Евгений Овчинников - В отражении

В темном прокуренном помещении, дым от тлеющих сигарет витал в воздухе под светом лампы, извиваясь змейкой между лицами двух людей, что раскидывали карты на столе. Обычный холдем, с бутылкой ирландского виски и пачкой дорогих сигарет в тусклом свете, где едва видно лица. Они могли быть кем угодно: от служащего почты до влиятельного банкира, зарабатывающего сумму с пятью нулями в месяц. Мужчины переговаривались неспешна, изредка поглядывая на карты, что казалось, будто сама игра служит лишь фоном для разговора.  

– Что у тебя? – спросил первый  

– Пара пятерок. А у тебя?  

– Ничего.  

Второй мужчина слегка улыбнулся и придвинул к себе небольшую стопку пластмассовых фишек, номиналом 40 в сумме. Они не повышали ставки, а просто следовали игре, ожидая, пока закончится ход. Никакого азарта, обычная формальность.  

– Как дела в последнее время? Чем занимался? – спросил первый второго.  

– Да ничего, нормально. Работал в основном, иногда по вечерам выбирался ужинать в ресторан около дома. В четверг скатался после работы на фото-выставку. Вот и всё собственно. А ты?  

– Да тоже неплохо. Примерно все тоже самое, купил еще недавно виниловый проигрыватель, с парой пластинок: Бадди Холли, Чака Берри и Билли Хэйли. Нравится мне звук треск, что издает проигрыватель. Смакую его с белым вином южной Африки.  

– Обожаю вино с южной Африки, но только белое, запах не отстраняет. У меня привычка всегда, после открытия бутылки, вдохнуть первые пары, а первый глоток потом дает понять, как пойдет вечер.  

– И удачно?  

– Зачастую да, – ответил второй. – Я в вине не особо разбираюсь, просто пью его, когда надоедает все остальное. Но иногда, есть желание взять джин с тоником, закинуть стакан льдом и опрокинуться в кресле в полной темноте. Так пью, пока не становлюсь сумасшедшим, видя что-то в этой темноте.  

– И что же ты в ней видишь?  

– Прошлое, будущее, только не настоящее. В настоящем я занят, надираясь в этот прекрасный вечер. Потом разум меня оставляет и всё, что последнее я помню, как падаю на кровать. Вот и всё.  

– Забавно, – ответил первый. – Я в темноте не вижу ничего.  

– Оно для тебя и лучше, значит все хорошо.  

– Нет, ты не понял, – говорит первый, – Вообще ничего. Знаешь, ведь есть все равно очертания от естественного света, ну хоть какие-то, а тут пустота и всё. Может, я схожу с ума?  

– Все мы давно сошли с ума, – ответил второй, расплывшись в улыбке. – Еще партию?  

– Почему бы и нет. Раздавай.  

Второй мужчина стал перетасовывать карты, делая это небрежно, словно витая где-то в воздухе, держа в зубах сигарету. Он остановился и посмотрел в окно, что располагалось справа от него, луна стояла низко и была очень яркой, что свет ее щекотал кончики старого ковра, который лежал на полу. Ему казалось, что свет был огнями поезда в огромном туннеле, который стремительно набирает ход, навстречу ему. Он закрыл глаза, будто смирился со всем и ждёт лишь того мгновения, который так и не наступит. После, мужчина открыл глаза, повернулся к столу и стал раздавать.  

Первый все видел и понимал, лишь подтверждая все молчанием. Иногда, молчание дороже слов, что означают лишь гул в беззвучной тишине, что сотрясает воздух. Для молчания нужен момент, тот, что является тем самым среди всех прочих, когда сказать можно многое, но лишь молчание собирает во всем своем естестве все эти слова.  

Карты в руках, оба друга едва лишь смотрят на них, один добавляет вторую фишку, второй бьет тихонько два раза по столу пальцем. Открывается четвертая карта. Снова два удара. Пятая. Снова два удара. Карты на столе, у первого пара вальтов, у второго фулл-Хаус из трех восьмерок и двух королей.  

– Мне сегодня везет. Ничего, придет и твой час. – говорит второй, пододвигая фишки к себе.  

– Придет, обязательно. Что слышно о наших?  

– Да маловато, редко можно встретиться, на звонки тоже времени нет. Так, перекидываемся парой сообщений время от времени.  

– А помнишь лето 2011?  

– О, да. Славное время было: девочки, музыка, каньон, манящий запах поджаренного мяса. Помню, как к полуночи половина уже не стояла на ногах, подпевая друг другу песни всяких романсов. Как на утро все еле выползали из палаток, пока я пил свежий кофе, только-только с котелка на огне. Славное было время.  

– Но ведь сейчас не хуже?  

– Конечно не хуже. Теперь мы принадлежим сами себе и пишем новую страницу истории.  

– Согласен. Все так твердят о боязни одиночества, но ведь оно совсем не наш враг.  

– Совсем.  

– Нужно лишь его принять, как друга и тогда, можно увидеть, что в мире огромное количество всего удивительного. Как солнце всходит и заходит у берега моря, когда волны плескаются о валуны. Как листья шелестят в лесной чаще, аккомпанируя птицам, сидящим на ветке. Как городские дороги несут среди бетонных домов в аэропорт, открывая новые дороги неизведанных путей. Одиночество лишь проводник к тому, чтобы стать смелей. Ведь это не значит быть социально единственным в своем кругу, это идеология, исповедь и понимание – это состояние в огромной толпе. Лишь тот, кто принял одиночество, как друга, тот будет самым сильным человеком в мире, ибо отнимать у него нечего.  

– Совсем нечего. – Повторил второй. Еще кон?  

– Нет, давай просто посидим, ночь красивая слишком, чтобы прятаться за картами. Поставлю что-нибудь из пластинок.  

– Хочется чего-нибудь душевное, – сказал второй.  

– На этот случай, у меня всегда есть Дин Мартин, позаимствовал его у знакомого. Everybody love somebody – шикарная композиция. Знаешь, музыка удивительное создание человечества. Как она может влиять на эмоции, вытаскивать воспоминания из самых отдаленных уголков разума. Всегда в твоей жизни появляется песня, которая значит гораздо больше, чем кто может представить. У меня есть такая – она напоминает о боли и я слушаю ее каждый день, чтобы помнить об этой боли. Я не могу ее отпустить, потому что просто не имею на это право. Так, она хотя бы всегда со мной. Музыка всегда помнит твою боль.  

Первый мужчина подошел к проигрывателю и поднял крышку, потом пригнулся и достал с полки пластинку с Дином Мартином на обложке. Его утонченное итальянское лицо смотрело на тебя с улыбкой говоря – «Эй, приятель, лучшее время для музыки, это сейчас».  

Мужчина поставил пластинку и подвинул иглу, понемногу прибавляя звук. Приятный мужской голос разливался по комнате, как тепло после морозного дня. Такому певцу невозможно не подпевать, поэтому оба друга стали мелодично мычать в такт музыке, слегка покачивая головами из стороны в сторону, отпивая мелкими глотками виски, затягиваясь сигаретами и после, издавая протяжный выдох, что дарил собой удовольствие. Иногда, есть только момент, такой момент, в который понимаешь, что лучше этого места, в мире больше нет. Они оба закрыли глаза, словно переносясь в джаз-клуб, где в приглушенном зале журчала песня, небольшой оркестр ловил импульс от людей, темный парнишка играл на пианино, струнные тянули мелодию, тоскливо журчала труба и три девушки бэком распевали последние слова строчек вокалиста. За столиками сидели мужчины в костюмах, с зачесанными прическами, а с ними дамы в коктейльных платьях, потягивая медленно сигареты и отпивая мартини из бокалов. В этом была некая магия, связанная с чем-то желанным и давно утерянным, но как прекрасно об этом хотя бы помечтать.  

Музыка кончилась и комнату наполнила снова тишина, которая говорила о приветливости. Мужчины улыбнулись друг другу, чокнулись стаканами и выпили.  

– Прекрасная музыка, – сказал первый.  

– Просто шикарная, – согласился второй.  

– Теперь можно и сыграть.  

– Раздавай  

Где-то в квартире, на шестом этаже, была темная комната с приглушенным светом от лампы. В ней играла музыка, бился лед о стенки стакана и сидел человек. Он перебирал руками на пустом столе, смотря напротив в зеркало, лишь иногда улыбаясь, приговаривая – «Музыка всегда помнит твою боль».  

В этот момент, ему казалось, что нет лучшего места, чем это. Он знал человека в отражении, ведь это был его самый лучший друг, что мог рассуждать с ним бесконечно о всяком, например о том, что одиночество является другом.