Хорошая мама

Мне восемнадцать. Я пропускаю университет, курю, плохо ем. Мой цикл нерегулярен, у меня невнятный гормональный сбой – повод для фонового беспокойства о будущем.  

У меня есть подруга Аня. Она не как все, она волшебная, как будто знает больше, чем остальные.  

Однажды утром я собираюсь в универ, а Аня только проснулась и говорит: ‘Я думаю, ты будешь хорошей мамой.  

‘С чего ты взяла? ’ – смеюсь)))) (с моим диагнозом есть вероятность не стать никакой). Аня: ‘Я смотрю, как ты одеваешься и красишься, и представляю, что ты идешь на работу и по дороге отводишь своих детей, куда их отводят, и у вас все хорошо. ’  

Аня внезапно умерла в двадцать семь лет. Я повторяю ее слова почти каждый день. Я буду хорошей мамой.  

Мне двадцать семь. Я замужем. У меня все тот же гормональный сбой, только каждый новый врач дает ему новое название. У нас не получается зачать ребенка. Я глотаю стимуляторы, потом колю стимуляторы, потом в строго определенный день мы вымученно трахаемся. Не получается.  

Зимой я завожу кота, лысого сфинкса. Знакомые мужа приходят в гости посмотреть на чудо-кота. Знакомый знакомых приходит с ними за компанию. Я их всех вижу первый раз в жизни. Знакомый знакомых шутит смешную шутку.  

Летом я ухожу от мужа к знакомому знакомых. Я полюбила его с первой шутки, и с каждым днем люблю больше.  

Через год я забываю принять таблетку (я делала это десятки раз в первые годы замужества и считала спонтанную овуляцию мифом), и у меня задержка. Про пропущенную таблетку я даже не помню. В животе какие-то неприятные чувства, я решаю, что больна, наверное, раком, и иду к врачу. Врач советует мне сделать тест на беременность, а лучше анализ крови. Тесты ничего не показывают, дважды сданный анализ крови ничего. На узи ничего. После двух месяцев задержки на повторном узи, наконец, видят плодное яйцо.  

Моя девочка не зря пряталась. У нас тяжелый разговор. Ему двадцать пять, он не хочет детей. Мне двадцать восемь, у меня в анамнезе пять лет бесплодия. Я говорю, что оставлю ребенка и уеду к маме. Он уходит, я рыдаю. Среди ночи он возвращается и шутит смешную шутку. Я не уехала. Я буду хорошей мамой.  

Мне тридцать два. Моей дочери скоро три. Я еле выдержала декретный отпуск до полутора лет, повела ее в сад полтора года назад и сбежала на работу. На данный момент не могу представить существования хуже, чем отпуск по уходу за ребенком. Нет времени, нет денег, нет работы. Иногда мне кажется, что нет ничего, кроме детских площадок, которые я ненавижу. Зато есть пролактин. Когда ребенок пристыковывается к груди чмок-чмок, окатывает теплой волной блаженства. Кормление грудью год вытаскивало меня из бездны тревожности и подавленности. Оно и Анины слова. Однако, за время декретного отпуска я стала бояться: машин, самолетов, болезней, темноты, привидений, сосулек, новых людей. Больше всего последних.  

У меня волшебная дочка. Я часто кричу на нее. Пару раз в месяц она получает по рукам, по губам или поджопник. Эта долгая многим известная история, уходящая в мое детство. Не я первая, не я последняя. Мне стыдно и ненавистно, и тяжело, я постоянно что-то делаю с этим. Например, ставлю черные точки в календаре в те дни, когда сорвалась. Если ударила, то точка жирная, как паук. Начиналось все с десятка, через пару месяцев я избавлюсь от пауков навсегда, но орать продолжу с периодичностью три-четыре точки в месяц. Еще несколько лет. Через год я обращусь к психологу. Я буду разговаривать с маленькой мной, любить ее, жалеть, плакать вместе с ней. Любовь отвоевывает все больше места у злости. Кричать бесконтрольно я почти перестану, но редкие срывы буду переживать все так же тяжело. Как сложно переключиться с самобичевания на радость от пройденного. Но я вижу свет в конце тоннеля, и он становится ярче. Иногда, правда, неожиданная летучая мышь закрывает свет своим крючковатым крылом, и я на некоторое время остаюсь в полной темноте. Тогда мне страшно. Постепенно я понимаю, что у меня два больных места: вспышки гнева и вспышки страха. Рождение дочери, как рентген, высветило их. Дети попадают в самое яблочко.  

Любовь и психотерапия очень помогают. Я все чаще и чаще чувствую, что счастлива. У меня отличные работа, коллеги и друзья. У меня лучший мужчина на свете – на миллион долларов. У меня волшебная дочка. Мне кажется, я наладила маму в себе. Я почти хорошая мама. Остались сущие пустяки.  

Мне тридцать пять. Ко второму ребенку путь долгий. И я вижу только начало пути, а думаю, что это все, что нужно пройти. Он не хочет второго ребенка. Сначала с ужасом, потом просто не хочет, потом не хочет в данный момент. Я хочу, но не очень уверенно. Как будто не готова опять ко всем прелестям первых лет, особенно к детским площадкам. Но я хочу еще любимых людей. Я жду, когда захочет он. Я не хочу больше хотеть одна. Чудо случается внезапно. Заведя в очередной раз старую песню о ребенке и моем возрасте, вдруг слышу согласие. Момент совершенного счастья. Однажды ночью я чувствую в животе что-то волшебное. Через пару дней я говорю ему, что как будто беременна. Он: ‘Камон, это так не работает’. Еще дней через десять станет понятно, что работает – я залетаю в первый месяц попыток. Малыш, говорю я в живот, я буду тебе хорошей мамой. Я не могу знать, что не буду. Что потеряю его в середине срока. Что ночью накануне второго узи я почувствую неладное, как будто что-то оборвалось и сжалось в животе, но спишу это на паранойю. Что врач, глядя в экран, пожмет плечами и скажет равнодушно: ‘Сердцебиения нет’. Медсестра запишет в карточке антенатальную гибель плода. Я не сразу смогу встать с кушетки, потому что ноги будут дрожать ходуном. Потом в коридоре я позвоню ему и проплачу в трубку: ‘Наш малыш умер’. Он очень быстро придет, и я буду рыдать в него, а он, задохнувшись, скажет: ‘У нас будет еще малыш’. Прямо из коридора меня отправят в больницу на роды, и там я буду лежать в одной палате с беременными. У них будут живые дети, а у меня нет. Когда подействует мифепристон и начнутся схватки, я, плача, спрошу у дежурной врача, когда меня возьмут в родовую. А она укажет на ведро под кроватью и скажет: ‘Какая родовая? Сюда будешь выкидывать. Не ты первая, не ты последняя’. И уйдет. Когда отойдут воды, я в ужасе перед ведром доползу до соседнего отделения, и тамошний врач возьмет таки меня в родовую. Он сделает все быстро и небольно, и даже скажет мне пару добрых слов – большая редкость, как оказалось.  

Я почувствую натяжение пуповины и услышу, как что-то небольшое ударится о металлический лоток где-то внизу. Я спрошу, можно ли мне посмотреть на него. Но доктор ответит: ‘Я бы не стал’. И я по слушаюсь его. И буду жалеть об этом всегда.  

Прости меня, хороший мой.  

Мне сорок. К третьему ребенку путь еще дольше. После потери сына, прошло пять лет таблеток, уколов, операций, анализов, выкидышей, слез. Я провожу в гинекологическом кресле больше времени, чем в любом другом. Моя надежда уходит по капле. И когда последняя капля набухает, чтобы упасть и разбиться, я беременею, и вынашиваю, и рожаю в срок – невероятное чудо. Я снова чувствую натяжение пуповины, и мне на грудь кладут ребенка Большого, теплого, красного, сердитого, живого ребенка. Боже, у меня живой ребенок, живой ребенок, живой.  

‘Аня, я ведь хорошая мама? ’  

‘Конечно). ’