Жаворонки поют на рассвете

Сегодня я проснулась и поняла: с моей жизнью что-то не так. А точнее, не так всё. Каждый день, как только я просыпаюсь, меня обволакивает, словно кокон, дурное расположение духа – долгая зевота и еле открывающиеся глаза, бреду в ванную, громко шаркая поизносившимися тапками. Ледяная вода приводит в чувства – смотрю на себя в зеркало, висящее над раковиной: как же надоело видеть это бесформенное лицо – блеклое, невыразительное. Кто же ты? Когда я стала тобою? Не была же я такой всегда... Или была? Ладно, чушь.  

Глубоко вздохнув, и выплюнув остатки вспенившейся зубной пасты, я с силой протираю лицо желтоватым полотенцем. В кухонное окно уже застенчиво заглядывало восходящее солнце – пожалуй, я просыпалась так рано только ради этих моментов. Что ещё может порадовать взор человека, живущего среди бетонных глыб разной величины и одинаково серых оттенков? Ещё один город, выполненный под копирку, как же ты мне опостылел... Чайник наконец-то закипел, оповестив меня об этом громкими шипящими выплесками на раскалённую газовую плиту. Я достала банку растворимого кофе и небрежно шлепнула с громким клацаньем в потемневшую кружку пару ложек. Достала остатки сыра из холодильника, и обнаружила, что сбоку на куске образовалась зеленоватая плесень. Да и черт с тобой, пойдёт и так – отрежу. Хлеб зачерствел – кухонный нож с монотонным поскрипыванием елозил туда сюда по ржаной буханке, и мне подумалось, что в этом вся моя жизнь – монотонное раскачивание из стороны в сторону заступившегося предмета... Ладно, чушь.  

Наспех прожевав жалкое подобие бутера и запив его горько-сладкой кофейной жижей, я пошла собираться на работу – сборы состояли из напяливания на себя одежды и сооружении незатейливой причёски, именуемой "хвостом". Я старалась одеваться как можно быстрее, не заглядывая при этом в зеркало – уж больно тошно было видеть своё обрюзгшее бледное тело. Ничего в себе мне не нравилось: ни тонюсенькие редкие волосы мышиного цвета, ни глаза непонятного серо-бурого оттенка, ни фигура – несуразная, непропорциональная... Когда-то я пыталась "полюбить себя", следуя советам всевозможных блогеров, источавших бодипозитив, и порой у меня это получалось. На какое то время. Надо же, – усмехнулась я, вспоминая, а ведь было время, когда я вела соц. сети, общалась с людьми, читала разные паблики, в общем – делала то же, что и все вокруг. А сейчас я беру в руки давно устаревший телефон лишь для того, чтобы позвонить родителям, ну или чтоб ответить на звонок. Родственники, друзья, которых и так было немного – все они "растворились во времени", постепенно, год за годом, образы их тускнели, как будто маленький ребёнок неумело, очень долго и неуклюже, но с большим упорством стирал намалеванный карандашный рисунок – в итоге весь лист искомкался, повсюду остались заломы и следы грифеля, но в общем-то дело сделано... Это уже не рисунок. Это безнадёжно испорченный лист.  

Одевшись как обычно, (широкие затасканные джинсы, рубашка в клетку болотных оттенков и ветровка с капюшоном) я собрала волосы в хвост и закрутила резинку, но спустя несколько секунд она начала сползать – слишком тонкий "мышиный хвостик", а резинка слишком растянута, ну что ж... Придётся её перекрутить и затянуть потуже. В итоге, из-за вышеуказанных манипуляций, мое лицо приобрело ещё более отталкивающий вид – жиденькие волосы облепили массивный череп, в нескольких местах торчали "петухи" из небрежно собранных прядей. Скривившись от отвращения к самой себе, я с силой несколько раз провела рукой по торчащим волосам, после чего все-таки натянула капюшон чуть ли не до самых глаз. "К черту. Никому нет дела ни до твоих волос, ни до твоего жирного тела, ни до бомжатской одежды, ни до тебя самой со всеми твоими потрохами. Даже тебе самой нет до себя дела, так какого рожна ты каждый день рожу кривишь?!" Произнеся просебя эту "успокаивающую" тираду, я наконец-то вышла из квартиры, стараясь как можно бесшумнее запереть дверь. Те редкие моменты, когда со мной сталкивался в подъезде кто-нибудь из соседей, сложно было назвать приятными. Буркнув слова "длягалочного" приветствия, я устремлялась прочь, низко опустив голову. От этого со мной вскоре перестали знаться, считая "какой-то подозрительный и ненормальной". И меня, в принципе, всё устраивает. Как будто мне нужно чьё-то внимание, глупость какая. Гораздо спокойнее, когда тебя вообще не замечают, вот я и достигла своими стараниями этой стадии безразличия окружающих.  

На работе, к слову, дела обстояли точно так же, а работала я сторожем в частном детском саду. Здание маленькое, невзрачное, непрестижное, расположенное у чёрта на рогах – на самой окраине города, где, собственно, я и обитала. Детей сюда водили, в основном, из так называемых неблагополучных семей, и главным критерием для такого "заклеймления" служило, как правило, финансовое положение родителей, либо отсутствие одного из них – матерей одиночек у нас хватало. Что мне нравилось в моей работе, так это то, что меня не заваливали обязанностями, связанными с социальным взаимодействием. Достаточно было быть на рабочем месте и внимательно следить за обстановкой, за посетителями – кто заходит, кто уходит и тому подобное.  

Засев в своей служебной каморке, я, чаще всего предавалась чтению – единственное занятие, приносящее мне хоть какое-то подобие радости и дарующее отвлечение от насущных проблем и навязчивых мыслей. Книги – они не люди, они никогда тебя не предадут и не оставят. В комнатке и телевизор имелся – эдакое мини-напоминание об уходящей эпохе, но включать его не было никакого смысла – последние годы всё, что можно было услышать оттуда, касалось глобального кризиса, войн, катастроф и всяческих зверств. Скажите мне после этого, что жизнь прекрасна...  

Последнее время я стала замечать, что глядя на людей, проходящих мимо меня на улице, мне кажется, что они ненастоящие. Все стали друг на друга похожи. Не одеждой, (хотя иногда даже и так) но каким-то особым выражением лица, взглядом... Вернее, их отсутствием. Да, лица словно пустые, взгляды – не выражающие ничего. Знаете этот взгляд – смотрящий сквозь вас? Не куда-то вдаль, а будто... В пустоту. Тогда я спрашивала себя – может быть, я тоже стала такой? Может быть, и мой взгляд безжизненен и обращён в "ничто"? Ладно, чушь... Как-то вечером, по дороге домой, я по обыкновению зашла в дешёвый супермаркет, дабы набрать базовой набор доступной еды: макароны, картошка, молоко, хлеб, овсянка, китайская лапша быстрого приготовления, подобие сливочного масла, состоящие из сплошных "заменителей" и на десерт самая дешевая шоколадка. Да, на мизерную зарплату сторожа особо не разбежишься, если учесть, что почти половина из неё уходит на коммунальные расходы. Чтобы купить что-то из одежды мне нужно несколько месяцев откладывать деньги. Беспокоит ли меня это? Нет. Раньше я стала бы переживать и жаловаться на судьбу. Но какой в этом смысл? Я не то что бы не могу ничего изменить в своей жизни, я просто НЕ ХОЧУ ничего менять. В этом то и дело...  

Будучи подростком, вопрос смысла нашего существования волновал меня настолько, что я ножом выцарапывала слово "смысл" на чем попало, будто это могло открыть доселе неведомое, ну или придать пресловутый смысл хотя бы этому нелепому действию. Но вся шутка в том, что смысла в этом акте было мало. А вопросов в голове было много. Потом, спустя годы, я поняла, что всё это гонка за ветром. Смыслов можно напридумать воз и маленькую тележку, да только чем это поможет? Что это изменит?  

Так вот, выходя из магазина, я встретила одну женшину. Пожалуй, это единственный незнакомый мне человек, в присутствии которого я не чувствовала бы неловкости и смятения. Люди болтали, что якобы она "с прибабахом", но по мне так, это те люди – чокнутые, а не она. Её звали Ольга, лет ей было за 50, и да, выглядела она не лучшим образом – одежда была будто случайно подобрана там сям, совершенно не сочетаемая ни по цвету, ни по фасону, да и по сезону не подходящая; на голове неизменно присутствовал убор – будь то чёрная фетровая шляпа, изъеденная молью, или цветная летняя панама в стиле "хиппи", из под которой выбивались спутанные пряди седеющих тёмных волос. Но глаза – светло-голубые глаза Ольги сияли, словно безоблачное летнее небо в утренние часы. Они, в отличие от многих других, не были пустыми и безжизненными. Я поздоровалась тогда с ней, и не "ради галочки", а от души – и она подошла ко мне с какой-то печальной улыбкой на лице: – Здравствуй, здравствуй... А затем молча стала разглядывать меня минуту-другую, после чего наконец произнесла: -Тебя как будто что-то беспокоит, не хочешь рассказать? Вздохнув, я махнула рукой в сторону ближайшей скамейки, предложив ей присесть. Так и быть, даже мне иногда хочется поговорить с кем-то, кто тебя выслушает и отнесётся к твоим размышлениям и переживаниям с уважением, а не просто небрежно отмахнется, как он назойливой мухи, со словами – "А, всё это чепуха. Не накручивай".  

Мы присели. Ольга, запрокинув голову, стала рассматривать вечернее небо – не сказать, что сегодняшний закат был каким-то особенным: было облачно, и сквозь белесую пелену, смягченную теплыми переливами, проглядывался лишь слабый намёк на прощающееся до нового рассвета, солнце.  

– Знаете, – начала я, – Я сегодня утром проснулась, и поняла – что-то со мной не так. И даже не что-то... Наверное, вся моя жизнь – это пример того, как жить не надо. Как-будто я живу для того, чтобы образцово-показательные мамашки тыкали в меня пальцем и говорили своим чадам – "вот, смотрите дети, если не будете хорошо учиться, станете как эта тётя. " Иногда я вспоминаю времена, когда всё было иначе, и кажется, что не только я, а весь мир был другим – люди не были такими жестокими и безразличными к страданиям других... Не были такими поверхностными. Такими пресытившимися... Такими... Ненастоящими, что ли... Я помню, как ребятня собиралась во дворах, помню детский смех, доносящийся с улицы с самого утра и до позднего вечера. Сейчас же все сидят по домам, уткнувшись в смартфон. Никому нет дела теперь до живого общения, до посиделок с приятелями у костра летними вечерами. Никому нет дела до прихода весны или лета, до поскрипывания белоснежного покрывала зимы под ногами, до пения птиц в предрассветный час, до первого подснежника или последнего листа сорвавшегося с обнажённого дерева. Знаете, когда я смотрю на людей на улице, они выглядят, как био-машины, как роботы, вечно куда-то спешащие, которым нет абсолютно никакого дела ни до чего иного, кроме своих неотложных дел, будто их кто-то запрограммировал – идут да идут. А рядом может упасть человек в обморок – и никто даже не остановится. Бросят беглый взгляд и пойдут дальше – авось пьяный напился и спит посреди улицы. Что случилось с людьми, Ольга? Мои родители постоянно говорят – сходи туда, сходи сюда, подружись с кем-нибудь, приведи себя в порядок... Всё кругом не в порядке, так какой толк в том, что я сделаю причёску или куплю "приличный" костюм? Я всё чаще ловлю себя на мысли, что у меня уже нет ни сил, ни желания менять что-либо в своей жизни. Столько раз я начинала заново, столько раз с наивной надеждой наступала на одни и теже же грабли, столько раз говорила себе – "теперь всё будет по-другому"... Но ничего не бывало по-другому. Я переигрывала разные версии одного и того же сценария. Менялись декорации, но суть оставалась прежней... Мне порой так хочется выйти из этой игры... "  

Ольга всё это время смотрела вдаль, едва заметно кивая головой, а потом, когда я закончила говорить, резко повернулась, и тогда я наконец поняла, почему окружающие считают её сумасшедшей: глаза её, широко распахнутые, казалось излучали какое-то потустороннее сияние, словно в глубинах этой голубой бездны мерало серебряное пламя; потрескавшиеся губы медленно растянулись в пугающей неестественной улыбке, и когда она заговорила, я не смогла сдержать дрожь – голос звучал так, словно шёл из глубин, о которых я предпочитала бы не знать, и был он настолько пронизывающим, что казалось, будто накатывает он волнами со всех сторон – и поделать ничего не можешь, остаётся только внимать, затаив дыхание.  

– Ты ещё не поняла? Мы ВСЕ давно вышли из игры. Ольга зашлась совершенно безумным смехом, а потом вдруг остановилась, прижав палец к губам:  

– Тсс... Но не переживай. Жаворонки поют на рассвете.