Кенгуру

В зоопарке, вдалеке от Австралии  

Кенгуру подселили к животным.  

Окруженная клетками плотно,  

всем казалась она аномалией.  

«Это что? » — хохотали Гиены,  

подражая прыжкам странной гостьи.  

И давилась смехом сирены  

Выпь большая, наплакавшись вдосталь.  

С добродушной улыбкой беззлобно  

хрюкал, мордой качая, Кабан.  

А Медведь, изогнувшись удобно,  

гладил толстый живот – барабан,  

намекая на сумку мягкую,  

что природой дана Кенгуру  

«Что ты прячешь там? Кожуру? »—  

подхалимы Шакалы тявкали.  

Кенгуру улыбалась вежливо  

и молчала по большей части.  

И возможна питала надежду,  

что молчанье спасет от напасти.  

Ведь молчанье всегда спасало  

в австралийских лесах родимых;  

она тоже там часто молчала,  

и никто не считал нелюдимой  

ни ее, ни других молчаливых —  

например, вомбата умильного  

или даже спорно красивых  

утконоса с ехидной стильных.  

Ну молчат и молчат себе в тряпочку.  

Значит есть на молчанье резоны.  

И вокруг всем как-то до лампочки  

сумки мягкие их и капюшоны.  

Но вдали от родной Австралии  

за тебя здесь никто не поручится —  

если с сумкой живёшь на талии,  

отмолчаться уже не получится.  

Здесь молчание подозрительно,  

в зоопарке другие законы.  

Здесь не каяться — возмутительно,  

и устав здесь свой и иконы.  

Всем напомнил Удав об этом,  

приподняв головку плешивую:  

«Отставить смешки и куплеты!  

С этой сумчатой альтернативою  

делать надо что-то железно,  

и желательно до рассвета.  

Будет всё потом бесполезно,  

когда люди увидят это,  

когда вдруг поверят в богатство  

предлагаемое природой,  

и начнется опасное бл… гадство:  

глянь на то или это попробуй!  

И на вас это гадство скажется —  

уверяю вас — в первую очередь:  

рядом с клеткой людей не окажется,  

побегут к этой сукиной дочери,  

понесут ей фрукты и овощи,  

детский смех, любопытство художников.  

Будет поздно взывать о помощи,  

к недоверию и осторожности.  

Всё, что мы тут с трудом построили,  

на себя полагаясь как стадо,  

рухнет из-за её своеволия,  

и скажите: оно вам надо? »  

«Мы и так тут как в грязной луже, —  

Волк заметил. — какая с ней разница? »  

«А не страшно что будет хуже? » —  

шикнул змей. Началась сумятица.  

«Нет, ну хуже не надо, конечно, —  

пожелал Медведь без улыбки. —  

Жизнь она ведь недолговечна,  

чтобы тратить ее на ошибки,  

на такие как эта дама,  

извиняюсь, не знаю имени.  

Значит так, обойдемся без драмы,  

просто скинь эту сумку с вымени. »  

«Слышишь ты, австралийская штучка! —  

поддержали Шакалы Медведя  

Раздевайся, сейчас же сучка,  

если нет желанья быть съеденной! »  

«Глас народа…» — шепнул одобрительно,  

заплетаясь в кольца, Удав.  

В зоопарке, кто мненья решительно  

формирует, тот, как бы, и прав.  

«Раздевайся! — кричали животные. —  

Скидывай австралийскую робу! »  

И металась по клеткам народная,  

как всегда, непонятная злоба.  

Кенгуру вздохнула потерянно —  

ей не сладить с народной силищей,  

отстегнула с болью, растерянная,  

для детишек малых вместилище.  

Вмиг такой же как все стала —  

здесь что Лев, что в воде Каракатица.  

Только рана большая зияла  

там, где дети от бед прячутся.  

«Вот, — Удав прошипел по итогу. —  

И не надо раскачивать лодку.  

Живы все, ну и славу богу.  

И давайте заканчивать сходку. »  

Разошлись все по будкам и норам —  

завтра рано вставать на работу.  

Кенгуру лишь от боли и горя  

не могла глаз сомкнуть ни на йоту.  

Всё стонала и плакала тихо  

над судьбою своей горемычной.  

Ей без сумки теперь будет лихо,  

да и жизни не будет личной.  

Кобелям кенгуриного племени  

тоже знай подавай детишек —  

некрасивым не жалко им семени,  

но без сумки — это уж слишком.  

А наутро, когда все проснулись,  

Кенгуру уже не было в клетке.  

Злобно некоторые улыбнулись:  

убежала видать, профурсетка.  

Было сразу понятно — чужая —  

нам таких в зоопарке не надо.  

Пусть хоть все в один день уезжают —  

вот вам бог, вот порог, вот ограда.  

Через день Кенгуру все забыли,  

словно скушав забвенья таблетки.  

Только крови засохшей застыли  

пятна бурые в ее бывшей клетке.  

В зоопарке теперь всё как прежде,  

без особых роскошеств и воли.  

И никто не питает надежды,  

и одна на всех общая доля.