Подхолминская птицефабрика

Если подумать, таких населенных пунктов, как Подхолминск, в нашей стране существует не один и не два десятка. Никому не нужные, наполовину вымершие, они раскинулись среди дремучих лесов и убогих дорог, законсервированные в своих запустелых, безнадежно забытых мирках, и мало кто вспоминает об их судьбе в иных случаях, кроме как чтобы посетовать о том, какую страну мы потеряли. И все-таки не в каждом разоренном городке накопившееся за годы нищенской изоляции отчаяние принимает материальную форму и не в каждой захолустной деревушке ужас социального рода преображается в нечто осязаемое, носящее характер уже не скрытой в людских умах травмы, но живой, пусть и чудовищной, действительности.  

Впервые Олег услышал о Подхолминске и стал углубляться в историю этого уральского городка, как он любил это называть, «в рамках своей деятельности». На принадлежащем Олегу форуме, где коротали время любители паранормального из Челябинска и окрестностей, анонимный пользователь рассказал о странных вещах, якобы творящихся в его родном поселке, откуда сам он уехал несколько лет назад. Со слов этого человека, поселок давно был местом гнетущим, как и полагается моногородам, лишенным своих градообразующих предприятий, однако в последние полтора месяца те слухи, что доходили до анонима из родных мест, заставляли его ежиться от беспокойства и отбивали у него всякое желание возвращаться туда, даже просто с целью навестить родных.  

Вы будете правы, сказав, что всемирная сеть плодит дураков и насаждает ложь. Для любого здравомыслящего человека кучка букв, написанная тем, кто скрывает свое имя и лицо, покажется не более чем выдумкой скучающего ума. Только дурак будет воспринимать всерьез фантастичную историю, рассказанную пустотой; дурак – или искушенный делец, каким, в силу различных обстоятельств, и являлся Олег. Он отлично понимал, что интернет суть большой театр лжи, в котором маски могут сменять одна другую и где человек может быть кем угодно в глазах публики, стоит только правильно убедить ее в этом. Конечно, сам Олег не формулировал это в столь приукрашенных формах, а все-таки прекрасно чувствовал аудиторию, понимал ее настроения и умело манипулировал ими. Одно время он пытался делать это на серьезном уровне: пару лет даже учился на журналистском факультете, но там от него требовали усилий, а он, по природе своей, напрягаться не любил. Тогда-то он и решил использовать интернет в качестве основной площадки для заработка, ведь в интернете человеку его талантов деньги, казалось, сами шли в руки. А учебу на втором курсе бросил.  

Живя в постсоветском пространстве, Олег хорошо знал о помешанности населения на разного рода паранормальностях, на явлениях, выходящих за пределы человеческого понимания. В детстве он видел, с каким живым интересом его мать смотрела по телевизору соответствующие программы, видел ветрины киосков, набитые газетами с историями про призраков и прочую нечисть, позавидовать изощренности которых могли бы и Шелли, и Лавкрафт, и По. Из всего этого он сделал вывод о потенциальном предмете своей деятельности и, как выяснилось позднее, угодил в самое сердце суеверного зрителя.  

Форум паранормального, который Олег создал, заручившись помощью знакомых программистов, не был простым сборищем полоумных фантазеров, вроде тех, что плодились в сети на стыке нулевых и десятых. Для Олега это был личный архив, кладезь сюжетов, на которых он мог основывать свои авторские расследования, чтобы затем распространять их на сайтах и видеохостингах. Любой пользователь форума имел возможность вступить в переписку с администраторами – Олегу оставалось отыскать тех, кто готов внести в свой рассказ больше конкретных имен и мест, а затем, если история сулила выгоду, в дело вступала отлаженная с годами производственная схема. Вот почему Олег так рьяно уцепился за пост о Подхолминске и почему так спешил связаться с его автором, стремясь выяснить как можно больше об этом захолустном городишке.  

Диалог сразу пошел в выгодном ключе. Олег хорошо знал свое преимущество: многие особо впечатлительные пользователи форума были счастливы возможности причаститься к очередному его расследованию. Более того, они даже верили, что он сумеет избавить их от воображаемой нечисти; было бы от чего избавлять, думал он в таких случаях, – и всегда делал вид, что избавляет.  

Уроженца Подхолминска звали Максим. Он рассказал Олегу все о своем злополучном поселке и, как оказалось, в истории его родины нашлось более чем достаточно обстоятельств, из которых Олег мог собрать целый псевдодокументальный фильм, – на словах, конечно, просто документальный. Все это венчалось трагичным, не до конца выясненным и оттого покрытым вуалью загадочности случаем, произошедшим за две недели до публикации поста. Сам поселок находился где-то под Челябинском, то есть в прямой досягаемости Олега, и когда все эти факты сошлись в голове самопровозглашенного журналиста воедино, ничто уже не могло остановить его от поездки в веющий сенсационным материалом городок.  

Олег стал готовиться к поездке.  

…  

Уже через два дня после публикации Олег мчался в Подхолминск в компании своего оператора Сашки, трех видеокамер, ноутбука и непреодолимой жажды материала. Сашка работал с Олегом почти год; оператор из него был не самый виртуозный, зато он благородно сносил все упреки Олега, без особого рвения, но все-таки делал свою работу и, самое главное, не требовал за нее больших наград. Для ремесла, которым занимался Олег, Сашка был примером почти идеального работника.  

Где-то на второй половине маршрута энтузиазм Олега стал тускнеть. По изначальным расчетам, дорога из Челябинска в Подхолминск должна была занять не больше двух часов, но чем дальше они заезжали, тем хуже была связь и тем слабее работала геолокация. Сашка сидел на пассажирском сидении со недовольным выражением лица. Иногда у дороги им встречалась какая-нибудь тщедушная заправка или село из нескольких почерневших домишек, и тогда Олег заставлял Сашку спрашивать у местных дорогу, поскольку к тому времени их телефоны уже совсем не улавливали сеть. В итоге вместо двух часов они ехали все три, то и дело по ошибке съезжая с маршрута и с ругательствами возвращаясь на несколько километров назад, чтобы отыскать дорогу. Таким вот мучительным образом, собирая по пути все возможные тупики и фальшивые повороты, они постепенно двигались к Подхолминску и, хотя не без проблем, все же медленно приближались к цели.  

К исходу третьего часа обоих уже тошнило от однообразного вида за окном – поочередно сменяющих друг друга холмистых полей, сосновых лесов и небольших трясин. Красота и разнообразие российской природы только тогда захватывают дух, когда на них не смотришь третий час подряд, а если подолгу смотреть на что-то приятное глазу, оно быстро опошляется и из вдохновителя превращается в раздражитель. К тому же, по мере удаления от густонаселенных маршрутов, дороги становились все хуже, в асфальте были такие огромные ямы, будто его недавно бомбили, и у Олега, когда машина подскакивала на очередной вымоине, нестерпимой болью отзывался копчик.  

Наконец они увидели у обочины старый проржавевший указатель, на котором еще можно было различить наполовину стершуюся надпись «ПОДХОЛМИНСК». Почувствовав неописуемое облегчение, они повернули в нужную сторону, но еще минут двадцать катили по самой истерзанной и убитой дороге, какую им доводилось видеть. Лес там был какой-то особенно угрюмый и темный, пихты и ели обступили дорогу у самого края, и атмосфера тягучей недоброй уединенности витала в воздухе, словно туман. Затем полоса леса оборвалась, и им навстречу высыпали первые домики. Деревянные, преимущественно одноэтажные, со скрипучими металлическими калитками, они мало чем отличались от домов, которые попадались им по пути сюда, однако было очевидно, что эти строения составляли окраину обширного населенного пункта. Они были на месте.  

Есть у всех полузаброшенных российских поселков одна общая черта: на бумаге там все не так плохо, как в действительности. Официально в Подхолминске проживало более тысячи человек – в реальности подобная статистика была далека от истины. Едва Олег с Сашкой въехали в поселочную черту, как это стало совершенно ясно, и пока Олег крутил баранку, Сашка впервые вытащил камеру и стал снимать. Он снимал запустелые улочки, вдоль которых тянулись ряды сперва деревянных, а затем кирпичных домов с разбитыми окнами и прогнувшимися крышами; снимал огромные, метров по шесть в диаметре, лужи посреди дороги, которая в некоторых местах даже не была асфальтирована; снимал людей с неприветливыми лицами, смотревших на машину Олега, как на корабль с другой планеты, которых было так мало, что, казалось, они едва могли населять половину всех домов в городе – недаром многие строения выглядели нежилыми.  

Конечно, Максим рассказывал Олегу в переписке, какая ситуация постигла его родной городок. Он рассказывал о птицефабрике, которая в советское время служила одним из главных поставщиков яичной продукции на всем Урале и вокруг которой изначально вырос Подхолминск. Знал Олег и о том, что в начале девяностых птицефабрика была закрыта, а территорию ее задешево раскупили несколько сомнительных конторок, с тех пор так и не придумав, что с ней делать. После этого жители, как не трудно догадаться, стали уезжать из Подхолминска, и уже к середине нулевых городок превратился в пустырь, на котором живут теперь одни старики да те, кому жалко их оставлять. Все это Олегу было известно, и все-таки, увидев поселок самолично, он поймал себя на мысли, что ему не по себе в этом доме разрушенных планов и несбывшихся надежд. Странная тяга поскорее сделать свое дело, чтобы убраться восвояси, стала одолевать его почти сразу по прибытии и не отпускала до самого конца.  

Максим, хотя и предпочел дистанцироваться от расследования, позаботился о том, чтобы Олегу и его оператору было где переночевать. Через родственников, которых, за исключением этой просьбы, Максим предпочел не впутывать, он договорился с хозяйкой местного пансионата, чтобы та на одну ночь предоставила Олегу и Сашке комнату. Олег ожидал от своего поклонника большего участия, но и не настаивать не хотел: несмотря на кажущуюся пустынность, в Подхолминске наверняка проживала сотня-другая горожан, среди которых обязательно найдутся герои для съемок; тормошить родственников Максима, накаляя отношения с ним, не было никакой нужды.  

При виде своего жилища оба оказались не в восторге. Белый двухэтажный дом был изъеден трещинами, весь скрипел и исходил штукатуркой. Они не ожидали особых удобств, поскольку комната была им нужна, по большей части, для хранения аппаратуры и работы с материалом, но не думали, что Максим не уважает их настолько. Выгрузив ноутбук, камеры и кое-как расположив вещи в пыльной комнатушке, где из мебели был только старинный шкаф, ковер на стене да шатающаяся двуярусная кровать, они попытались взять интервью у хозяйки пансионата. Эта низкая, полноватая женщина с собранными в пучок седеющими волосами с самого начала поглядывала на них с настороженной неприязнью. Теперь, когда они подошли, она сразу вперила в них свои нервные, широко раскрытые глаза, отчего Олег почувствовал к ней отвращение.  

Он все же спросил:  

– У вас тут недавно случай был… с пропавшей женщиной. Можете что-нибудь рассказать об этом?  

Позади Сашка незаметно снимал происходящее на маленькую камеру, которую закрепил возле нагрудного кармана. Они всегда прибегали к этому трюку, когда имели основание считать, что опрашиваемый не захочет говорить под запись.  

– Я ничего не слышала, ничего не знаю, – быстро проговорила женщина, переводя свой пронзительный и слегка безумный взгляд с одного парня на другого.  

– Как не знаете? – спросил Олег. – Вы же тут живете, наверняка что-нибудь слышали.  

– Не слышала, – коротко ответила женщина и скрылась за ближайшей дверью, сделав вид, что у нее там появились какие-то неотложные дела.  

Олег с Сашкой переглянулись, пожали плечами и вышли на улицу. «Ну и продолжай строить из себя дурочку, поехавшая, – думал Олег, – мы обязательно найдем, кого из твоих соседей расколоть. »  

Действительно, в успехе задуманного у Олега пока не было причин сомневаться. Теперь, когда они немного устроились и избавились от ненужной пока аппаратуры, пришло время для настоящей работы.  

…  

Как правило, производство любого видеоролика Олега происходило по давно уже выработанной и закрепленной многочисленными повторами схеме. Тем не менее в процессе съемок постоянно возникали разного рода нюансы, которые вынуждали самозваного журналиста подстраиваться под ситуацию, вырабатывать новые подходы и лавировать между подводными камнями, которые могли бы негативно сказаться на конечном результате его трудов. На самом деле, Олегу это даже нравилось: для любого расследования у него всегда имелся план действий, и все же оставался простор для импровизаций – иначе говоря для того, что в обиходе называют творчеством.  

Сперва, как уже было сказано, необходимо было найти локацию, предварительно определить героев расследования и при необходимости снять жилье. Затем предстоял этап передислокации к месту съемок; Олегу он всегда казался самым скучным и непростым, поэтому в дороге он каждый раз был раздражительным и постоянно срывался на Сашку, особенно когда поездка затягивалась. После этого нужно было собрать видеоматериал – как можно больше видеоматериала. Героев расследования при желании можно было подмаслить, купить им подачку или просто дать на кофе, чтобы были посговорчивее, хотя в действительности было не так важно, что они скажут. Главное – позволить им говорить много и по предмету, чтобы добыть как можно больше видеосырья, над которым позднее колдовал уже Сашка. Потом, разумеется, нужно было снять парочку страшных заброшенных домов, наигранно испугаться шуршащих на верхних этажах крыс и в конце, изображая дикую панику, убежать оттуда со всех ног. Таким образом Олег заключал, что герои его расследования ни разу не сумасшедшие, а злые духи, которые привиделись им накануне в лесу, или в заброшенной больнице, или в бабушкиной квартире, абсолютно реальны и жаждут крови.  

Гораздо более значительную, чем может показаться на первый взгляд, роль во всем этом играл Сашка. Можно было снять кучу футажей, опросить целую толпу народа и несколько часов кряду ошиваться на заброшках, но зачастую весь полученный материал был либо невероятно скучен и несодержателен, либо прямо противоречил тому посылу, который Олег хотел вложить в фильм. По этой причине необходима была доскональная работа над заснятым: нужен был человек, который сумел бы правильно свести фрагменты интервью с целью получить желаемый контекст; который накладывал бы по-настоящему жуткие звуки поверх неубедительных шуршаний и постукиваний, раздающихся в заброшенных домах. Наконец, нужен был тот, кто посредством все того же видеомонтажа придаст фильму больше динамики, приведет его к структурированной форме и отбросит все то, что покажется Олегу лишним, неинтересным, заурядным. Прокручивая это у себя в голове, Олег каждый раз благодарил небеса за то, что Сашка был согласен работать с ним за зарплату пусть и более высокую, чем у среднестатистического оператора, но все-таки относительно небольшую в сравнении с тем, что они зарабатывали на пожертвованиях и рекламных контрактах.  

В соответствии с описанной схемой Олег с Сашкой действовали и теперь, когда вышли из пансионата, захватив с собой всего только одну камеру (без учета той, которую Сашка носил на себе), и направились в местную поликлинику. Олег разделял всех опрашиваемых на две группы: основных персонажей расследования, непосредственных свидетелей паранормального и наиболее приближенных к сути дела, он называл «звездами», а других, чьи заявления служили больше для растягивания хронометража и нагнетания, – «дублерами». «Звездами» они всегда занимались в первую очередь, и сейчас им нужно было опросить как раз одну из таких – она лично застала финал той загадочной истории с пропавшей женщиной, которая подняла на уши поселок две недели назад.  

Клиника находилась буквально за поворотом от пансионата, так что долго идти по неасфальтированной дороге, утопая подошвами в мокрой грязи, не пришлось. Была середина осени, и кривые безлиственные деревья, одиноко расположившиеся между депрессивных, недобро глядящих побитыми окнами домов, а также сами эти дома, многие помещения в которых были заброшены и завалены внутри мусором, создавали поистине удручающее впечатление. Улица, где располагалось здание клиники, была главной в городе и носила название какого-то деятельного марксиста. Здание больницы, серое и двухэтажное, протянулось почти на треть всего проспекта, глядя на редких прохожих своими мутными стеклами, и производило впечатление скорее не здравоохранительное, а какое-то сомнамбулическое, даже анабиозное. Напротив больницы располагалось опустошенное здание дворца культуры, чей потолок обвалился некоторое время назад, накрыв собой концертный зал, но колонны в классическом стиле до сих пор поражали своей руинистической элегантностью.  

Возле клиники стоял всего один автомобиль, принадлежавший, похоже, кому-то из работников; больше машин не было. Олег с Сашкой вошли внутрь здания, толкнув массивную железную дверь, и оказались в длинном и темном безлюдном коридоре с расставленными вдоль стены скамейками, возле приоткрытого окошка регистратуры.  

Спросив у дежурного врача, который сразу распознал в них неместных и принял в штыки, о случившемся, они сперва решили, что облажались: как выяснилось, акушерка, принимавшая роды у погибшей, уволилась неделю назад и к нынешнему времени уже покинула поселок. Но затем дежурный случайно проговорился, что была еще медсестра, которая помогала акушерке во время инцидента, и тогда Олег воспрял духом, решив во что бы то ни стало поговорить с упомянутой девушкой. Оставалось выяснить, где находилась их новая «звезда».  

Дежурный уже начинал повышать голос, желая спровадить назойливых провокаторов, когда девушка сама вышла в коридор, услышав доносившиеся из него препирания. Сегодня как раз была ее смена – и дотошные расследователи ворвались в клинику в самый удачный момент, чтобы встретить ее. На вид медсестре было не больше тридцати, она была худа, высокого для девушки роста, с длинной черной косой и зелеными глазами. «Симпатичная девчонка, – подумал Олег, – и прожигает жизнь в такой дыре. Несправедливо это. » Впрочем, сейчас ее красота была омрачена ввалившимися глазницами; она сутулилась, и во взгляде ее была какая-то странная загнанность, словно вместо Олега и Сашки она ожидала встречи с покойником.  

Несмотря на протесты дежурного врача, предостерегавшего девушку от общения с двумя подозрительными приезжими типами, она сама выразила желание побеседовать с ними.  

– Михал Василич, я только на пять минут, в этом вреда не будет. В конце концов, у меня сейчас перерыв.  

Он неохотно сдался.  

Олег заметил сразу, что намерения девушки не были продиктованы простой учтивостью или желанием занять себя беседой с городскими. Было очевидно, что ей хотелось именно говорить, хотелось рассказать им что-то, снять с себя тяжелую ношу, никак не дававшую ей покоя и мешавшую спать ночами. В этом Олег не мог ей отказать. Они вышли на улицу и остановились на высоком больничном крыльце; Сашка включил свою камеру, но девушка засмущалась, и Олег сделал знак, чтобы тот не снимал, подразумевая, конечно, что включенной должна оставаться только спрятанная камера.  

Олег начал мягко:  

– Если вам так комфортнее, можем обойтись без записи, – сказал он с приветливой улыбкой. – Мы журналисты из Челябинска. Нам бы очень хотелось немного поговорить с вами о той женщине из вашего поселка, с которой две недели назад приключилось несчастье.  

Девушка только кивнула в ответ, и на секунду ее губы неприязненно скривились, а в глазах промелькнул страх.  

– Как вас зовут? – спросил Олег.  

– Алёна, – коротко ответила она.  

– Итак, Алёна, я перескажу вам то, что мы услышали от нашего знакомого, он тоже жил здесь раньше. Около года назад одна жительница Подхолминска без очевидных на то причин ушла из дома, и больше в поселке ее не видели. Поиски были организованы, но не привели ни к каким результатам; сошлись на том, что женщина устала от жизни в провинции и решила перебраться туда, где трава зеленее. Вы считаете, это правда?  

– Я… лично ее не знала, – сказала девушка, – но ее знакомые говорили, она ни разу не жаловалась на то, что ей плохо тут живется.  

– Хорошо, – Олег понимающе кивнул. Сашка тенью стоял позади него, незаметно снимая происходящее. Олег продолжил: – Почти год о женщине ничего не было слышно. Наверно, никто уже и не надеялся на ее возвращение. Но две недели назад она вдруг заявилась к себе домой – беременная и в состоянии сильного шока.  

Заметив болезненный взгляд Алёны, Олег мысленно посмеялся над собственными словами. «В состоянии сильного шока» – не самое подходящее словосочетание. Максиму якобы рассказывали, что она совсем вышла из ума, общалась с воображаемым покровителем и бросалась на всех вокруг, словно животное. Своим потасканным, изможденным видом она напоминала труп, который весь тот год провалялся, разлагаясь, где-нибудь в окрестных лесах.  

Это тем более было похоже на правду, что Алёна при этих словах вся ощутимо задрожала.  

– Затем были роды, – продолжил было Олег и, сам того не желая, окончательно вывел девушку из себя. Она закрыла лицо руками, разрыдавшись.  

– Этот… Этот малыш, он… Господи, он и на ребенка-то не был похож… – выдавила она сквозь приглушенный плач, – У него был клюв, вы понимаете? Он так кричал, я никогда этого не забуду… Дети так не кричат… Только птицы могут так пронзительно кричать…  

Содрогаясь всем телом, она совсем впала в истерику; как ребенок, пытающийся спрятаться под одеяло от воображаемого монстра, она прятала лицо в своих ладонях. Олег приобнял ее и стал показательно утешать – смущенный Сашка не знал, как реагировать на происходящее, но продолжал фиксировать все на камеру. Слова девушки, похоже, привели его в беспокойство.  

Когда Алёна взяла себя в руки – это произошло быстрее, чем они думали, – Олег отпустил ее и осторожно спросил:  

– Тот ребенок… Что с ним случилось после родов?  

– Он жил не больше пяти минут, – ответила девушка, пальцами вытирая свои красные глаза. – После этого его тельце кремировали. А я с тех пор слышу ночами этот пронзительный вой… – её губы снова задрожали. – Я даже не знаю, действительно ли это кто-то кричит или я просто с ума схожу… Но соседи тоже его слышали, я по лицам их вижу, и все-таки не могу заговорить с ними об этом, не могу…  

– Постойте, – Олег озадачился. – Говорите, по ночам в поселке кто-то кричит? Почему вы считаете, что это не может быть кто-то из местных пьяниц?  

– Да потому, что тот… тот… ребенок кричал точно так же! Все эта чертова птицефабрика, как я ненавижу ее! – она яростно тряхнула головой, будто от этого жеста птицефабрика должна была исчезнуть, – Я точно уверена, это оттуда кричат! А все только хлопают глазами да делают вид, будто ничего не происходит, будто все в порядке!  

– Вы пробовали обратиться в полицию?  

Он понимал всю бестолковость этого вопроса и заранее знал на него ответ. Но все-таки для соблюдения формы задать его было необходимо, ведь, по сути, в этом и заключалась его работа – задавать вопросы, ответы на которые для него и так были очевидны.  

– В полицию, – не сразу повторила девушка, грустно и недобро усмехнувшись. – Ближайший к нам участок в сорока минутах езды отсюда. Пока доберутся, некого уже будет ловить. А на меня потом будут смотреть как на прокаженную из-за того, что я их вызвала. Вы, может, не знаете, но у нас тут совсем не любят суеты. Ничего особенного обычно не происходит, только время идет…  

Алёна повернулась к дороге и оглядела убогую главную улочку Подхолминска заплаканными глазами. Какое же странное выражение было в ее взгляде. В нем подспудная ненависть сочлась с преданной любовью, и Олег моментально понял, почему эта девушка, молодая и привлекательная, до сих пор не уехала отсюда туда, где было больше перспектив. «Она не сможет отпустить это место, – думал про себя Олег. – Жизнь воспитала в ней любовь к этому захудалому городку, к этому погосту жизненных планов, который живет по своим собственным правилам и отвергает течение прогресса. Ей уже не выбраться отсюда – скорее всего нет.  

Они долго молчали, да и разговор, казалось, себя исчерпал.  

– Что ж, большое спасибо за уделенное время, Алёна. Вы нам очень помогли, – сказал наконец Олег, вновь сопроводив эти слова доброжелательной улыбкой.  

– Послушайте, я прекрасно знаю, что вам нужно, – выпалила вдруг девушка. – Я понимаю, что вы хотите сделать из нас сенсацию. Но поэтому я вам все и рассказала: если вы раструбите о том, что у нас происходит, может, здесь больше не будет так… так невыносимо тихо. Я уже не могу терпеть это всеобщее безразличие и готова даже на такую крайность! – она стыдливо уставилась в землю.  

– Мы приложим все усилия, чтобы докопаться до правды, – уверенно произнес Олег. – Можете в этом не сомневаться.  

Они распрощались, и девушка, последний раз взглянув на них, скрылась за дверью больницы. Олег с Сашкой остались стоять на крыльце вдвоем; мокрый осенний ветер дул им в лицо, и легкая рябь покрывала поверхность грязных луж.  

– Все заснял? – резко спросил Олег, повернувшись к Сашке.  

– Ага… – ответил тот.  

Олег заметил в лице своего оператора плохо скрываемое волнение.  

– Ну, в чем дело?  

– Не по себе мне от ее реакции… – промямлил Сашка. – Видал, как ее трясло?  

Олег снисходительно вздохнул и поспешил растолковать ситуацию:  

– Сколько работаем, а ты от каждой тени в штаны напустить готов! Обычная история: баба утомилась скучной жизнью, ушла в отрыв и залетела от какого-то торчка. Родившийся урод напугал нашу медсестренку, и теперь ей мерещатся всякие черти – со страху, не более. Тысячу раз это проходили!  

Сашка стыдливо насупился, но не стал отвечать.  

Олег вздохнул.  

– Ладно, пошли. Нас две другие «звезды» ждут – одну из которых еще найти нужно.  

…  

Второй «звездой» их съемок должен был стать глава администрации Подхолминска. Максим рассказывал о нем, как о человеке открытом, не самовлюбленном, и вообще, как о «нормальном мужике». Олег давно заметил любопытную закономерность: в российских деревнях люди предпочитают доверять управленческие обязанности кому-то из «своих», кому-то хорошо знакомому и, по их мнению, честному, нежели тому, кто, быть может, смотрелся бы на этой должности куда толковее и сумел бы сделать их, избирателей, жизнь хоть на каплю лучше. Неважно, насколько поселок процветает при нынешней администрации, – главное, у руля стоит «свой» мужик, а не какой-то прохвост.  

Нужное им здание находились в двух кварталах от больницы, чем исключалась возможность добраться туда пешком, упася свою обувь от грязевых ванн. Они подумавали взять машину, но для поездки на автомобиле расстояние было до смешного маленьким – им не хотелось лишний раз нервировать местных, демонстрируя свою щепетильность и нежелание пачкать ноги. Сейчас необходимо было не поднимать шума, по возможности держать жителей Подхолминска в состоянии глухой неприязни, не давая ей поводов прорваться наружу и спровоцировать скандал. Все расспросы требовалось провести как можно тише, чтобы после их визита жизнь здесь никак не поменялась; несмотря на данное Алёне обещание, сам Олег к огласке не стремился.  

Была вторая половина дня, когда они шли, шлепая по лужам и стараясь не поскользнуться на мокрой земле, к зданию подхолминской администрации. Солнце изредка выглядывало из-за темно-синих туч, озаряя ветхие деревянные крыши домов своими неверными лучами, пока порывы осеннего ветра швыряли в лицо кусочки сухих листьев и крохотных веток. По пути Олег с Сашкой увидели торопливо идущего мимо них тощего и бледного мужика в старом спортивном костюме, с целлофановым пакетом в руке и дешевой сигаретой в зубах. Во дворе одного из полузаброшенных домов, за пригнувшимся к земле деревянным забором, кто-то ритмично выхлопывал ковер, и звуки эти разносились по грязной пустынной улице, как равномерный бой дикарского барабана. Встретился им и небольшой сквер с несколькими скрюченными деревцами в черноземных клумбах, где на железной лавчонке сидели две старушки, о чем-то тихо переговариваясь; такая типичная для российских городов картина в Подхолминске почему-то приобретала зловещий вид, и Олег с Сашкой даже заговаривать с этими старушками не стали, хотя те вроде как заметили парней и до последнего провожали их взглядами своих слабо видящих глаз.  

В старинном одноэтажном срубе, где располагалась администрация Подхолминска, Олега больше всего поразили окна. Они были белыми, с пластиковыми рамами: навскидку можно было сказать, что их меняли несколько лет назад. Но эта деталь резко контрастировала с остальным строением, которому на вид было никак не меньше половины века; почерневшие бревна с огромными щелями, отслаивавшийся от крыши шифер и венчавший ее ржавый флюгер не давали соврать. Внутренность здания тоже представляла собой нечто совершенно несоответствующее его наружному виду. То, что в дождливую ночь можно было принять за зловещий ведьмовский дом, где под покровом тлетворной мглы чинились дьявольские ритуалы, на деле являлось вместилищем для самой что ни на есть бюрократичной, невзрачной и душной конторки.  

Как и предполагал Олег, компьютеров здесь не было. Все столы в тесном однокомнатном офисе, все полки и подставки, все коробки и ящики были завалены бумагами, заполненными совершенно неинтересной, но, по-видимому, важной документацией. Пастельные обои с желтыми узорами на них, начавшие уже выцветать, создавали в помещении почти осязаемую атмосферу застарелости и рутинной тягучести. Впрочем, неверно было говорить о полном отсутствии компьютеров – под одним из столов покоилась непостижимой древности и неуклюжести машина, которая давно не работала и укрепилась в роли предмета интерьера, с которого лишь временами сдували пыль, уже и не вспоминая о его подлинном назначении.  

Про главу подхолминской администрации Олег и Сашка заранее знали: что зовут его Анатолий Викторович, что в это время он обычно находится в своей конторке и что он «нормальный мужик»; благодаря этому момент встречи состоялся без всяких неудобных ситуаций, как это случилось с Алёной. Анатолий Викторович был мужчиной лет пятидесяти, худо сложенный, среднего роста, с поседевшими рыжими волосами и косматыми бровями, под которыми он мог легко спрятать свои небольшие, обычно прикрытые глаза. Когда Олег и Сашка вошли в контору, мужчина обсуждал что-то с копавшейся в бумагах секретаршей – единственной, кто был в офисе помимо него, – а заметив их, сразу пригласил обоих за свой стол.  

Из всех опрошенных жителей Подхолминска один только Анатолий Викторович согласился говорить на камеру.  

– Долго же вы шли, – с сонным выражением усмехнулся он, пока Сашка настраивал запись. Этот человек вообще все делал неспеша, будто в какой-то ленивой дреме, говорил медленно и как-то неохотно, за весь разговор ни разу не повысив голос.  

– А вы знали о нашем приезде? – поинтересовался на это Олег.  

Анатолий Викторович пожал плечами.  

– У нас город небольшой. Все про все знают.  

Олег сразу подумал на хозяйку пансионата. Скорее всего, эта недоверчивая стерва еще до их въезда разболтала всем, кто займет ее комнату.  

Он решил не юлить:  

– По пути сюда мы заглянули в вашу больницу. Врачи на нервах из-за недавнего инцидента. Честно говоря, звучит все это жутко.  

Косматые брови мужчины приподнялись.  

– А, Алёнку, видать, дергали, – догадался он. – Ей нынче нелегко пришлось, не тормошили бы вы её лишний раз.  

– Она сама нам все рассказала, – легко отмазался Олег. – Ну а вы что думаете об этом?  

– Думаю, это страшная трагедия, – вздохнул Анатолий Викторович. – Страшная.  

– Вы знали погибшую?  

Мужчина кивнул.  

– Хорошая была женщина, добрая. Мы, конечно, можем только гадать, почему она сбежала. Но жили-то они с мужем совсем бедно, даже по меркам наших краев. И он её, поговаривали, не любил, колачивал…  

И тут он махнул рукой.  

– Но это все домыслы. Да и чего судачить попусту – нет её больше.  

– Как вы считаете, где она пропадала целый год? – спросил Олег, не желая удовлетворяться сказанным. – И от кого могла… кто был отцом ребенка?  

Анатолий Викторович задумался, сложив руки на груди и уставившись в пол. Олег его не торопил.  

– Честно говоря, не знаю, – наконец ответил он. – Она была женщиной взрослой и тот год могла провести вообще где угодно; страна у нас большая.  

– Алёна считает, что существует какая-то связь между произошедшим и заброшенной птицефабрикой.  

Услышав это последнее слово, Анатолий Викторович, до тех пор вялый и невосприимчивый, заметно оживился. Он нахмурился сильнее прежнего и стал усиленно что-то припоминать. Мелькали на его лице и выражение гордости, и грусти, и искренней радости, и разочарования. Как человек, находящийся уже при смерти, смакует в памяти самые яркие моменты долгой жизни, оставшейся позади, так Анатолий Викторович грезил, обратив свой взгляд в прошлое.  

– Да… Птицефабрика… – пробормотал мужчина. – Молодежь наша эту развалюху терпеть не может. Она для них как символ прошлого, за которое цепляются старики; а между тем от этого прошлого ничего уже не осталось. Молодежи хочется вырваться отсюда, хочется перемен. Вот они и вымещают свою обиду на этом месте, на нашем былом достоянии… – он откинулся на спинку стула, нахмурился еще сильнее и поглядел в стол. – А Алёнка-то после того случая совсем плоха была. Она девочка смышленая, еще подростком пыталась отсюда уехать, да не вышло у нее ничего. Вот и вернулась работать в Подхолминск. Представьте, какие страсти нарисовало ее воображение после пережитого… Меня не удивляет, что наша несчастная фабрика нашла в них своё место.  

Олег внимательно слушал и методично кивал головой. Он хорошо умел располагать интервьюируемых к разговору, главным образом благодаря своему умению изобразить заинтересованность в их словах.  

– Если не сложно, расскажите нам побольше об этом предприятии, – сказал он, дождавшись, когда Анатолий Викторович сделает паузу.  

И началось. Олег в социально-политических вопросах никогда не разбирался, о Союзе знал только из уроков школьной программы и никаких выводов насчет этой страны не делал – ни для себя, ни публично. Однако стоило признать один единственный факт: очень многие представители старшего поколения, с которыми Олег общался, рассказывали об этом государстве с улыбкой на губах и детским лепетом в глазах. Это чего-то да стоило.  

Анатолий Викторович рассказал о птицефабрике решительно все, из чего следовало, что решительно все он рассказал и о Подхолминске. Поведал он и о том, как в шестидесятые была заложена птицефабрика, и о том, какими темпами и в каком порядке возводился вокруг нее сам город. С горделивым тоном Анатолий Викторович рассказывал о высоких производственных показателях, о ежемесячных инспекциях и рекламе на советском телевидении. Выяснилось, что на предприятии работали еще его родители, а сам он проходил там практику по специальности – и вообще птицефабрика, в дни своего функционирования, предоставляла рабочие места доброй половине всего поселка. С фактов объективных и, если можно так сказать, историчных он перешел на более личные: рассказал о проведенной в Подхолминске молодости, о посещении кружков в доме культуры, о своих приятелях – большей частью уже умерших, – о знакомстве со своей женой, которую встретил на птицефабрике незадолго до развала Союза, и много чего еще. К концу этого пассажа Сашка уже позевывал и заметно ерзал на стуле, но Олег сохранял вид сосредоточенности и уважительного интереса. Для столь необходимой в документальном кино экспозиции все, что говорил сейчас этот полуобморочный червь, было нужно выслушать и записать.  

Но Анатолий Викторович уже заканчивал. Повествование его подходило к кульминационной точке – закрытию птицефабрики, после чего в истории неизбежно должен был наступить момент деградации. Так и произошло. О дальнейшей жизни поселка он рассказывал уже куда короче, очерчивая ее скупыми штрихами и говоря о ней, как о жизни другого человека, чья судьба, к тому же, не представляла для самого Анатолия Викторовича большого интереса.  

Наконец он замолк, и Олег задал один из главных в своём расследовании вопросов:  

– А после закрытия на птицефабрике ничего странного не происходило?  

– Гм… – Анатолий Викторович снова нахмурился, полностью скрыв глаза под своими косматыми бровями. – Была история с ослепленными детишками, кажется, в девяносто четвертом… Страшный, конечно, случай; жизнь тогда была несладкой, у нас тоже были свои происшествия.  

От этих слов Сашка весь побледнел и едва унял дрожь в руке, чтобы не испортить кадр. Зато Олег прямо-таки просиял от услышанного и с любопытством подался вперед.  

– Простите... что еще за история? – спросил он, с трудом скрывая неестественное любопытство.  

– Да как-то раз трое наших ребятишек полезли на птицефабрику играть… Она к тому времени уже несколько лет как разворованная стояла; опасно там было, хоть потому что везде металлолом валялся, в полу дыры, потолок на честном слове – в общем, для игр не место. Но они пошли. Через день всех троих нашли неподалеку, с поврежденными глазницами, пуганных до смерти. Ничего внятного они так и не сказали: на всю жизнь, бедняги, заиками остались… Но милиция выловила тогда какого-то юродивого, который возле птицефабрики жил, и по обвинению в нападении на детишек он сел. Шуму тогда много поднялось… Других таких случаев я не припомню.  

В кабинете опять наступила тишина; все трое обдумывали сказанное. Сашка продолжал снимать, нервно поглядывая на Олега; сам Олег на секунду ушел в себя, обдумывая услышанное, а Михаил Викторович продолжал глядеть куда-то – нельзя было сказать, куда – своими спрятанными под толщей бровей глазами.  

– А вы уверены, что полиция взяла виновного? – осторожно спросил Олег.  

– Кто ж теперь узнает? Зверств больше не случалось – родители детишек поверили, что виновник наказан; со временем все улеглось. Понимаете, тогда вокруг небольших городов предостаточно психов ошивалось, всех было не переловить. С одной стороны, ужасно это – что с детишками произошло, с другой – если и обитала в то время на птицефабрике банда или секта какая, расследование ее оттуда спугнуло. Благодаря этому мы, может, и жили тут с тех пор, не зная больших бед.  

– Что же стало с теми детьми после инцидента?  

– С того дня уже больше двадцати лет прошло, – протянул мужчина. – Двоих родители увезли отсюда еще в девяностых… Где они теперь живут – не знаю. Третий тут остался, у него из родственников один только старый дед был, так что уехать он не мог. Зрение к нему частично вернулось и вроде дела у него пошли неплохо: работу нашел, даже жениться успел. Но теперь вот снова несчастье –теперь непонятно, сможет ли оправиться…  

– Что произошло? – спросил Олег с сочувственным видом.  

– Как что? – Анатолий Викторович, похоже, не понимал, что суть сказанного ускользает от его собеседников. – Это ж ведь он муж Таньки-то был. Той, которая от родов умерла.  

И снова офис накрыла тишина. Сашка побледнел сильнее прежнего. Олег, который быстро сопоставил два невероятных события и вывел из них интригующий синтез, использовал все свое напускное дружелюбие, весь красноречивый талант и располагающий тон для последнего вопроса, который задал главе администрации:  

– А этот мужчина… Вы не подскажете нам, как его зовут и где его можно найти? Нам бы очень хотелось с ним побеседовать.  

Просьба была, мягко говоря, вызывающая, если не сказать наглая. В этот момент Олег ожидал смачного пинка под зад даже от такого пассивного человека, как Анатолий Викторович, и уже приготовился поскорее уносить ноги, заодно раздумывая над тем, как бы выведать, где живет этот человек, без помощи Анатолия Викторовича.  

Но мужчина, вопреки ожиданиям Олега, ответил, как обычно немного помолчав:  

– В других условиях я бы не сказал; даже представить сложно, насколько ему сейчас худо. Но он ни с кем из местных общаться не хочет, заперся у себя дома и спивается с концами. Может, если такие лиходеи, как вы, к нему заявятся, он немного протрезвеет, хоть бы даже от злости. К тому же, я ваших знаю – все равно выведаете, даже если взашей вас погнать. Человек он буйный, за словом в карман не полезет. Так что в случае нелестного приема будем считать, я вас предупредил.  

И назвал адрес.  

…  

Когда Олег и Сашка отправились назад к пансионату, сумерки уже начинали вползать в затхлые улочки Подхолминска. Пока не наступило то время, когда темнеют чумазые дворики и тени ложатся на крыши домов: это была, скорее, пора предсумеречная, и серое осеннее солнце лишь начинало тускнеть, спрятавшись за бледно-синими дряблыми тучами. Главная улица поселка, простерев вдаль свои наполненные густой грязью лужи, совсем стихла; скамейка в скверике, на которой сидели старушки, теперь пустовала, и во дворе полузаброшенного дома никто больше не выхлопывал ковер. В одном из окон одиноко горел свет и виднелся силуэт квадратного телевизионного экрана, доносились звуки комедийной передачи. Вдали маячили несколько подвижных фигурок – видимо, компания местных детишек возвращалась домой с прогулки или из школы (должна же здесь быть хоть одна такая, в конце концов).  

Указанный Анатолием Викторовичем дом располагался на окраине Подхолминска, примерно там, где Олег и Сашка въехали в поселок несколько часов назад. Чтобы добраться туда, решено было все-таки взять машину, поскольку такая долгая пешая прогулка мало того, что могла затянуться до темноты, была чревата плутанием в грязи по незнакомым кварталам, где, может, и дорогу спросить не у кого. На такие риски ни Олег, ни Сашка ради сохранения имиджа добрых туристов идти были не готовы.  

Пока они шагали, Сашка беспокойно оглядывался и заметно нервничал; Олегу даже пришлось прикрикнуть на него, чтобы он по неосторожности не уронил камеру в грязь. Уже в машине, когда они небыстро катили по блекнувшим улицам Подхолминска, Сашка дал волю своему беспокойству.  

Он быстро сказал:  

– Слушай, мне кажется, в этот раз у нас все как-то слишком сходится… До чертей напуганная врачиха, новорожденный урод, ослепленные дети, да еще и пропавшая – жена одного из них. Для меня это уже слишком… никакого желания на эту птицефабрику соваться нет…  

Он попытался сказать это как можно менее навязчиво, чтобы не вывести Олега из себя. У него не вышло.  

– Да когда же ты перестанешь в штаны ссать! – рявкнул тот. – Я уже все тебе разжевал, и про бабу пропавшую, и про урода! Напуганная врачиха – это тебе только что в администрации объяснили, почему она напугана, а того, кто с детьми позабавился, еще в девяностых поймали. Сам же слышал!  

Сашка раздраженно уставился в бардачок, ничего не ответив.  

– Знаешь, меня одно больше всего поражает, – сказал Олег. – Уже столько времени колесишь со мной по таким местам, все снимаешь, видел подобные истории не раз – но все равно найдешь повод скулить. Пойми ты уже: не существует никаких привидений, демонов и прочей херни – они все у людей в голове! Какой только чуши там не родится, лишь бы жизнь казалась не такой скучной, какая она есть. В этом весь смысл!  

Аргументация Олега, пусть и приправленная оскорблениями, все-таки подействовала на Сашку. Он вроде бы успокоился и до конца дороги больше не поднимал эту тему.  

Может быть, где-то на задворках интуиции Олег и сам чувствовал, что что-то здесь не так. Как ни крути, сейчас все действительно разворачивалось словно по какому-то продуманному режиссерскому плану, так что даже изобретать самостоятельно жуткую последовательность событий не приходилось. Этого Олег не мог не замечать, но все смутные подозрения и дурные предчувствия перечеркивались одним единственным – предчувствием наживы, свежего, нетронутого материала. Неважно, был ли Олег настоящим журналистом, которым так старался себя выставить, но это чутье, падкость на сенсации, в нем точно присутствовало.  

Снова выехали на городскую окраину. Полупустые хрущевки и выцветшие двухэтажные дома остались позади; машина катила по узеньким улицам, окруженным дачными участками и низенькими флигелями. Дома большей частью выглядели нежилыми, многие были с вогнутой крышей, сплющенными окнами, покрытые мхом и заросшие травой – чахли на глазах и никли к земле. На других участках – пусть не менее угрюмых, но все-таки обитаемых – в окнах горел свет, над заборами виднелись тепличные крыши и клубился дым, раздавался собачий лай. Возле маленького продуктового киоска они спросили у запиравшей помещение на ночь продавщицы в грязном синем пуховике, как добраться до нужного им дома. Услышав про Анатолия Викторовича, она не стала упрямиться и указала им дорогу, а сама поспешила домой, несколько раз оглянувшись на них; в полутьме было сложно сказать, что скрывал в себе ее взгляд.  

Улица, где проживала их последняя «звезда», была совсем маленькой; по каждую ее сторону располагалось не больше пяти участков, из которых обитаемы были всего только два или три. Благодаря этому Олегу и Сашке не составило труда отыскать нужный дом – иначе они бы замучились высматривать заветную цифру на проржавевших аншлагах.  

Глуша мотор и вылезая из машины, Олег весь сиял от нетерпения. С кем-нибудь из родственников погибшей они собирались поговорить с самого начала – но теперь еще и случай с изувеченными детьми подвернулся под руку таким удачным образом. В назревающем разговоре Олег планировал применить весь свой талант, совершить финальный и самый неприкрытый маневр перед завершающим историю посещением птицефабрики.  

Сашка вытащил из машины камеру и подошел к Олегу, который уже стоял возле серого, подгнившего деревянного забора и стучал пальцами в мятый почтовый ящик, пытаясь привлечь внимание хозяина. На высокой калитке висела металлическая табличка, угрожающе сообщавшая: «ОСТОРОЖНО, ЗЛАЯ СОБАКА»  

Ответа не было, и Олег постучал еще раз.  

– Может, его дома нет? – предположил Сашка, держа в руке камеру.  

Тогда Олег недовольно фыркнул, ловко просунул руку в щель между забором и калиткой и убрал рукой засов. Сашка успел только протянуть протестующее «э-э», а Олег уже приоткрыл калитку и заглядывал внутрь дворика.  

Перед домом царила мертвецкая тишина. В дальнем углу двора, то есть всего в каких-нибудь пяти метрах от калитки, располагалась старая поленница; дров в ней было немного, но они были свежими, по всей видимости их регулярно пускали в расход. Собачья конура глядела на Олега своим круглым черным отверстием, и по полному отсутствию лая и вообще любой возни стало понятно: никакой собаки здесь нет, во всяком случае теперь. Кроме конуры и поленницы, справа от калитки был деревянный туалет – сооружение, совершенно привычное для российской глубинки, но вызывающее неприкрытые приступы отвращения у любого обитателя крупных городов. Схожие чувства при виде этой скрипучей угольно-черной кабинки испытал и Олег – и решил больше в ту сторону не смотреть.  

– Собака, видать, издохла, – сказал он, толкая калитку и входя во двор. – Пойдем в дверь ему постучим, может, спит.  

Следуя за Олегом, Сашка неуверенно ступил на вытоптанную площадку двора. Олег велел ему поснимать здесь немного, а сам стал жать на кнопку звонка возле низенькой прокопченной двери, покрашенной в синий. За дверью не раздавалось ни звука; это наталкивало на мысль, что звонок не работал.  

Пока Сашка ходил по двору, фиксируя на камеру образ жизни их последней «звезды», Олег подошел к запыленному окошку сбоку от двери и легонько постучал в него; внутри оконце было прикрыто занавеской, и разглядеть за ним ничего было нельзя.  

Олег громко позвал мужчину по имени:  

– Сергей!  

Ответа не последовало.  

– Да говорю же, нет его тут! – с беспокойством в голосе сказал Сашка.  

И тогда Олег, как обычно не обратив на его слова ни малейшего внимания, подошел к двери и без тени стеснения открыл ее. Сашка только и успел выкрикнуть:  

Олег! Олег, погоди…!  

Дверь со скрипом распахнулась, плеснув в лица парней густым смрадом. За ней они увидели небольшую прихожую с низким потолком и грязным ковриком на полу, ведущую в крохотную кухню. В доме не горел свет, и вечерний морок окутывал помещения изнутри, так что боковые комнаты тонули во мраке и были почти неразличимы. Но на кухне смотрящее в сторону дороги окно до сих пор пропускало последние лучи заходящего осеннего солнца.  

И в этих ущербных лучах, перед столом, покрытым заляпанной клеенкой с цветочными узорами, из темноты выделялись обмякшие, слегка покачивающиеся в пустоте босые ноги.  

…  

Потом, когда они стояли возле здания поселочной администрации в окружении людей, Олег уже не помнил, как Сашку вырвало при виде болтавшегося под потолком тела, его сгнивших от грибка ногтей на ногах, почерневшей кожи лица и выпученных, налитых кровью глаз. Он не помнил, как они, вместо того чтобы сразу достать телефоны и попытаться вызвать полицию, почему-то стали стучаться во все дома на той улице, где жил Сергей, и как лишь с третьей попытки им открыли дверь – сделал это полуглухой старичок, который при виде их перепуганных лиц едва не получил инфаркт. Он не помнил, как старичок вызвонил Анатолия Викторовича, как затем они подъехали к его дому, где моментально собралась кучка неравнодушных жителей Подхолминска, сообразивших, что из их городка ушла очередная жизнь. Не помнил, как Анатолий Викторович, узнав о смерти Сергея, только негромко сказал: «Боже ж ты мой! » – и, минуя оператора, напрямую позвонил знакомому полицейскому, работавшему в отделении ближайшего к Подхолминску поселка, попросив того приехать и позаботиться о теле.  

Всего этого Олег не помнил: он помнил только приоткрытый рот самоубийцы, вывалившийся наружу язык, устремленные в пустоту глаза с лопнувшими капиллярами и равномерно покачивающиеся, как маятник часов, грязные босые ноги. Каким-то невероятным чудом ему удалось, в отличие от Сашки, удержать содержимое своего желудка внутри и не свалиться в тот момент в обморок от пронизавшего все конечности ужаса. Еще он помнил запах – тошнотворный, приторный смрад, пропитывавший весь дом погибшего, вползший в нос Олега, будто несколько длинных, шевелящих лапками гусениц; Олег чувствовал, что в ближайшие пару дней не сможет даже смотреть на еду – хотя за день они с Сашкой успели проголодаться.  

Но сильнее всего его мысли занимала птицефабрика. Предвидя весьма неприятный разговор с сотрудниками органов, он хотел, по крайней мере, чтобы весь материал был у него на руках к моменту приезда полиции. Пока знакомый Анатолия Викторовича соберет всех необходимых людей у себя в поселке, пока доберется до Подхолминска, пройдет никак не меньше часа – или хотя бы сорока минут. Впрочем, избегать разговора с полицейскими он не собирался – очевидно, к тем, кто обнаружил тело, должны были возникнуть вопросы, и Олег хотел вернуться в поселок к моменту прибытия наряда, чтобы правильно ответить на них.  

Сашка был совершенно ошеломлен произошедшим и пребывал в состоянии коматозного безразличия. Когда окончательно стемнело и народ возле административного здания стал расползаться – кто внутрь, а кто в больницу, узнать насчет свободного места в морге, – Олег незаметно увлек за собой оператора и усадил его в машину.  

Даже в дороге Сашка некоторое время не мог прийти в себя, но, когда фары автомобиля стали выхватывать из темноты кривые заборы и скошенные крыши поселочной окраины, понял, куда они едут и устроил скандал.  

Олегу стоило немалых усилий угомонить его в этот раз. Сашка наотрез отказывался ехать на птицефабрику, и даже когда Олег пригрозил заменить его на другого оператора, кричал, что ему на это совершенно плевать и что работа с Олегом – самый худший его опыт. Олег уже не сомневался, что это последний их совместный проект, но все-таки ему необходим был оператор для съемок финальных футажей, а в глуши такого найти непросто. И тогда он прибегнул к самой крайней подлости – заверил Сашку, что оставит его в Подхолминске, если тот не согласится отснять последние кадры, и пусть выбирается отсюда как знает. Не веря своим ушам, Сашка осыпал Олега всеми возможными матами, но в итоге понял, что Олег не шутит. И сдался.  

– Ну и тварь же ты! – чуть не хныча, выкрикнул он. – Совести у тебя нет, одни только деньги на уме!  

Он был прав. После всего случившегося разумно было развернуться и уехать подальше от этого богом забытого поселка, оставить все свои планы и убраться из этого зловещего места, где жены рожают уродливых детей, а изувеченные в детстве мужья вешаются в своих убогих каморочных кухнях. Любой бы поступил так – но Олегу казалось, что тем самым он, как это принято говорить в народе, «даст заднюю», позволит этой невзрачной захолустной дыре запугать себя. Его приводило в ярость глупое, необоснованное недоверие местных, живущих так, будто мир заканчивается там же, где заканчивается их поселок; его бесила Алена, выдумывающая сказки о нелюбимом месте жительства из-за собственной невозможности уехать отсюда; его раздражал Анатолий Викторович, который только и делает, что ноет о том, как хорошо было в молодые годы лапать девок за домом культуры, а что жизнь вокруг не прекратила свое движение вместе с его любимой птицефабрикой, его нисколько не волнует. Все это было Олегу отвратительно – но как раз поэтому он и хотел закончить съемки видеоролика, чтобы избежать тех издержек, к которым приведет незавершенность материала или отправление его в мусорку.  

На территорию предприятия вели две дороги – одна асфальтированная, огибающая поселок и ползущая к большим транспортным маршрутам, по которым грузовики развозили когда-то продукцию; другая – сельская, проложенная прямиком к поселку. Вблизи птицефабрики асфальтированная дорога проходила через небольшой мост, который несколько лет назад, за неимением ухода, рухнул в реку, таким образом перекрыв проезд. Об этом Олег с Сашкой узнали из своего недавного разговора с Анатолием Викторовичем, и выходит, им оставался один вариант – ехать по другой дороге, в километре от поселка углублявшейся в лес.  

Машина, шатаясь во все стороны, катила по размытой колее, и луч света лобовых фар освещал глубокие овраги и толстые стволы деревьев, болтающих на ветру своими мокрыми ветвями. Сашка мрачно помалкивал на пассажирском сидении, его лицо казалось желтым в свете приборной панели; Олег судорожно сжимал баранку, вглядываясь во мглу, его глаза были полны предприимчивой сосредоточенности.  

Проехали по отломленному шлагбауму, который представлял собой длинный бревенчатый брус, и метров через сто оказались на территории птицефабрики. Это стало ясно по тому, как исчез с обеих сторон лес – а впереди, в полной темноте, выросло исполинское, этажей в семь, здание, чей силуэт черным контуром выделялся на фоне ночного неба.  

Машину припарковали возле нескольких разворованных ЗИЛов – единственного, что осталось от автопарка предприятия. Из багажника вытащили, кроме камер со встроенным освещением, два заранее заряженных мощных фонарика; без надежного света под рукой в местах вроде этого бродить невозможно.  

Пока Сашка копался в багажнике, вытаскивая камеры, штативы, микрофоны и все остальное, налетел порыв холодного осеннего ветра. Сквозь прохладный свист, придерживая капюшон своей толстовки, Олегу впервые послышался этот звук.  

Он был почти неуловим – настолько, что Олег списал все на свое воображение, – и напоминал ни то плач ребенка лет трех, ни то крик какой-то птицы… Гремевший штативами Сашка, казалось, вообще не услышал его, поэтому Олег окончательно решил, что ему показалось, и только крикнул оператору: «Смотри не урони ничего ничего! » – а сам, взяв фонарь в одну руку и камеру в другую, пошел снимать территорию птицефабрики.  

Снаружи объекта оказалось мало интересного: только разобранные грузовики, от которых остались одни только каркасы, слишком тяжелые, чтобы их можно было утащить, кучи сгнившей деревянной стружки да бетонные панели, заготовленные, видимо, для каких-то работ много лет назад, но так и не использованные. Поэтому Олег почти сразу принял решение зайти внутрь – к тому моменту как раз подоспел Сашка, весь обвешанный аппаратурой и держащий в руке фонарь, а под мышкой сразу три штатива. Его заметно трясло; Олег подозревал, что не от холода.  

Заброшенные объекты, где они на камеры занимались постановочной охотой за привидениями, Олег называл «достопримечательностями». Здесь у него тоже была своя схема работы. Сперва они исследовали «достопримечательность» в свободной форме, параллельно фиксируя на камеру каждый шорох и каждую мелькнувшую на стене тень, чтобы затем выдать это за доказательство присутствия паранормального. Затем, когда примерная география локации была изучена, приступали к уже гораздо более основательной постановке, требующей специфического порядка действий, операторских уловок и актерской игры. В тот момент действовали соответствующе: планировалось сначала неспеша пройтись по всем помещениям птицефабрики, а уже затем заняться целенаправленным производством жути.  

Высокие железные ворота, в которые раньше въезжал транспорт, везущий на птицефабрику корм, были оторваны и лежали на земле недалеко от входа; видимо, их пытались увезти, но они, как и каркасы грузовиков, оказались слишком тяжелыми. Олег и Сашка свободно вошли под крышу здания. Над их головами нависло просторное помещение с дырявым потолком, куски которого лежали у них под ногами, угрожая вонзиться в подошвы ржавыми гвоздями и острой арматурой. Этот обширный зал был заполнен цистернами для хранения зерна, страшно воняющими изнутри, а под сводами здешнего потолка гнездились летучие мыши, которые тут же заметались возле своего жилища стремительными черными точками, вспугнутые ярким светом фонарей. Из рассказов главы администрации Олег знал, что на первом этаже находился птичник – это место он хотел исследовать в первую очередь, поэтому они сразу же стали отыскивать нужную дверь, осторожно перешагивая через опасные провалы в дырявом дощатом полу.  

После зала с цистернами потянулись коридоры; некоторые помещения там были завалены обрушенным потолком, в других Олег наблюдал такого странного вида станки, что у него в голове непроизвольно возникали картинки из приключенческо-фантастических романов Верна и Беляева, которые он читал в детстве, – то есть в тот период, когда почти любой человек читает больше, чем за всю дальнейшую жизнь.  

Хорошенько отсняв эти причудливые устройства, они постепенно исследовали весь первый этаж, кроме одного единственного прохода, вход в который был плотно перекрыт отколовшимся от потолка бетонным карнизом. Не приходилось сомневаться, что птичий цех находился как раз за этим препятствием, но как его преодолеть – сперва было непонятно.  

По стонущей металлической лестнице, на поверхности которой виднелись какие-то странные пятна бурого оттенка, Олег и Сашка поднялись на второй этаж, где помещения напоминали собой офисные. Здесь, по совершенной для любой «достопримечательности» классике, нашлось множество древней макулатуры: календари, страницы газет, вырезки журналов, относящиеся к тому времени, когда предприятие отрабатывало свои последние дни. Все это тоже следовало запечатлеть, ведь зритель никогда не устанет от прозаических комментариев в духе: «Кажется, что люди ушли отсюда еще вчера», или: «Это место выглядит так, словно застыло во времени». Но главным, что они обнаружили на втором этаже, была комната, пол которой крайне удачно откололся по краям и рухнул вниз только одной своей стороной, тем самым образовав довольно удобный спуск обратно на первый этаж – как раз в ту его часть, что была перекрыта завалом.  

Осторожно, чтобы не соскользнуть, переставляя ноги по самовозникшей лестнице, Олег стал спускаться вниз, и здесь на него нахлынул какой-то неясный подсознательный ужас, холодная паника на секунду сковала его колени. Он остановился перед темным провалом и шумно выдохнул. «Да что ж ты психуешь то! – мысленно спросил он у себя. – Делай работу и убирайся себе куда хочешь! » Недюжинным усилием воли он заставил себя спуститься до пола и осветил фонарем помещение, в котором очутился. Да, это совершенно точно был птичник. Комната не имела такого высокого потолка, как на входе в здание, но была очень длинная: дальняя ее часть скрывалась в темноте, до которой не дотягивался луч фонарика, а в эту темноту ровными рядами уходили выстроенные одна за другой птичьи клетки – каждый ряд имел по четыре яруса с вмонтированными в него жилищами для птиц. Тишина здесь была невыносимая: ни единого звука, ни малейшего шороха или даже шепота ветра не проникало сюда с улицы. Но еще более невыносимой была вонь – воняло то ли кормом, то ли дохлятиной, и Олегу, едва он спустился, пришлось рукавом зажать нос, чтобы не сблевать на покрытый перьями пол.  

Обернувшись, Олег увидел, что Сашка медлит. Он так и стоял возле провала в полу на втором этаже, держа под мышкой штативы камер и светя фонариком вниз; наклонившись, он панически высматривал что-то, но все равно не мог это разглядеть с того места, где был.  

– Спускайся! – крикнул ему Олег.  

Сашка тревожно взглянул на Олега, потом снова стал всматриваться в комнату у себя под ногами; на его щеках выступил пот.  

– Спускайся, иначе до Челябинска автостопом поедешь! – прорычал Олег.  

Еще раз взглянув на Олега с неприкрытой ненавистью, Сашка плюнул и осторожно спустился к нему: очевидно, он тоже хотел как можно скорее покончить с этим, чтобы никогда больше не связывать с Олегом и его мерзким промыслом.  

Они медленно пошли вдоль птичьих клеток, зажимая носы от невыносимого смрада. Их шаги, завивая легкие потоки воздуха, разгоняли в стороны лежащие под ногами перья. На маленьких конвейерах возле клеток виднелся птичий помет – было сложно сказать, от него ли исходил омерзительный запах, но выглядело все это в высшей степени противно. Внутри некоторых клеток, под толстым слоем пыли, лежали скорлупки битых яиц и высохшие куриные трупики: скрюченными комочками мертвые птицы застыли в тех позах, в каких умерли когда-то, раздавленные своими братьями и сестрами, и теперь от них остались лишь пыльные скелетики с клочковатыми следами оперения.  

От ужасного запаха голова Олега кружилась; за шаркающими звуками шагов он слышал плачь Алёны, видел трупный взгляд самоубийцы с оставшимися на глазницах шрамами, ощущал запах книги, которую читал в детстве, видел силуэт сидящей перед телевизором матери. За сегодня он успел увидеть слишком многое, слишком; это явно было ему не по зубам. Нужно было поскорее заканчивать здесь со всем и катить обратно, в свою уютную челябинскую квартирку, к цивилизации… Правда, с ним явно захочет побеседовать полицейский из соседнего поселка – ну да и хрен с ним, все равно они поймут, что тело Сергея несвежее, следовательно Олег никак не мог иметь к его кончине хоть какое-то отношение…  

Олег шел и шел, пока клетки мелькали мимо него одна за другой, машинально снимая все на камеру и светя перед собой фонариком. Позади раздавались шаги Сашки, который плелся за Олегом как-то слишком спокойно, даже лениво, будто зомбированный. Вдруг Олег остановился и пальцем, не оборачиваясь, указал Сашке на то место, куда ему следовало установить камеру. Пока оператор выполнял указание, Олег положил фонарь на одну из клеток, оставив его включенным, а сам отошел чуть дальше и встал внутрь широкого конуса света, готовясь ввести будущего зрителя в курс дела.  

Впереди, за яркой световой полосой, он видел только лежащий на клетке фонарь, а чуть правее и дальше – маленький огонек установленной на штатив камеры, за которой стоял Сашка. Начав было свою речь, Олег вдруг подумал, что камера стоит слишком далеко от него и что на записи его будет плохо видно.  

Он осекся и крикнул Сашке:  

– Не пойдет… Давай камеру ближе!  

Но ответом ему была сводящая с ума тишина птичника.  

Олег крикнул еще раз.  

– Ты там уснули или что!?  

И тут позади него с полки вдруг упала одна из куриных клеток. Металлический грохот ворвался в помещение и эхом отразился от бетонных стен, вдребезги разбив безмолвный покров. Вздрогнув от ужаса, Олег ударился плечом о другую клетку и чуть не свалился на пол, смахнув на пол свой фонарь. К счастью, тот не переставал работать – и Олег моментально схватил его, посветив в сторону того места, где стояла камера.  

Она продолжала, как ни в чем небывало, снимать ту часть комнаты, в которой стоял Олег. Вот только Сашки за ней не было. Олег стал судорожно вертеться на месте, направляя луч света то на ржавые клетки, то на голые стены с непонятными бурыми разводами на них, то на птичьи трупики. Он выкрикивал имя своего оператора, но тот как под землю провалился – кто же тогда шел за ним через весь птичник?  

Вдруг позади Олега раздался стон. Вернее, на стон это было мало похоже – ибо стонать может лишь человек, – а этот звук напоминал, скорее, животный хрип, как будто умирающая птица, растерзанная охотником, издает последний жалобный лепет помощи. Но в то же время этот звук, к ужасу Олега, имел интонацию – настойчивую, обиженную, почти злобную. Только человек может так содержательно выразить свои эмоции через одно единственное непроизвольное напряжение связок, только человек может наполнить его такой яростной болью и содроганием. Но насколько же изувечен должен быть человек, стонущий так хрипло, так… по-звериному? Животрепещущий ужас сковал каждый уголок тела Олега от одной лишь мысли о том, что он увидит, когда обернется… Если обернется…  

Но он обернулся.  

Тощий силуэт существа, стоящего перед ним на двух лапах, напоминал силуэт наркомана, который обкалывал себя всем, чем только можно было, каждый божий день в течение нескольких месяцев жизни. Сгорбившаяся, худощавая тварь с противно согнутыми тонкими конечностями и птичьими когтями на кистях и ступнях, на манер курицы крутила своей морщинистой головой, из которой торчал острый клюв желто-зеленого оттенка, размерами почти не уступающий черепу. Бледно-серая болезненная кожа, покрытая слоем грязи, едва скрывала выпирающие из-под нее кости; из локтей, коленей и некоторых других участков тела твари торчали острые перья, а голову венчал уродливый, мешковатый хохолок, весь в волдырях и язвах. Не считая легкого оперенья, существо было совершенно голым и имело, кажется, между ног отвратительное подобие мужских гениталий.  

Покачивая головой на тонкой шее, дергая ей из стороны в сторону, чудовищное создание глядело на Олега своими кроваво-оранжевыми глазами с круглым черным зрачком в каждом. Вдруг оно выгнуло шею, царапая себя своими крючковатыми когтями, и издало пронзительный вопль – в нем воплотились неописуемая досада, животная ярость и вся боль этого кошмарного места, этих брошенных, не нужных никому людей, их несбывшихся надежд и потерянного счастья.  

Олег зажал уши руками и упал на колени, закрыв глаза. Чудовище, согнув когтистые лапы и раскрыв переполненный гнилостным запахом клюв, бросилось на свою жертву.