белье на веревке

***  

Как весело и больно наблюдать за собственной непостоянностью. Пока ещё теплится любопытство, ко многому относишься снисходительно: будь то праздный цинизм, медвежье амикошонство или излишняя церемониальность. Более того, подобная акробатика способна даже умножить имеющийся интерес, использовав провокацию в качестве возбуждения внимания. До поры до времени. Как только пропадает любопытство, как только истощается последняя внутренняя инициатива или намерение, исчезает и вся тяга к идеализации. На смену приходят презрение, отвращение, лень и жалость. И вот мы уже тяготимся этой связью, как раньше тяготились ее отсутствием. Какого черта..  

ㅤㅤㅤㅤ  

ㅤㅤㅤㅤ  

***  

Вся его искренность находится на дне бокала: он всё жрет себе этот градус и выздоравливает. Ото дня, что вдруг заболел ночью, от невыносимого желания жить, от привязанности к привязанностям, от призрака, тени и искаженного отражения. Он излечился от самого себя. Теперь он гол, как ноябрь, и добровольно обезличен в самой что ни на есть действительности бытия. А... я?  

ㅤㅤㅤㅤㅤㅤㅤㅤ  

ㅤㅤㅤㅤ  

***  

После множества маленьких признаний в большом уважении и искренней симпатии, произнесенных голосом удовольствия, голосом горячки, голосом увлеченным и даже уличенном в неожиданной для нас обоих благодарности, произошло «Ну, Ладно, Не Пропадай». Но несмотря на все это безобразие под личиной уместности, уже не просятся мне на грудь ни разочарование, ни любое из озлоблений, ни стыд за саму себя, а ведь ещё каких-то три года назад... Я бы забеременела уже от одного только молчания, произнесенного между его строк. От пустоты, рождённой отнюдь не небылью, не скукой, но скрытым желанием нивелировать слишком очевидные проявления неравнодушия. Я существовала одной только идеей о возможности быть единственным предметом его перманентной церебральной праздности с видами на меня и на все мои двадцать лет, что бы то в сущности ни означало... Нас обоих это не касалось, ибо не было между нами ни страха, ни совести, ни гида, координирующего наше почти совместное почти путешествие. Так что же, черт возьми, произошло? Пресловутое время? Причем так соответствующе и попутно, что нам даже не жаль. Единственное, по чему мы носим траур, это настоящее, которое никогда не существует на просторах такой же несуществующей действительности, и по дождичку в четверг.  

ㅤㅤㅤㅤㅤㅤㅤㅤ  

ㅤㅤㅤㅤ  

***  

Ты, друг мой, Люсьен Шардон де Рюбампре. Маленький жалкий говнюк. Раковая опухоль семейства, на которую, за неимением иного варианта, молятся необузданно, но всё-таки украдкой. Ты жаждешь неистовой любви и жалости, их взаимопроникновения, совершенно позабыв о том, что так любят только покойников и собак.  

ㅤㅤㅤㅤ  

ㅤㅤㅤㅤ  

***  

То время было прекрасно в своей уродливости, а мы — очаровательно мерзки. Мы наносили увечья и целовали рубцы, ковыряли и зализывали раны, а как только дар речи превращался в проклятие, мы отрезали ставшие обременением языки вместе с желанием говорить и жонглировали на радость всем нашим недоброжелателями в отражениях зеркал. Это был цирк уродов, безумства ради безумства, торжественная дрянь. Мы хотели жить шумно (чит. — «большое впечатление для маленьких людей»).  

ㅤㅤㅤㅤ  

ㅤㅤㅤㅤ  

***  

здесь бельем на веревке  

не вымощен путь,  

если всмотришься, друг,  

не кричи и не плачь,  

просто плюнь, разотри  

и учти, тишина  

есть лишь чьё-то глухое  

«прости».  

ㅤㅤㅤㅤ  

ㅤㅤㅤㅤ  

ㅤㅤㅤㅤ  

сентябрь-ноябрь, 2024 г