Последний день лета

Августовский ветер день ото дня менял направление, охлаждая страждущее от непривычно жаркой для средней полосы погоды пространство и его обитателей. Ртутная вертикаль медленно, но верно ползла вниз в руслах советских термометров, прикрепленных к оконным рамам деревенских домов. Посвист жужжания роя диких пчел в берёзовой роще, сторонившейся в трёх километрах от деревенской цивилизации, растворялся в шелесте начинавшей редеть листвы. Слышалось тарахтение моторов, -трактора́ перепахивали поля, сменив комбайны, убравшие урожай. До деревни эти звуки едва доносились. Тут шумовой фон оформлял местный оркестр, в столь ранний час составленный обыкновенно из мычания коров, блеяния овец и коз. Отдельным инструментом врезалось в этот нескладный хор пение петухов в рамках ежедневной переклички.  

Одно из таких "кукареку" и разбудило Федю, прервав сновидение с острым сюжетом, детали которого, как это обычно бывает, развеялись в памяти в считанные секунды. Несколько мгновений Федя смотрел в потолок, просчитывая в уме грядущий день и совокупность обстоятельств, сложившихся в его жизни, после чего неспешно и безрадостно покинул теплое пододеяльное пространство, принявшись заправлять кровать. В доме было тихо. Федор распахнул белые двустворчатые двери, разделявшие спальню с соседней комнатой. Его взору предстал мужчина с иссохшим туловищем, облысевшей головой и лицом с пожелтевшей кожей. Выходя из полудрёма, он медленно поднял веки, тут же скорчившись от болевых ощущений.  

– Привет, пап, -вполголоса приветствовал отца Федор, словно лишние полтона причинят ему ещё больше боли.  

Отец сделал еле заметный кивок, не в силах лишний раз говорить. Рак желудка стремительно гасил его жизнь, заполняя тело метастазами, будто раскалённое железо болью разливалось по клеткам организма.  

Каждое утро Федя, видя отца, хотел провалиться сквозь землю от безысходности и бессилия. Помочь ему он ничем не мог, как не мог никто другой на огромной планете, которую человек подчинил себе, так и не сумев обуздать смертельную силу онкологических заболеваний. Ещё год назад этот мужчина источал энергию, смеясь, шутя, работая от заката до рассвета и вот теперь так бесславно увядал, словно беззащитное растение под гнётом осеннего холода.  

Сознавая скоропостижность грядущего ухода отца в небытие, Федя хотел быть с ним рядом как можно дольше и чаще, но времени на это было не так много – обширное домашнее хозяйство в виде огорода и полного двора скотины занимало практически весь его досуг.  

Федор умылся. Глядя в зеркало, он заметил проступившую седину на некоторых волосах – результат бесконечных переживаний, поселивших беспокойство и тревогу в его сознании и не отходящих ни на час последние полгода.  

У входа в кухню висел отрывной календарь. Федя сорвал листок. Бо́льшую часть открывшейся страницы занимало число "31", ниже было написано "августа", а также информация о времени восхода и заката солнца, сегодняшних именинниках, номер недели и названия православных праздников. С грустью смотрел Федя на календарь, понимая, что завтра нужно будет ехать в районный центр на учебу и родителей он будет видеть раз в неделю в выходные дни.  

На улице мать Фёдора шла с ведрами с луга, где паслись корова с теленком – ходила поить их. Это была совсем немолодая уже женщина с добрым тоскливым взглядом и исчерченным морщинами лицом. Свободный халат развевался от ветра на похудевшем теле. Федор был поздним ребенком, рождённым вопреки всем прогнозам и диагнозам, когда родители уже и не надеялись на чудо.  

– Доброе утро, мам.  

– Привет, сынок. Последний водопой, в обед приедут покупатели. Немного полегче будет.  

Мать Феди улыбалась, ободряя сына, но глаза её увлажнялись. Вынужденная продажа скотины напоминала причину, по которой приходилось сокращать хозяйство. Федя обнял её, забрал вёдра.  

– Не звонили из больницы?  

– Нет, тишина. Если сегодня не привезут, плохо дело, не сдюжит такую боль.  

Федя с мамой ждали звонка о поступлении морфина из районной больницы. Только он способен был облегчить муки главы семьи от адских болей. Морфин в больнице выписывали небольшими дозами, ссылаясь на дефицит и перебои с поставками. Заканчивался он быстро, но прежде всегда успевали привозить новую партию. В этот раз пошли вторые сутки без спасительных ампул.  

Федя и мать растворяли дёготь тоски и безысходности в домашних делах, непрестанно думая о страданиях отца и мужа, вопрошая судьбу о том, за что она наказывает их, нанося такие удары.  

Клубни картофеля падали в вёдра, потом пересыпались в мешки. Затем Федя возил их в сарай. Так они вдвоем перебрали собранный урожай. Из дома слышались стоны отца, переходящие в крики. Каждый такой крик вызывал содрогание.  

К полудню отцу удалось уснуть. Мать бесшумно подходила к нему убедиться, что он живой. "Утомила боль, спит пока", – шепотом говорила она Феде.  

Обедали они тихо, стараясь не греметь посудой, чтоб не разбудить отца, дав ему подольше отдохнуть перед новым витком страданий.  

Федя возил мешки с картошкой в сарай, то и дело вытирая пот со лба. Во второй половине дня ветер стих и солнце морило, не предвещая хорошего и образуя затишье перед бурей. Мать сняла платок, вглядываясь вдаль и высматривая транспорт на большой дороге.  

Через несколько минут послышался шум мотора и к дому подъехал грузовик с покупателями коровы и теленка.  

Мать безрадостно поприветствовала мужчин.  

"Федя, сходи, отвяжи скотину, я пока тут поработаю".  

Федя понял, что матери не хотелось ещё больше расстраиваться и расставаться с кормилицей она решила, не прощаясь. Тяжело было ему видеть её такой, поэтому лишний раз смотреть в её наполненные горечью глаза он избегал.  

Корова с теленком паслись на лугу в ста метрах выше дома. Федор вытащил из земли кол и повел теленка вниз. Затем, то же самое он сделал с коровой. "Прощай, Дочка". Он приложил ладонь к её лбу, погладил по шее. Дочка смотрела на него большими глазами, не понимая что происходит. С трудом мужикам удалось заставить её забраться в фургон. Дочка мычала сначала редко, а вскоре истошно стала протестовать, когда Федя смотрел вслед уезжавшему фургону. Пыль развевалась за ним и через короткое время он исчез вместе с двумя животными, как будто и не было их никогда в здешнем хозяйстве. Только двор, да растоптанный луг напоминали о них.  

Федя все стоял у сельской дороги, глядя, как пыль оседает, освобождая прозрачность пространства. Он погрузился в задумчивость и сквозь туман мыслительного процесса расслышал как в доме трезвонит телефон. Сердце его заколотилось, он тут же рванул к дому и стал звать мать: "Мама, телефон! Телефон звонит! ".  

Мать бросила ведра и поспешно стала идти к дому.  

Федя успел снять трубку.  

"Здравствуйте. Смирновы? "  

"Да", – отвечал Федя.  

"Морфий привезли. Забирайте до пяти вечера".  

Федя быстро дышал и взволнованно смотрел как подходит к нему мать. Он передал ей трубку.  

"Алло! Больница?!".  

Голос на том конце сделал паузу и повторил снова.  

"Здравствуйте, из больницы. Морфий привезли, забирайте. До пяти работаем".  

Мать бросила трубку.  

"Собирайся скорее, езжай, морфий привезли. Аптечку не забудь! ".  

Больница, в которую привезли призванный облегчить болевые муки отца морфий, находилась в пяти километрах от их деревни. Ехать туда предстояло на велосипеде. Часы преодолели три часа дня и времени было достаточно, чтоб успеть.  

Федя отворил сарай и стал выгонять велосипед. Отец проснулся и снова в доме воцарился вой раненого зверя.  

Дрожащими руками мать собрала необходимые для получения обезболивающего документы, сложила в целлофановый пакет и положила в рюкзак.  

Федя вбежал в дом, забрал рюкзак и поехал вверх. Через полминуты мать вспомнила, что он забыл аптечку, спешно вышла во двор и стала кричать Феде, который уже отъехал довольно высоко.  

На счастье, безветрие способствовало хорошей слышимости. Федя обернулся, затормозил и увидел как мать машет ему рукой, призывая вернуться. Он развернулся и поехал вниз.  

"Аптечку забыл! Не дай бог разобьется, обязательно в неё клади! ".  

Аптечка представляла из себя обычный маленький сундучок, набитый ватой. Морфий был в хрупких ампулах, которые при транспортировке могли разбиться. В аптечке этот риск сводился к минимуму.  

"Ну давай, езжай скорее, да смотри, осторожнее на дороге! ".  

Федя, красный от жары и волнения снова стал крутить педали, поднимаясь в гору и скоро скрылся из виду.  

До выезда на асфальтированную дорогу предстояло преодолеть километр грунта. За полтора месяца отсутствия дождя, колхозный транспорт утрамбовал землю, покрытую пылью и трещинами. Но как ни хотелось Феде поднажать, подходящих условий для разгона не было: ровная поверхность то и дело сменялась ямами.  

Но Федя не отчаивался. Он знал, что времени достаточно. Не впервые приходилось ему добираться до больницы таким способом, а уж за последние два месяца этот маршрут стал регулярным.  

За земляными буераками последовала долгожданная асфальтовая гладь. До больницы предстоял путь в три длинных подъёма и два спуска. Федя энергично крутил педали, но каждый метр движения вверх уверенно заполнял его мышцы молочной кислотой. К концу первого подъёма он часто дышал; лицо его было серьезным и нахмуренным, исполненным злобы на сложившиеся обстоятельства и вынужденную усталость, так не вовремя отобравшую силы, необходимые не только на начавшуюся дорогу до больницы, но и обратный путь.  

Наступил короткий ровный участок. Федя поравнялся с кладбищем. Эта тихая пристань людских тел будоражила его представления о скорых похоронах отца. И как ни пытался он отгонять эти мысли, ничего не выходило и постоянно мелькали в сознании картинки с похорон, исполненные горя и рыданий, так что и глаза покрывались влажной пеленой.  

Федя минул погост и помчался вниз, облегчая нагрузку тела и духа. Встречный ветер развевал противоестественность августовского зноя и дурные, унылые мысли.  

Через полчаса Федя был у больницы. Багровая кожа лица блестела от пота, футболка была покрыта мокрыми пятнами. Женщина в белом халате уложила ампулы в аптечку.  

– Как мать?  

– Да нормально, сегодня корову продали.  

Врач грустными глазами смотрела на невеселое лицо Феди, помогла ему упаковать все в рюкзак и надеть его, погладила по плечу.  

Спрашивать о делах отца она не решилась, да в том и смысла никакого не было. Дни его были сочтены. И женщина, и Федя негласно прочли это обоюдное понимание между строк короткого диалога и стало ещё более горько, так что захотелось поскорее сменить тему, а ещё лучше отправиться домой, ведь там отец ждал обезболивающее.  

– И отвезти то некому, сам знаешь, все мужики на уборке с утра до ночи.  

– Ничего, тут рядом. Спасибо вам большое, я поеду.  

– Давай, Федя, осторожнее.  

Федя сел на велосипед и начал обратный путь. Ветер усилился, но теперь он был попутным. Небо стремительно делилось на две части: ясную и покрытую тяжёлыми черными тучами. Погода быстро менялась. Жара уступала холодному ветру. Это значило, что там, откуда плывут тучи, уже пролился дождь.  

Федя изо всех сил крутил педали, теперь ещё и для того, чтобы успеть до наступления ненастья. Поравнявшись с кладбищем, он решил срезать через поле, на котором росла пшеница. Урожай убрали, но землю ещё не перепахали, поэтому проехать было можно, тем более путь был под гору. Грунт был неровный, велосипед дребезжал, и Федя переживал за ампулы, но в аптечке им ничто не угрожало.  

Соленые капли пота раз за разом стекали на веки, просачиваясь сквозь ресницы, образуя жжение глаз. В какой-то момент терпеть это стало невыносимо, и Федя решил остановиться, чтобы вытереть лицо и глаза. Он затормозил у берёзовой рощи, опёрся одной ногой на землю и натянул футболку на лицо, избавляясь от соленой влаги. Не прошло и нескольких секунд, как Федя ощутил сильный укол в лоб. Он машинально закрыл лоб ладонью, но тут же посыпались уколы в другие участки лица, затем в шею, спину живот...  

Зажмурив глаза, Федя быстро оседлал велосипед, пытаясь умчаться подальше от атаки, но рой диких пчел плотным черным облаком обволакивал несчастного мальчика так, что тот физически не мог продолжать движение. Федя истерично отмахивался от обезумевших насекомых, потерял управление и свалился с велосипеда на остатки соломы.  

Одно жало за другим вонзались в тело Феди, отёки стремительно надувались, по организму растекался пчелиный яд. Довольно скоро мальчик потерял сознание.  

Хаотичное жужжание растворилось в сильном шелесте листвы, вызванном мощными порывами ветра. Раскаты грома заполонили пространство, наводя ужас на все живое. Хлынул спасительный ливень, напугавший пчел. Злое полчище исчезло, уступив место мокрой пелене дождя.  

Иссохший чернозём, замученный засухой, охотно впитывал осадки поначалу, но стена воды была столь плотной, что вскоре земная твердь стала переходить в состояние черной каши, исполосованной ручьями.  

Федя продолжал лежать, охлаждаемый ненастьем. Глаза его заплыли, лицо опухло до неузнаваемости, как и прочие участки искусанного тела. Но сердце продолжало биться, а тяжёлое дыхание поставляло в лёгкие воздух, не давая погибнуть.  

Мать Феди с тревогой смотрела на часы. Её муж тяжело стонал от боли, едва сохраняя признаки жизни. Когда разразился гром и полил дождь, сердце её заныло от безысходности и дурного предчувствия. Времени прошло достаточно, чтобы Федя успел вернуться, но его по-прежнему не было, как не было морфина. Держась за грудь, пла́ча, кляня́ обреченность и молясь о спасении, она накинула плащ и вышла из дома в намерении отправиться на поиски сына. Обувшись в галоши, она снова разулась и вошла в дом, решив, что по возвращении муж уже может быть мертв. В комнате царило молчание и лишь барабанная дробь дождя по подоконнику да раскаты грома были фоном возникшей тишины. Чего-то не хватало в этой скудной палитре звуков-мученических стонов мужа. Её теплая рука коснулась его холодного лба. Ладони тоже были холодные. Он лежал, не дыша́. Исчезли в этом человеке ропот и гнев перед неизлечимой болезнью. Осталось лишь бездыханное тело, преклонившееся перед неминуемой смертью после долгих страданий от боли.  

Она часто задышала, непрерывно моргая. Слезы мешали видеть. Вспомнив о сыне, она снова поспешила к выходу, взяла палку и отправилась по пути следования Феди. Кое-как поднявшись на дамбу по скользкому, сырому лугу, она дважды прокричала имя сына, но поняла, что при такой погоде это бессмысленно. Медленно ступая по земляной зыби, не видя ничего дальше полуметра, мать Феди молилась, чтоб дождь скорее кончился. После нескольких падений её серый плащ стал грязным, как и ладони.  

Прошло полчаса, прежде чем ветер отволок тяжёлый массив наполненных водой туч в сторону от деревни. Ливень сменился мелким моросящим дождем. Видимость пришла в норму, но сквозь черное небо солнечный свет лишь в малой степени доходил до земли и было сумеречно. Она снова стала выкрикивать имя сына, но сиплый надрыв безответно разбивался о пустоту полевой глади. Иногда, останавливаясь, она осматривала даль, в надежде увидеть его. Выбившись из сил, пройдя уже немалое расстояние по сырой земле, она опёрлась на палку, чтобы перевести дух и дать ослабленным ногам передышку. Взгляд её медленно изучал берёзовую рощу, двигаясь от начала, что было снизу, вверх, ближе к кладбищу. В моменте, сдававшее в силу возраста права, зрение, еле уловило отблеск хромированной стали руля велосипеда. Она напрягла что было сил глаза, различая остальные его части. Дыхание участилось вместе с пульсом и мать Феди, забыв об усталости, зашагала вперёд, движимая силой материнского инстинкта.  

Прошло ещё двадцать минут, прежде чем она преодолела расстояние.  

"Феденька, да что же это?!". Она перевернула его на спину, увидела донельзя опухшее лицо и быстро поняла, что произошло. На федины щеки падали капли, теперь это был не дождь, но слезы матери. Она машинально коснулась пальцами его шеи, чтобы проверить пульс, хотя и без того было ясно, что сын не умер, -медленное сопение выдавало признаки жизни.  

До большой дороги было больше ста метров. Раз в десять-пятнадцать минут слышался шум проезжавших машин. Нужно было торопиться. Колхозный транспорт скоро весь переедет с полей и потом рассчитывать на удачу будет сложно. Сняв с себя плащ, она расстелила его на траве возле сына и с трудом уложила его. Схватившись за угол плаща, мать поволокла ношу к дороге. Сумерки завладели светом и не было никакой надежды на то, что кто-то из водителей сможет разглядеть их в поле и придет на помощь, поэтому тащить придется до дороги. Мокрая скользкая трава облегчала плащу преодоление трения, но в то же время подошвы галош скользили, и мать то и дело спотыкалась. Ноги отказывали, но она и не думала сдаваться, лишь изредка, споткнувшись в очередной раз, проверяла жив ли сын.  

Время мчалась стремительно, а вот путь казался бесконечным. Плащ изорвался. Взвалить сына на плечо она не могла физически. Последние десятки метров она волочила Федю за руки. Голова болела от поднявшегося давления, тело не слушалось.  

Наконец, они были у дороги, перепачканные, изможденные, но живые. Мать долго не могла отдышаться, молясь о том, чтобы кто-нибудь проехал мимо них. Вдали показался свет фар и она вышла на середину дороги, из последних сил размахивая руками. Водитель грузовика, увидев страдальцев, спешно выскочил, поднял Федю, прихватив за руки, и погрузил его ни на что не реагирующее тело в кабину. Затем он помог забраться на сиденье матери Феди. Грузовик развернулся и поехал в обратном направлении, в сторону больницы...  

После полуночи небо прояснилось, обнажив яркую россыпь звёзд. В первый день осени солнце осветило воспрявшую природу, утолившую накануне жажду. В поле лежали обрывки плаща. Помятая трава и борозда на земле выдавали след вчерашней погони от смерти. В берёзовой роще валялся рюкзак с аптечкой внутри. Ампулы были целы и невредимы, но их содержимое уже не могло помочь адресату...  

Сквозь белую тюль лучи рассвета проникали в дом. Они упрямо светили в глаза покойника, но никакой свет не способен был их пробудить. На стене висел отрывной календарь с цифрой 31, под которой значился август. Зафиксировать в нём осень пока было некому.  

Конец.