Как поп в военный коммунизм попал и что из этого вышло, или Придите ко мне, все страждущие и обременённые: Быль: Из Андрея Платонова

Жил-был поп. Всё бы было ничего, но жил-был тогда и военный коммунизм. Это когда чека есть, и благодаря этой чеке, всякий униженный и оскорблённый или, как говорил товарищ Христос, всякий страждущий и обременённый, помощь получает, всякого плохого человека, эксплуататора, чека к стенке быстро ставит.  

Как-то жена говорит попу, мол, ты бы, поп, поменьше бы ко мне телесно относился, я теперь женщина свободная, хочу – враз с тобой разведусь, а хочу – и вовсе себе другого мужчину найду, вон чекисты какие – молодые, со стволами, в кожаных куртках, очень сексуально, и все их боятся. Рассердился поп на попадью и ударил жену за эти советские речи по голове. То есть, если бы не военный коммунизм и чека, то жена бы и внимания на это не обратила – ведь при проклятом старом режиме, при проклятом царизме запросто попы и прочие мужья своих жён даже и насмерть забивали, не то, что в лобешник запечатывали от скуки. И разводов никаких не было.  

Ан нет – времена переменились! Все бедные, все униженные и оскорблённые, словом, весь пролетариат, власть завоевали – Великую Революцию Товарищ Ленин сделал – теперь всяческий угнетатель, эксплуататор, поп, в общем, всякая буржуазная сволочь супротив пролетариата никуда! На то чека есть.  

Пошла попадья в чеку эту и говорит, так, мол, и так, меня, бедную женщину, проклятый муж-эксплуататор бьёт насмерть, прямо в лоб, а ещё он нашу родную Советскую власть не любит. Для чего же мы, пролетариат, революцию делали? Чтобы проклятые угнетатели нас дальше угнетали, в лоб били?  

Смотрит попадья, женщина справная и нестарая, а главный чекист встал этак перед ней и всю свою стать, и всю свою страсть к попадьям демонстрирует, снял свои галифе, чтобы не мешались, говорит застеснявшейся женщине, мол, ты, попадья, полюби меня, как я есть настоящий коммунист и тебя, по твоей любви, завсегда защищу.  

Ну, тут уж понятно, пришлось попадье свое белое роскошное тело раздеть до самого голого состояния... (далее всё настолько неприлично, что и не знаю, как сказать! ) пока не утолил главный чекист своей чекистской страсти к белому попадьиному телу, пока... (тоже очень интимно! ). Одел он тогда своё галифе, вздохнул удовлетворённо и продолжил беседу с голой попадьёй, которая, правду сказать, давно на чекистскую мужскую привлекательность засматривалась, давно, то есть, мечтала познакомиться с хорошо знакомым всему уезду членом, и тоже испытывала некое удовольствие от процесса этого состоявшегося знакомства.  

Вникнув, наконец, в разговор, главный чекист и комиссар товарищ Пыталов-Расстрельнов рассердился, как же это, действительно, какой-то поп, народ опиумом религии питающий, будет освобождённую революцией женщину бить? А подать сюда ентого старорежимного не любителя народной власти, ентого продавца опиума для народа!  

Ночью подъехали люди в чёрных кожанках и с маузерами, на открытом «форде» к поповскому дому. Всё как положено – ордер на арест, подписанный самим товарищем Пыталовым-Расстрельновым, обыск, узелок с краюхой хлеба арестованный поп к груди прижимает, потому – военный коммунизм, жрать и на воле-то нечего, а в подвалах чека – и подавно! Увезли попа в чеку.  

Попадья сначала радовалась члену главчекиста, а потом он нашёл себе помоложе, и попадья стала жалеть своего попа. Плачет-рыдает она, так жалко ей дурака-мужа, вдруг расстреляют его под звук работающего грузовика, чтоб на улице не слыхать было! Побежала попадья к комиссару-товарищу, члену этому, а там новая его, секретарша. Просит попадья секретаршу пропустить её к самому.  

Новая секретарша главчекиста и комиссара товарища Пыталова-Расстрельного, девица красивая, длинноногая да молодая, в кожанке и с браунингом на поясе, говорят, страстно влюблённая в товарища комиссара, и в материалистической и в коммунистической своей любви к главчекистам очень искусная! Строго посмотрела эта искусница на попадью, как на отсталый элемент, мол, нельзя, заседает чрезвычайная тройка по революционным расстрелам, а будете, гражданка попадья, надоедать со своим нытьём по всякому антисоветскому вредителю-служителю культа, то уж лучше домой бегите поскорее, как бы вам самой в наши подвалы не попасть!  

Расстрельная уездная тройка во главе с комиссаром товарищем Пыталовым-Расстрельновым за одну минуту рассмотрела дело попа-угнетателя и постановила – приговорить служителя культа за его неправильное отношение к Советской власти и к освобождённой женщине к условному расстрелу, то есть привлечь его временно, до настоящего расстрела, как эксплуататора трудового народа, в качестве заложника к обязательным работам в концентрационном лагере.  

Поскольку никакого такого концлагеря в уезде отродясь не было, построить его было не на что и кормить заключённых в этом лагере тоже было нечем, то пока, до полной победы мировой пролетарской революции во всём мире, жить приговорённому к расстрелу, заключённому попу у себя дома и ходить на общественные работы, а за те работы платить ему продпаёк по горсти пшена и по одной сушёной вобле в день, как и всем прочим совслужащим.  

Читать и писать поп умел, поэтому определили этого эксплуататора вести учёт входящих и исходящих документов в конторе чеки. Ну, кожанки и нагана пока для него не хватило, хотя по правилам военного коммунизма все в чека должны были носить кожаную куртку и иметь при себе огнестрельное оружие по чину, то есть главчекист и прочие важные члены носили огромные маузеры, средние чекисты – наганы, а прочие секретутки – маленькие женские браунинги от изнасилований. Стал, значит, поп ходить на работу так как есть – в подряснике и совсем не вооружённый.  

Сидит он на работе за столом, в подряснике, иногда втайне ублажает секретаршу самого, поскольку у девушки такие капризы бывают, иногда просто регистрирует входящие и исходящие документы – всякие там анонимные доносы, протоколы арестов, обысков и допросов арестованных, расстрельные списки и акты приведения приговоров в исполнение – и скучает. Со скуки стал поп курить и пить самогонку с товарищами по работе, с чекистами то есть. Чекисты по пьяни хлопали его по плечу и говорили, мол, не боись, поп, будет команда – и тебя в расход пустим.  

А что касаемо самогонки, то в чека без этого пролетарского напитка нельзя, потому – работа тяжёлая – аресты, пытки, расстрелы. После обеда вся чека обязательно – в дымину, а сам товарищ комиссар со своей красивой секретаршей у себя в кабинете по пьяному делу приближает победу мировой революции путём жаркой и громкой коммунистической любви. Самогонки в чека много, самогонка – из конфиската, так как при военном коммунизме был сухой закон, поэтому всё население усиленно гнало этот совершенно запрещённый напиток. Самогонка была дрянь, палёная, поэтому поп вскоре умер и безо всяких расстрелов.  

Да, чека, если что, расшифровывается как Чрезвычайная Комиссия по борьбе со спекуляцией, контрреволюцией и преступлениями по должности. Во как! А попросту – пьяные мужики со стволами и в кожанках разъезжают по уезду на «фордах» и к стенке ставят кого попало. Такая вот Комиссия!