О книге "Круиз"

Игорь Шестков  

О КНИГЕ «КРУИЗ»  

Эта тоненькая книжка вышла – спасибо дорогим друзьям и бескорыстным энтузиастам – в 2024 году в военном Киеве, в издательстве «Друкарський двiр Олега Федорова» в серии «Библиотека Крещатика».  

Параллельно я издал ее, как это всегда делаю, в Берлине, в системе печати по требованию epubli. По техническим причинам в берлинском издании на два рассказа больше, чем в киевском.  

Не хочу зарекаться, но… похоже, что «Круиз» – моя последняя книга. Состояние здоровья не позволяет мне больше концентрироваться и писать. Не знаю, печалиться ли мне или радоваться… у меня была возможность всласть поработать над текстами, и я ее сполна использовал – двадцать лет писал, писал… не торопясь, не думая ни о бытовых проблемах, ни о деньгах, ни об известности… исключительно для собственного удовольствия. Все, что я написал, было опубликовано. Где, каким тиражом – не так уж и важно. Читатель может при желании ознакомиться с моим творчеством, с тем, что родилось, преобразилось и получило словесную форму во мне.  

Разумеется, писать на родном языке – ни с чем не сравнимое удовольствие. И писанина эта – главная цель и радость автора.  

Но нельзя же писать вечно… Надо же и честь знать. Пропустить вперед молодых. Я впрочем, никогда никому путь не преграждал.  

Пришла пора подумать и об итогах… результатах. Я имею в виду не о достигнутом «внутри текста», об этом не мне судить, а так сказать о достигнутом «вне его».  

Тут мне похвастаться нечем. Несмотря на все мои журнальные публикации, несмотря на книги, изданные в Америке, Европе и России – у меня не появились ни поклонники, ни просто читатели… никто меня не знает и не читает… никому мои тексты не интересны и не нужны. Не нужны коллегам-писателям. Не интересны литературным критикам. Даже моим взрослым детям не интересны и не нужны. Не говоря уже о бывших женах, подругах и друзьях (которых можно пересчитать по пальцам одной руки).  

Неприятно? Да. Каждому автору хочется, чтобы его книги читали, любили, хвалили… чтобы им восхищались и «в воздух чепчики бросали».  

Но, одновременно, эта тотальная невостребованность – облегчает отказ от дальнейшей авторской работы. Если мои тексты все равно никому не нужны, то перестать писать – самое время.  

А как же жить без любимого дела? Без единственного занятия, которое тебя привлекает? Без самоотдачи. Без создания различных реальностей, без путешествий по метафизическим мирам, без этого странного эксперимента, который ты так страстно проводил над самим собой, оживляя в себе и в тексте новые образы? Пропадать?  

Что же, об этом позаботится природа. Мне недолго осталось коптить небо. Мое тело часто напоминает мне об этом.  

Поверьте, я не набиваюсь на похвалу, не стремлюсь вызвать к себе жалость.  

Цену себе я знаю сам. Никакие похвалы ее в моих глазах не изменят.  

А жалость… чего меня жалеть? Я прожил прекрасную жизнь, видел хорошее и плохое, любил и был любим, знал чудесных людей, насладился искусством… и главное – не потратил жизнь на гадости, вроде делания карьеры или на погоню за недвижимостью, за властью над другими людьми, за деньгами или наградами, а занимался как мог часто любимым творческим делом.  

Но вернемся к «Круизу».  

Рад был бы назвать эту книгу моим «литературным завещанием». Последним фейерверком. Апофеозом или чем-то подобным. Высшим достижением…  

Рад, но совесть не позволяет. Совесть и здравый смысл. И что же говорят мне эти извечные авторские Сцилла и Харибда?  

Что тексты «Круиза» не так хороши, как некоторые мои предыдущие тексты.  

Что их словесная ткань не так пластична…  

Что герои мои… и сами предложения – постарели вместе со мной, потеряли матовый лоск, посерели, оскудели и потрескались… что они кашляют и жутко храпят по ночам. Как дикие звери.  

Что метафоры, эти маяки во тьме вселенской ночи, погасли или потускнели…  

Что смысловые и ритмические конструкции опростели…  

Что в свойственном моим текстам словесном напоре стала все чаще проявляться известная вялость… что мои абзацы стали дряблыми, как десны у бездомного.  

Что в моих текстах летают ночные бабочки. И никогда не кончаются темно-лиловые сумерки.  

****************  

Первые четыре текста книги – воспоминание о радужных надеждах, которые мой друг Женя и я питали пятьдесят лет назад, гуляя на Ленинских горах в Москве, несколько проникновенных слов о моей словесной работе и описание того, что со всеми нами и с самой литературой происходит сейчас, во время бессмысленных и безнадежных войн, которые, судя по всему, никогда не кончатся.  

Рассказ «Драка» – зарисовка с натуры. Реализм-натурализм. Макабр.  

Первый «настоящий» мой текст – коротенькая повесть «Деменция».  

Гротеск, фантасмагория, ужасы, чертовщина, абсурд. Все, как я люблю.  

Самовозгоняющаяся метапроза.  

Почти пародия. Непонятно на что.  

Процитирую три первые абзаца повести:  

«Ехал на трехколесном велосипеде для взрослых. Тяжелом. Неуклюжем. Велосипед дребезжал, скулил и трещал. Приходилось останавливаться, поднимать его и опускать, не обращая внимания на его протесты. Потому что колеса попадали как в капканы — в коварные продольные грязные выбоины в асфальте и там застревали.  

Стершиеся от времени ручные тормоза не работали, дырявое плетеное сидение травмировало зад, ржавая цепь то и дело со скрежетом слетала с главной шестеренки‐звезды. Ехал я очень медленно, глядел по сторонам и представлял себе, что сижу на сломанном механическом осле. Держусь руками за его огромные волосатые уши. Осел ревет, пускает ветры, но везет.  

По самому дну ада.  

Странно, из всех окон на меня смотрели неизвестные мне существа с круглыми сапфировыми глазами и с антеннами‐присосками на головах, а по тротуарам разгуливали животные… вараны и слоны. Людей я не видел, а слонов… сотни… Они поднимали хоботы и трубили. Бивни их были покрыты сусальным золотом. А все вараны были гуттаперчевыми. Скалили зубы и высовывали длинные раздвоенные языки.  

Надо было конечно золотишко прибрать к рукам, только как? »  

Следующий текст – рассказ «Йорг».  

Это рассказ о фотографе и телеоператоре из бывшей ГДР, которого я много лет назад хорошо знал. Несмотря на несколько фантастических коллизий, этот текст написан – по мотивам реальных событий.  

«Йорг постоянно терзался. Ему казалось, что визиты в сарай с отцом пробудили в нем что‐то, что он сам не мог объяснить…  

Что‐то неправильное, как будто привнесенное в его жизнь из другого, не человеческого мира первобытных чудовищ, постоянно мешало ему, раздражало и возбуждало его, заставляло воспринимать рутинные события его жизни не прямо и естественно, а как бы косо, по касательной к реальности…  

Иногда, он замолкал на середине фразы… а в лесу, ни с того, ни с сего налетал на дерево или падал. Для других приходилось придумывать оправдания: замечтался, поскользнулся, оступился… Хотя он прекрасно понимал, что это она, эта странная, завихряющая его бытие как невидимый миксер сила бросила его на дерево или на землю. Заставила замолчать. Сила, наполняющая по ночам каждую клеточку его тела непонятной ему энергией, вяжущая морские узлы из его нервных волокон, простреливающая насквозь огненными стрелами полигон его сознания.  

…  

Йорг падал, очень медленно падал в провал. Это не было падением, это был полет.  

Рядом с ним летел Эмиль. Глаза их сияли как полная Луна в морозную зимнюю ночь».  

«Вервольф». Этот текст – о бесцеремонном вторжении прошлого в настоящее. В данном случае – приятном и сладком вторжении. Хотя и не имевшем место быть.  

«Показала мне свое жилье. Да… очей очарование. Антикварная мебель, китайские фарфоровые вазы, бронзовые и серебряные статуэтки в стиле ар‐нуво, голландские жанровые картины маслом восемнадцатого века, неизвестные мне растения с мясистыми фиолетовыми цветами в кадках, чистота, уют. Лютневая музыка.  

Только в гостиной, непонятно почему, вместо люстры висел – мельничный жернов.  

А в темном ее углу возвышалась виселица. Рядом с ней лежали огромное колесо, молот и меч.  

– Это что у тебя, виселица?  

– У моего мужа была странная склонность к необычным вещам. Я просила его выкинуть и виселицу, и колесо, и меч, но он был против. Они были для него чем‐то вроде подковы. Говорил, посмеиваясь, пригодятся еще. Где пригодятся? Кому?  

– Но, ты сказала, что муж умер. А орудия казни все еще у тебя в гостиной.  

– В завещании сказано, что я могу сохранить за собой квартиру со всем содержимым, только если обязуюсь ничего не выкидывать и не продавать.  

– Боже мой! Ты живешь в золотой клетке.  

– Да. Но это лучше, чем жить в бетонной коробке в районе для бедных.  

– Бьёшь лежачего ногами? Нечестно.  

– А ты не кусай».  

Следующие тексты – «Из дневника герцога О» и «Вилла Урания» это две части повести, главным героем которой является узнаваемый эксцентричный персонаж – «герцог О». Мне хотелось описать его так, чтобы до самого конца текста читателю так и не стало ясно – кто же он на самом деле. Богач-герцог, садист и манипулятор, шарлатан или альтер эго автора. Не знаю, удалось ли.  

Действие первой части повести происходит на небольшом островке в Адриатическом море, в замке герцога. Туда привозят молоденькую девушку – Беатриче, купленную у ее родителей для постельных утех. Девушка эта участвует в безобразных оргиях, а затем… бесследно исчезает. Вокруг этого исчезновения крутится сюжет повести. Как светлячок вокруг длинной вертикальной люминесцентной лампочки. То пропадая, то возникая вновь. Друг друга сменяют в хаотическом ритме: мнимая достоверность, откровенный фарс, дикие эскапады и полуночный бред.  

Во второй части повести – действие разворачивается на вилле герцога в северной Калифорнии. Главное настроение второй части – тревога. Страх разоблачения.  

«Я не смог сдержать гнев. Ударил Кришну по спине линейкой.  

– И это, по‐твоему, хорошая новость? То, что кто‐то гнусно предал меня? Вероятно, подлая девчонка уже на пути в редакцию какой‐нибудь желтой газетенки в Неаполе или в Риме — и собирается рассказать, не упуская ни одной мелочи, что она тут делала. Нельзя исключать и то, что эта девушка — с самого начала исполняла роль сладкой ловушки. Что мои недоброжелатели тщательно подготовили ее для этой роли. Подкупили или заставили госпожу Ристаль порекомендовать нам Беатриче. Заранее договорились о времени и месте побега. А эту проклятую веревочную лестницу спрятали во втором дне одного из чемоданов юной негодницы.  

А завтра или послезавтра тут уже будут хозяйничать карабинеры. Они перевернут все вверх дном и будут допрашивать всех нас с пристрастием. Кто‐то из вас выложит им всю подноготную. Расскажет не только о последних семи днях, но и о том, что тут происходило последние семь лет. Вы, чертовы негритосы, выкрутитесь, вас в худшем случае вышлют на Молуккские острова. А меня – обдерут как липку и бросят на съедение гиенам. Вижу газетные заголовки: Герцог Орсини – насильник и педофил. Показания кухарки и ее сына. Кому верить, несчастной жертве или старому развратнику? Все, все на меня свалят. И инфляцию, и безработицу, и застой, и внешнеполитические неудачи. Опозорят и ограбят. И дадут пожизненное. Я взорву этот чертов остров! А перед этим запорю вас до смерти!  

– Как вам будет угодно, ваша светлость.  

– Убирайся к дьяволу! »  

Рассказ «Бордовый диван» – это воспоминание о наших с моей тогдашней немецкой женой пеших прогулках по Рудным горам. Воспоминание однако не обычное, а вывернутое наизнанку как носок. И нашпигованное фрагментами из другого воспоминания… одного швейцарского художника… о кошмарном будущем человечества.  

«Статуи… отлитые из неизвестного мне материала вроде стеклопластика… двухметровые нагие женские фигуры в полный рост были соединены многочисленными кожаными или резиновыми трубками с пьедесталами. Трубки эти выходили из всех отверстий женского тела, даже из сосков и глаз. По трубкам явно что‐то текло. Статуи судорожно подрагивали, казалось, что они живые.  

Тела этих пластиковых самок были деформированы, настоящей человеческой плоти в них похоже было немного или не было вообще, ее заменяли обтянутые эластичной кожей‐оболочкой механические конструкции. Позы этих загадочных существ, их внешние формы подчеркивали состояние исступления… длящегося оргазма… экстаза. Экстаза, в котором высшее наслаждение тела сопрягалось с болью.  

Что это?  

Современное искусство?  

Фантазия больного гения‐сатаниста?  

Или искусственные люди, созданные в лаборатории внеземной расы?  

На мою подругу эти фигуры произвели тяжелое впечатление. У нее округлились глаза и дрожали руки».  

Два следующих рассказа – «Круиз» и «Четвертая корона» это тоже две части одного повествования. Действие их происходит на круизном лайнере у побережья Норвегии. В этих текстах важную роль играют магические серебряные шкатулки и медальоны, философский камень и красные поющие шары.  

Первая часть снабжена следующим авторским комментарием, больше говорящем о духе и смысле этого текста, чем пересказ.  

«Это не только рассказ с ненадежным рассказчиком, это ещё и рассказ с ненадежным пространством и мнимым временем.  

Круизный лайнер, на котором якобы происходит действие — существует ли он вообще, или он рассказчику приснился?  

Не отлит ли он из льда? Куда мы все на нем плывем, на этом тающем корабле?  

Прекрасная Норвегия – извечное наваждение – где ты на самом деле, под перьями у василиска или в его голове?  

Исчезнувшая семейная пара – существовала ли она, или соткалась из его клаустрофобии?  

Расследующий исчезновение человек – не сомнамбула ли?  

А слова в диалогах – не локомотивы ли они игрушечной железной дороги?  

Потому он так и дерзок, что знает, что не существует, и ни за что не будет отвечать. Что можно требовать от красного шара, лежащего на дне океана?  

А капитан – не говорящая ли это кукла? Не только без усов, но и без мундира. Голая. Та самая бегающая на руках голова.  

А пресловутый сладковатый хэппи‐энд, не издевательство ли это над сюжетом, над жанром, над автором и над вами, дорогие читатели? »  

Вторая часть – тоже снабжена кратким пессимистичным авторским комментарием.  

««Четвертая корона» это вольный приквел рассказа «Круиз». Внимательный читатель конечно заметит, что не все концы с концами сходятся. Но мне это все равно, мне было интересно поделиться с публикой другой вариацией темы «исчезновение на корабле». У меня готова и третья версия, но пока нет сил и желания редактировать и очищать текст».  

Надо отметить особо, что последнее утверждение – вранье распоясавшегося автора.  

Последний текст книги – «Мраморный дог» будет настоящим испытанием для всякого рода ханжей и борцов за нравственность человечества. Потому что главный герой этого рассказа совокупляется тут с собственной матерью, которую автор описывает так: «…босая женщина лет сорока пяти в темно‐красной полупрозрачной ночной рубашке с черными кружевами. Кожа у нее – оливково‐зеленая, волосы растрепаны, лицо – заспанное, но целеустремленное. На голове – две небольшие антенны. Между пальцами рук — перепонки. Фигурой она напоминает Помону Аристида Майоля.  

Это моя мама, хотя она совсем не похожа на мою настоящую мать. Не похожа на человека».  

Что заставило моего героя лечь в постель собственной матери с оливково-зеленой кожей, читатель так и не узнает, даже если прочтет рассказ до конца.