Пустой коридор, яркий свет. Желание провалиться сквозь пол, исчезнуть, раствориться в жужжании ламп, в гуляющем сквозняке, в дверях, в окнах, в лестничных ступенях.
Кажется, совершается очередной апокалипсис.
– Ты домой сейчас пойдёшь? – откуда ни возьмись появляется знакомое лицо, интересующееся о её дальнейших планах на день.
– Если я пойду домой, я убью себя, – возникает неловкое молчание и приходится улыбнуться. – Но у нас ещё не закончились пары.
– А ты подойди и скажи, что тебе плохо. Тебя отпустят!
– Пара через два часа. Я не протяну столько. Не дождусь.
– Может, тогда я передам, что тебе плохо стало? Хорошо?
Разумеется, она не собиралась никому отчитываться о своём уходе. По правде сказать, думать о последствиях своих поступков – последнее, на что она была способна в этот день. Ей не хватало сил даже для того, чтобы держать себя в руках – что уж говорить о том, чтобы ставить кого-то ещё в известность о своём плохом состоянии?
Остатки её сил были безвозвратно спущены на то, чтобы забрать из гардероба куртку. Тогда-то всё и кончилось.
Куртка – в руках. Теперь можно беспрепятственно уйти из корпуса. Теперь ничто не сдержит. Ничто не заставит развернуться и дождаться следующей пары. Ничто не остановит. Только... Только...
Только ей нечего с собой сделать. Ей некуда себя понести.
В фойе стало слишком шумно. Пришлось одеться и выйти из корпуса, дабы не стать жертвой давки. С каждой пройденной ступенью она теряла свои силы, превращаясь в бесформенную кляксу. Помощником, призванным сохранить форму или удержать её саму в состоянии какого-никакого баланса, был и является никотин, но даже он сегодня был чертовски плох в исполнении своих обязанностей. Он не удержал её слёз.
Клякса, стоя на дороге в невозможной растерянности, только плакала. Плакала по себе и по всему, что стало с ней.
Кляксе вдруг показалось, что она должна вернуться домой. Ко всему прочему, она, вероятно, действительно этого хотела, но по чёртовой совести сделать это было труднее обычного. Слова «я убью себя, если окажусь дома» грозили стать не немыслимым импульсивным выбросом, а правдой.
Спасение возникло само собой. Или ей показалось, что спасение есть в телефонном звонке близкой сердобольной родственнице.
Следующие тридцать две минуты они разговаривали – а если быть точнее, то это клякса с ней разговаривала. Она плакала и, чувствуя, как сильно мёрзнут щёки от слёз, говорила в телефон всё то, что не могла сказать самой себе. Но родственница оказалась на редкость плохим собеседником. Что врать – она не могла дать кляксе совета.
Разговор подошёл к логичному завершению, когда клякса, побывав в супермаркете и приобретя банку тоника, вернулась в один из дворов и оставила сумку на скамье.
Родственница – спешила по делам. Клякса – спешила соврать ей, что обязательно переломает себе рёбра и вернётся на занятия с высоко поднятой головой, чего бы ей это ни стоило.
Опустившись на скамью, клякса щёлкнула крышкой жестянки и сделала глоток ледяной дряни, призванной выжечь желудок изнутри.
Мимо проходили люди. Самые разные, самые неинтересные. Компания школьников, расходящихся по домам после уроков. Пожилые женщины с полупрозрачными сумками. Старик, выгуливающий не менее старого кобеля. И Рейн.
– Рейн?
– А?
И невооружённым глазом было видно то, как сильно он испугался. Должно быть, ему не часто приходилось быть узнанным во дворах незнакомых ему домов и нежилых построек. И, разумеется, он не рассчитывал встретить кого-то. Точно так же, как не рассчитывала и клякса. Тем более – его. Его – последнего человека, которого нужно было бы встретить.
– Какими судьбами? – спросила клякса, увидев, что её заметили.
– Ты кто?
– Серьёзно?
– А... Элис... которая Мари... или как там тебя успели...
Видно было и то, что он изрядно пьян. Он остановился, не двигался, но его заметно качало из стороны в сторону далеко не из-за редких порывов ветра. Он не собирался идти дальше. Казалось, он и вовсе забыл, что куда-то шёл минуту назад.
– Она самая.
Рейн подошёл ближе к скамье, и это вызвало у кляксы ничто иное как животный страх. Он стоял прямо перед ней, он смотрел на неё. Глаза его были одновременно бешеные и стеклянные.
– А ты здесь как?
– Я здесь учусь.
– Прямо на этой скамейке? – Рейн усмехнулся.
– Сомневаешься? Попробуй сам!
– Не откажусь.
Клякса поставила сумку, которая не мешала Рейну, ближе к краю семьи, и он присел. Через две минуты гробового молчания его стошнило в мусорный бак, стоящий рядом.
– Хорошее начало...
– Тысяча извинений. Не рассчитывал.
– Не рассчитал количество выпитого?
– Не рассчитывал встретить кого-то...
Нервный смех разбавил воцарившуюся тишину.
– О, нет! – было трудно не сыронизировать. – Как же я не вовремя!
Налетел ветер. Вероятно, он унёс с собой не только золотисто-желчные листья, но и лепестки иронии в словах кляксы.
– Как у тебя жизнь сложилась? – спросил Рейн, и на секунду кляксе стало не по себе. У неё и в мыслях не было, что он решит продолжить диалог. Клякса думала, что он уйдёт.
– Несносно. Кошмар наяву.
– Но ты добилась того, чего хотела? В учёбе?
– Я планировала прямо сейчас детально продумать дальнейшее отчисление из этого ада.
– Мудро.
– Паршиво.
– Не хочешь? – Рейн предложил кляксе сигарету.
– Курение убивает.
– Ты смешная...
– Чем же?
– Ты же и так мертва.
– Интересное умозаключение.
– Это верно, но ты ведь не живая. На тебя посмотришь, и...
– И что?
– И мороз по коже.
По правде сказать, мороз по коже вызывал как раз-таки Рейн.
Он не успел сделать кляксе больно, пока был с ней одной из немногочисленных тёплых вёсен, он не был плохим с ней и сам по себе таковым тоже не являлся, но от одного взгляда на него мир рассыпался подобно карточному домику на ветру.
– Не хочешь выпить?
– Хочу.
Клякса согласилась на его предложение лишь потому, что не представляла себе других развязок этой встречи. Или же потому, что другие развязки ей не нравились?
Не согласись она выпить с ним – что, вправду бы ушла в университет на оставшееся занятие? Вправду бы смогла впредь не думать о Рейне? Вправду бы чувствовала себя лучше?
Они приобрели бутылку вина и не придумали ничего лучше, чем отыскать другую скамейку во дворах. поблизости. Дважды Рейн чуть не оступился, и чтобы не допустить фатальной концовки в том случае, если он оступится в третий раз, я клякса забрала бутылку из его рук.
Следующий час – провели во дворе, неспешно, но рывками избавляясь от содержимого бутылки и разбавляя возникающее опьянение длинными монологами о насущном.
– И всё-таки мы знаем друг друга неприлично мало, – и Рейн сделал ещё несколько больших глотков вина.
– Да... – и пьяный смешок вырвался сам собой.
– Ты так не думаешь?
– Думаю и знаю. Но разве это проблема?
Это не было проблемой.
И он рассказал. Больше, чем мог. Больше, чем должен был. Быть может, даже больше, чем хотел.
Кляксе не была чужда роль внимательного слушателя. К счастью, некрепкое вино не позволило ей быстро опьянеть и потерять рассудок. Она понимала всё, что говорил Рейн. Понимала и принимала.
– В тебе что-то поменялось, – сказал он, рассмеявшись не то кляксе в лицо, не то своему долгому рассказу. – Будто... – он ненадолго закрыл лицо ладонями и фыркнул, – будто я был знаком с другой стороной тебя. Ты сейчас ведёшь себя иначе. Ты... пытаешься мне понравиться?
– Боже упаси. У меня одна сторона.
– Но ты другая. Ты не Элис и не Мари.
– Я не хочу никому нравиться. И нет, – она рефлекторно потянулась за бутылкой вина, но продолжила говорить, – это не флирт и не попытки показать и доказать что-то.
– Тогда что это?
– Это невозможность быть и невозможность казаться.
– Что?
– Мне стало хуже, ясно?
– Я тебя не понимаю.
– Я стала хуже.
– Нет.
– Да. Думаешь, мне лучше?
– Думаю, что хочу узнать.
И Рейн узнал. Узнал больше, чем должен был знать. Больше, чем мог принять и понять.
В ходе утомительно долгого рассказа клякса замечала на себе его внимательный взгляд, видела его участливые и уже совершенно не стеклянные глаза, но не могла отыскать в них ответа на единственный и важный вопрос: «Почему? »
Авторские права на произведения принадлежат авторам и охраняются законом. Перепечатка произведений возможна только с согласия его автора, к которому вы можете обратиться на его авторской странице.