Кузня

1.  

Кузня. Именно такое название имело место, в котором каждое утро, ровно в половине седьмого раздавалась сирена, которая вытаскивала людей из того, что вряд ли кто-нибудь называл сном. Люди, от восемнадцати до пятидесяти лет, с серыми лицами, напоминавшими газетный оттенок, вставали машинально, будто куклы в руках чревовещателя. Они несли свои ослабевшие тела, чтобы подготовить их к тому, что являлось высшей каждодневной целью – труду. Все эти люди, если их так можно было назвать, не принадлежали ни к какому классу, ибо идея заключалась в единстве и равном распределении труда, который, так или иначе, составлял смысл каждого, будь то: плотник, резчик, диспетчер или оператор отдела информации.  

Около половины восьмого, одетые куклы в свои лучшие коричневые каждодневные наряды, спускались на лифтах в то, что называлось тоннелями. Стоит заметить, что у каждого имелся свой, некая собственность, которая так или иначе, все равно принадлежит общей идее. Длина таких тоннелей составляла от километра до двух с половиной, все зависело от удаления квартиры и уровня, на котором она располагалась. Всего имелось около ста тридцати уровней, с разными разветвлениями, где были квартиры. На одном из таких уровней, могло быть около пятидесяти таких жилищ, которые огораживались толстыми стенами, чтобы не проникал звук. В своем виде, они ничем не отличались от других: одинаковая цветовая гамма, расстановка мебели и ее вид, казалось, что и запах там везде царит одинаковый.  

Путь от квартиры к рабочему месту осуществлялся через индивидуальные тоннели, в каждом из которых был по пути общий магазин, в котором по вечерам служащие могли пополнить припасы провизии, необходимых вещей гигиены или еще мелких всяких безделушек. В конце каждого отрезка пути была лестница, которая вела наверх к турникетам, а за ними располагалось большое количество лифтов, которые вели в разные отделы: информации, сельского хозяйства, бытовых разработок, правопорядка и так далее. Ближе к восьми утра, большие очереди скапливались у лифтов, которые могли перевозить не более десяти пассажиров, остальные ждали спокойно своей очереди, пока тот не вернется.  

Ровно в восемь утра раздавалась сирена, которая извещала всех о начале рабочего дня и каждый принимался за дело, не поднимая головы, вплоть до двух часов дня, который именовался перерывом на обед. Так, в это время, служащие снова слышали гудок, тихо вставали и направлялись в огромный зал, где стояли столы раздачи. Данное помещение делилось на мужскую и женскую половину, но при этом, заговаривать с противоположным полом было нельзя. Но не то, чтобы из правил, а скорее к уважению к нынешнему порядку, где ценилось полное повиновение тишине. В обеденном зале были слышны лишь скрежет столовых приборов по металлическим подносам, будто это механическое отделение, где машины проводят одну и ту же задачу, данную им компьютером.  

Около трех, каждый член общества вставал и нес свой поднос, согласно правилу очереди, после чего возвращался к своему рабочему месту, ожидая гудок, что известит о продолжении работы. Так проходил день, пока последний звук в восемь часов вечера не останавливал работу производства. Люди вставали со своих мест, двигались очередью к выходу, по пути получая 10 Ле за отработанный день. Сумма была неизменной, для каждого в социуме, ибо все должно было быть одинаковым, так как классовость исключается напрочь.  

Далее, группы людей разбредались по лифтам, возвращались к турникетам и спускались в тоннели, чтобы по пути потратить эти 10 Ле в магазине. Это был единственный за весь день собственный выбор, который в своем свойстве, не особо отличался. Люди тратились на сигареты, выпивку и на небольшое количество продуктов, чтобы уже дома на пару часов принадлежать самим себе перед телеэкраном, отпивая небольшими глотками то, в чем чувствовалась свобода до следующего утра.  

Так проходил день в Кузне, но Кузня – лишь один рубеж и не всегда был идеальным.  

2.  

– Товарищ, отвечайте на поставленный вопрос.  

Щуплый человечек, лет тридцати, ерзал на стуле перед комиссией из шести представителей совета. Его глаза были опущены в пол и наполнялись слезами каждый раз, когда голос одного из члена совета, который сидел вторым слева, раздавался в помещении, словно с каждой буквой человечка били плетью. В нем было не больше ста шестидесяти сантиметров ростом, слегка полноватый, глаза сбивались в кучу под очками с толстыми линзами. Такие мало были полезны на производстве, поэтому подобных особей отправляли работать в архивы, перебирать кучу всего того, до чего не было никому дела. Кислицын, так звучала его фамилия, что даже в произношении заставляло лицо искривиться в неприязненном выражении. Он обвинялся в утечке информации, которая могла пролить свет на то, что было до того, как образовалась Кузня. Явно было правильно предполагать, что этот служащий сошел с пути, которым жил каждый гражданин города под землей, а следовательно – нарушал порядок. С такими был разговор короткий, но все-таки требовалось выпытать ответы, чтобы понять – на сколько опасна ситуация, в которой находился совет.  

– Еще раз Кислицын, я задам вам вопрос, который задавал прежде, – сказал спокойным голосом тот же самый человек, сидящий вторым слева. – Итак. Какого рода информацию вы передали и кому?  

– Прошу прощения, но я точно не могу сказать, кто это был, так как лицо было закрыто. Их было около четырех, и я просто испугался за свою жизнь. Одна из них была точно женщина, трое других мужчины и, казалось, что она главная из них.  

– Как вы это поняли?  

– Она говорила им, что нужно делать, куда идти. Вообще, сложилось такое ощущение, что она была тут не в первый раз.  

– Как она выглядела?  

– Не выше меня, телосложение худое, но у нее был уверенный голос. Лица я не видел, они его скрывали.  

– Каким же образом?  

– На голове было что-то вроде мешка, с прорезанными дырками, знаете, как ужастик какой-то. Меня это сразу напугало, вот я и рассказал им все, что знаю.  

– Какого рода информацию вы предоставили этим людям?  

– Архивы истории, до 2167 года. Их немного, но все же они есть.  

– Сами читали эти записи?  

Человечек молчал, лишь всхлипывал носом.  

– Отвечайте, – раздался эхом голос члена совета.  

– Читал.  

– Разве не знаете, что это запрещено?  

– Знаю.  

– Так почему же не следуете правилам?  

– Все любопытство, проклятое любопытство.  

– Полно вам, не карите себя за это. – Отозвался второй голос, то был человек, что сидел последним справа. Он медленно встал и направился к человечку.  

– Уважаемые члены совета, перед вами явный представитель того, что называют трусостью. Не думаю, что человек ушел от идеалов, которые мы воспитываем в нашем обществе, скорее им правила та же низкая сущность, как и рост нашего подсудимого. Так ведь Кислицын? Вы ведь всего лишь трус?  

– Да, конечно, товарищ комендант. Все истинно так, как вы говорите.  

– Я так и думал, – комендант расплылся в улыбке. – Товарищи, я думаю, что не стоит слишком сурово наказывать нашего подсудимого за то, что он нарушил свой долг под страхом насилия, которое могло бы быть к нему применено. Это всего лишь базовый инстинкт, который может управлять человеком в момент опасности.  

– Все именно так, именно так комендант. – Кислицын утер слезы и слегка оживился, понимая, что находится на пути прощения. – Я никогда не нарушал законы ведущие или нравственные. Один раз лишь сейчас, но на то была причина, веская.  

– Вот и я о том же, – продолжил комендант. – Но, при этом, хочу заметить, что товарищ Кислицын предоставил нашим нарушителям очень секретную и опасную информацию, что не может не печалить, и наша задача теперь с вами, как представителей закона столь чудесного общества – отыскать и задержать наглецов. Вы согласны товарищ? – Комендант посмотрел в глаза подсудимому, что тот аж сжался. Несмотря на весь шарм и бархатный голос коменданта, что-то было в его глазах, что пугало до глубины души. Словно он был свидетелем чего-то ужасного, что навсегда перечеркнуло в нем человека, теперь он был лишь палачом неугодных, при этом хитрым и стратегически подвязанным.  

– Что вы предлагаете комендант? – Спросил председатель совета. Это был Закински, за пару лет службы, он поднялся до этого поста, за несомненно большие успехи, излечивая общество от грязи, которая могла навредить порядку.  

– Предлагаю, передать заключенного мне, а там, я разберусь. – Ответил комендант председателю.  

– Хорошо, он ваш. На том, заседание завершено.  

Все пятеро, кроме коменданта и подсудимого покинули зал, оставив тем самым обоих наедине. Кислицын ерзал на стуле, как еще живая рыба на сковородке, извиваясь, издавая какие-то жалобные звуки, комендант при этом сидел неподвижно на краешке стола и смотрел на него.  

– Я готов исправиться, комендант, честное слово. Я сделаю все, что угодно. – Стонал Кислицын.  

– Чудно, чудно. Я знаю, что вы так и сделаете. Охрана!  

Из боковых дверей вышло четверо массивных мужчин с каменными лицами. Они направились к коменданту и встали вокруг заключенного.  

Комендант достал сигарету, зажег, медленно втянул дым и протяжно выдохнул. После чего посмотрел на Кислицына, выдал ту же фирменную улыбку надежды и сказал лишь – Упразднить.  

Так и закончился день, под крики мольбы маленького человечка, которого тащили четверо мужчин, лишь приближая к ужасу, которое его ждет. Ведь упразднить, означало – смерть.  

3.  

Приближалась ночь. В небольшой комнате, около десяти квадратных метров нервно общались четверо – трое мужчин и одна девушка. Чувствовалось большое напряжение, из-за недавней вылазки, так как на всю компанию была объявлена охота. Один из них, быстрыми шагами пересекал комнату, затягиваясь сигаретой на каждом шагу, второй поглощал джин с неимоверной скоростью, третий уставился в одну точку на стене, сохраняла спокойствие лишь Лена.  

– Марат, прошу тебя, хватит мельтешить перед глазами, это нервирует, – сказала она молодому человеку, который шагами измерял пространство. Он посмотрел на нее злобно, но при этом промолчал и занял стул в конце комнаты.  

– Неужели ты спокойна после всего этого? – спросил Влад, который наливал себе новый стакан. – По твоей вине, мы оказались в таком положении.  

– Может хватит налегать на бутылку? – ответила девушка. – И не надо обвинять меня, мы все понимали, что предприятие будет опасным и были готовы к последствиям.  

– Не надо мне указывать, когда мне стоит пить, а когда нет.  

– Тогда делай это молча. – Лена метнула во Влада презрительный взгляд, от которого даже человеку под градусом станет не по себе.  

– Хорошо, что ты предлагаешь? Как нам выбраться из этой ситуации? – Оживился неожиданно Артем, которому надоело смотреть на одну точку в пространстве.  

– Никто пока не знает, что налет совершили мы, – продолжала девушка, – а следовательно, у нас еще есть запас времени, чтобы завершить начатое. После, предлагаю покинуть Кузню.  

– И куда мы отправимся? – подал голос Марат в дальнем конце комнаты.  

– На поверхность.  

Повисло минутное молчание, которое после было нарушено смехом Влада, который явно пытался подавить его, чтобы не выдать компанию за пределами комнаты.  

– Поверхность? – через смех спрашивал молодой человек, – Ты в своем уме? Ладно, предположим, что даже и так. Как мы туда попадем? А если и попадем, то что ждет нас наверху. Об этом ты не задумывалась?  

– Задумывалась. В отличие от вас, я успела просмотреть то, ради чего мы проникли в архивы.  

– Хорошо, мы тебя слушаем. – Влад сел в самодовольную позу, пытаясь показать всем своим видом свое интеллектуальное превосходство.  

Лена достала из стола кучу бумаг и разложила на столе. В них было сказано о том, что Кузня существует с 2167 года, на ее постройку ушло около ста лет, следовательно, человечество и тогда уже предполагало о том, что могло их ждать. Не было точной версии, по какой причине людям пришлось спуститься под землю. Одни источники писали о том, что вспыхнула ядерная война между странами, а бункеры были единственным безопасным местом. Другие утверждали о климатических катастрофах: извержения вулканов, землетрясения, цунами и многое другое. Третьи вообще писали о каких-то мировых заговорах и порабощении человечества. Ясно было одно – точной формулировки нет и, чтобы понять все – следовало попасть на саму поверхность. Незнание кроет в себе большую опасность, ведь в людях есть склонность додумывать все самим, особенно, если дело касается загадок.  

Для всех четверых было ясно одно – найти их, всего лишь дело времени, так как совет контролировал всю территорию кузни, и способен вытрясти все из каждого, если это понадобится. Порядок трещал по швам, все больше человек уклонялось от философии, которая жила больше пятидесяти лет, но кто тогда знал, что время циклично и одни времена сменяют другие.  

Было решено – следует обследовать пути вентиляции, чтобы пробраться к выходу. Воздух поступает сверху, значит там безопасно, если смотреть относительно атмосферы.  

Первые дни, компания по ночам выходила из своих квартир и направлялась по тоннелям в сторону магазинов. Сверху, были выходы в вентиляцию, по которым можно было пробраться и исследовать территорию, незаметно для других и не создавая большого шума. Им казалось, что они постоянно где-то рядом, но вечно попадали в тупик, возвращаясь с ничем домой. Нервы были на пределе, времени оставалось все меньше, а ходы вентиляции были похожи на огромный лабиринт, в котором нет выхода. Так шли дни, после недели, пока не прошло уже пару месяцев. Итог был нулевой. Долго это не могло продолжаться.  

Первым арестовали Влада, пока тот мирно спал в своей постели ночью. Около трех часов ночи, отряд в военной форме ворвался в квартиру и за пару секунд скрутил молодого человека. Он яростно отбивался, искренне изображая недоумение по этому случаю. Уже в камере на нижнем уровне, он успокоился, сел на скамью и уставил взгляд в стену. Лишь одна мысль не давала покоя – что будет дальше.  

Остальные присоединились к Владу в течении суток. Артем и Марат заняли соседние скамейки, а Лену направили в камеру для женщин, где она делила одиночество с собственными мыслями, ибо других там не было.  

Слушание с советом состоялось на следующий день. Всех четверых привели в зал, где также уже ожидала компания из шести человек, которые должны были решить судьбу компании налетчиков. Представители власти о чем-то переговаривались, склонив головы, что едва было можно разглядеть лица, но когда заседание объявили открытым, то шепот прекратился, все вернулись исходное состояние. Лица осужденных сменились с усталости на яркое удивление, когда те впервые увидели коменданта, ведь им был никто иной, как Максим Смирнов. Миновало два года, с того момента, когда он неожиданно для всех пропал и дальнейшая его судьба была неизвестна. Лену раздирала совесть, после того, как перед ним раскрыли все карты, объяснив тем самым, что друзья, коими он всех считал, были лишь подделкой, а его первая любовь – всего лишь обманчивое чувство, коим он так сильно пропитался.  

С тех пор молодой человек изменился. Его лицо приобрело серый цвет, там не было больше той яркости и бури, которая когда-то так восторгала остальных. Он был строен, держался прямо, но вот взгляд, он выражал решимость и злость. Чувствовалось, что ему пришлось немало пережить, что несомненно дало свой отпечаток на душе. Лена думала, что его удивит присутствие старых знакомых, но тот даже не повел бровью, а скорее еще больше вцепился взглядом, подобно псу, который увидел свою цель. Казалось бы, что всем четырем может неимоверно повезти, когда знакомое лицо занимает столь высокое положение, в котором именно он и определяет наказание для осужденных, но все понимали из наблюдения, что надежда умерла также быстро, как и вспыхнула изначально.  

Поначалу, Закински задавал рядовые вопросы о том, где все четверо работают, сколько им лет и понимают ли, в чем их обвиняют. Далее, в тему уже стали углубляться, заводя разговоры об истинных мотивах и цели, которые налетчики преследовали. Вся компания как один отвечали о том, что цель была именно в любопытстве, им было интересно, что было до Кузни, а понять все точно, можно было только из записей архива.  

– И только этот мотив был для совершения преступления? – Спросил Закински, – Вы же понимаете, что это самая убогая версия, которая только может быть.  

– Но это правда, – подал голос Влад, но через секунду сразу же сел обратно, как увидел надвигающийся взгляд коменданта.  

Максим встал и направился к подсудимым. В его движениях таилось что-то зловещее – ни то смерть или нечто более страшное. Все четверо почувствовали некое пронизывающее ощущение холода, словно под их стульями открылась шахта вентиляции и только одним словом, комендант мог их отправить в ад. Он шел медленно, но будто парил в воздухе – не слышно и плавно, заглядывая попутно каждому в глаза, что становилось не по себе. Влад не заметил, как начал дрожать всем телом, пытаясь сжимать кулаки, чтобы хоть как-то с собой совладать.  

Тем временем, Максим обошел всех кругом и вернулся к столу совета, где все смотрели на коменданта вопросительным взглядом.  

– Товарищи, – начал Максим, – Думаю, что перед нами дело весьма простое, хоть и имеет свои определенные обстоятельства. Полагаю, что все согласятся лишь в том, что все четверо виновны в преступлении, которое неимоверно накладывает нездоровый отпечаток на репутацию всей Кузни. Конечно, можно бесконечно говорить о чувствах, побуждающих на подобное и сойтись на обычной любопытности молодой крови, но все же закон есть закон.  

– Что же вы предлагаете? – спросил Закински.  

– Мой вердикт прост по всем статьям.  

– Так огласите его.  

– Всех четверых необходимо упразднить, – Комендант резко повернулся при своем заявлении, чтобы увидеть лица тех, кто когда-то предали его доверие.  

Ему было так важно видеть, что они чувствуют, заглянуть в их глаза, а то и душу, ведь дух мщения правил комендантом, а этот миг стал подобен приношению на алтарь даров, во имя покоя души.  

Реакция не заставила себя ждать. Ужас прокатился по лицам всех, ведь они полагали, что их лишь заточат или отправят на исправительные работы, но данное решение означало лишь смерть – неизвестную, а тем самым пугающую. Наверное, лишь Лена меньше всего подала вид об ужасе, который струился из ее души, но скорее лишь от того, что в ней поселилась горькая печаль и в каком-то смысле, ей казалось справедливым наказание, которое она получила. Девушка видела в глазах этого человека жгучую ненависть, но также и смогла разглядеть то, что даже их смерть не облегчит его страдания, ибо мелькающая вселенная, вздымающаяся диким океаном во время шторма не унялась, после произнесения каждого слова.  

– Увести. – Голос коменданта пронесся по залу и из боковых дверей вышел отряд из трех человек, который должен был проводить нарушителей в последний путь.  

Неожиданно, когда все семеро направились из зала, комендант направился с ними, чем вызвал недоумение всего совета.  

– Я хочу лично это видеть, – лишь сказал Максим.  

Никто не воспротивился.  

Дальше всех ждала мучительная и долгая дорога по коридорам, которые ныне никто не видел, кроме отряда и коменданта. Стены отдавали серым, а запах пыли, смешанной с сыростью говорил о том, что их судьба была не лучше Дантеса, только эти нарушители прекрасно знали в чем виноваты, хотя и думали, что поступают правильно. Пройдя длинный коридор, за поворотом ждала лестница, ведущая вниз и на столько глубоко, что не было видно ее конца. Вся компания спускалась около пяти минут, пока в воздухе температура не опустилась сразу градусов на десять. При каждом выдохе, изо рта струился пар, который несся вверх, растворяясь у самых ламп темного коридора. Один из отряда взял фонарь, чтобы освещать дальнейший путь.  

Впереди была лишь одна толстая металлическая дверь, с маленьким окошком. Открыв ее с помощью ключа, вперед пропустили сначала нарушителей. Те, в свою очередь увидели дальше коридор, где по бокам располагались камеры для заключенных. На каждой двери имелись свои номера, которые начинались с числа 001. Неизвестно, какое было их количество, из-за недостатка света, но исходя из наименования числа, можно было предположить, что численность была около тысячи. Эти двери отдавали чем-то ужасным, как вид запекшейся крови на стене в маленьком пространстве, где не существовало такого слова, как надежда. Казалось, что за такой дверью мир заканчивал свое существование, где тело и разум погружаются в полную пропасть, из череды всего несуществующего, не имеющего формы. На секунду, даже показалось, что все слышат стон умирающего на последнем издыхании, которого заморили голодом тела и разума, что тот, лишь мог издать небольшой звук, когда душа вырвалась из обмякшего тела. Не по себе стало даже охране, лишь комендант не дрогнул умом или телом, от того, что привык давно быть в подобном, когда разум играет злую шутку с собственной душой. Он лишь наблюдал молча за тем, как остальные устремили взгляд на него, ожидая того, что будет дальше. Максим не стал выдерживать ироническую паузу. Он повернулся к старшему из отряда и только сказал – Вы знаете, что нужно делать.  

В этот момент все четверо получили удар по голове, от которого улетело пространство, одна вспышка и дальше полная темнота. Подсудимые потеряли сознание, а это ужасное место, было последним, что они видели.  

4.  

Мигающий свет и полная темнота. Между ними лишь отрезок, что называется днем. Все это похоже на щелчок выключателя, счетчик жизненных дней, которые ускользают из пальцев, словно вода. Я потерял счет дням, потерял счет мыслям, счет вообще чему-либо, среди всего бессмысленного, в которое пытаются вложить ложные идеалы. Действительно ли я жив или быть может все это сон, который не кончается? Трудно сказать, стены поглощают слишком много света, что все становится похоже на блики, если надавить на закрытый глаз. Линии, формы и очертания белого света струятся с разных сторон, но то лишь обман.  

Прошло около двух лет, когда меня отправили на эту работу. Каждый день я вставал в семь утра, садился за экраны в восемь и смотрел на то, как протекает жизнь тех, кем был сам когда-то. Моя задача была выявлять из них изменников, разглядывать тени сомнений на их лице, которое только способна выявить камера наблюдений. В большинстве своем, они были одинаковы: люди в коричневых комбинезонах, переставляющих ноги из одной точки в другую с цветом лица давней газеты. Поначалу, мне даже казалось, что это какая-то издевка и смотрю я одну и ту же запись, а не действие в реальном времени. Одно, когда ты живешь сам так, другое – когда все видишь это со стороны, поняв, что ничего не можешь сделать.  

Первый месяц давался нелегко, до этого, я слишком привык к некой форме свободы, а здесь, мне запрещено покидать вообще помещение. Я долго привыкал к квартире, ее черные стены пугали, словно ты находишься в каком-то пустом пространстве, где мебель не стоит на полу, а будто висит в ней, как в невесомости далекого космоса. Может поэтому, моя походка стала чуть похожа на передвижения пьяного, потому что боялся куда-то провалиться. В этой комнате не было ничего, что как-то может столкнуть тебя с намеченного пути. Телеэкрана не было, из библиотеки только учебные книги по работе с экранами и кодекс социального общества, рацион всегда составлял одно и то же, без каких-либо изменений. Мне не хватало спиртного. Во всей этой комнате из ничего, хотя бы каплю его, чтобы помочь разуму исказить пространство, подключить фантазию, спящую под черепной коробкой. Бессмысленно на нее полагаться трезвым в месте, где не происходит ничего, даже воспоминания стали ускользать из разума, пустота проникала и туда.  

Через полгода, я стал привыкать ко всему. Это была некая игра, в которой нужно уметь следовать правилам, тогда все приходит в норму. Главное, чтобы ты начинал именно верить в то, что делаешь, в эту необходимость жизненных циклов, которые происходят или не происходят. Я вставал с кровати, ощущая, будто делаю что-то значимое и верил в это, все сразу приобретало какой-то смысл. Позже, сомнения начинают стираться из твоей памяти, но скорее от привычки. Начни катать шар в центр комнаты, поначалу все это не будет иметь смысла, разум будет отчетливо говорить тебе об ошибке – нарушении логики, но просто продолжай делать это. Ты и не заметишь, как через месяц, ты уже напрочь позабудешь обо всех этих вопросах и будешь катить шар точно в том направлении, которое необходимо, потому что все свелось к автоматизму. Так получилось и с жизнью.  

Каждое утро, я вставал, умывался и садился за экраны, считая, что это именно тот «особый путь», которым я иду. Не прошло и года, как это все стало на столько привычным, что даже иногда начало радовать. Конечно, жила внутри какая-то часть меня, которая помнила былые времена, помнила дружбу и любовь, но все имеет природу приспособления, поэтому приспособился и я. Так шло до какого-то момента.  

Не знаю, сколько точно прошло времени, но однажды, двери квартиры открылись и в нее зашли около пяти человек – трое из отряда и двое в костюмах. Одного я узнал сразу, это был Закински, а вот второй человек был для меня загадкой. Он был средних лет, думаю, что около тридцати пяти, довольно строен, подтянут и выглядел весьма самодовольно. Чувствовалось, что власть идет ему, как тот же костюм, который был впору. Но, при всей этой идеальности, у него было весьма мягкое лицо, которое украшали прилизанные светлые кудри, он походил на мальчика больше, чем на мужчину. Голос при этом, был резким, но скорее от нетерпения, нежели от самой природы и был натренирован в течении какого-то времени. Будь мы на поверхности, при прежнем мире, я был бы уверен, что такой как он, читал бы с нежной женской тональностью стихи миловидным дамам, которые спасаются от солнца тканевыми зонтиками.  

– Так так, – сказал Закински, поглаживая свои пышные усы, – Вижу, что отстраненность от остального мира пошла вам на пользу товарищ Смирнов.  

– Более или менее, – ответил я безучастно.  

– Славно, я наблюдал за вашими успехами и признаюсь, что результаты вполне меня порадовали. Позвольте представить вам начальника отдела информации – Андрей Бондарь.  

– Добрый день, Максим. – Блондин протянул руку, и я пожал ее, ощущая небывалую мягкость его кожи, которая по ходу совсем и не знала грубой работы.  

– Чем удостоен таким визитом? – Спросил я обоих, развернувшись наполовину, чтобы явно дать понять, что занят делом.  

– Закински, введите в курс дела молодого человека.  

Бондарь отошел к стенке и зажег сигарету, протянув при этом мне свой портсигар. Я лишь кивнул и взял покорно одну из них. Приятное ощущение в виде горячего дыма заполняло мой организм, который уже давно не испытывал ничего подобного. Закински подошел поближе и взглядом указал на кровать, вопросительно намекая на разрешение сесть. Я кивнул.  

– Итак, Максим. Ты здесь уже два года.  

– Быстро летит время, – ответил я.  

– Да. Ты уже здесь два года, и мы ни разу не наблюдали от тебя какого-то нарушения порядка, а скорее даже, ты проявил немало положительных усилий. Благодаря тебе, мы задержали около сотни нарушителей за последние два года и признаюсь, что с твоей помощью только.  

– Рад слышать.  

– Своих проще выглядеть в толпе, не так ли? – Сказал Закински с ехидной улыбкой. – Я лишь искривил уголок рта.  

– Господа, попрошу поближе к сути, как вы можете заметить, но рабочий день в самом разгаре.  

– Конечно, конечно товарищ. Как я и говорил – ваши заслуги высоко оценены, поэтому вас переводят.  

– И куда же на этот раз?  

– Получилось так, что в нынешнем положении, у нас освободилось неплохое место, где вы будете полезны.  

– В качестве кого?  

– Коменданта, – Сказал Бондарь резким голосом, что я едва не подпрыгнул. – От вас будет требоваться участвовать на заседаниях, определять виновных и невиновных, ну а после – решать, что с ними делать. Вам будет предоставлена квартира, в три раза больше этой, свободное передвижение по всей Кузне и неограниченные ресурсы на личные прихоти.  

Я затянулся сигаретой, стараясь сразу не выдыхать, дать дыму еще чуть задержаться в легких, при этом расположился более свободнее. Перемены, отчасти они пугали, но при этом условия совершенно менялись. Признаюсь честно, мне хотелось бы размять ноги, хотя бы пройти добрые сто метров в одну сторону и потом обратно, чтобы не сойти с ума. Но при этом, я понимал отчетливо, что от меня требуется и каким человеком я должен буду стать. Но, я сразу вспомнил историю с шаром – нужно просто привыкнуть.  

– Хорошо, я согласен. – ответил я, выпустив дым. Когда начинать нужно?  

– Через час, за вами придет отряд и перевезет вас на верхний уровень, первый так сказать, – сказал Закински. – Там, вы сможете переодеться в соответствующую одежду, которую предоставляют совету, ну а потом, до конца дня, будете вольны делать что хотите. Я думаю, что вы соскучились по длинным коридорам, поэтому сегодняшний день будет полностью принадлежать вам. Завтра, к восьми утра, вы направитесь в кабинет совета и там мы введем вас в курс дела. Товарищ Бондарь, будет вашим куратором на первое время. Увидимся.  

Закински встал с кровати и с блондином направился в сторону выхода. Отчасти, мне еще не до конца верилось в то, что произошло только что в этой комнате, но факт остается фактом – опять иллюзия свободы. И какой ценой? Все это только впереди.  

5.  

Около семи утра я открыл глаза. Комната с алым оттенком плыла, отливая в коричневых тонах мебели, которая была расставлена по всей зрительной полосе. Если сравнивать с комнатой при тоннеле, то эта лишь была больше по размерам и чуть красочней предыдущей, еще больше разница была с той, в которой я провел два года.  

Что такое два года? Что такое вообще время для людей, которые проживают день за днем по одному сценарию, лишь с мелкими изменениями? Ничто. Мое восприятие в запертом помещении изменилось, стало диким и недоверчивым. Даже сейчас, мне требовалось около пяти минут, чтобы осознать, что я нахожусь уже в другом месте, хотя и минуло полгода с того момента, как назначили комендантом.  

Задачи были весьма простые – наказывай тех, кто виноват, все вроде и просто, но вместе с тем нужно и понимать степень вины и что есть вина вообще. Слишком большое количество власти для того, кого держали в изоляции от остального мира, как дать сумасшедшему управлять этим домом сумасшедших.  

Неожиданно в комнате раздался звон телефона, который стоял в углу на маленьком столике и вообще редко давал о себе знать, разве только в крайних случаях. На другом конце раздался голос оператора, который извещал о том, что господин Бондарь ожидает меня у себя.  

– Довольно неожиданно, – сказал я вслух.  

После этого оделся в свой рабочий костюм и вышел из квартиры, даже не выпив кофе. Коридоры администрации довольно сильно отличались от рабочих, в виду даже того, что не представляли собой тоннели, а скорее узкие коридоры, обитые на стенах лакированным деревом светло-коричневого цвета. На полу расстилался красный ковер, а освещение составляли подвесные лампы на стенах, будто в зажиточных домах девятнадцатого столетия.  

Мне требовалось пройти не больше двухсот метров, прежде чем я попадал за дверь, которая вела в залы совета. Он представлял собой круглое помещение, с винтовыми лестницами, вплоть до третьего этажа. По окружности шли двери кабинетов различных служащих, с мелкими табличками на каждой. В самом низу, посредине, располагался островок администратора, в виде закругленного стола, с единственным входом сбоку от него. Там сидела молодая девушка, лет двадцати двух, которая все время принимала звонки и распределяла документацию, которую позже забирали посыльные, доставляя ее в разные кабинеты. При моем появлении, девушка положила телефон и мягко улыбнулась.  

– Доброе утро, комендант. – Сказала она.  

– Доброе утро Мария. Господин Бондарь у себя?  

– Да, он вас ожидает.  

– Есть что-то для меня?  

– Да, около трех писем.  

– Пусть посыльный отнесет ко мне в кабинет, я позже туда поднимусь.  

Мария ответила кивком с той же мягкой улыбкой, после вернувшись к своему телефону. Я поднялся на третий этаж и повернул налево до третьей двери. Постучавшись, за ней раздался голос – Входите.  

Прежде, мне не доводилось быть в кабинете у этого человека, впрочем, я и разговоры то с ним и не заводил почти. Но, можно было точно сказать, что у него был вкус. Кабинет также был обит деревом на стенах, но чуть приближенным больше к красному цвету, на полу лежал зеленый ковер, украшенный золотыми извилистыми линиями. По правую руку находился шкаф, с большим количеством книг, на который можно было разглядеть множество именитых авторов художественной, а также научной литературы. По левую руку, стоял небольшой бар, с наполненными графинами, а рядом с ним музыкальный проигрыватель для пластинок, которые снизу стояли ровной стопкой. Посредине стоял большой прямоугольный лакированный стол, с тем же красным цветом, перед ним два мягких кресла, ну а перед ними величественно располагался его собственный, зеленного оттенка, с волнистой резьбой, украшенной позолотой. На этом стуле важно сидел начальник отдела информации – Бондарь. Он подписывал какие-то бумаги, когда я вошел и заметив мое присутствие, жестом пригласил занять одно из кресел перед ним. Я послушно двинулся вперед и уселся в то, что располагалось левее от него, так обзор был более лучше. Говорят, что левая сторона лица человека всегда рабочая, а вот в правой, таилось все то, что называлось душой, которую можно выдать как – слабое место. Закончив с делами, Бондарь отложил бумаги и откинулся в кресле, чтобы быть максимально открытым к беседе, которая должна была начаться.  

– Смирнов, рад вас видеть, – Голос его звучал успокаивающе, без резких тонов, которые воспитаны жестким строем. В его лице был некий романтизм, который присущ героям Фицжеральда – нежным, но в то же время бунатрским. – Как вам на новом месте?  

– Сносно. – Ответил я.  

– И только? Я думал, что нынешнее ваше положение, гораздо лучше предыдущего.  

– В этом сложно поспорить, есть где разгуляться, размять ноги.  

– Полагаю двухлетнее заточение было не самым лучшим воспоминанием в жизни?  

– Господин Бондарь, разве вы вызвали меня за тем, чтобы предаваться моим прошлым воспоминаниям?  

– Конечно нет, – ответил с улыбкой мужчина, – Просто мне хочется получше вас узнать. Как вы понимаете, моя должность означает в своей сущности то, чтобы лучше владеть любой информации, в особенности о сотрудниках, в особенности – таких.  

– Каких?  

– Заблудших.  

– Вы считаете меня заблудшим?  

– Возможно. Ваши прежние действия говорили о том, что вам не чуждо идти по собственному пути, нежели общему.  

– Интересно, – ехидно отозвался я, – Но разве не с собственного пути начинаются общие? Разве не с одного человека, который потом объединяет людей общей идеей?  

– Да, когда иной мысли не существует. Но, в нашей ситуации, это совсем другое, больше походящее от уклонов действительности, уже созданной, тем самым, больше походящим на революцию.  

– Не думаю, что возможность прислушаться к собственной душе, может являться средством к мятежу или революции. Это лишь просьба внутреннего голоса, чтобы обрести гармонию.  

– Звучит философски, – ответил Бондарь, – Но что по-вашему этот самый голос души?  

– Хотите меня на чем-то поймать?  

– Нет нужды, вы исправно выполняете свои задачи, а если ничего не мешает их исполнению, то можно позволить и некоторые мыслительные порывы. Так откройте мне тайну, это дико интересно.  

– Возможно, в другой раз.  

– А, не доверяете? Это разумно, весьма разумно. Но скажу вам не как начальник, а как тот, кому ваше положение довольно знакомо, ибо я был в нем сам – вы можете доверить мне эту тайну.  

– Разве вы были в положении таком же, что и я?  

– Когда-то, лет шесть назад. Меня отправили на нижний уровень, где положение мое, было хуже вашего. У меня был квадрат, три на три метра, с сырыми стенами, что иной раз мои легкие содрогались от болезни, которое может принести подобное место. Но в отличии от вас, у меня не было работы, меня не исправляли трудом, а скорее изгнанием. Я просидел в камере три года, получая лишь определенное количество воды и пищи, в остальное время лишь оставаясь наедине с собой.  

– Тем лучше ваше положение, – ответил я.  

– И чем же?  

– Что вы оставались с самим собой, были прежним. Меня исправляли трудом, который в своем понимании не имел значимости, меня пытались переписать, как программу, давая одни и те же задачи, чтобы подавить личность, а это немногая роскошь, которая лишь нам позволена. Иногда, я забывал, что вообще существую, мои движения были автоматическими. Сон не являлся сном, а лишь отключением тела, перед новой работой. Раньше, перед сном я о чем-то думал, а в том месте потерял и эту привилегию – привилегию быть разумным.  

– Но вы выдержали? Не так ли?  

– Откуда вам знать.  

– Иначе бы вы не говорили об этом, особенно с таким огнем в голосе. Хорошо, пусть так – пусть ваши тайны еще мне не открыты, дайте мне время, чтобы доказать то, что мне можно доверять. Ну а пока к делам.  

Бондарь достал из нижнего стола небольшую связку бумаг и развернул.  

– Товарищ Смирнов, дело в том, что правила нашего общества немного меняются, по приказу председателя совета. В виду последних колебаний в обществе, весьма стало размытым понятия преданности отчизне Кузни, от того, господин Закински ввел правило, что с каждого заработка, работниками Кузни будет отчисляться 2 Ле в казну общества.  

– 2 Ле? Не слишком ли много, при заработке в 10, которые под корень уходят на возможные нужды первой необходимости каждого гражданина?  

– Не мне об этом судить товарищ комендант и в вашем ли положении с такой должностью выявлять сострадание? Разве не вы обладаете той силой, при которой карают и приносят справедливость?  

– Именно – справедливость. Здесь ее нет.  

– Для вас нет, но не для социума.  

– Социум составляют люди, но никак не правление совета. – Отозвался я чуть повышенным тоном.  

– Осторожно, комендант, вы ходите по краю. Не заставляйте мне толкнуть вас к бездне.  

Я понял, что слишком резко высказался, поэтому чуть подал назад телом и занял прежнее ровное положение в кресле.  

– Чудно, – сказал Бондарь ровным голосом, но в глазах был виден огонек, полный ненависти. – Я сам не в восторге от этого, но такие действия необходимы, чтобы понять преданность людей совету.  

– Тогда при чем тут я?  

– Как комендант, не согласных вы будете штрафовать до 500 Ле или же упразднять. Это ваш долг.  

– Понял. – Я ответил, чтобы не выдавать собственных чувств, но что-то внутри разгорелось ярким пламенем. Да, я был тем, кто приводил закон в исполнение. Так или иначе, я брал топор и клал голову человека на плаху, чтобы отсечь ее и пнуть к ногам совета. Но даже такие меры, были уже слишком. Все в Кузне отдавали свою верность трудом, который выполняли неукоснительно и каждодневно, смирившись с серостью жизни, где невозможно ничего, что бы означало счастье. И лишь я должен был сейчас судить людей за то, чтобы они еще больше забыли о том, кем являются, тем самым, я вряд ли больше являюсь законом, скорее тиранией. Убить было бы проще, чем заставлять людей страдать до конца своей жизни.  

6.  

Новый указ вступил в свою силу со следующего дня, прокатившись щемящим ощущением в сердцах людей, но какой-то явной бурлящей реакции не последовало. Все эти люди привыкли питать свои возмущения глубоко в душе, замалчивая все то явное, что могло дать трещину в прекрасном обществе. Они питались надеждами о необходимости тех или иных действий, до которых им – простым гражданам, просто не хватало времени, чтобы об этом думать. Лишь только перед сном, оставаясь наедине со своей душой, каждый стискивал зубы и верил лишь в свое терпение, как в высшую благодать, оберегающую от рискованных действий.  

Запросы собственных желаний пришлось урезать, что было вполне нормальным для всех, а изобилие – такого слова просто люди не знали. Все шло своим чередом, словно ничего и не случилось.  

Этим утром, комендант перебирал на столе бумаги с делами будущих подсудимых, судьбы которых следовало определить в ближайшие дни. За дверьми кабинета кипел рабочий день, но в стенах этого помещения была абсолютная тишина. Все это было неспроста, ведь привыкший к одиночеству и беззвучию комендант не мог работать по-иному, поэтому по его приказанию, стены обили дополнительным материалом, чтобы они не пропускали шум. Из всех возможных звуков, которым позволено было находиться в момент работы, было лишь только собственное дыхание Максима и тлеющий уголек на сигарете, которую он выкуривал с десяток, пока рассматривал дела.  

Неожиданно, спокойствие нарушил звонок телефона, стоявший перед комендантом на столе. Он поднял трубку, а на другом конце провода послышался миловидный голос секретаря.  

– Господин комендант, к вам хочет пройти человек.  

– Какой еще человек? – Недоуменно произнес Максим, от того, что никогда не принимал посетителей, кроме начальства.  

– Молодой человек, двадцати лет, представился как Иван Кузнецов, из отдела информации.  

Комендант задумался о причине визита именно к нему, а не к Бондарю, к которому этот отдел и относился. Самым легким было бы просто отказать во встрече, но в душе сыграл некий авантюризм и любопытство. Комендант сказал секретарю, чтобы та пропустила молодого человека.  

Через минуту, после стука в дверь, появился и сам виновник нарушения покоя. Это был щуплый молодой человек, с весьма светлыми волосами, словно выгоревшими на солнце. Было видно, что он старательно их зачесывает, но этого было недостаточно, чтобы сдержать их буйную беспорядочность, которая вырывалась под прической. В его лице было что-то мягкое, излучающее романтизм и наивность, но при этом, глаза горели и этот огонь привлекал на себя больше внимания, чем черты недотроги.  

– Простите, что отвлекаю господин комендант, но дело срочное, – сказал Иван спокойным, но уверенным голосом юноши.  

– Ничего, мне даже стало интересно, что от меня может понадобится. Присаживайтесь.  

Максим указал на стул перед ним, который моментально занял молодой человек.  

– Итак, слушаю вас, – Комендант откинулся в кресле и закурил, тем самым, словно допрашивая своего собеседника.  

– Господин комендант, как я и сказал – вопрос срочный и требующий рассмотрения. Понимаете, вокруг меня находятся люди, которые несомненно раздосадованы последним вышедшим указом о сокращении довольствия в счет казны совета. Все они замалчивают свое недовольство, от того, что просто не имеют храбрости на то, чтобы сказать об этом, поэтому придется мне. Я пришел к вам, чтобы просить от лица всего общества вернуть все на прежние места.  

– Позвольте поинтересоваться, товарищ Кузнецов – Почему вы пришли именно ко мне? Вы знаете, что входит в мои полномочия? В чем состоит моя работа?  

– Да, конечно знаю. Вы рассматриваете дела подсудимых и определяете справедливое наказание за тот или иной проступок.  

– Именно, тогда я не понимаю до сих пор, почему вы обращаетесь ко мне. Вашим отделом занимается господин Бондарь, он явно больше в курсе дел и имеет больше полномочий, чтобы помочь.  

– Да, возможно, – Иван слегка замялся, но не отступил, – Но в этом и суть. Вы определяете справедливость, а в данном случае – указ явно нарушает ее.  

– Это не более, чем философское утверждение, не имеющее реального значения. – Ответил Максим.  

– Возможно, но думаю, что вы тот человек, который лучше всех поймет боль происходящего с нами.  

– От чего же?  

– Все знают вашу историю. Как бы ее не хотели замять, но она пустилась от одного человека к другому, как зараза и через короткое время ее знал чуть ли не каждый. Ведь вы пошли против устоев, потом вас поймали и отправили в ссылку на два года неизвестно куда.  

– Я был молод и глуп, – ни один мускул не дрогнул на лице коменданта при обращении к памяти.  

– Нет, вы были честны с самим собой. Вы поняли, что наша жизнь движется в тупиковый путь, где есть только смерть и сожаления. Вы хотели познать красоту и саму ценность жизни, за что несправедливо поплатились. Но для нас, вы стали героем, о котором перешептываются так, чтобы не слышал совет. Новое поколение не хочет идти на поводу прежних устоев, нам нужны изменения.  

– Попахивает революцией товарищ Кузнецов, крайне не советую говорить о таких вещах в моем кабинете. Иначе, вас арестуют и отправят в камеру.  

Молодой человек отстранился, в его глазах сидело удивление, но ни намека на страх.  

– Я думал вы другой, господин комендант.  

– Нет, я такой, каким вы меня видите.  

– Это досадно.  

– Лишь первое время, пока молоды. Пока не пришло понимание.  

– Знаете, иногда даже к пятидесяти, люди бывают глупы, просто потому что не хотят думать. Не хотят подвергать что-то сомнениям, считая это непристойным, потому что кто-то так сказал. Мудрость людей не строится на количестве лет, прожитых на земле, а лишь количеством лет, пройденным по этой самой земле.  

– Хорошо сказано, – Максим неожиданно для себя улыбнулся. – Но, это не меняет ситуации. Я поговорю с Бондарем о волнующей вас проблеме и может, он сможет чем-то помочь. А теперь, можете быть свободны. Рад был познакомиться.  

Иван встал кивнул на прощание коменданту и направился к выходу, закрыв за собой осторожно дверь.  

– Интересный молодой человек, – сказал вслух Максим, пуская понемногу сигаретный дым. Что-то в нем было такое, что несомненно нашло отклик в душе коменданта, будто встреча со старым другом, которого давно не видел.  

7.  

Максим поднял трубку телефона и попросил секретаря узнать у Бондаря, есть ли у него время сейчас принять его. Через пару минут, секретарь сообщила, что господин Бондарь желает сам навестить коменданта и будет через пять минут. Ровно в срок, начальник отдела информации был у коменданта, почтительно пожав руку тому в знак приветствия.  

– Мне приятно, что сегодня вы мой гость. – Радушно сказал комендант, указывая на стул.  

– Благодарю. Я посчитал, что будет честным, чтобы сегодня я пришел к вам, так как в прошлый раз вы были у меня. У вас тут довольно тихо.  

– Да, я люблю работать в полной тишине, иначе не могу сосредоточиться. Старые привычки.  

– Возможно, что так даже и лучше. Так, по какому поводу вы хотели со мной поговорить комендант?  

– С полчаса назад, у меня был один из ваших подчиненных.  

– Кто?  

– Кузнецов Иван, как я понял, он работает в отделе информации, в том же отделе, что и я когда-то.  

– Как вы это поняли?  

– Были причины. Так вот, он пришел ко мне, чтобы просить об отмене указана на налог в 2 Ле и вернуть все обратно.  

– Но почему он пришел к вам? – Голос Бондаря намекал на изумление, чего было не сказать о его лице, там царило безмолвное спокойствие.  

– Вот и я не понял, но, если апеллировать его аргументами, то ко мне он направился исключительно от того, что я отношусь к такому понятию, как справедливость.  

– Интересно и необычно.  

– Вот и я о том же.  

– И что вы ему сказали?  

– Чтобы обращался к вам, либо я передам сам информацию господину Бондарю, а там уже будет видно, как вы с ней сами поступите.  

– И больше ничего?  

– Больше ничего. Я же предупреждал, что начнется волнение.  

– А, бросьте, – Бондарь махнул рукой, – Этого следовало ожидать, но это не страшно. Люди имеют свойство волноваться и злиться, но это проходит, как и любая рана, нанесенная человеку.  

– А если общество не смирится?  

– Еще как смирится, иначе у нас есть отряд из бравых ребят, которое помогут втолковать это другим способом.  

– Насилие значит…  

– Не думал, что вы сентиментальны. Я думал, что в вашей работе нет на это времени, чтобы обращаться к чувствам. Конечно, мы – как управление, можем себе это позволить, но не стоит долго засиживаться на этом  

– Может быть, – ответил хмуро комендант.  

– Думаю, что здесь есть что-то еще. Возможно, что вы увидели что-то в этом человеке. Не так ли?  

– Скорее всего увидел, то, что уже давно не наблюдал.  

– Что же именно?  

– Это не так важно.  

– Ну хорошо. Послушайте, все это разум молодых, которые только-только внедряются в наше общество и подвергаются обузданию. Вспомните, ведь были таким же когда-то, но это пройдет, как проходит все остальное.  

– А если ситуация не изменится?  

– Тогда комендант, думаю, что вы с ним увидитесь уже при других обстоятельствах, – глаза Бондаря злобно сверкнули и Максим понял, что разговор окончен.  

– Хорошо, я вас понял.  

– Тогда, господин комендант, не смею вас больше отвлекать от работы, если мы все уже решили. Хорошего вам дня!  

Бондарь вышел из кабинета. Максим откинулся на кресле, закурив сигарету и обдумывал всю ситуацию, которая произошла всего за час в этом месте. Ему не нравился Бондарь, он видел в нем угрозу и что-то несомненно жесткое, которое ждет своего часа. Начальник отдела информации был слишком скрытным, обладал явно гибким и обширным умом, с таким человеком следовало быть осторожным. Комендант понимал, что Бондарь совсем не шутил о том, что будет с Кузнецовым, если тот не успокоится, а молодой человек и правда разбудил некую сентиментальность, которую можно было бы окрестить, как отношение к младшему брату. Нужно было как-то вбить в голову парню, что не следует лезть в игры с советом.  

На следующий день, Максим сам позвал к себе Кузнецова и в точности передал диалог, который произошел с начальником его отдела. Как и предполагал комендант, весь данный разговор мало произвел впечатления на молодую кровь, теперь надежда была только лишь на время.  

Максим стал неким наставником молодого человека, видя в нем родственную душу. Вечера, которые были после рабочего дня, они посвящали беседам, предавались воспоминаниям коменданта о былых днях, попивая джин. Так, Максим узнал, что у него появилось за это время огромное количество сторонников, которые только по движению пальца коменданта бы встали на его сторону, но это совсем не входило в его планы, которые несомненно были.  

Так прошло пару месяцев, при которых Кузнецов не оставлял попытки склонить коменданта к революции, при которой вся молодежь пошла бы за ним. В один из таких вечеров, получив очередной отказ, эмоции молодого человека не выдержали, и он ушел прочь, сказав, что не желает больше иметь дела с трусом, который признавал в нем брата. Несомненно, Максиму было больно слышать подобное, но так он считал, что делает только лучше для парня. Но, как показали дальнейшие события, оказалось совсем не так.  

8.  

На следующий день, Кузнецов направился на работу, так и не остыв, после отказа коменданта. Он понимал глубоко в душе, что пора что-то делать, иначе сам станет тем, в ком видел раньше героя. Шаг молодого человека был резким и твердым, при этом двигался он быстро, словно куда-то опаздывал. Его молодое лицо ушло на задний план перед взглядом, полным строгой уверенности, которая явно была заразна для других. Люди, что всегда шли небольшим строем, перебирая ногами к рабочим местам, в этот раз расступались перед Кузнецовым, словно тот был их покровителем и командиром. От него веяло решительностью, которая поражала и одновременно пугала.  

Иван прошел к своему столу и занял место, но при этом ерзал на стуле, его мучила только одна мысль быть на месте, все это только больше подпитывало злость. Десятки взглядов было обращено к нему и как только Кузнецов поднимал голову, остальные всячески пытались успеть отвернуться, чтобы стать незамеченными.  

Вошел заведующий отделом, кем когда-то был Закински. Теперь это был мужчина около сорока, жилистый и высокий. Он носил прямоугольные очки, которые были чуть опущены на крючковатый нос, потому что зачастую, тот наклонял голову к сотруднику, за которым наблюдал. При всем этом виде, у него был вселяющий страх голос, который походил на змею. Заведующий говорил всегда в полтона и при этом растягивал шипящие, приближаясь медленно к собеседнику, не сводя с того глаз. Те, в свою очередь, пытались уклониться как можно дальше от этого человека.  

Заведующий подошел к Кузнецову, так как настрой того было трудно не заметить, как не заметить огонь ночью. Его фигура плавно проползла к молодому человеку и впилась своим шипением.  

– Товарищ Кузнецов. Позвольте узнать, от чего вы такой возбужденный?  

– Ни от чего товарищ.  

– Не лги мне мальчик, – Заведующий впился своим взглядом в глаза молодого человека, но тот не боялся его.  

– Что если и так, то вас это не касается.  

– Дерзко, однако. Может дело это и ваше, но только вот моя прямая обязанность следить за тем, чтобы в моем отделе был порядок, который нарушается вашим присутствием.  

– Так что, мне уйти? – Кузнецов не заметил, как встал лицом к лицу с заведующим.  

Тот лишь расплылся в зловещей улыбке.  

– Позвольте поинтересоваться, что же в сущности происходит? Утолите наше любопытство, ибо множество глаз сейчас устремлено на вас.  

Здесь, Кузнецову следовало бы унять пыл, но уже было поздно, эмоции слишком вцепились в его душу.  

– Я зол, безмерно зол, товарищ заведующий. Зол на то, что нам урезали жалование, которого и так не на все хватало, а теперь совет решил еще и взять с нас налог, когда мы верно трудимся изо дня в день. Ладно, речь о нас, но это касается и тех, кто занят тяжелым физическим трудом. В чем же здесь справедливость? Совет лишь лжет нам о том, что заботится о нас.  

– Осторожно мальчик, такие слова до добра не доведут, – прошипел заведующий.  

– Пусть так! – Сказал Кузнецов так громко, чтобы его слышали все, после чего повернулся к остальным сотрудникам. – Вам не надоело каждый день быть сплошной серой массой, у которой в жизни ничего нет. Что вообще это за жизнь? Как можно ее назвать таковой? Разве мы не достойны чего-то больше, хоть какой-то свободы? Все мы сидим здесь, как безвольные и бесчувственные мешки для воплощения идей совета, а хочется жить. Сирена прозвучит, все встанут со своих мест и уйдут в магазины искать то, что притупит их разум и печаль, разбавит уныние. Мы запьем свои страдания, до следующего утра, чтобы повторить это следующим вечером. И так проходят дни друзья, день за днем, а мы умираем, умираем так быстро, что и не замечаем, лишь бы день прошел.  

По отделу начал проходить шепот, люди закивали головами, ситуация накалялась и было понятно, что такой человек, как заведующий не допустит подобного. В своем кармане он носил тревожную кнопку, которую уже нажал, как только Кузнецов встал. Когда только-только началось волнение среди сотрудников, в отдел ворвались с десяток солдат и скрутили молодого человека, при этом не забыв ударить с десяток раз для того, чтобы показать это остальным. Волна страха прошла по лицам сотрудников при виде их товарища, которых лежал скорченный на полу, истекающий кровью по лицу. Таким его и увели.  

9.  

Новость об этом инциденте моментально облетела совет и суд над Кузнецовым был назначен незамедлительно. Когда звонок поступил к коменданту, тот словно оцепенел. Его глаза бегали из одной стороны в другую, пытаясь словно найти за что зацепиться, выдернуть от себя слова, сказанные секретарем на том конце провода. Максим закурил, но через секунду забыл, что держит в руке сигарету, а та тлела, медленно и безвозвратно.  

Суд должен был пройти через час, документы уже были подготовлены и направлены на ознакомление коменданту. Папка была легкой, как листок бумаги, а внутри лишь упоминание о данном нарушении, в остальном, Кузнецов был идеальным гражданином.  

– Есть надежда, – сказал Максим. – Может совет одобрит заключение на два года, куда отправили меня когда-то. Всяко лучше, чем смерть.  

Максима уже мало волновала репутация, которую он выстраивал себе за это время, да и все планы уже не имели столь большое значение, чем данная ситуация. Он готов был пустить все по ветру, но добиться мягкого наказания для молодого человека. На том было и решено.  

Около полудня, комендант вошел в зал, где все время проходили заседания совета по нарушениям со стороны граждан Кузни, но сегодня количество представителей сократилось до трех, включая самого коменданта. Помимо него, на процессе находились Закински и Бондарь. Небольшая тень удивления скользнула по лицу Максима при виде такого малого состава.  

– А, господин комендант, – Приветственно сказал Закински, – Спешу ответить на явный вопрос, что сидит в вашей голове. Да, нас будет всего трое, так как дело весьма простое и касается по большей части, только нас троих. Прошу присаживайтесь.  

Бондарь кивнул Максиму и продолжил крутить сигарету по стенкам пепельницы, с тем невозмутимым видом, который всегда можно было лицезреть в этом человеке. Закински что-то записывал, иногда смотря в сторону коменданта, одаривая того фальшивой улыбкой, которую являют всем, с кем просто имеют общее дело.  

Через пятнадцать минут дверь открылась и в зал завели подсудимого. Кузнецов уже мало походил на того милого юношу, который впервые предстал перед комендантом в его кабинете. Лицо все опухло от ударов, левый глаз еле открывался, по щеке шла рубцом ссадина от глаза до уголка рта, волосы смотрели в разные стороны, а одежда и того в некоторых местах порвана. Теперь, молодой человек являл собой нечто вроде жалости, человека на последнем издыхании. Комендант изменился во взгляде и выдал протяжных выдох, но никто этого не заметил. Кузнецова усадили на стул, застегнув наручники за спиной потуже, что тот издал молящий стон.  

– Так ли это нужно? – Спросил Максим.  

– Нужно. – Ответил холодно Закински, – Я не хочу, чтобы этот человек бросился на кого-нибудь из нас в порыве злости.  

Бондарь лишь усмехнулся.  

– И так, – продолжил председатель совета, – Товарищ Кузнецов Иван, как вы можете объяснить свои действия, которые произошло ранее утром этого дня?  

Молодой человек молчал, лишь презрительно переводя взгляд на каждого, позже остановившись на коменданте. Закински кивнул сержанту отряда и тот влепил пощечину подсудимому, что эхо шлепка пронеслось по всему залу.  

– Отвечайте, товарищ Кузнецов! – Закински уже чуть повысил голос.  

– Я вышел из себя, – ответил молодой человек.  

– По какой такой надуманной причине?  

Кузнецов снова посмотрел на Максима, но уже словно испытывая, задавая вопрос – «Мне рассказать»?  

Комендант выдержал этот взгляд, не придав большого значения, ведь мальчишка, это просто мальчишка и действует больше сейчас на эмоциях. Он не станет играть и идти на поводу, как бы Кузнецов не был ему дорог.  

– Скажем так, – продолжил подсудимый, – Причиной этого всплеска эмоций стал последний указ, о налоговом сборе.  

– Таким образом, вы можете сказать, что действовали на эмоциях? – Задал вопрос комендант.  

– Нет, не могу. Я полностью отдавал отчет своим действиям. Прошло достаточно времени, чтобы с этим свыкнуться, но этого не произошло. Я знал, что мое поведение не останется без внимания, поэтому я достиг того, что хотел изначально.  

– И чего же вы достигли? – Спросил Закински.  

– Волнения. Я видел, как в людях поселилось наконец сомнение во всем, что нас окружает. Я знал заранее, что моя роль будет во всем этом короткая, но тем не менее, она была ключевой. Достаточно посадить зерно, а дальше дело времени. С сегодняшнего дня начнутся перемены и никому уже это не остановить.  

– Вы ошибаетесь, товарищ Кузнецов, – Закински придвинулся вперед, – Все вернется в прежнее состояние, ведь все понимают, что это лишь истерическая выходка слабого мальчишки, который возомнил себя символом противостояния. Для борьбы с системой нужна картина будущего, чтобы дать стимул людям, а у вас ее нет. Чего же вы добьетесь?  

– Мне нужно лишь волнение, – Ответил с улыбкой Кузнецов, – Лишь, чтобы все обратилось в огонь, чтобы под ногами затрещал пол. Мне нужен хаос, который сотрет напрочь все ваши самодовольные улыбки, видя, как все установленные правила стирают под корень свое значение.  

«Кажется, я понял, что он хочет» – подумал Максим. Он видел перед собой человека, которому не нужно было прощение. В Кузнецове не было страха, а лишь некое безумие, которое охватывает волнением толпу. Этот человек будет идти до конца, чтобы позволить сделать то, что могут только делать люди у власти в отчаянии. А это будет большой ошибкой.  

– Господа, – внедрился в разговор комендант, – Думаю, мы все с вами понимаем, что этот человек психически нестабилен. Мы хотим ответов от человека, которой не может сейчас действовать разумно, поэтому предлагаю перенести данное заседание.  

– Господин комендант, этот человек наносит огромное оскорбление мне и всей Кузне своим самодовольством. Я просто не могу позволить сойти этому с рук, как председатель.  

– Господин Закински, никто не просит его отпускать. Я лишь предлагаю дать привести все в равновесие и тогда сформировать справедливый суд.  

– Господин комендант, – ласковым голосом ворвался Кузнецов в разговор, – Давайте не будем мешать нашему председателю вершить правосудие, ведь оно таким является в его понимании. Достаточно причинить боль, чтобы заставить молчать, но к его большому сожалению, я не боюсь боли. Он боится, господин комендант и вы это видите, видите, как слаб этот человек. Так что, не вполне ясно, кто из нас тут мальчишка.  

Сержант еще раз влепил пощечину молодому человеку, но тот лишь рассмеялся.  

У Закински затряслись от злости руки, глаза наполнились кровью, теперь сам председатель уже был не стабилен.  

– Бондарь, почему вы молчите? – Вспылил Закински, – Это ваш сотрудник.  

Бондарь вяло затушил сигарету и повернулся к председателю, начав говорить все тем же спокойным и радушным тоном, что и всегда.  

– Господин председатель, я не вижу смысла вступать в дебаты с этим молодым человеком, когда все и так понятно с самого начала. Как бы вы его не били, он не изменит своего положения к данному вопросу, а лишь будет насмехаться над вашими действиями. Все давно ясно.  

– Хорошо, тогда я выношу приговор, – процедил сквозь зубы Закински.  

– Постойте, – прервал комендант, – Это моя работа, а не ваша.  

– Сегодня я судья! – Председателя было не остановить.  

– Как вам угодно.  

– Кузнецов Иван, в виду вашего проступка, который был заранее обдуман и все действия являлись намеренными, а также исходя от дальнейший злых умыслов, я не могу представить никакого иного наказания, кроме как одного. Кузнецов, вы будете упразднены и немедленно.  

Комендант опустил глаза, Кузнецов ликовал.  

10.  

Стоило заметить, что вынесение приговора не сильно обеспокоило Максима ровно до того момента, как Закински не объявил, что желает сам присутствовать на его исполнении. Причина ужаса коменданта была в том, что ни один из смертельных приговоров, объявленных за время его службы на этом посту, не был приведен в исполнение. Он лишь наигранно вел себя как тиран, отправляющий людей на смерть, при этом давно запасся людьми, коим мог доверять, которые в свою очередь переправляли подсудимых на поверхность. Все дело в том, что через нижние уровни была возможность добраться до двери, которая вела туда. Максим уже давно обследовал тоннели нижнего уровня и случайно наткнулся на выход, среди огромного количества коридоров. Проверив все лично, он удостоверился, что поверхность не представляет для людей никакой опасности, воздух там не отравлен, природа живет, как и прежде, а рассказы, которыми питали общество, были ничем иным, как сказками.  

Комендант отправил на спасение несколько десятков людей за это время. Конечно, он не знал их дальнейшую судьбу, но шанс выжить наверху представлялся более лучшим вариантом, чем пуля в лоб. Сам выход находился посреди густого леса, в котором солнечный свет еле-еле пробирался через густые ветки деревьев. У него не было возможности, чтобы найти какую-нибудь дорогу, исходя из ограниченности времени, поэтому стоило довериться только воле судьбы.  

Они медленно шли, всеми знакомыми уже коридорами, опускаясь на нижний уровень, от которого веяло холодной сыростью. Максим заметил, каким сразу другим становится место, когда события имеют совершенно другой исход. Если раньше, нижний уровень составлял для него лишь обилие запутанных коридоров, то теперь отсюда веяло смертью, которая задевала своим холодом до самых кончиков пальцев. Оно говорило с ним, как призраки шепчутся в темноте, но то могли быть лишь его мысли, но как теперь разберешь. Разум коменданта рушился по кирпичику, а душа страдала перед неизбежностью.  

Подсудимый, со своими обвинителями зашли в большое помещение, в котором не было ничего, кроме стены, на которую трудно было не обратить внимания. Она представляла собой полотно из дырок от пуль и кровяных подтеков, которые расползались или же беспорядочно распределялись обильными пятнами. Если бы и можно было написать картину, в которой надо было изобразить конец надежды, то достаточно было бы по трафарету списать все с этой стены. Несомненно, это и было местом казни, которое видел комендант лишь раз и пообещал сюда не возвращаться.  

– Вы знаете, что делать, – сказал председатель безжизненным голосом. Но в этом он ошибался, ибо этот именно отряд делал подобное впервые.  

Сержант приказал людям отвести заключенного к стене и повернуть лицом. Трудно изобразить все то волнение и ужас, который сидел в лицах солдат, приводя в действие все движения из полного смятения. Неуверенными шагами, они отвели Кузнецова к стене и повернули.  

Молодой человек не выдавал эмоций, оставался таким же хладнокровным и мужественным, прекрасно понимая, что случится через минуту. Если бы и существовала формула жизни, то сейчас, она целиком являла себя в голубоватых глазах этого блондина, который стоял прямо, как недвижная скала перед бушующим морем.  

– Комендант, – обратился к Максиму Закински, – Вы произведете выстрел.  

Внутри коменданта все рухнуло разом, земля ушла из под ног. Нет большей боли следить за страданиями того, кто тебе дорог, кроме, как не принести это страдание своими руками. Гордость и холодность коменданта оставляли с каждой секундой, приводя в отчаяние перед грядущим. Он медленными шагами подошел и принял винтовку от сержанта, в глазах которого было видно жалостливое чувство, которое не сразу позволило отдать оружие. Максим встал напротив Кузнецова, приложив голову к прикладу.  

В этот момент, все перестало существовать вокруг, момент из пары секунд, растянулся на огромный промежуток лишь для двух людей сейчас. Комендант смотрел в глаза Кузнецова, которого на секунду покинула уверенность, видя своего палача. Сейчас их разделяло лишь десять метров, но это пространство было похоже на пропасть, которая служила тем самым чувством расставания. Двое мужчин были прощены друг перед другом за все слова, за все обиды, которые могли поставить по разные стороны баррикад. Максим чувствовал запах масла, еще не до конца засохшего в затворе, чувствовал холодный метал на кончике пальца, которым водил по спусковому крючку. Кузнецов одарил последней улыбкой своего друга, которая впилась ножом в сердце коменданта, разрывая душу от боли, словно животное, которое кусками выдирало внутренности. Молодой человек слегка кивнул, тем говоря Максиму – «Не медли, иначе все поймут, я готов».  

Прогремел выстрел, запах пороха прокатился по комнате, навсегда осев в носу коменданта. На другом конце комнаты упало бездыханное тело.  

11.  

Чувствую, как темнота окутала мой взор, все словно вернулось в ту комнату, из которой выбрался. Есть ли вообще уже во мне что-то живое или теперь я просто пародия на жизнь. Несомненно одно – я видел призрак. Призрак прошлого, в глазах этого мальчишки, который смеялся в лицо смерти. Какой же дурак, какой дурак! И ради чего? Иллюзорных принципов, уверенности туманного будущего?  

Я еще чувствую запах пороха, осевшего по стенкам носа, заселяясь в уголки разума и памяти, который будет преследовать до конца жизни. Сигареты не помогают, я сижу за столом и тушу одну за одной, приправляя горло обильными глотками джина, который по вкусу теперь как водопроводная вода. Эту боль не запить, не заглушить, она будет звоном колоколов отдаваться внутри при каждом вздохе. Понятно лишь одно, Кузнецова следует достойно похоронить, нужно взять что-то из его вещей, которые сожгут вместе с его телом.  

Открываю дело, ища глазами информацию о номере квартиры. Меня вгоняет в ступор, лишь уголек сигареты, что обжог палец приводит в чувство. Этот мальчик жил в той же квартире, что и я.  

Через каких-то десять минут, я стою у лифта, который поднимет в череду воспоминаний, которые я оставил давно за собой. Та же музыка, ее никто не менял, но я не слышу будто ее, в предвкушении того, что увижу. Двери лифта открываются и словно потоком ветра переносят меня в воспоминания.  

Пятно, они оставили пятно. Но почему? Не думаю, что за этим стояла какая-то осмысленная идея, скорее просто забыли. Здесь все почти также, как и при мне, что пугает еще больше. На столе, я заметил толстый плетенный блокнот, который видимо служил ему дневником. Теперь, у меня есть возможность узнать его по-настоящему, хотя уже и поздно. Мои глаза бегают по записям, некоторые я читаю с улыбкой, какие-то трогают остатки души. Лишь последняя запись заставляет меня остановиться и перечитать на несколько раз:  

«Вряд ли мне удастся стать тем, кого хотело бы видеть общество. Я устал смотреть на поддельность фигур и образов, которые растягиваются передо мной очередями к рабочему месту. Мы безжизненны и слепы, ожидая того, чтобы умереть. Кажется, все мы устали и просто хотим отдохнуть. В нашем доме не за что бороться и поэтому, я бы не задумываясь сжег его дотла, у меня нет людей, которых бы я мог любить и поэтому, пустил бы пулю любому. Здесь что-то не так.  

Видно, что это шутка жизни – довести нас до того, чтобы превратить в призраков, блуждающих по кладбищу. Мы были уже рождены призраками и это место должно зваться Склепом, а не Кузней. От одной этой мысли, мне хочется зарыться носом в объятия смерти, чтобы больше никогда не видеть того, что напоминало бы это место. Так будет правильнее, так будет лучше. Я устал ждать, пора что-то делать.  

P. S. Мой друг, вы явно это прочтете первым, ибо я также верю до сих пор в вашу дружбу. Я знаю, что у вашего отказа были причины гораздо более глубокие, чем те, о которых вы мне говорили. Поймите, что у каждого из нас есть своя роль, которую следует играть до конца. Моя будет короткой, но весьма блистательной. Могу лишь надеяться, что вы пойдете до конца и измените все, вырветесь из этой мертвой тишины. Ваш вечный друг – Иван Кузнецов»  

Я прочитал последние слова своего друга несколько раз, думая – «Да, ты сыграл блестяще». Есть бунтари, подобно этому смельчаку, которые бросают вызов общественности, не желая стать очередным болтиком в огромном механизме. Они вызывают восхищение, их трудно не любить. Удивительно, как чье-то сомнение, сказанное однажды, может запустить череду событий. Но если он ждет от меня действий, то какими они должны быть?  

Шорох шагов вытащил меня из раздумий. Я резко повернулся и увидел перед собой Бондаря, но это был не тот человек, которого видел прежде, что-то в нем изменилось. Он двигался также спокойно, но вот его взгляд выражал понимание, нежели надменную отстраненность.  

– Простите, что отвлекаю, – сказал он.  

– Ничего. Я посчитал, что мальчишку нужно похоронить достойно, с его вещами и этот дневник явно подходит на эту роль.  

– Согласен.  

– Хотите прочесть?  

– Нет, ни в коем случае, думаю, что у меня нет на это права. Но, времени у нас немного.  

– Его так быстро кремируют?  

– Да, но и не только в этом дело, – ответил Бондарь. – Я должен вас забрать отсюда.  

– Куда? – моему удивлению не было конца.  

– Нам пора на поверхность, мой друг.  

– Разве мы друзья?  

– Понимаю, мое поведение не могло сказать о подобном, но такова моя работа. Я отбираю тех единиц, кто отправится на поверхность, но при этом не должен выдавать себя и давать идти всему, как идет.  

– Вы могли предотвратить казнь? Забрать его?  

– К сожалению нет, это должно было случиться. Я не могу вмешиваться, потому что являюсь лишь наблюдателем.  

– Хороша работа, – ответил я. – Смотреть на то, как гибнут молодые невинные люди.  

– Здесь все гибнут, рано или поздно.  

– А как же я?  

– Вас ждет иной путь, но не сказать, что он будет легким. Но об этом потом, давайте сначала попрощаемся с юношей и потом отправимся, времени мало.  

– Почему мало?  

– Понимаете, на казни я следил за Закински, мне показалось, что он что-то понял. Не показалось ли вам странным, что именно вам отдали роль палача, особенно перед Кузнецовым. Его тревожила ваша связь, которая произошла за эти пару месяцев, он также настороженно относился к вам, поэтому и следил. Для него стало все понятно в момент выстрела, ибо ваш взгляд выдавал отношение к этому человеку. Закински стало ясно, что тюрьма вас не исправила, а его действия лишь нанесут вам рану, которая сделает из вас мстителя, чего он не захочет допустить. Думаю, что уже сейчас он раздает приказы о вашем задержании. Благо, что сержант ваш друг и будет исполнять приказ не спеша, чтобы дать возможность уйти. В дополнение ко всему, он уже развесил фотографии с трупом мальчика, чтобы внести ужас в общество, что несомненно удастся, но на какой период – неизвестно. Поймите, что сегодня убили не просто человека, а нечто большее и думаю, вы понимаете, что это. Все остальное, я расскажу по дороге.  

На удивление, я без колебаний доверился этому человеку, хотя он мог уловками просто привести меня к председателю, но было что-то в этом новом Бондаре то, что заставило поверить. Я схватил дневник, и мы чуть ли не бегом отправились на нижний уровень, где сожгли тело Кузнецова, но теперь и с его дневником.  

Лишь краем глаза я попрощался с ним и устремился за Бондарем в уже известное направление. Видно, не я один знал, где находится выход. Через десять минут, мы уже оказались на свежем воздухе.  

Стоял дождливый вечер, капли едва просачивались между деревьями, заставляя лишь в некоторых местах намокнуть землю. Я шел за Бондарем послушно, как потерянный ребенок, пока тот огибал деревья и кусты, словно зная путь. Так продолжалось около получаса, пока не закончились деревья и дорога не повела круто вверх. Сделав несколько ловких прыжков, мой проводник уже был наверху, повернулся и подал руку, пока я неуклюже лез наверх.  

Перед нами была асфальтовая дорога, в конце которой стоял величественно город, объятый сотнями огней.  

– Добро пожаловать на поверхность, мой друг, – сказал Бондарь.