Мор. Один из многих.

«Сумерки — время когда рождаются настоящие миры».  

Письмо.  

Отправитель: Исидор Бурах  

Получатель: Артемий Бурах  

Сын мой, Артемий.  

Пишу тебе после стольких лет, чтобы сообщить важнейшую вещь. Пришло время. Свет начинает таять, время изменило ход. Нам нужно перестроить всё происходящее, пустить его по новому руслу. Попытки оторваться от земли заходят слишком далеко. Мать Бодхо начинает ворчать во сне. Аспект её — Суок, уже тянет свои чёрные руки из степи. Я взялся за эти руки, сын мой. Я принял объятия нашей матери. Она вскормила нас своей грудью, она не удаляла пуповины, мы выросли на её плоти. И мы обязаны чтить её законы.  

Я очень надеюсь, что ты выучился на хорошего хирурга, ведь тебе предстоит работать с «телом». Ты уже никогда не станешь Менху, поскольку слишком поздно для этого. Но ты можешь быть хорошим Яргачином, поскольку руки твои следуют кастовому праву. Они идут наощупь, находят источники. Я не могу сказать, что люблю тебя, возможно, мне сложно принять правду, ведь ты — можешь стать гораздо лучше меня. Именно тебе придется сыграть ключевую роль во всём происходящем. Однако, я точно могу сказать, что верю в тебя и горжусь тобой. Ведь самое главное — долг. Поэтому, мы покорно подчиняемся предначертанному. Всё что должен был, я уже сделал. Теперь, моё время сменяется твоим. Раз уж ты — тот самый Гаруспик, которого зовут, чтобы вверить, я с радостью уступаю, покорно падая тебе в ноги.  

Ты будешь внимать постепенно. Они будут ненавидеть тебя, отторгать, не понимать. Ты — отшельник на обочине грязной и непроходимой дороги. Даже не думай, что ты можешь быть не один. Нет, сынок, только пустота твой спутник. Ты всегда сумеешь выкопать правильную яму, чтобы Бодхо была довольна. Чувствуй линии дальше, следуй им, цепляйся за каждую нитку. Пусть этот город навсегда примет свою участь и свою печаль.  

Осталось невероятно мало. Я уже ощущаю, как мать укрывает меня тёплым одеялом и укачивает в колыбельной. Я засыпаю с блаженной улыбкой. Ветви бьются в окно, мне пора, сын мой. Сейчас я передам почтальону это письмо, и ты больше никогда не увидишь меня.  

Поговори с Оспиной, когда приедешь. Я оставил для тебя кое-что.  

Прощай, кровь моя. Би найдамтай болохо ши харалдаа хачирхэл. Хайа дээ ухэрнэй ерээд байна гүү. Убшэ удург тоонто сэгнэ дэхэ.  

Исидор Бурах.  

***  

Поезд нёсся с грохотом через слепой туман.  

Артемий Бурах сидел в последнем вагоне товарняка, который был забит гробами до отказа, будто это был катафалк на рельсах. Места еле хватило, чтобы постелить себе в мокром углу старый матрас и поставить рядом подсвечник.  

— Я еду уже третий день. Уже и забыл, насколько огромна эта степь, плоть моей матери. Пешком пройти невозможно, никто ещё не смог, по крайней мере. До сих пор жалею, что отец отправил меня в столицу. В этот мерзкий переполненный ошибками город. Теперь я возвращаюсь. Возвращаюсь навсегда! — бубнил Артемий себе под нос.  

Бурах был самым настоящим «служителем» — человеком огромного телосложения, тучным, массивным, физически и психологически сильным, смелым и решительным. Короткие волосы — чуть ближе к светлым, сухие глаза — чуть ближе к светлым, умеренная щетина, грубые черты лица. Ему было около тридцати лет. Его злой взгляд и вечно недовольный, провокационный язык тела дополняли саркастичный и циничный характер. Руки у него работали лучше головы, и он отлично знал своё предназначение. С самого детства, вскормленный и воспитанный Укладом — местным степным народом, Артемий был с ним неразрывно связан. Его сердце билось в такт их варганов, шагов и мыслей. В целом, Бурах был достаточно тёмным человеком.  

— Ничто больше не оторвет меня от вас, семья, Талгур мой. Я уже спешу. Услышьте меня. Я возвращаюсь, чтобы исправлять.  

Степь была воистину величественна и прекрасна. Это ощущалось даже через стены наглухо заколоченного вагона. Постоянные ревущие, клокочущие звуки. Регулярная дрожь земли, от которой поезд будто подпрыгивал. Лепет трав, которые шептали во сне ответы, которые невозможно было постичь, плохо резонируя. Запах Савьюра, Твири и некоторых новых, ранее неизвестных растений бил в нос своей сентябрьской тяжестью. Слепоглухой машинист вел этот состав. Артемий прекрасно знал, какие законы здесь работают. По-другому это «море» попросту не переплыть. Оно голодно, его мучает жажда. Проглотить, соединить с собой — это, конечно, можно. Впрочем, не каждый достоин такой чести.  

— Я люблю тебя, мама, — шептал Бурах, обращаясь к земле, прижавшись к стенке вагона щекой. Он слышал щелчки, слышал, как травы проминаются под тяжёлыми железными колесами состава. Рельсы отравляли степь, были ей инородны, это было «чужое» железо. Хирургу неприятно любое заражение.  

— Я помогу тебе, я вылечу тебя.  

***  

Артемий решил пройтись, размять ноги. Он зажёг керосиновую лампу, в которой оставалось мало топлива, чтобы лишний раз пользоваться ею понапрасну. Вагон озарило бледно-жёлтым светом. Бурые гробы пачками заполняли пространство. Состав шёл, само собой, без остановок, поэтому места, чтобы подвигаться, катастрофически не хватало.  

Внезапно, в самом тёмном противоположном углу вагона раздался грохот, который сменился скрипом. Бурах резким движением снял лампу с крепления и зашагал туда. Это был совершенно уверенный и твёрдый шаг. Возникающие проблемы нужно было прояснять сразу.  

Лампа лениво проявила глазу дальний край. На полу лежал упавший из общей стопки гроб, на его крышке, как ни в чём не бывало, сидел понурый конопатый мужик в шапке. Внешний вид его напоминал ни то мытаря, ни то бомжа. Облокотившись локтями на свои ноги, он бросил взгляд исподлобья на Артемия.  

— Как ты оказался в этом гробу? — спросил он сиплым голосом, без единой вопросительной нотки. Лицо его было безэмоционально.  

— Я еду домой, — ответил ровным басом Артемий. Его вид ничуть не выдавал удивления, сомнения или неуверенности в происходящем.  

— Гроб отличный транспорт, не так ли? — с лёгкой ухмылкой произнёс незнакомец. — Доставляет в самые далёкие дали. Туда, куда даже душа не всегда решается смотреть.  

— А тебе этот транспорт вообще по карману? — язвительно поморщился Бурах. — Стало быть, безбилетник?  

— Такой же, как и ты.  

— На этот поезд билетов не продают.  

***  

Лязг тормозов прервал сон Артемия. Поезд с грохотом сошёл с рельс. Гробы попадали на землю, нарушив свой стройный порядок.  

— Какого чёрта?!  

Бурах схватил лампу и вышел в открытую дверь вагона. Степной ветер ударил его в лицо вкусом багряных трав и сырой земли. На небе были прозрачные облака и звёзды. Таких созвездий он раньше не видел. Космос будто был в постоянном движении, всё менялось бесконечным потоком.  

Он заметил вдалеке скопления высоких фигур в костюмах птиц смерти. Такие шили в театре его родного Города-на-Горхоне для драматических постановок. На путях стоял гигантский бык, преграждая путь локомотиву. Артемий шагал мимо покосившихся вагонов. Из них на землю валились горы гробов, гвоздей и досок. Ближайшая птица окликнула его.  

— Рельсы — это красиво. Они всегда ведут к одной цели, и свернуть с них невозможно. Разве что так — глупо попытаться сойти с путей, убежать от судьбы. Нет, люди так не делают. Точно не делают.  

— Что здесь случилось? — поинтересовался Бурах.  

— Да вот, спор спорим. Бык с землёй советуется, пока истина у них не родится. Не решили они пока что, что с этим всем делать.  

— А что это за чёрные хлопья вдалеке?  

— Это Суок локти свои тянет, подсказывает ответы. Ты ведь местный, должен сразу такие вещи понимать.  

— Надолго мы здесь?  

— Да нет, — ответила фигура броско. — Сейчас они молчание закончат, мы вас обратно на шпалы поставим, покатитесь своей судьбиной дальше.  

— Я пойду дальше пешком, меня там ждут, — резко сказал Артемий и, немного задев птицу плечом, пошёл дальше, вдоль путей.  

Он вошёл в чёрное облако. Сотни глаз вцепились в него, сотни рук объяли его. Воздуха больше не было, только чернота. Как же ему было приятно в этот момент. Мамина улыбка — самое лучшее, что можно увидеть в жизни. В райской неге, закатив глаза, Бурах рухнул навзничь.  

***  

Артемий встал с матраса. Поезд летел сквозь океан трав дальше. Песня стыков рельс — самое приятное, что можно услышать в пути. Попутчик всё так же сидел на гробу в другом конце вагона и играл сам с собой в кости. Служитель направился к нему. На кубиках выпало две шестёрки.  

— Давай сокровенным меняться? — внезапно вымолвил мужик.  

— Это как?  

— Ну вот, скажем друг другу самые страшные свои опасения. Если правду скажешь — судьбу изменишь, примета верная.  

— У меня нет опасений, есть только долг. И я не верю, что судьбу можно изменить.  

— Даже проверить не хочешь?  

— Не хочу.  

— Зря ты так резко. За тобой вон сколько всего тянется, однозначно есть, что сказать.  

— Есть, но эти слова пока что не для тебя.  

— Как знаешь. Тебе ведь известно, что твой отец тоже любил ездить на поездах? На самых разных, намного лучше этого.  

— Известно.  

***  

Поезд остановился. В этот раз не так резко, будто это было запланировано.  

— Неужели приехали? — обратился Артемий к попутчику. — Ещё слишком рано.  

— Приехали, но пока не туда. Теперь поезд идёт с остановками, ты не знал? — Мужик окинул Бураха вопросительным взглядом.  

— Я нечасто пользуюсь железной дорогой.  

— А она тобой пользуется куда чаще. Иди давай, эта остановка для тебя. Только не задерживайся.  

Бурах молча вышел из вагона. Прямо напротив стоял одинокий дом. Быстрым шагом служитель направился к нему и дернул ручку двери. Она легко поддалась. Впереди был большой, плохо освещённый зал с множеством других дверей. Артемий подходил и открывал каждую. Внутри комнат были люди, как будто очень знакомые. Но, как во сне, очертания их были размыты. Он решил не беспокоить их и закрывал двери обратно. Уже собираясь уходить, он вдруг услышал крик из одной из комнат.  

Зайдя туда, Бурах обнаружил женщину, скованную болью на кровати.  

— Смерть, смерть, пожалуйста, зову тебя, — повторяла она сквозь зубы.  

— Я врач, что у тебя случилось? — Бурах наклонился к ней и почувствовал невероятный жар.  

— Нет, тебе ещё рано, ты ничего не сможешь сделать. Я звала не тебя, просто уйди.  

— Хорошо, я уйду. Не буду тебе мешать.  

В зале, перешагивая через гробы, Артемий добрался до выхода. Он окинул взглядом свой поезд. В открытой двери вагона сидел попутчик и играл в кости. На крыше шла репетиция какой-то пантомимы, возле тропинки лежало тело, вокруг которого стояли три пацана в собачьих масках, полностью закрывающих лица.  

Служитель направился к ним.  

— У всякого по два глазья и по два ухия. У многих по одному носу и по одному роту. Ответь на простой вопрос: если глаза поменять местами с ушами, правильно будет что? Если нос поменять с ротом местами, правильно будет как? — голос Песиголовца был монотонен и вводил в транс.  

— Если глаза поменять местами с ушами — правильно будет поменять день с ночью. Если нос поменять местами с ротом — правильно будет помирать и рождаться вновь. — ответил Бурах с лёгкостью, он ведь всегда знал это.  

— Правильно, хаяала. Сразу видно, что ты степняк. А вот этот человек, — пацан показал на тело. — Он ещё думает над этим вопросом, с землёй советуется. Люди не убивают людей.  

— Надо только понять, что такое «люди».  

***  

Следующей остановкой был степной курган. Это место силы, место произрастания диких трав, которых мать рождала по необходимости или по просьбе. Травяные невесты гладили ступнями такие места с особой страстью, здесь родительница слышала лучше, чем где-либо.  

Вокруг круга камней стояли части тела Уклада — ногти, ресницы, волосинки, черви, голосовые связки. В центре воображаемой арены стоял Хатангэр – мужчина средних лет. Он был неподвижен и смотрел на Бураха неотрывным взглядом. Артемий направился к нему.  

— Приветствуем тебя, Яргачин. Вот, решили посмотреть тебе в глаза, понять, не забыл ли ты еще свой народ, холбоон? — сказал Хатангэр под одобрительный и синонимичный гогот вокруг. Все пространство заполнили голоса.  

— Мэндээ, наайзе. Нет, не забыл, — сухо ответил Бурах.  

— Это хорошо, так да. Решили в этом убедиться, кровный, прежде чем пропускать тебя дальше, нухэрни. В честь приветствия, нужно напоить нашу мать кровью, бой покажет, насколько твое сердце готово следовать пути.  

— Да будет так.  

Две массивные фигуры сцепились в ожесточенной схватке. Они били друг друга руками, рвали зубами и ногтями. Кровь сочилась на степную землю. Артемий был сильнее. Он прибил Хатангэра к земле, начал смешивать его плоть с почвой. Гомон вокруг звучал одобрительно.  

— Хорошее у тебя сердце, — еле двигая губами, со сломанной челюстью вымолвил Хатангэр. — Но червоточина все же появилась. Видишь, не вся Твирь к нам наклонилась, не каждый голос достиг твоего уха. А значит, не все твои движения были верны.  

Артемий с тяжелым дыханием замер над телом кровного. Кулаки служителя были разбиты в кровь, вся одежда была измазана, на лице красовались рваные фингалы.  

— Что ты предлагаешь, холбоон? — спросил он с искренней ноткой отчаяния в голосе.  

— Поменяемся сердцами, нухэрни. Мое мне уже ни к чему. А тебе зурхэн как раз новый понадобиться, поможет тебе в твоем предназначении. Ты линии чувствуешь, не ошибешься. Тебе работать с телом дозволено.  

Кто то из толпы протянул Артемию самодельный скальпель Уклада, который вверяли в руки только выходцам из касты служителей. Бурах принял его в свою ладонь.  

— Тиимэл даа, хайратай инагни. Принимаю твой дар. Благодарю тебя, кровный. Баяртай. — Артемий положил руку на лоб Хатангэру и склонился к его телу.  

***  

Свеча на полу мигала в такт колесам вагона. Артемий чувствовал, что Город-на-Горхоне уже близко. Такой зов невозможно спутать с чем-либо другим.  

— Почти добрались, — сказал попутчик из темного угла.  

— Рад? — ехидно спросил Бурах.  

— Посмотрим, как пойдет. Городов много, не все они гостеприимные.  

— Мой город точно не из их числа.  

— Ложись спать, служитель. Проснешься — уже дома.  

— И то верно.  

Артемий упал на свой матрас и закрыл глаза. Оставалось совсем чуть-чуть.