Следственный эксперимент

Следственный эксперимент  

Комедия с душком  

Сценарий для короткометражного фильма  

ТИТР: «МОСКВА, 21 июня 1984 года, середина дня»  

ИНТ. КАБИНЕТ ПРОКУРОРА С ДЕРЕВЯННЫМИ ПАНЕЛЯМИ ДО ПОТОЛКА.  

Крупно: За столом сидит Московско-Октябрьский транспортный прокурор Матвеев Юрий Константинович, молодой человек, около 37 лет, с начальственным взглядом, светловолосый, в прокурорской форме с петлицами, на которых по две звезды – советник юстиции.  

По завершению совещания из кабинета, тихо переговариваясь, выходят работники прокуратуры, около десяти человек.  

Матвеев, – Иван Дмитриевич, останьтесь.  

Один из выходящих в белой рубашке с коротким рукавом, заправленной в темные брюки, старший следователь прокуратуры Иван Дмитриевич Тросян, лет тридцати, высокий под метр девяносто, плотного телосложения, с запоминающимся лицом, остановился и вернулся к столу, сев перед Матвеевым.  

Крупно: Лицо Тросяна, смотрящего укоризненно на Матвеева.  

Закадровый голос Тросяна,  

– В который уж раз он поднимет тему моего перехода на должность заместителя прокурора в другую прокуратуру. Вновь будет заверять, что к началу следующего, 1985 года, такая же вакансия откроется и у него, а посему покидать такой слаженный и эффективно работающий механизм, как возглавляемая им прокуратура, не имеет смысла. Хорошо, если бы ошибся и речь пойдет о другом, надоело обсуждать уже решенный для себя вопрос.  

Матвеев, – Слушай, Дмитрич, меня беспокоит наш отчет, мы не дотягиваем до следственных показателей прошлого полугодия. Забирай у Гены Столбова, милицейского следователя, ты его знаешь, дело по нескольким статьям – там с виду хулиганство с кражей, однако просматриваются признаки покушения на убийство и изнасилование, все же составы преступлений нашей подследственности, – прокурор внимательно смотрит на насторожившегося собеседника, – проведешь и оформишь выход на место преступления, в деле много несоответствий в показаниях, устранишь и сам окончишь его в текущем месяце. Прошу тебя, напрягись, это в наших общих отчетных интересах.  

Тросян резко встает и возмущенно восклицает,  

– Еще дело к моим одиннадцати в производстве, ночевать буду в кабинете.  

ТИТР: «Раннее утро 22 июня 1984 года»  

От здания линейного отдела милиции на станции Москва – Ленинградская отъезжает ярко желтый микроавтобус УАЗ, «Буханка», с синими полосами по бокам и надписью «ОВД на ст. Москва – Ленинградская», с двумя синими «мигалками» на крыше.  

В изолированном заднем отсеке микроавтобуса находится обвиняемый в совершенных преступлениях, бомж, по кличке «Билет»: худосочный, плюгавенький человечек, среднего роста, лет сорока, со сморщенным, как печеное яблочко, лицом.  

В салоне –  

Тросян, старший следователь прокуратуры, в светлой рубашке с коротким рукавом и светлых брюках;  

Геннадий Столбов, следователь Московского транспортного управления МВД: в летнем светлом костюме, классический образ советского интеллигента в очках, среднего роста, около тридцати пяти лет;  

Александр Карпенко, старшина милиции, в форме, около тридцати лет, крепыш, под восемьдесят килограмм, кандидат в мастера спорта по самбо с соответствующим значком на груди;  

Валерий Осянин, сержант милиции, в форме, около тридцати пяти лет, водитель, чем – то неуловимо похожий на певца Юрия Богатикова.  

Тросян со Столбовым тихо разговаривают, листая том уголовного дела.  

– Понятые на станции? – спрашивает Тросян. Столбов кивает и убирает дело в портфель.  

Заметно, что в салоне все расслабились, настроившись на дальнюю дорогу. «Буханка» быстро движется по совершенно свободному Ленинградскому шоссе под оживленный разговор расслабленных пассажиров.  

Тросян, – О, Санек, кстати, где же твой знаменитый чуб?  

Карпенко, поморщившись,  

– Вы не представляете, я же настоящий донской казак, да и еще родился в станице Вешенская, ну, из «Тихого Дона», вы понимаете. Боролся за него до вчерашнего дня. Но этот мой казацкий чуб, торчащий из под милицейской фуражки, не давал покоя моему разводящему. Нарушается, мол, канонический облик советского милиционера. Улучив момент, он нажаловался начальнику отдела полковнику Шарову. Вчера тот быстро мне разъяснил, что не помнит, когда в линейных отделах милиции были лошади на содержании, а кавалеристские шашки в экипировке транспортных милиционеров были отменены еще в начале пятидесятых годов. Именно поэтому чуб, как отголосок прошлого вкупе с лошадьми и шашками, должен быть ликвидирован и приказал мне ровно через пятнадцать минут явиться к нему без торчащего моего фирменного атрибута, вот и весь сказ, – под всеобщий смех посетовал старшина, – неуютно мне стало под фуражкой.  

– А ты, Валера, в Большой театр перейти на работу согласился? – улыбающийся Тросян подключил к разговору водителя.  

– Ха, что Большой, – Осянин хитро улыбается, – мелковато, мне в воскресенье на юбилее заместителя начальника транспортного управления солировать, ни одно праздничное мероприятие не обходится без моего баса.  

Все смеются.  

ТИТР: 9 часов.  

Вид на большой подмосковный город. «Буханка» въезжает на привокзальную площадь и останавливается сбоку от вокзала вплотную к служебному проходу к железнодорожным путям. Участники следственного эксперимента выходят и идут по деревянным мосткам через пути к зданию станционного диспетчера, расположенному на небольшом пятачке, как бы на острове, среди множества железнодорожных «веток».  

Билет, пристегнутый наручником к руке Карпенко, смирно и безропотно семенит вместе со всеми. Однако, увидев в небольшом внутреннем дворике при здании диспетчера уличный туалет для работающих на открытом воздухе железнодорожников, жестами и мимикой лица просится туда, якобы, по острой надобности.  

Крупно вид на ветхий деревянный туалет, «типа сортир», прижатый к невысокому заборчику, покрашенный белой краской, с двумя дверьми, на которых четко просматриваются черные буквы «М» и «Ж», разделяющими два отсека по два сидячих места.  

Светит яркое солнце, жарко.  

Карпенко подводит Билета к сортиру. Отстегнув наручник, впускает внутрь и отходит метров на пять.  

Столбов с Осяниным садятся на лавочку в тени здания. Тросян здоровается за руку с сидящими здесь же двумя пожилыми станционными рабочими, понятыми, в старых форменных железнодорожных рубашках без погон. Обоим около пятидесяти лет.  

Затем он поднимается на второй этаж здания и заходит в комнату с табличкой «Диспетчер».  

– Иван Дмитриевич, какими судьбами, рад увидеться, – седовласый худощавый диспетчер, в железнодорожной форме, лет пятидесяти пяти, сидящий за большим пультом с мигающими лампочками и рычажками, улыбается, – угостить нарзанчиком из холодильника?  

– Спасибо, Григорий Яковлевич, с удовольствием. Мы вас не побеспокоим, дождемся провожатого и уйдем в отстойный тупик, есть там у нас одно следственное мероприятие.  

Тросян, кивая головой в знак благодарности, принимает от диспетчера стакан с ледяной минералкой. В этот момент из открытого окна доносится громкий, отчаянный крик Карпенко,  

– Сбежал, отбил доски сзади. Валера, ко мне, за ним.  

Тросян быстро ставит стакан на стол и, выскочив из здания, присоединятся у туалета к Столбову. Оба следователя, уловив «аромат» его содержимого, морщатся и непроизвольно держатся за носы. С нескрываемым отвращением они вместе заглядывают в пустой отсек с буквой «М».  

Крупно вид на неопрятное, требующее уборки внутреннее помещение туалета с двумя кольцеобразными отверстиями в полу. В задней стенке две доски отодвинуты в сторону. В образовавшееся отверстие вполне может пролезть человек.  

– Гена, как Санек смог так опростоволоситься? Опытный же «волчара». Не поймают они с Валерой этого шустрика. Живет он здесь круглогодично, все потайные места ему известны, затаится где-нибудь, – в сердцах возмущенно говорит Тросян.  

Столбов, в недоумении, молчит.  

Вдвоем они возвращаются в тень здания. На лицах отчаяние и осознание всего ужаса последствий, связанных с побегом арестованного.  

Неподалеку от них, грузная женщина, уборщица, лет шестидесяти, складывает свой инвентарь в подсобку, примыкающую к зданию диспетчера. На глазах следователей, она проходит в отсек с буквой «Ж» уличного туалета. Буквально через минуту, громко крича от ужаса, она выпадает из чуть – ли не слетевшей с петель двери. Вид на ее ярко лиловые панталоны, спущенные до колен. Лежа, она судорожно пытается их скрыть, как и свои голые ягодицы, распахнутыми полами черного сатинового халата.  

Уборщица вопит, – По маленькому только зашла, но как услышала снизу слова – «свалили ли менты», голосом, ну как из преисподней, так со страху и опорожнилась.  

Тросян и Столбов бросаются к открытой двери женского отсека, заглядывают. Но никого, тихо.  

Тросян открывает дверь мужского отделения и сразу обнаруживает торчащую внизу одного из отверстий мокрую голову Билета.  

Крупно лицо Билета, стоявшего в нечистотах, немногим не доходящих до горла, с мимикой лица, пытающейся отобразить извинение.  

– Какая вонь, барражируя из одного отсека в другой, этот гад взбаламутил субстанцию, накопившуюся с начала года после безостановочных подходов круглосуточно работавших на станции работников, это невыносимо, – держась за нос, ропщет Столбов.  

На лицах Тросяна и Столбова уныние и досада, – Ну почему он не сбежал? – уже разочарованно одновременно шепчут они, глядя друг на друга.  

– Сукаа, прибью, – завидев голову Билета, взревел неожиданно влетевший в помещение взмыленный Карпенко, – а мы с Осяниным бегаем по станционным путям. Вылазь, скотина!  

Билет изображает попытку выбраться из массы нечистот, но у него не хватает сил даже дотянуться до отверстия-приемника над головой.  

– Саня, Валера, ломайте полы сортира, изыщите веревки и выволакивайте негодяя, потом будем думать, что с ним делать – с раздражением кричит Тросян.  

Чтобы глотнуть свежего воздуха, со Столбовым, они отходят к зданию диспетчера в момент, когда в нем активно захлопываются все окна, и стоят, прижав к лицу ладони.  

Крупно вид на работающих Карпенко и Осянина, которые лихо крушат ломами постамент с отверстиями. Выгребная яма, украшенная Билетом, раскрывается во всей красе. Оба милиционера и вновь подошедшие к ним следователи, уловив усилившийся невыносимый, удушающий запах, стали задыхаться.  

Крупно вновь лицо Билета, на котором не отображается никакого дискомфорта.  

– Впору потерять сознание от отравления испарениями дерьма, – стонет Тросян в ладонь руки, зажимающей нос.  

Обернувшись, он жестами показывает на свой нос диспетчеру, смотрящему из закрытого окна второго этажа. Тот кивает и, чуть приоткрыв створку, сбрасывает вниз упаковку ваты. Все участники, нарушая субординацию, выхватывают друг у друга вату и забивают ею свои носы. По их лицам понятно, что хоть немного, но стало легче.  

ТИТР: 10 часов, нещадно светит солнце.  

Крупно лица сильно раздраженных Карпенко и Осянина, стоящих с длинной веревкой внутри мужского отсека. Один ее конец у Билета. Медленно, как бы плывя, он разворачивается боком и заматывает веревку вокруг своей левой руки. Карпенко с Осяниным резко тянут, но неудачно – плохо закрепленная веревка соскальзывает и тот вновь погружается в емкость.  

Карпенко и Осянин вразнобой кричат, – Закрепи нормально, урод! Достал ты всех! Берегись, утонешь, если опять сорвется веревка!  

Испуганный Билет суетливо обматывает свою руку веревкой и завязывает на несколько узлов, то погружая, то вынимая свободную руку из нечистот.  

Милиционеры становятся друг за другом: у кромки выгребной ямы – Осянин, за ним – Карпенко. На счет «два» они резко тянут веревку, и случается непоправимое.  

Билет уже до половины выдвинулся из отходов жизнедеятельности, когда веревка опять начинает сползать. Почувствовав это, сгруппировавшись, он резко дергается вверх и свободной рукой цепляется за локоть сержанта Осянина. Вызванные маневром Билета – легкая волна и брызги, обильно и густо ухлестывают жидкими экскрементами лицо и грудь Валеры.  

Раздается пронзительный визг, вмиг исторгнутый Осяниным, одновременно похожий на стенания попавшей под нож свиньи, вой мартовских котов, крики голодных чаек и еще на что-то, непередаваемое, выражающее крайнюю степень физиологического омерзения.  

Валера резко выпрыгивает из помещения сортира и опрометчиво, чистой рукой, пытается снять форменную рубашку через голову, еще больше запачкавшись. Не обращая внимания на оторопевших, стоящих рядом Тросяна, Столбова и Карпенко, он стремглав бросается к зданию, крича,  

– Воды! Где вода? Воды!  

Он отчаянно дергает входную дверь, но та не поддается, замкнута.  

В этот момент, та же уборщица, выглядывает из окна первого этажа рядом с входной дверью. Она приоткрывает одну из створок и пытается передать Валере ведро с водой, жалостливо говоря,  

– Возьми, бедный ты бедный, ополоснись.  

Ни слова не говоря, Осянин «птицей взлетает» на метровую высоту оконного подоконника и протискивается в образовавшуюся щель. Крупно отображается момент, как он врезается в уборщицу. Внезапно обнявшиеся тела, провалившись куда-то вниз, исчезают из поля зрения ошарашенных уличных наблюдателей. Слышится только пронзительный вопль многострадальной уборщицы,  

– Куда ты, ирод, руку с говном мне в рот суешь!  

Далее слышится нечленораздельная речь и звуки падающей мебели.  

Карпенко тут же заявляет в лицо Тросяну, – Отказываюсь даже приближаться к сортиру, задыхаюсь! Будь что будет!  

Тросян подходит к понятым, стоящим неподалеку и изумленно смотрящим на происходящее, и обращается к ним, – Мужики, уважаемые, выручайте следствие, гарантирую материальную поддержку, договоримся, вытащите несчастного, может же реально утонуть.  

Понятые кивают. Спокойно и сноровисто они сворачивают большую веревочную петлю, подходят к выгребной яме и жестами объясняют голове Билета, как опоясать себя за пояс и обе руки. Тот барахтается в нечистотах, выполняя их команду.  

Отойдя от сортира на три метра, железнодорожники, натянув веревку, резко выволакивают Билета на земляную площадку перед уборной.  

Крупно фигура Билета, истекающая нечистотами и жестами выражающая свою благодарность.  

Присутствующие сразу же хватаются за носы. От вида Билета, сидящего в грязно-коричневой луже, всех обуревает неудержимый хохот.  

– Гена, – обращается Тросян к Столбову, подавляя смех, – заставь Валеру, чтобы набирал и передавал через окно ведра, обдайте Билета водой, вызывай подмогу из линейного отделения милиции.  

Затем он показывает на дверь смотрящему из окна диспетчеру и ему открывают.  

– Григорий Яковлевич, – уже в кабинете обращается Тросян к диспетчеру, – поясните, каким образом и в какое время могут подъезжать к вашему зданию машины?  

– Только глубокой ночью в специально разработанное технологическое окно. Сложная эта процедура, – отвечает тот.  

– Да, ну и задача. Можете соединить меня с приемной начальника отделения дороги?  

Диспетчер утвердительно кивает.  

Крупно на экране одновременно отображаются два кадра:  

Тросян с телефонной трубкой в кабинете диспетчера, и миловидная молодая женщина, секретарь начальника отделения дороги, лет тридцати пяти, в строгом темном костюме, сидящая за столом в обширной приемной.  

– Иван Дмитриевич, не могу соединить вас с Игорем Борисовичем, у него совещание, приехали проверяющие из Управления дороги, из Ленинграда.  

– Таня, должна понять, ситуация чрезвычайная, объяснишь ему потом, что я тебе угрожал, предупреждал о строгой ответственности и ты была вынуждена, соединяй немедленно! – строгим голосом настаивает Тросян.  

– Ну, что еще за спешка, пожар что – ли, – звучит недовольный голос.  

В кадре вместо секретаря появляется волевое лицо начальника отделения дороги Уманского, лет пятидесяти, выражающее крайнюю степень недовольства.  

– Хуже, Игорь Борисович, не пожар, конечно, но прошу обеспечить проезд пожарной машины к зданию диспетчера на вашей самой большой подмосковной станции и прямо сейчас. Проводится следственный эксперимент и возник непредсказуемый инцидент, угрожающий жизни и здоровью человека, требующий экстренного вмешательства.  

– Сейчас утренний пик движения поездов, для пожарной машины нужно перекрывать оба главных пути, это невозможно, – Уманский категоричен.  

– Но ведь я же сделал невозможное, Игорь Борисович, и помог вам отбиться от фельетониста «Правды», решившего сделать вас главным персонажем своего сатирического опуса, разъяснив ему истинное положение с простоями вагонов, показав в подтверждение прокурорские документы. Прошу вас, помогите.  

Уманский хмыкнул, исчез из кадра на несколько секунд, а затем произнес,  

– Вызывайте «пожарку», дал команду начальнику отдела движения и начальнику станции, организуют ей проезд. Но вас хотел бы увидеть в понедельник на селекторном совещании, мне нужны будут подробности.  

ТИТР: 11 часов, жара.  

Тросян выходит из здания диспетчера. Во дворе рядом со Столбовым и Карпенко стоит в форме начальник местного линейного отделения милиции майор Рыжов, лет сорока.  

Тросян сразу же обращается к нему, пожимая руку, – Александр Ильич, здравствуйте, надеюсь, Вам все рассказали. Помогайте, вызывайте пожарную машину, только заполненную водой, не пеной, подчеркните при вызове. Свяжитесь с начальником станции, он организует проезд.  

Тот кивает и озабоченно быстро уходит.  

– Гена, где Валера? – обращается Тросян к Столбову, – гони его срочно к «Буханке», пусть подгоняет ее сюда, пристроившись к пожарной машине.  

– Осянин продолжает отмываться в раковине диспетчерского санузла, – Столбов недовольно качает головой, – удалось передать Билету только одно ведро с водой. Далее Валера наотрез отказался использовать его повторно, поскольку ведро оказалось сплошь изгваздано нечистотами.  

Столбов быстро подходит к одному из окон первого этажа здания, что-то говорит в открытую створку и тут же возвращается к Тросяну.  

Крупно вид на Билета, сидящего на перевернутом испачканном ведре в тени чахлого деревца рядом с сортиром. Он только частично обмыл голову и руки, все тело покрыто застывшей коркой, одежда даже не просматривается.  

Следователи подходят к Билету,  

– Кадкин, ты совсем ополоумел? – Столбов называет Билета по фамилии, – еще и статью 188 УК себе присовокупил, побег из – под стражи, ты же вроде с высшим образованием, голову включай.  

– Филфак Казанского университета окончил, литературный критик, хотите Гете вам почитаю – «В настоящем – прошлое», – с гордостью изрекает Билет.  

Тросян и Столбов, зажав носы, с изумлением смотрят на Билета, с виду, не чувствующего никакого неудобства.  

– Бабку не хотел пугать, подождал, пока она помочится и мягко так спросил, мадам, ушли ли менты? – задумчиво говорит он, – зря спросил, конечно, она с испугу и опорожнилась почти мне на голову. А убежать решил неосознанно, внезапно, – продолжил он, – увидел болтающиеся доски и нырнул, вдруг бы получилось, лучше уж в дерьмо на время, чем попасть в зону за повторное изнасилование.  

Вдруг раздается непередаваемая какофония звуков, с неразборчивыми словами – смесь каких-то завываний, выкриков и стенаний, обещавших Билету мыслимые и немыслимые кары, включая небесные.  

Обернувшись, Тросян и Столбов увидели по пояс голого сержанта Осянина, уходящего за своей «Буханкой».  

ТИТР: 11 часов 40 минут.  

К зданию диспетчера подъезжает колонна машин в составе ярко – красного трехосного пожарного Зила и милицейской «Буханки». Пожарные – молодые рослые парни в брезентовых робах песочного цвета и касках, вчетвером хохочут, держась за животы. Старший наряда кричит, смеясь,  

– Да за все время существования пожарной охраны такого вызова еще не было, кому рассказать – не поверят.  

Все присутствующие отходят к зданию. В стоящего Билета бьет сильная струя воды из брандспойта пожарного рукава. Слишком мощно, тот падает и катится в сторону развороченного отхожего места. Напор воды пожарники регулируют и, сбросив одежду, Билет пытается помыться.  

ТИТР: 12 часов 30 минут.  

Старшина Карпенко, не притрагиваясь, гонит голого, плохо отмывшегося Билета, несущего в тканевом мешке грязную одежду, к заднему отсеку «Буханки». В салоне уже находятся мрачно задумчивый следователь Столбов с безостановочно матерящимся и отплевывающимся сержантом Осяниным, сидящим за рулем. Оба тут же непроизвольно хватаются за носы, оглядываясь на невозмутимого Билета за решеткой.  

– И как мы поедем с таким «благоуханием» от его тела и поклажи, – с нескрываемой тоской говорит Карпенко, пытающийся разместиться на заднем сиденье подальше от Билета.  

Пожарная машина и микроавтобус отъезжают.  

Тросян, проводив их, возвращается в здание диспетчера.  

ТИТР: 25 июня 1984 года, 9 часов.  

ИНТ. ЗАЛ СЕЛЕКТОРЫХ СОВЕЩАНИЙ ОТДЕЛЕНИЯ ДОРОГИ, БОЛЬШОЙ, С КРУГЛЫМ СТОЛОМ И МНОЖЕСТВОМ МИКРОФОНОВ НАПРОТИВ КАЖДОГО СИДЯЩЕГО.  

За столом человек пятнадцать, все громко смеются. С ними смеются начальник отделения дороги Уманский и прокурор Матвеев.  

Улыбающийся Тросян говорит,  

– Я вкратце изложил суть событий на вашей станции в прошедшую пятницу. Сейчас все изложенное воспринимается как бы анекдотично, но опасность наступления тяжелых последствий была очевидной. Я искренне благодарен Вам, Игорь Борисович, за оказанную помощь.  

Участники селекторного совещания расходятся. В зале остаются Уманский, Матвеев и Тросян,  

– Юрий Константинович, очень прошу, отпустите со мной завтра Тросяна в Питер, – обратился к прокурору Уманский, – начальник Управления дороги вызвал, «стружку» будет с меня снимать. Он не раз говорил, что хотел бы познакомиться с надзирающим за моим отделением дороги прокурором. Пусть Иван Дмитриевич представительствует от имени прокуратуры. Расскажем о недавнем происшествии, может накал в отношении меня и спадет!  

Матвеев с Тросяном улыбаются, но оба, одновременно, отрицательно качают головой.  

ТИТР: 19 часов.  

ИНТ: КАБИНЕТ ТРОСЯНА, ТИПОВОЙ ДЛЯ ЛЮБОЙ СОВЕТСКОЙ ПРОКУРАТУРЫ.  

Тросян сидит за столом и печатает на пишущей машинке, стол завален папками с документами. Звонит телефон.  

Крупно на экране одновременно отображаются два кадра: Тросян и Столбов.  

– Так что с делом, принимаешь? – хмурясь, произносит Столбов.  

– Гена, внимательно ознакомился с делом, нет там никаких признаков покушения Билета на убийство. И в отношении изнасилования никаких доказательств не собрано. Так что дело остается тебе. Но вам всем повезло. Вот что бы вы делали с Билетом, не будь меня на станции?  

– Да, понимаю, согласен. Позвонил просто так. Достали меня в отделе насмешками, – Столбов тяжело вздыхает.  

– Как там Валера, Санек? – заинтересованно спрашивает Тросян.  

– Санек еще ничего. Он, правда, не удержался и ткнул кулаком в бок Билета, когда его выгружали, теперь мучается, ему все кажется, что от руки тянет фекальным духом. С Осяниным хуже, на юбилей в Малаховку в воскресенье не поехал и получил за это втык, угрожают перевести патрулировать уличное пространство. Со служебной стоянки его «Буханку» другие водители гонят, дерьмом прет, мол, невыносимо. Он разобрал ее всю, сейчас драит каким – то импортным автошампунем. Кстати, взял с нас слово, что не расскажем никому о последствиях его личного участия в спасении Билета. Боится, что «съедят» его тогда приколами.  

– А сам как?  

– В тот день домой притащился часам к десяти вечера, вроде ничего не ощущал. Дверь открыла жена и как заверещит. Ты что, дескать, клозеты чистил, запах невыносимый. Заставила в подъезде раздеться до трусов и загнала под душ. Вся та одежда со мной сейчас, освобожусь, отнесу в прачечную, жена категорически отказалась.  

– Ничего, Гена, дружище, держись, увидимся, – сочувственно произносит Тросян и кладет трубку.  

На мгновение он задумывается.  

В кадре появляется эпизод из фильма «Адъютант его Превосходительства» в момент допроса группы пленных «белых» и «красных» бандитами,  

– Так вот братцы, – произносит батька Ангел, я… Тимка, как? – обращается он к своему помощнику.  

– Экскремент! – подсказывает тот.  

– Да, экскремент хочу сделать, – восклицает батька…  

Крупно вновь лицо усмехающегося Тросяна, который вслух произносит,  

– Вот и я провел следственный экскремент. Спасибо «грамотеям» батьке Ангелу и его помощнику за подходящее к моему эксперименту слово.  

КОНЕЦ ФИЛЬМА.