Полный бред.

Когда человек глуп, то это надолго. Вольтер.  

Женщина и глупость несовместимы, но глупость этого не знает. Борис  

Трушкин.  

Если мы перестаем делать глупости, значит мы состарились. Ремарк.  

Совершенно неожиданно я простудился. Основательно. Нос течет, горло хрипит, кашель – ну прямо невозможный. Непрерывно пью чай с медом. Чай очень горячий, поэтому в него приходится доливать холодный коньяк. Очень даже неплохой – французский. Если верить этикетке – сверх старый, ХО, называется Ст – Реми. Вот крепость только 40%, маловата. Сам, конечно, не покупаю. Еще чего. Зря я что ли женился и появлял детей! В данном случае сына.  

Кажется теперь все понятно. Находясь в таком состоянии, я бы сказал некоторой туманной эйфории, просто невозможно написать нечто разумное. Начинаешь, первая фраза выглядит вполне прилично. Сразу видно – пытался, пытался мальчик учить что – то в школе. А дальше – пошло поехало. И что там будет в этом рассказе, я сейчас сказать не могу. Надо ждать окончания процесса, то есть слова «Конец».  

Вероятно, это будет описание нескольких мелких случаев из личной жизни, как говорил М. Зощенко. Между ними есть много общего, в частности, главными действующими лицами являются женщины, ну как же без них, причем, с одинаковыми именами, и каждый случай только чудом окончился благополучно. А могло бы...  

А теперь приступим.  

1.  

Я на катке. Ух как я любил коньки. Было такое время – в магазинах ничего нет, жрать нечего, зато весь город покрыт катками. Катайтесь дорогие, нагуливайте аппетит. Я и нагуливал. Прошел все стадии. В Москве, на Гоголевском бульваре, – я в четвертом классе, будь он неладен, – у меня коньки снегурочки. Прикручивались к валенкам веревками с помощью палок. Потом в Ленинграде я браво бегал на хоккейных. Приходишь из школы, сумка с учебниками летит в угол, хватаешь коньки, и все. В старших классах я уже не один. Держишь за руку какую – нибудь куколку из параллельной школы номер 70 Петроградского района, что на реке Карповка. Ну что бы было кому мной восхищаться и спасаться от падений на лед путем хватаний и прижиманий.  

«Льется легкий вечерний снежок, Голубые мерцают огни, И звенит под ногами каток, Словно в давние школьные дни. »  

Между прочим, там недалеко есть мостик через эту Карповку – продолжение Каменноостровского проспекта. Очень любопытно было стоять на этом мостике, конечно с девочкой, и наблюдать, как проплывают стайкой, нет не рыбки и не утки, – старательно использованные изделия № 2 – легенды СССР Баковского завода, город Балашиха. По слухам, они могли выдержать ведро воды. Почему № 2? Потому что №1 были противогазы. А номера – это не размеры, а марки резины.  

«Вот ты мчишься туда, где огни, Я зову, но тебя уже нет. Догони, догони, – ты лукаво кричишь мне в ответ. »  

А уже в институте... Я владею – гордость и восторг – настоящими профессиональными беговыми коньками, бегашами, с гравировкой «Динамо». Подарил мне их Марик, двоюродно – троюродный брат. Откуда он их взял, не знаю. Марик мог достать все. Он на знаменитой барахолке, на Обводном канале, в конце войны и после она процветала, покупал разрозненные детали к машинам, собирал из них нечто, способное двигаться, продавал и тем жил.  

И вот я на катке на бегашах. Вы видели когда – нибудь настоящег бегуна. Как изящно изогнуто его тело в... э-э-э... в заднице, как на ней лежат его руки, а все тело стремится вперед. Один конек – вжик! Другой конек – вжик! Скорость сумасшедшая, одно неверное движение и все! Летишь по льду на спине куда – нибудь в сторону, ноги с коньками задраны вверх. Почему вверх? Потому что если воткнуться в лед, можно потянуть ногу.  

И вдруг после одного из таких падений раздается женский голос, – « Эй, парень. Хочешь я тебя немного подучу? Уж больно коньки у тебя хорошие. » Смотрю рядом стоит девица, у нее круглые серые глаза, очень маленький вздернутый до невозможности носик и большие настоящие бегаши. – «Ах! я забыл ей имя дать. » – Да я совсем, как классик, как Наше Все! Пусть будет для конспирации просто Наташа. Позже оказалась, ну и повезло же мне, она была кандидатом в мастера по бегу на коньках, подающим надежды.  

Странно, почему именно это имя мне пришло в голову. С никакими Наташами или Аннами не были связаны чудные мгновения моей жизни, такие чтобы их помнить. Другое дело, например, Эмма. Это да! Она умела печь прекрасные пирожки с капустой. Золотистые, горячие. А запах! Я один раз у нее на дне рождения задумался и незаметно для себя и для окружающих съел целую миску пирожков. А зачем ее поставили рядом со мной?  

Или Татьяна. Ух, Татьяна! Какие замечательные у нее были фаршированные перцы! Иногда она с оказией присылала несколько штук нам домой, ну так, чтобы мы ее не забывали. У нее был большой кот. Не знаю, любил ли он перцы, но розы ненавидел. Поставит Таня цветы в вазу, только отвернется – прыжок, ваза на полу, розы на полу, и их, извергая звериные ругательства, терзает кот. « А зачем они колючие! Только я имею право иметь когти! »  

И вот Наташа бежит на коньках передо мной, а я стараюсь поспевать за ней и внимательно слежу за всеми ее движениями. Вначале я, ну конечно, видел только ее круглый задик, но вот она начинала делать отмашки правой рукой – пошла на поворот. Потом я был впереди, а она сзади кричала мне, не очень выбирая слова, если что – то я делал не так.  

Все шло отлично. Мы встречались раз в неделю, и она с каждым разом вопила на меня все меньше и меньше. Прогресс! И вдруг однажды она говорит мне, а почему бы нам не зайти к ней домой. Там ее мама волнуется, с кем это ее дочка проводит время. Не дай Бог, это какой нибудь жулик или, что еще хуже, хулиган из подворотни. Посмотрит мама на меня и успокоится – хороший, приличный парень, даже в институте учится. Хотя, конечно, нормальный рабочий лучше – ну какая там у инженеров зарплата.  

А я же мальчик робкий, стеснительный, говорить «нет» не умею, и не успел оглянуться как оказался в коммунальной квартире, в комнате с мамой, шкафом и еще с чем – то. Мама смотрит на меня умильно, а ее дочка гордо говорит, – « Посмотри, у меня есть проигрыватель! Давай, потанцуем. » Танцор из меня хреновый, и я вообще чего – то ничего не понимаю. Что, собственно говоря, происходит? Передвигаю ватные ноги, а она вдруг шепчет мне в ухо, – «Ты знаешь, когда я выйду замуж, я никогда не буду раздеваться посреди комнаты, а только за дверью шкафа. » Она кивает головой на шкаф.  

И тут, как прорвало, до меня дошло все. Я понял – надо спасаться! Поднимаю руки вверх и как бы в ужасе кричу, – «Забыл! Совершенно забыл! Они меня ждут! Скорее! Я сразу же вернусь, если только...!» Хватаю коньки, куртку, шапку, рукавицы забыл, женщины остолбенели, и я на улице. Отбегаю на приличное расстояние, одеваюсь, бегу дальше. Ура! Я дома. Спасся!  

Больше я на этот каток ни ногой. Зачем? В городе много других. И только мой младший брат, как всегда в таких случаях, стал выговаривать мне, – «Опять ты за свое! Как ты мог!? Обмануть такую девочку! Такую хорошую, такую – растакую. »  

2.  

Ну раз пошла такая пьянка, расскажу еще об одной Наташе. На самом деле она тоже была не Наташа, ее имя начиналось с названия одной из музыкальных нот, но так удобнее – меньше путаницы. Вот мы идем по улице. Наташа симпатичная, у нее есть все, что нужно мужчине, перечислять не буду. Но есть и один недостаток. То всё, что у нее есть, и это трудно скрыть, превышает стандартные размеры. Ноги, бедра, и еще кое – что – это еще куда ни шло, это годится, но рост! Она на полторы головы плюс шея выше меня! Когда мы идем, она конечно, держит меня под руку. Ну так, чтобы всем все было понятно. Все – это знакомые нам девицы из ее школы. Они почему – то непрерывно попадаются нам навстречу и злобно и с возмущением на нас смотрят. – «Это что за штучки? Ну она то – с ней все понятно, а он то! Кто бы мог ожидать? » –  

Но Наташе на все наплевать, она увлечена, непрерывно говорит мне что – то, и непременно, о музыке, она без ума от классической музыки. А это не просто. То есть говорить со мной не просто. Она старается держать свой рот на уровне моего левого уха – правое у меня на тот момент почти ничего не слышало. Его мне повредила совсем не Наташа, а другая, об этом я расскажу позже. И вот, чтобы звучать мне в ухо, моя спутница идет следующим образом – ее ступни ног и колени находятся в метре сбоку от моих, далее – резкий изгиб тела вправо, и ее бедро упирается мне в бок, снова резкий поворот, на этот раз налево, и весьма достойная верхняя часть фигуры сдвинута и продолжает линию ног. Ну а дальше – шея изящно подносит ее голову к моему уху. Вы поняли! Она изображает знак доллара! Но где она могла видеть доллар? В те времена? Непостижимо!  

Конечно, мы идем в Малый Оперный Театр. На дневной сеанс – билеты доступнее и дешевле. Ах, Малый Театр, ах Атлантов! Ну кто же не знал Атлантова, красавца, прекрасный голос. Не того Атлантова – сына, который тенор, а его басистого папу. Все женщины и девицы при одном упоминании о нем мгновенно теряли рассудок, кричали и заламывали руки. – Ну! – Же! Атлантов! – Же! А я? Серый человек, не знал я никакого Атлантова. И папа мой не знал, и мама не знала, и даже наш огромный пушистый кот Дымка ничего о нем не знал. Зачем ему? Он все время лежал на стуле, свесив передние и задние лапы, и смотрел на коробку с дустом в углу коридора – бывали насекомые разные в квартире, как же без них. Лежал, лежал, смотрел, смотрел, а потом взял и сожрал всю коробку. Зачем? Почему? Непонятно. Или к нему в брюхо залез таракан? А нечего ему было задирать хвост вверх. Кот ведь все же, не кошка. Сожрал и сдох.  

Мне было поручено предать его прах земле во дворе нашего дома, что я и сделал, громко исполняя басом – голосом Атлантова, – «Сегодня ты, а завтра я... » В общем, спасибо Наташе, приобщила меня к высокому искусству. А то все Шуров да Рыкунин, Тарапунька со Штепселем, Миронов с Новицким, Ильченко с Карцевым, одинокий Шифрин, всех не перечесть. Была еще Авдотья Никитишна с Маврикиевной, но это уже позже.  

Нет, слушать их, конечно, было интересно, скорее не слушать, а смотреть на лица, как кривляются, стараясь походить на придурков. Я то что, мог и ухо заткнуть, одно – левое, а в правом у меня раздавался только какой – то писк и скрип. Это после того, как любимая приятельница жены, нет на этот раз не Наташа, приложила к моему уху воздушный шарик и хлопнула по нему ладонью изо всех сил. Лопнул шарик и барабанная перепонка тоже. Я сделал вид, что ничего не случилось. Хотя было больно. Но ведь Не-Наташа сделала это не ради злого умысла, а от переполнявших ее бурных чувств радости, счастья и веселья – была весна, она была на демонстрации любви и преданности Родине и Партии. Кругом – плакаты, портреты и шарики. В общем, дура – баба.  

К счастью, меня тогда отвлекло от скрипа в ухе несколько необычное зрелище. Мужики не интересовались воздушными шариками, они соображали – как бы выпить. Сообразить было легко и просто. Периодически они отделялись от шествия и скрывались в ближайшую парадную. Для тех, кто не знает, парадными в городе герое Ленинграде называют вход в дом с улицы. Обратно они выходили, вытирая губы. Но нельзя же только пить и пить. Их начинали обуревать чувства, которые требовали выхода. А из -за почти полного отсутствия в городе общественных туалетов..., ну все понятно.  

Однако, ха – ха! Не на тех напали! Мужики отцепляют от себя женщин, дают им временно подержать плакаты и портреты и встают рядом друг с другом, образуя плотный круг. А дальше? А дальше! А дальше кто -то громко произнес, – «Только в центр круга! » И фонтан заработал. И все бы ничего. Но тут какие – то придурки, из тех что не входили в круг, стали кричать – «И мы хотим, и мы! Пустите! » А тут еще один из стоявших в круге – он был так переполнен, такой у него был напор, что попал не в центр, как было оговорено, а дальше, в человека напротив. Тот завопил, и круг распался. На этот момент одни были в состоянии «уже», а другие – «еще».  

«Фу – фу – фу! » – скажут некоторые, – «Какой ужас! Как неприлично! Под портретами вождей! » – Ну уж извините. Пишу как было. Свидетель, можно сказать эпохи.  

Чем же кончилась эта история? Наташа, с которой мы ходили в театр, вдруг стала посматривать на меня как – то вопросительно. – А чего это он? Я с ним говорю, а где ответная реакция? Оказывается, он, то есть я, слушает Атлантова в пол – уха, ну хорошо, целым ухом, но одним. Оказывается, его по ушам бьют какие – то женщины. А что там с ним еще?  

А еще до меня дошел слух, что Коля – иногородний студент из нашего института, он хотел правильно жениться, чтобы остаться в Ленинграде, – выпал из окна Наташи на втором этаже и сломал ногу. То ли он туда еще только залезал, то ли уже выползал обратно. У Наташи было большое доброе отзывчивое сердце, и она вышла замуж за своего, теперь колченогого, Колю и скоро стала катать по улице коляску с ребенком. Потом с другим, потом с третьим.  

Представляете, как я благодарен этому Коле. Если бы не он, смог бы я вовремя улизнуть от этой Наташи к другой? И только мой младший брат, как всегда в таких случаях, стал выговаривать мне, – «Опять ты за свое! Как ты мог!? Обмануть такую женщину! Такую хорошую, такую – растакую. »  

Чтобы достойно завершить эту часть истории расскажу где, как и чем заканчивались демонстрации. После того как трудящиеся, громко выражая свою любовь и преданность Родине и Партии криками – «Уряаа! Уряаа! Уряаа! », проходили мимо трибуны, где стояли уважаемые люди в пыжиковых шапках – это обязательно! – необходимо было как можно скорее избавиться от портретов и плакатов. Не тащить же их обратно к месту исхода через весь город. Да и как с ними войти в туалет? Впрочем и без них не войдешь. Вон в единственное на всю округу место счастья и облегчения стоят две огромные очереди женщин, одна в дверь с буквой «Ж», а другая с буквой «М». А мужчинам что делать, в смысле – куда? А тут еще портрет. Его куда? Оставить без присмотра? Да вы что! Забыли где, когда и с кем живете? Если без присмотра, то обязательно сопрут. Даже если предмет совершенно не нужен.  

Впрочем, было два выхода. Солидные заводы и фабрики присылали пустые грузовики, в которые можно было забросить флаги и прочее имущество. Я, например, мог – так по ошибке, не разобрался мол, что грузовик чужой. А еще можно было нечаянно уронить вещь в ближайший канал. Вон их сколько в городе. Один раз, тогда я еще учился в Технологическом институте, я решил взять плакат домой, а на следующий день отвезти его в институт. Ничего глупее я придумать не мог. А что можно было ждать от комсомольца!  

Комсомольцем я стал, когда учился в школе в восьмом класе. Главным образом потому что мне надоело носить пионерский галстук и еще это – «Будь готов! » – «Всегда готов! » Мне сразу же дали общественное поручение – изредка ходить в младший класс, кажется четвертый, чтобы его ученики брали с меня пример правильного поведения и понимания. Я пошел и установил с ними дружеские отношения, дав каждому по основательному щелбану а лоб и пинку в зад. После этого я у них больше не появлялся, а они изобразили меня в стенгазете в виде зайца, удирающего из их класса. Комсомольцем я был очень долго. На работе всякие начальники спрашивали меня, почему я не вступаю в партию. – «Хочу очень, но не могу! Я еще комсомолец. »  

Итак, вхожу я в здание института, не забыв поздороваться с памятником Плеханову, и думаю, ну вот сейчас подбежит ко мне тот, кому следует, с радостным криком – «Спасибо! Принес! Спасибо! » И что же? Никто ко мне не подбегает. Все смотрят как – то подозрительно. – А вдруг попросит подержать? В общем, выход у меня остался один. Подошел я к двери в туалет – в них посетители обычно забывают нужные вещи, почему бы и мне не забыть, стучу, – « Эй, кто – нибудь там есть? »  

Почему такая предосторожность? А вот почему. Один раз студент из нашей группы, его звали не Наумов, как следовало бы, а Наумчик, подошел к туалету, открыл дверь без спроса, а там генерал. Был у нас факультет военного дела с генералом во главе. Наумчик пристроился сбоку и говорит, -«Здравья желаю, товарищ генерал! » А тот, вот шутник, вот зараза, перекладывает некий свой предмет из руки, что была ближе к Наумчику, в другую и протягивает ее, то есть освободившуюся руку, не предмет же!, для пожатия, – «И вам не болеть. » Парень совершенно обалдел, схватил генеральскую руку, – «Спасибо, рад служить! » и бросился прочь, забыв зачем пришел.  

Вбегает в нашу аудиторию и ко мне – лицо горит, руки растопырены. Почему ко мне? Я был единственный, кто его мог терпеть. Хороший он был этот Наумчик, но дурак. Очень иногородний, приехал из какой – то глуши. Он страстно любил жуков, всяких – даже вонючих лесных клопов, и мог о них часами рассказывать. Все от него убегали, а я делал вид, что мне очень интересно, и не слушая, согласно кивал головой, периодически издавая всякие восклицания – Да ну! Вот это да! Не может быть!  

– «Что делать?! Генерал! Мыть руки или нет? » – Он подробно рассказывает мне, что случилось. – «Послушай, Наумчик, а что бы тебе посоветовали делать твои жуки? » Наумчик задумывается, сейчас он должен принять решение за всех жуков. – «Мыть! Определенно мыть! » – «С мылом! » – подсказываю я ему.  

Что же было с Наумчиком дальше? Вот закончилась учеба в институте. Заседает комиссия, дает выпускникам направления на работу. А студенты хитрые – все иногородние зарание переженились с коренными горожанами, многие притащили на комиссию коляски с младенцами. Значит все, они остаются в городе. А что делать членам комиссии? У них же разнарядка. Вынь да положь, кого – то надо отправить на просторы родины. И тут появляется Наумчик, такой наивный, такой не от мира сего. Неженатый! И направляют его на работу туда, куда Макар телят не гонял. Ну телята там может и гуляли, но выхлопных газов от поездов, самолетов, автобусов точно небыло. Только от телят. – «Поедешь? » – «А жуки там ест? »  

Читатель понял? Я нет. Наташа Первая и Вторая были ленинградками. Им ничего не грозило. Им было где жить. Тогда почему такой интерес ко мне? Вот Наташа под номером три – это совсем другое дело.  

3.  

Наташа номер три.  

Эту Наташу нельзя было назвать красивой. Уж слишком она была вся какой – то избыточно правильной что ли. Но не совсем. Подбородок и нос – ну прямо классика, но тяжеловатые, рот тоже на месте, но тонковатый и слишком твердый. Сразу понятно – говорить непрерываемо и непререкаемо. А взгляд! Смотрит, как – будто все про тебя знает. В общем все детали вроде бы узнаваемы, но вот сложить из них золотое сечение, придуманное Леонардо да Винчи, не получается. У него образцом была Мона Лиза, ака Джоконда, – дама без бровей. В нашем случае брови были, тщательные.  

Про фигуру ничего сказать не могу. Соответствовала ли она идеалу, то есть «песочным часам»? Была осень, а значит – пальто. Девушка в пальто – до тех пока еще в пальто, это сплошная загадка. Еще лучше об этом сказала Софи Лорен, правда о платье, – «Женское платье, как забор из колючей проволоки, должно служить своей цели, не загораживая вид. »  

Я как – то спросил Наташу, почему она выглядит так значительно, в смысле, почему ее красота такая весомая. А вот почему. Оказалось, у ее мамы и папы есть друг – скульптор. Лица всех его скульптур подчеркнуто фундаментальные. У него есть своя теория – для чего так надо и как этого добиваться. Свой стиль он называет «Реальный соцреализм». Маме она, то есть его теория, и то как он ее воплощает на практике, очень нравятся. Правда, один раз он подвергся серьезной критике в газете. Не следовало ему придавать глазам Надежды Константиновны излишне реальное сходство с куриными яйцами, хотя конечно, на то причины были. А папа? А что папа. Он занят чтением того, что было написано мамой в клеточках настенного календаря. Почему? Об этом унаете дальше.  

Но по правде говоря, лицо Наташи интересовало меня как – то меньше всего. Она была очень умная, и когда я провожал ее домой из института, непрерывно рассказывала о правильных вещах – как все должно быть. Надо сказать, что жила она не в студенческом общежитии, а снимала комнату у какой – то старушки. Видно родители были не бедные, заботились о дочери..  

Вот мы идем, а она пытливо смотрит на меня и спрашивает, читал ли я что – нибудь о кАНТЕ. Вот это вопрос! Я даже не знал, что подумать. Не мог же я признаться, что с некоторых пор начал коллекционировать специфические английские слова. Среди них слово «кант», если его написать по – человечески латинскими буквами – «cunt», занимало почетное место. Но переводить его на русский!? Ну уж нет! Разве только мужикам!  

Оказывается, она имела в виду совсем не то, что я имел в виду, а философа Канта, того, который – категорический императив. Помимо всего прочего, он высказал много мыслей, и не поленился их записать для человечества, о любви, браке и семье. Я, конечно, проявил к ее рассказу чрезвычайный интерес и даже восторг, впрочем, ничего не слушая. У меня дефект слухового аппарата – перестаю слышать, вообще слышать, если мне втюхивают, что – нибудь предназначенное для человека с IQ больше 50. Ну да. Плохо я учился в школе, на троечки. А зачем лучше? Троечник – хороший человек, он никому не мешает, особенно учителям, и к нему нет вопросов.  

Так или иначи, Канта нам хватило на две встречи.  

Потом Наташа стала развивать свою собственную философию. После того как она выйдет замуж, у нее в доме будет полный порядок. Для этого, ее научила мама, нужно повесить на стену большой календарь, а еще лучше два, и в них подробно расписать – где, когда и чему быть. Когда мужу нужно погладить рубашку, а когда уже ее надеть, когда чистить ботинки, пометить женские траурные дни и, само собой, по каким дням, косой взгляд на меня, заниматься тем самым. Кроме того, косой взгляд на меня, следует установить дни, когда муж будет выносить мусор, пылесосить, вытирать пыль и заменять перегоревшие лампочки. Жена, то есть она, Наташа будет заведовать семейным бюджетом. Потому что если деньги будут в руках у мужа, жена будет непрерывно клянчить купить ей новые туфли или платье. А вот если деньги будут у нее, тогда шиш, она бережливая.  

Далее началось описание семейного гнездышка. Самое главное – это правильно поставить кровать. Кровать с мужем и женой не должна стоять напротив зеркала. В народе говорят, что так можно приблизить супружескую измену. Намек!? Кстати, если в зеркале отражаются углы кровати, в семейной жизни острых углов не избежать. Подробнее о супружеской измене она распространяться не стала. – «Это вопрос сложный, требующий отдельного практического исследования. » Кроме того нужно знать, что если спать ногами к двери, бессонница обеспечена. Зато, проще будет выносить ногами вперед. А головой к окну опасно – вдруг влетит шаровая молния.  

В общем, вначале все шло замечательно. Она говорит, а я делаю вид, что сосредоточенно слушаю, главное не забывать кивать головой. Но постепенно что – то пошло не так. Когда мы начали входить в парадную ее дома, это была следующая стадия знакомства, – а дальше ни шагу, еще чего! – ей вдруг вздумалось брать меня за руку. Разговор продолжается, теперь о детях, о ее маме, а моя ладонь – ну прямо неподвижная деревяшка, крепко зажата в ее руке, иногда даже в двух. После нескольких таких парадных заходов, поняв, что моя ладонь не начинает шевелиться, и вообще ничего не начинает шевелиться, она перестала со мной встречаться. Вернее перестала здороваться и подчеркнуто, даже как – то злобно, стала смотреть в сторону. А потом, через положенный срок, я столкнулся с ней, толкающей перед собой детскую коляску. Ее взгляд устремлен в никуда. Меня не замечает. А чем я виноват? Виноват Кант!  

И опять мой братец, ну он прямо как попугай, – «Опять ты за свое! Как ты мог!? Обмануть такую женщину! Такую хорошую, такую – растакую. »  

Я понимал, что истории с Наташами не могли продолжаться вечно. И конец наступил. На этот раз это была не Наташа, а другая. Не та другая, которая дала мне по уху, а совсем другая другая. «А правда, » – спросила она меня, испуганно глядя большими темно – коричневыми глазами, – «что дети бывают от поцелуев? » И это решило все.  

Интересно, что об этом своем вопросе она вспомнила сама, совсем недавно, на днях. Это сколько же прошло лет!? – «А помнишь, как я тебя спросила....? » Неужели эта тема ее все еще занимает?