцелиться.  

Чем больше людей слышали обо мне, тем больше появлялось скептиков.  

Меня называли шарлатаном, мошенником, актёром, фанатиком.  

— Он обманывает людей, — говорили они.  

— Всё это психологический эффект, самовнушение, — уверяли врачи.  

— Он просто очередной пророк, наживающийся на страданиях, — шептались за спиной.  

Но вскоре их удивление сменилось шоком.  

Я не брал денег. Совсем. Люди подходили ко мне, дрожащими руками протягивая купюры, конверты, золотые украшения.  

— Возьмите, доктор, пожалуйста... Это за то, что вы сделали для меня.  

Я только спокойно улыбался и качал головой.  

— Я не продаю то, что мне дали свыше.  

Некоторые не верили. Они думали, что за этим стоит какой-то подвох.  

Но когда даже богатые люди пытались вручить мне деньги, а я всегда отказывался, их цинизм начинал рушиться.  

— Он исцеляет людей... и не берёт ничего взамен...  

— Как такое возможно?  

— Может, он и правда... не обычный человек?  

Люди, которые вчера смеялись надо мной, теперь приходили ко мне за помощью.  

Они не знали, что думать. Но они верили. И это было главное.  

Я исцелил тысячи людей. По всему Риму разносились рассказы о целителе Марио Галетти, который не брал денег и помогал даже тем, от кого отказалась медицина.  

Слухи выросли в легенду. Меня начали искать журналисты. Газеты, телевидение, интернет — все говорили обо мне.  

— Кто этот человек?  

— Чудо или обман?  

— Медицинское явление или новый пророк?  

Я видел, как меня снимают скрытыми камерами, как корреспонденты выслеживают меня на улицах, как люди ждут меня у домов больных, надеясь увидеть исцеление своими глазами.  

Я стал символом чего-то большего, чем просто врач.  

Но в один из дней пришла новость, которая разрушила всё.  

***  

— Сеньер Марио, вы слышали? — голос знакомого врача в телефонной трубке звучал напряжённо.  

— О чём?  

— Вас уволили.  

Я замер.  

— Что?  

— Да. Сегодня вышел приказ. Вас официально больше нет в штате клиники.  

— Кто это решил?  

— Директор. И, думаю, не без давления сверху...  

Я выдохнул, чувствуя, как внутри всё сжалось.  

После всего, что я сделал?! Меня просто вычеркнули.  

Я растерянно сел на кровать, сжимая телефон в руке.  

Жакаб...  

Я знал, что он только этого и ждал. Но я не собирался сдаваться. Я подам в суд. Я не позволю им уничтожить меня только потому, что я перестал играть по их правилам.  

Но где-то внутри было нечто глубже, чем гнев. Это была боль. Как бы далеко я ни зашёл. Система всё равно нашла способ меня сломать.  

Я сидел в небольшой квартире, которую снимал на окраине Рима, когда раздался стук в дверь.  

Я медленно поднялся, не ожидая никого. Когда я открыл дверь, передо мной стоял мужчина в строгом костюме, с портфелем в одной руке и документами в другой.  

— Сеньер Марио Галетти?  

— Да, это я.  

Он молча передал мне конверт с официальной печатью.  

— Вам вручена судебная повестка.  

Я нахмурился, разрывая конверт.  

Глаза пробежали по тексту.  

Я не мог поверить в прочитанное.  

Меня обвиняли в мошенничестве.  

Группа врачей подала иск, утверждая, что я обманным путём украл у них пациентов, используя неизвестную форму гипноза или внушения.  

— Это какой-то бред... — выдохнул я, перечитывая строки снова и снова.  

Судебный пристав спокойно посмотрел на меня.  

— Доктор Лоуренс, теперь вам придётся доказывать свою невиновность в суде.  

Я медленно закрыл глаза. Они не просто уволили меня. Они решили уничтожить меня полностью. Я не знал, смогу ли выиграть этот процесс. Но я знал одно. Я не отступлю.  

***  

Сегодня город жил только одним событием. Судный день. Суд над мной.  

Когда я вышел из машины и посмотрел на огромное здание Palazzo di Giustizia, меня охватило странное чувство — будто я оказался в центре чего-то неизбежного.  

Всё здание было окружено людьми.  

Толпа заполняла улицы, площади, даже крыши близлежащих зданий. Я видел такую огромную толпу только в Индии, когда странствовал по храмам среди тысяч паломников.  

Но здесь было нечто другое. Это не была толпа, пришедшая за благословением. Здесь были скептики и верующие, враги и сторонники, те, кто жаждал справедливости, и те, кто искал зрелища.  

Камеры, микрофоны, вспышки фотокамер.  

Журналисты протягивали ко мне микрофоны.  

— Доктор Лоуренс, как вы прокомментируете обвинения?  

— Правда ли, что вы использовали гипноз?  

— Вы считаете себя пророком или врачом?  

Я не отвечал. Я просто шёл вперёд, сквозь этот живой, пульсирующий океан людей.  

В воздухе висело напряжение.  

Здание суда было заполнено до отказа. Журналисты с камерами, мои бывшие коллеги из клиники, скептики, сторонники — все пришли увидеть, как суд вершит правду.  

В зале стоял гул, люди шептались, кто-то переговаривался, а я просто ждал, когда начнётся процесс.  

Судья ударил молотком, призывая к тишине.  

— Марио Галетти, вы обвиняетесь в аферизме и обмане людей, — громко произнёс он. — Вам есть что сказать в свою защиту?  

Я поднял голову и твёрдо сказал:  

— Да, есть.  

Зал замер.  

— Я не брал ни с кого денег. Многие могут это подтвердить.  

— Но! — воскликнул прокурор, поднимаясь с места. — Он гипнотизирует людей! Он заставляет их верить в то, что у него есть магическая сила!  

Все зашумели.  

Судья снова громко ударил молотком.  

— Тишина в зале суда!  

Он повернулся ко мне, пристально глядя поверх очков.  

— У вас есть магическая сила, синьор Галетти?  

Наступила тяжёлая тишина.  

Я посмотрел ему прямо в глаза.  

И сказал:  

— Да, есть.  

Зал ахнул. Журналисты поднялись со своих мест, камеры направились прямо на меня.  

Кто-то рассмеялся. Присяжные засмеялись громче.  

— Он сумасшедший! — выкрикнул кто-то.  

— Шарлатан!  

— Фокусник!  

Судья ударил молотком несколько раз, перекрикивая гул.  

— Тихо! Тихо! Суд идёт!  

Но никто не мог остаться равнодушным.  

Моё признание взорвало зал.  

Суд шёл уже несколько часов.  

Свидетели выходили один за другим, и каждое их слово превращалось в поле битвы между сторонниками и обвинителями. Некоторые из них были мои исцелённые пациенты. Они говорили, что я дал им новую жизнь, что их болезни исчезли без медицинского объяснения.  

— Я пришла к нему с последней стадией цирроза печени, и врачи сказали, что мне осталось жить считаные месяцы! — воскликнула женщина средних лет, держа в руках медицинские бумаги. — Но вот я перед вами, здорова!  

— Я был парализован после аварии! — сказал пожилой мужчина, сжимая трость. — Теперь я хожу. Это не ложь! Вот мои анализы до и после!  

Врачи, которых пригласили для проверки документов, подтвердили их подлинность.  

Анализы были настоящими. И тогда слово взяли мои обвинители.  

— Это массовое помешательство! — заявил один из врачей, стукнув кулаком по трибуне. — Человек, который ещё вчера не мог двигаться, не может просто встать и уйти. Это невозможно!  

— Значит, вы хотите сказать, что они лгут? — спросил один из присяжных.  

— Нет! Они не лгут! — вспылил врач. — Но и обвиняемый сеньер Галетти не целитель. Он просто нашёл способ манипулировать их сознанием! Он Психиатр с больним стажем навернека это какая-то уловко психиотрическая!  

— Гипноз? — уточнил судья.  

— Да! Он внушает им исцеление, использует неизвестные техники, возможно, подкреплённые религиозным фанатизмом!  

— Но если это гипноз, почему анализы показывают, что болезни исчезли? — не унимался присяжный.  

Врач запнулся. Затем раздражённо развёл руками.  

— Я не знаю! Но это не может быть чудом!  

Другой врач, вставший на сторону обвинения, заявил:  

— Галетти просто украл наших клиентов! Он завладел их разумами, чтобы превратить их в своих последователей!  

— И зачем мне это?! — впервые за долгое время я подал голос.  

Наступила пауза.  

— Зачем мне это?! — повторил я, глядя на них. — Я не брал денег, не создавал секту, не искал власти. Тогда скажите мне — зачем?  

Врачи переглянулись, но никто не смог дать ответа. Зал суда снова погрузился в напряжённую тишину.  

Суд продолжался.  

Теперь слово взяли мои бывшие коллеги, работники психиатрической клиники.  

Жакаб встал, выпрямив спину, его лицо выражало мнимое сочувствие, но глаза сверкали холодным триумфом.  

— Я знал доктора Галетти долгие годы, — начал он, вздыхая. — Он был блестящим психиатром, но после трагической гибели его жены... он сломался.  

Я сжал кулаки под столом.  

— Я видел, как он отдалялся от реальности, как погружался в религиозные иллюзии, отказываясь признать свою боль.  

Он сделал паузу, театрально оглядывая зал, затем добавил:  

— Галетти убежал в Индию, к сектантам и мистическим учениям, вместо того чтобы обратиться за профессиональной помощью. Он заменил науку верой в демонов.  

В зале зашумели, кто-то снова усмехнулся.  

Но Жакаб не остановился.  

— Я расскажу вам кое-что ещё. Этот человек бил пациентов в нашей клинике. Он дрался с шизофрениками, утверждая, что они одержимы бесами! Он отказывался давать им лекарства, крича, что их болезни — не болезнь, а демоническое вселение!  

— Сеньор Галетти, это правда? Это прада что вы нападали на пациентов в больнице думая что они одержимы дмонами?! — голос судьи был жёстким.  

Я поднял голову и спокойно ответил:  

— Да. Это правда.  

Воздух застыл. Все ждали объяснения. Я вдохнул глубже.  

— Все шизофреники одержимы демонами.  

Зал вздрогнул, раздались крики. Кто-то рассмеялся, кто-то вскочил с места.  

Судья снова ударил молотком.  

— Тихо в зале суда!  

Я продолжал:  

— Все болезни людей вызваны их негативными мыслями, их слабостью, их страхами. Демоны питаются этим, питаются их энергией, их телом, их душой. Они становятся сильнее, захватывая разум, подавляя волю. И медицина их не лечит, потому что не хочет признать, что сражается не с химией мозга, а с тёмными силами.  

Зал взорвался криками.  

— Безумие!  

— Он псих!  

— Он говорит правду!  

— Это антинаучный бред!  

Судья яростно стучал молотком, пытаясь восстановить порядок. Но я видел страх в глазах некоторых врачей. Они не могли этого принять... но что-то внутри них сомневалось.  

Я сказал правду. И именно за это меня хотели уничтожить.  

— Такой человек не должен занимать место психиатра и иметь право принемать пациентв! У него класический диагноз Магофрении!! – Воскликнул Жакаб.  

— Магофрения?  

— Магофрения господа присяжные! Магифрени;ческий синдро;м это выделяемое некоторыми исследователями, при котором в мышлении начинают преобладать идеи и представления, противоречащие. Данный синдром отсутствует в современных психиатрических классификаторах Диагностическом и статистическом руководстве по психическим расстройствам DSM-5.  

— Протистую! – Наконечто мой адвокат что-то сказал. — Каждый гражданин имеет право верить во что хочет! У нас свобода вероисповедания! А данная диагностика неправомерана, так как это просто верование, все мы верим во что-то, кто-то в Бога а кто-то в Науку, но это не дает права некому обвитнять чью то веру в психической болезни!  

Судья несколько раз ударил молотком, его голос перекрывал гул толпы:  

— Тишина! Немедленно успокойтесь!  

Шёпот, возмущённые крики и смех постепенно стихли, но в воздухе всё ещё витало напряжение.  

Судья взглянул на присяжных, затем выдохнул и сказал:  

— Суд уходит на совещание.  

Присяжные поднялись со своих мест и вместе с судьёй покинули зал.  

***  

Я сидел в тишине.  

Впереди — журналисты, коллеги, пациенты.  

Кто-то неотрывно смотрел на меня, кто-то перешёптывался.  

Как только судья и присяжные покинули зал, ко мне тут же подошли люди. Они были разные: молодые и пожилые, мужчины и женщины, кто-то в дорогих костюмах, кто-то в простой одежде. Но в их глазах было одно и то же — вера. Они смотрели на меня не как на обвиняемого, не как на врача, а как на человека, давшего им надежду.  

— Сеньер Марио Галетти, я был на грани смерти... — сказал мужчина, положив руку мне на плечо. — Но вы спасли меня. И я верю в вас.  

— Вы изменили мою жизнь, — прошептала женщина, сжимая мои руки в своих. — Я буду на вашей стороне, что бы ни случилось.  

— Мы знаем, что это правда, — сказал кто-то ещё.  

Я видел искренность в их лицах. Я чувствовал энергию, которая исходила от них. И я понимал — как бы ни закончился суд, как бы меня ни пытались сломать. Я не один. И даже если меня объявят шарлатаном, сумасшедшим, преступником... Для этих людей я останусь тем, кто даровал им чудо. Жакаб сидел напротив, скрестив руки на груди. Я видел его победную улыбку.  

— Ну что, целитель? Как тебе твоё собственное шоу? — тихо сказал он, наклоняясь ближе.  

Я не ответил. Прошло пять минут. Дверь снова распахнулась, и судья с присяжными вернулись на свои места. Я вдохнул глубже. Этот театр абсурда продолжался.  

Судья вышел на своё место, присяжные сели, и зал замер в напряжённом ожидании.  

Судья взял молоток, посмотрел на меня долгим, изучающим взглядом, а затем произнёс:  

— Суд вынес решение.  

Я не моргал, слушая каждое слово.  

— Марио Галетти, вы лишаетесь лицензии и всех дипломов психиатра.  

В зале раздался шёпот, кто-то ахнул, кто-то удовлетворённо кивнул.  

Я не шелохнулся.  

— Вы не имеете права больше носить белый халат.  

Белый халат...  

Символ всей моей прошлой жизни.  

— Вы можете верить во что угодно, но если вы снова будете исцелять больных без медицинской лицензии — суд оштрафует вас на два миллиона лир.  

Зал закипел.  

Кто-то возмущённо вскочил:  

— Это несправедливо! Он никого не обманывал!  

— Это политический процесс!  

— Да он чудеса творит, а его судят!  

Жакаб самодовольно усмехнулся.  

Я видел, как он наслаждается этой сценой. Судья стукнул молотком по трибуне.  

— Суд окончен!  

Ещё один удар молотка. И всё было решено. Я больше не врач. Меня официально лишили всего, чем я был когда-то. Но даже в этот момент, когда люди вокруг шумели, кричали, обсуждали, спорили.  

Я знал: Они могут отнять у меня лицензию. Но не мою веру. Не мою силу. И уж точно не моё предназначение.  

Когда я вышел из зала суда, меня сразу же окружила толпа журналистов.  

Камеры вспыхивали, микрофоны тянулись ко мне, а вопросы сыпались, словно град.  

— Сеньер Галетти, что вы теперь будете делать без лицензии?  

— Вы и правда считаете себя целителем?  

— В какую религию вы верите?  

— Вы уверовали после смерти супруги?  

— Вы действительно видите демонов?  

— Вы сумасшедший или новый пророк?  

Я остановился на секунду, оглядываясь вокруг.  

Эти люди не искали правды.  

Они жаждали скандала, сенсации, зрелища. Им не было дела до меня или до тех, кого я исцелил. Они просто искали новый заголовок для завтрашних газет.  

Я посмотрел прямо в объективы камер и сказал:  

— Я не верю. Я знаю!  

Журналисты переглянулись.  

Я шагнул вперёд, рассекая толпу, и добавил:  

— А если вы не верите — это ваши проблемы.  

Я прошёл мимо, не обращая внимания на крики репортёров, на вспышки фотокамер, на осуждающие взгляды одних и восторженные глаза других.  

Я больше не был врачом. Но я всё ещё был Марио Галетти.  

Я сел в машину, завёл двигатель и выехал с площади перед судом. Поверить не могу что мо чере суд запретили исцелять людей, а если и попытаюсь мне еще и штраф влепят!  

Город кипел — камеры, люди, полиция, репортёры. Всё это давило на меня, и я просто хотел уехать подальше.  

Я свернул на тихую улицу, намереваясь сократить путь через переулки. Руки немного дрожали на руле. Чувство тревоги нарастало.  

Вдруг из-за поворота выполз чёрный грузовик и загородил дорогу передо мной. Я резко ударил по тормозам, колёса взвизгнули, машина замерла в метре от огромной чёрной махины. Я моргнул, пытаясь понять, что происходит. И в этот же миг в зеркале заднего вида я увидел второй грузовик. Он заблокировал дорогу сзади. Я оказался в ловушке. Внутри всё похолодело. Это была не случайность. Что-то должно случиться прямо сейчас.  

Двери грузовиков открылись, и из них вышли люди в чёрном. Четверо. Шестеро. Восемь.  

Они двигались спокойно, уверенно, словно точно знали, что делают. Я сжал руль, ощущая, как сердце забилось быстрее. Один из них подошёл к водительскому окну и показал документ.  

На нём был герб Ватикана.  

— Жандармерия Ватикана. Выйдите из машины и проследуйте за нами.  

— На каком основании вы меня задерживаете?!  

Мужчина убрал документы и спокойно повторил: — Выйдите из машины.  

Я не двигался. Дверь сорвали с петель, чьи-то сильные руки вытащили меня наружу. Я ударился коленями об асфальт, не успев даже вскрикнуть. А затем посыпались удары. Меня били молча, чётко, без лишней жестокости, но так, чтобы я не мог сопротивляться. Кулак в живот. Удар в рёбра. Кто-то схватил меня за волосы и вдавил лицом в землю.  

Где-то вдали кричала женщина. Кто-то видел это. Но никто не вмешался.  

Мне надели что-то на голову — плотный чёрный мешок, и мир стал пустотой. Я не видел ничего. Чьи-то руки подняли меня, потащили вперёд.  

Шаги.  

Глухие голоса.  

Металлический лязг двери.  

Меня увозили.  

***  

Я не знал, сколько прошло времени. Голова гудела. В рёбрах пульсировала боль.  

Машина ехала долго, и я чувствовал, как её трясёт на дороге. Потом — остановка.  

Меня вытянули наружу, грубо повели вперёд. Где-то далеко раздавались голоса, шаги, но я не мог понять, где нахожусь.  

Чёрный мешок сорвали с моей головы. Я зажмурился от резкого света, в глазах помутнело. Когда зрение вернулось, я понял, что нахожусь в кабинете. Старинная мебель, массивный стол, резные шкафы, тяжёлый деревянный крест на стене.  

Передо мной сидел мужчина в чёрной сутане с белым воротничком.  

Католический священник. Он был немолод, но его глаза были живыми и острыми. Он спокойно смотрел на меня, словно разглядывал под микроскопом.  

— Добро пожаловать, доктор Галетти, — наконец произнёс он.  

Его голос был низким, уверенным, властным.  

Я не ответил.  

— Меня зовут отец Роли, — продолжил он, сложив руки на столе. — И ты, сын мой, перешёл красную линию.  

Я медленно выдохнул, пытаясь справиться с болью в теле.  

— Какую линию?  

Священник приглушённо усмехнулся.  

— Ту, за которой заканчивается твоя свобода и жизнь.  

Священник Роли скрестил пальцы на столе и внимательно посмотрел на меня.  

— Ты совершил ошибку, доктор Галетти. Ты нарушил мировой баланс.  

Я стиснул зубы, ощущая боль в боку после избиения.  

— Какой баланс?  

Роли чуть наклонился вперёд.  

— Мир устроен по определённым законам. Болезнь и исцеление. Свет и тьма. Страдание и облегчение. Всё в равновесии. Но ты вмешался в этот порядок. Когда человек залазит на лошадь он может перевернутся в бок, или в другой бок, понимаешь о чем я? из-за тебя наш мир начинает катится не в ту сторону, нам нужен баланс, но баланса нет потомучто есть ты.  

— Я просто исцелял людей. Без выгоды, без обмана. Это преступление?  

Священник покачал головой.  

— Само исцеление — нет. Но то, как ты это делаешь, уже угроза для баланса. Из-за твоего исцеления баланс мира нарушен!  

Он внимательно посмотрел на меня.  

— Ты создаёшь хаос. Ты вмешиваешься в то, что не должен трогать. Одни умирают, другие страдают — и в этом заключена воля Божья. Но ты решил идти против этого.  

— Ты хочешь сказать, что Бог хочет, чтобы люди болели? Мы об одном и том же Боге говорим вообще?! — спросил я с горечью.  

Роли вздохнул.  

— Это не так просто, сын мой. Есть Баланс Мрира, который нельзя нарушать.  

Он выдержал паузу и мягко, почти с сожалением произнёс:  

— Ты должен умереть. Ты зашёл слишком далеко. Ватикан не может позволить тебе продолжать.  

Я сжал кулаки так сильно, что ногти впились в кожу.  

— Вы правда готовы убить меня только за то, что я лечил людей?!  

Священник не отвёл взгляда.  

– Ради сохранения бланса— да.  

– Я не боюсь смерти. Смерть нет. Тебе меня не запугать.  

– Может быть ты и не боишься смерти, но твоя дочь точно боится. Тогда мы убъем сначала ее, а потм может быть и тебя!  

– Что это за баланс такой и почему я о нем впервые слышу?!  

– Мы сами его придумали.  

– Вы придумали?!  

– Зачем человеку чудеса, магия, целительсво, когда есть медицина, работа, вкусная еда, и церковь?? Но ты нарушил баланс. Убивать тебя и твою дочь не обязательно. В начале я всегда предлогаю сделку таким как ты. Люди хотят верить не в магию, а в прова человека, ты видел когдато права человека, конечно нет, потому что мы и их придумали! Люди хотят верить что их защитит не Бог а Государсво.  

– Таким как я? Что занчит этот придуманный вами баланс?!  

Священник Роли смотрел на меня спокойно, без гнева, без злобы, будто учитель, объясняющий ошибку ученику.  

— Ты всё ещё не понимаешь, Марио, — мягко сказал он. — Ты не просто исцелял людей. Ты пошатнул равновесие, которое веками удерживало этот мир в порядке.  

— Какой ещё баланс? Баланс между чем и чем? Между жизнью и смертью? Между болезнью и исцелением?  

Роли чуть наклонился вперёд, его глаза блеснули холодным светом.  

— Мир людей это система. И она всегда находится в балансе. Но не потому, что так задумано Богом, а потому что люди искусственно его создают.  

— Что ты имеешь в виду?  

— Баланс это всегда иллюзия чтобы не провалился в ону сторону или другую сторону, это и есть наш мир людей.  

Он сделал паузу, будто давая мне время осознать его слова.  

— Чтобы была бедность — должна быть роскошь. Чтобы был мир — должна быть война. Чтобы были больные — должны быть врачи.  

— Ты хочешь сказать, что этот баланс... искусственный? Что его создают специально?  

— Разве это не очевидно? Людей которые понимают что происходит очень мало, а людей которые могут понять еще меньше. Есть так же лди которые могут все понять но не хотят этого делать. Но большинсво людей в мире просто ничего не понимают что вообще тут происходит они просто живут каждый день своими проблемами и целями. пошел заработал денег оплатил щета, дал деньги жене и детям, залил бензин в машину, помыл машину, и опять пошел работать. И таких людей очень много и их будет дальше очень много до тех пор пока не нарушится Баланс! Как только человек видит магию иил чудо, с ним очень трудно справлятся, ведь люди подлецы начинают о разном думать, например кто написал библию, или откуда у ватикана столько денег??Мы не хотим допустить крушения баланса, людям не должно хватать денег на еду, медикоменты, лечение, образование, одежду дитей, поэтому человек должен бегать как собака которая пытается заработать, все это создается искуственно во всех странах, для того чтобы люди не занимались лишнеми мыслями. Но тут есть и другая опастность, ведь если уж слтшком много не будет хватать основных средств для существования, то это может привести к обратному результату например к революции, вот тебе и нужен баланс отсюда и все сложности.  

Он откинулся на спинку кресла.  

— Ты своей силой разрушил один из самых важных элементов баланса — страдания. Ты дал людям надежду. Ты сделал их свободными. А свободные люди — это хаос. Это угроза.  

Слова священника заставили меня задуматься.  

Я всегда видел в мире несправедливость, но никогда не задумывался, что её могут намеренно поддерживать.  

Роли продолжил:  

— Баланс не нужен тем, кто хочет истины. Баланс нужен тем, кто хочет власти.  

– То есть ваша организация что-то вроде надсмоторщиков за миром?  

– Да что-то вроде того, только мы обычно соперничаем с другими надсмоторщиками  

– Ты можешь просто перхать в более маленьгий город, и просто скрытся, и люди забудут о тебе и твоей магии. И тогда мы сохраним тебе жизнь. Согласен?  

– Тогда ты знаешь что такое "Сосуд для Любви"! Ты знаешь что такое Аватар! Ты знаеш кто Я!  

– Конечно мы все занем. Таких Авотаров как ты наша организация выслеживает по всему миру, особенно мы специализируех на Евпропейских странах и у нас тисячилетиями хорошо это получается. Посмотрии ты же никогда не слышал о целители из Европы. Потому что мы всех их убили. Остальных Аватаром в Азии нам тяжело достать но и там есть наши церкви. Мы больше лююбим использовать вирусы, яды, чем холодное оружие. Русские и Китайцы постовляют нам оличные вирусы и яды.  

– Я согласен! Я готов исчезнуть. Но как?  

– Отлично! Это очень просто, просто переежай в любой другой город и просто живи своей жизнью и все.  

Священник Роли открыл тяжёлую деревянную дверь, ведущую из кабинета, и пригласил меня жестом следовать за ним.  

Я шагнул за ним в длинный коридор, который казался вечным. Стены были высокими, массивными, из старого серого камня, украшенные фресками с библейскими сценами. Сводчатый потолок терялся в полумраке, освещённый лишь тусклыми свечами, горящими в старинных канделябрах.  

В воздухе стоял запах ладана, пыли и древности. Я чувствовал, что эти стены хранят тайны, о которых никто не говорит вслух.  

Роли шёл медленно, неторопливо, словно хотел, чтобы я прочувствовал каждую секунду этого пути.  

Мы свернули в ещё один коридор, который привёл нас в небольшую каменную залу.  

В центре стоял массивный сундук, украшенный золотыми вставками и символами креста.  

Роли подошёл к нему, провёл рукой по крышке, затем открыл сундук. Внутри, на пурпурной бархатной ткани, лежали кости.  

Я почувствовал холод по коже.  

— Что это? — тихо спросил я.  

Роли смотрел на меня, его глаза блестели в полумраке.  

— Это мощи. Кости святых.  

Я сглотнул, разглядывая их.  

Некоторые жёлтые, потемневшие от времени, некоторые почти белые.  

Отец Роли спокойно заговорил:  

— Мощи это останки людей, которые несли свет Христов. Они священны. Через них продолжается их сила, их дух. Верующие поклоняются им, прикасаются к ним, надеясь обрести защиту и благодать. А еще можно загодать желание! Христианские мощи это останки святых, которые считаются священными реликвиями. В традиции католической и православной церквей мощам приписывается особая духовная сила, и они почитаются верующими. Мощи могут быть разными: Части тела святого, кости, волосы, кожа. Мощи которы ты видишь это новые мощи. Вот эта кость пренадлежала святому из Германии, Бун Грененгу 1959год. Не так уж и давно, астольные тоже весьма свежие.  

Священник закрыл сундук и снова повернулся ко мне.  

– Ты хочешь сказать что по всей Европе были Аватары которых вы травили и убивали?  

– Мы не называем их Аватарама а просто Святыми или Миссиями. Обычно Святые рождаются святыми, мало когда встретишь такой сосуд как ты что осознал себя и стал Аватаром. Святые появлялись везде как тараканы, то во Фррании, то в Германии, то даже в Вашинктоне, они были везде и везде мы их находили и скрывали от люей, но самое тяжелое скрыть чудеса Индии, отку да все и началось, туда нам тяжело добратся поэтому мы только клеветаем, плеваем грязтю, создае фейки про сташный индуизм и их магию что сведет людей с ума и приведет в психиатрическую клинику мы даже сами придумали психиатрию чтобы люди не нарушали баланс, даже диагноз шизофрения был заказан и создан нашим другом швейцарский психиатром Эйженем Блёйлером, за что он получил место директора красивой больницы, хотя он и его отец всегда были нищими. Посмотри вокруг, огленись как красиво и раскошно. Но что это все без денег?  

Священник Роли спокойно смотрел на меня, его глаза были твёрдыми, но не жестокими.  

— Ты должен исчезнуть, Марио, — сказал он ровным голосом. — Ты перешёл черту, но у тебя есть шанс. Уезжай. Начни новую жизнь.  

Я долго молчал, переваривая его слова. Я понимал, что если откажусь, то просто не выйду отсюда живым. Я глубоко вдохнул, посмотрел на сундук с мощами, на холодные каменные стены Ватикана.  

— Я согласен.  

Роли кивнул, словно ожидал этого ответа.  

— Мы устроим тебе новую жизнь. Ты уедешь в другой город. Тебя забудут. И всё, что ты сделал — забудется.  

Я сжал челюсти.  

— Но у меня есть условие.  

Роли поднял брови.  

— Я хочу заниматься частной психологической практикой. Давать консультации, читать лекции.  

Он несколько секунд раздумывал, затем медленно кивнул.  

— Это возможно. Но никаких исцелений. Никаких чудес. Ты теперь просто психолог.  

Я знал, что меня не просто так оставляют в живых. Я понимал, что теперь нахожусь под их наблюдением.  

Глава 10. Первые будут последними, а последнии будут Первыми.  

Мы с Джозефиной уехали из Рима.  

Прощание с городом было тихим, почти незаметным.  

Многие горожани начали воспренимать меня как городского сумашедшего.  

Однажды я просто исчез.  

***  

Нашим новым домом стал небольшой городок Брианца, спрятанный среди холмов и зелени Ломбардии.  

Город был тихий, размеренный, здесь не было той суеты, что в Риме.  

И именно здесь я решил начать заново.  

***  

Я арендовал небольшое помещение в центре города — старый, но уютный зал с большими окнами и деревянными полками вдоль стен.  

На двери висела простая табличка:  

"Психологический центр Марио Галетти. Консультации. Лекции. Терапия. "  

Я больше не был врачом. Мне запретили быть психиатром.  

Запретили исцелять. Но лечить словами. Никто не запрещал.  

***  

Первыми клиентами были местные жители, люди с обычными проблемами:  

Тревожность. Страхи. Разбитые семьи. Потерянные души.  

Они приходили за советом, за утешением, а уходили с надеждой. Всем людям нужна любовь. Ножен Бог. Когда человек во тьме он ишит свет, но не может его найти, и никогда не найдет потому что он этот свет, он должен поверить что он свет и осветить тьму, этому я и учу и буду учить!  

***  

Моя дочь ходила в новую школу, медленно привыкая к жизни без Рима.  

Мы больше не говорили о прошлом.  

Но я знал...  

Моя история ещё не закончена.... спустя 20 лет...  

Сегодня я очередной раз провел лекцию котору не кто не понял а некоторые даже не слушали.  

Мы сами являемся нашим величайшим врагом. Все слабости, все невежество удерживают нас от истины нашего бытия, от всех добродетелей, скрытых в нас, и совершенства, сокрытого в наших душах. Первое «я», которое мы реализуем – это ложное эго. Покуда душа не родится вновь, она не увидит царствия небесного. Душа рождается в ложном эго, она слепа. В истинном «я» душа открывает свои глаза. И пока ложное эго не побеждено, истинное «я» не может быть реализовано. Душа – это райская птица, свободный обитатель небес. Первая её тюрьма – это ум, вторая – тело. В них она становится не просто ограниченной, она становится пленником. Все усилия суфия в жизни направлены на освобождение души из этого плена посредством победы над своим умом и телом.  

Зачем людям в современном мире религии и их аналоги – идеологии? Они придают смысл жизни и дарят идентичность. Без религии-идеологии нормальный человек "потерян" и общество невозможно оформить в крепкую целостность. Человек нормальный это тушка "тело-психика", которая "потеряшка" вне религии-идеологии, и становится вдохновленной, мотивированной и активной, загружаясь мифологической программой. Люди являются людьми в обществе, без общества – и не животные и не люди.  

Конечно, есть люди асоциальные – те, кто ведомы своими личными интересами и используют социум. Они эффективны, но совершенно без социальной совести, но могут быть с ответственностью. Но таких немного. Преступники, в этом смысле – социальны, со своей системой взглядов внутри общества. Вариант выхода из такой ситуации – это только духовная практика, когда вместо религии-идеологии человек оформляется как духовное существо. Религии и идеологии и замещают это измерение человека. Но это, опять же, путь индивидуальный (не общества), и редкий. Огромное же количество людей которве интересующихся духовностью – не более чем потребители мифологических систем.  

И эта ситуация не может поменяться, это структурные элементы человеческой реальности и общества.  

Можно каталог сделать религий-идеологий, чтобы в нужный момент, когда какая то идеологическая система прийдет в упадок – ловить души людей более вдохновляющей системой. Свободный же человек и есть асоциальный. Но если он умный, то социум его не вычислит, а даже почитать будет. А если еще и мудрый – то будет понимать свою ответственность в социуме.  

***  

Я сидел в своём кабинете, разбирая записи после очередной консультации.  

Я только собирался налить себе чаю, когда дверь приоткрылась.  

На пороге стоял молодой человек, лет тридцати, с умными, цепкими глазами и слегка небрежным костюмом.  

Он был холеный, уверенный в себе, но в его взгляде читалось нечто большее, чем просто профессиональный интерес.  

— Доктор Марио Галетти? — его голос был ровным, но внимательным.  

Я кивнул, отложив ручку.  

— Да это Я. Чем могу помочь?  

Он улыбнулся, входя в кабинет и закрывая за собой дверь.  

— Меня зовут Деус Вулт. Я психоаналитик.  

Я медленно кивнул, пригласив его жестом сесть.  

Он устроился в кресле напротив, положив ногу на ногу и с интересом оглядывая комнату.  

— Я слышал о вас, доктор. Ваша история... необычна.  

Слухи, видимо, доходили и до Брианцы.  

— Что именно вас интересует? — спросил я спокойно.  

Он сложил руки на колене и внимательно посмотрел мне в глаза.  

— Почему вы здесь? Почему бывший психиатр, чудотворец, изгнанник Рима — теперь просто психолог в маленьком городе?  

Я ощутил, что этот разговор будет не таким простым, как казалось.  

Деус Вулт пристально смотрел на меня, слегка прищурив глаза, будто пытался разгадать мою природу.  

Он откинулся на спинку кресла и, чуть склонив голову, спросил:  

— Скажите, доктор Галетти, почему такой опытный психиатр постоянно рассуждает о Боге на своих лекциях? Вы звучите не как психолог, а как пастор.  

Я слегка усмехнулся, но не от удивления — этот вопрос мне уже задавали.  

Я налил себе чаю и, помешивая ложкой, сказал:  

— А что, если Бог тоже часть разума? Что, если наша психика куда сложнее, чем просто химия и нейроны?  

Он наклонился вперёд, его интерес усилился.  

— Вы хотите сказать, что вера — это не просто психологическая защита? Не просто механизм выживания?  

Я улыбнулся.  

— Я был психиатром, и на протяжении многих лет я работал в области психиатрии, помогая пациентам справляться с их ментальными проблемами. Моя работа была важной и ответственной, но в какой-то момент я начал ощущать глубокое разочарование. Постепенно я понял, что стандартные методы лечения, основанные на науке и медицине, не всегда приводят к желаемым результатам. Почему бы мне психиатру и тебе психоаналитику просто не посидеть тут выпить чаю и поговорить о Боге?