Безликий

I  

Больше всего его удивило, что первый носок удачно нашелся. Однако пара никак не собиралась: пытливо он оглядел крохотную комнату, где только диван да комод аккуратно валялись, и даже заглянул в уголки, куда ленился падать свет.  

Все происходило сразу после странного, резкого пробуждения, рано утром, когда воздух на улице был невидим, вода из крана текла ледяная, а комната ограничивалась всего четырь–мя углами. Константин Янтарский с мутным раздумьем натянул одеяло, закрыл тяжелые глаза, но вспомнил о важном упущении. Он спохватился. Ему понадобилось семь морганий, чтобы четко рассмотреть циферблат часов, а потом вбить своему сонному мозгу, что до опоздания оставалось еще тридцать минут с перышком.  

Одеяло было тонкое и нежно ласкало кожу; точно живое и с душой, держало за плечо, держало за руку и подло не пускало из дремы, манило обратно в постель. Борьба продолжалась десять коварных минут, пока картина в конечном счете не победила. Она громко упала, напугала Янтарского, отчего тот подпрыгнул.  

Однако мысли все еще были определенно мутные и странные, с замахом на слабоумие и легкое безумство: раз за разом проносился в голове голый тезис, твердящий, что перчатки, шляпы и прочая верхняя одежда неприкосновенны. И мысль так и горланила, что никто и никак не должен её трогать помимо настоящего хозяина, а в ином случае противная выходка называлась преступлением. И грозный паразит продолжал болтаться и расти в сонном сознании, пока не дошло до того, что Константин объявил себя великим и единственным адвокатом, ставшим на сторону бедной одежды, с бедной судьбой. Мятой, брошенной, рванной в самых непредсказуемых местах.  

Без раздражения Янтарский надел носок, удивительно белый, но с крапинкой у манжеты, и задумчиво уставился на дыру в стене, изрядно испортившую гладкие обои с ромбиками.  

Ужасное пятно раздора, поссорившее порядок и стену, периодически скрывалось картиной, которая в одни дни крепко висела, в другие плавала где-то под неуклюжим диваном. Собственно, все в этой комнате было непостоянным, а неживые вещи умудрялись нагло красть время. Со смехом. И с размахом. Так сделала и испорченная стена.  

На ближайший огрызок получаса ромбики обоев захватили все внимание, всю рациональность действия и ввели Янтарского в настоящий транс. Он задумчиво уставился на стену и задумался о ближайших планах, представил возможные проблемы и уже возможные методы их решения.  

Полусонный рассеянный взгляд Константина озарился, когда уже пробил восьмой час утра, и мысли пугливо развеялись. Оставались на месте только нервы. От его прежней задумчивости не осталось ни капли краски, ни грамма жалостного покоя. Осознание, что поезд отъедет уже через пятнадцать скорых минут, только сильнее торопило и потрясало. В голове бессовестно металась одна жгучая корь: «как же так? », а ватные, непослушные ноги корявились, путались и тяжелели.  

Янтарский мимолетом оделся и прихватил дедушкин шерстяной берет, походивший на кепочку. Окрыленный стрессом, как ошпаренный, он вылетел из комнаты с босой левой ногой и тяжело захлопнул дверь. С грохотом пошатнулась люстра, и упал белый носочек.  

* * *  

Янтарский успел вовремя. Поезд громко, на всех парах примчался через шесть минут, и как же приятно и торжественно он звучал под призмой успеха, под вуалью фактической победы над обстоятельствами. Крылатый Янтарский со знаменем удачи и горделивого счастья влетел в один из вагонов и не прогадал.  

Чудом ему удалось получить тихое купе, куда даже муха не желала залетать из понимания, что здесь совсем пусто или бедно. Но одиноко сидеть не получилось. Оказалось, что по соседству дремал, накрыв лицо широкой шляпой, мужчина, груборукий, с короткой бородой да в легкой курточке. Когда Янтарский занял место, сосед живо открыл глаза и яро, с детским интересом ввязался в разговор.  

– Куда путь держишь, молодой человек?  

– В Западный, в город у самой границы.  

– Вас тоже что-то в такую даль тянет? Это без малого часов восемь или девять. А как зовут? Не сердись, что болтливый. Привычка такая. Людей все время расспрашиваю: какое имя, что делают. Все-таки не одну минуту будем вместе.  

– А я и не думал о таком! Меня Костя зовут. Костя Янтарский.  

– А отчество? Я по отчеству привык!  

– Михайлович.  

– Константин Михайлович, значит? Очень приятно, будем знакомы, – он протянул мозолистую руку. – ДꞌИванóв! Так меня зовут!  

– Как? Дивáнов?  

– Ха-ха, нет-нет. Буква Д, апостроф, Иванов. У меня фамилия очень простая, однако корни аристократа! Вот почему есть инициал Д.  

– Вот как! А Вы, ДꞌИванов, куда едете?  

– Не поверите. Нам в одно и то же место.  

– Почему не поверю? Поверю! Еще и очень охотно!  

Поезд тронулся. Вещи легонько дрогнули и упала незаметная ранее, прикрытая пиджачком трость.  

– Гостить еду. Соскучился уже. А что Вы, Константин Михайлович, забыли в Западном? Городок, кажется, маленький, интереса никакого не несет. Чего же там делать? Ах! Точно, как сразу и не вспомнил? Вы на «Безликую» лихорадку? – продолжал с важной готовностью ДꞌИванов.  

– Нет, нет. Я без конкретной цели. Это дома совсем неинтересно. Чего там смотреть? На стены? Я волен ездить, куда вздумается и когда вздумается. Да, увидеть серый город – тоже неплохо. Я бывал в таких местах, где глаза точно болят от ярких красок и неестественного темпа жизни и постоянной лживой радости. Разве может человек быть в постоянном счастии? Я очень сомневаюсь. Однако видел такие «утопии», но лишь сцену с актерами, а происходящее за кулисами осталось для меня загадкой.  

– Значит, не в первый раз странствовать собираешься?  

– Чрезвычайно правильно. Сам даже не знаю, что на меня находит. Какая-то нездоровая гиперактивность мешает сидеть на месте. Но подмечу, что в прошлые разы тяга к путешествию была очень неопределенной.  

– А сейчас по-другому, значит?  

– По-другому. На этот раз появился какой-то смысл. Я и сам не могу точно выразиться. Почти каждую ночь ко мне приходит мысль: что, если человек проведет всю жизнь в движении, в странствии? Мы развиваемся всю жизнь, почти до конца наших дней. А развитие – это тоже движение, но абстрактное. И представьте теперь, какой личность станет, если сложить путь настоящий и путь мысленный. Это в корне может перевернуть жизнь и сломать старые устои. Люди развиваются, повышают интеллект, но мира не видят. Пора идти иначе. Человек путешествующий – человек разума.  

– Интересно Вы размышляете, – ДꞌИванов бодро перешел на уважительную форму. – Из Вас так и бьет эта юношеская, вызревшая тяга к отрицанию и познанию этого мира. Ну, язык поработать еще успеет, но чай по расписанию.  

Под носом Янтарского появилась кружка чая с молоком. Горячий пар немедленно ударил в лицо и пробудил в Косте детское удовольствие. Он моментально вспомнил свои ранние завтраки, свою добрую маму, от которой всегда пахло цветами и ванилью, а по утрам – молоком. Он грустно представил, как опять ест любимую гречку и запивает кашу горячим молочным чаем, обжигается и иногда незаметно от боли плачет.  

Губы сладко прикоснулись к горячей кружке, прилипли, и Янтарский сделал первый глоток. Он засмущался, расчувствовался, попытался спрятать лицо, чтобы не показаться хамоватым, однако ДꞌИванов успешно заметил, но смолчал.  

– И что, Вы не слышали о лихорадке этой? Не хотите попробовать? Вероятно, Вы уверены в себе.  

– Я слышал об этом соревновании, но очень необразован в таком вопросе. Хотя каждый год яро интересуюсь, какая же награда ждет победителя. Любопытно, что будет в этом году?  

– Ха! Только Рокфеллеру и известно. Каждый год что-то разное, но стоящее. Поэтому и верят, что риски оправданы. Не первый раз же проводится. Годы показали, что награда всегда хороша. Когда только все начиналось, сумму приличную давали. Лет на десять обычному человеку хватило бы. На второй год совсем ажиотаж случился. Добровольцев хлынуло столько, что полицию подключили, чтобы беспорядков не было. А некоторые на этом бизнес стали строить. Открывали небольшие фирмы и обещали, что покроют все расходы: любой транспорт и питание бесплатно, – однако полученную награду пополам делили, если удавалось победить, если проигрыш – приходилось все возвращать да и в двойном размере.  

– Но сейчас же ничего подобного больше не наблюдается.  

– Конечно. С третьего года и власти пошли навстречу. Признали «Безликую лихорадку» на официальном уровне спортивной игрой. Теперь местным соревнованием считается и никакая организация не может оказывать влияние. И косвенно тоже. Незаконным вмешательством считается. Только в экстренных случаях правоохранительные органы имеют право применить силу, но до этого не доходило.  

– Вот! И награда каждый год разная.  

– Верно. И черт знает, что дедуле на ум придет в этот раз. Седьмой год, если не ошибаюсь, проводится. Старый уже Рокфеллер, поэтому и разбрасывается своими крупными сбережениями и накоплениями. Но риск, конечно, огромен.  

– Раз в жизни можно и все поставить. Зачем тогда живем?  

ДꞌИванов усмехнулся.  

– О как! Может, и ты попробуешь?  

Янтарский развел руками, решительно покончил с чаем и открыто продолжил расспрашивать.  

– А к кому Вы гостить торопитесь?  

– К кому? Хм-м-м-м-м, а тебе так интересно?  

– А Вы не отмалчивайтесь. Иначе получается нечестно.  

– Ха-ха-ха-ха, обмен, значит? Хорошо, уговорил!  

ДꞌИванов потянулся к своему чемодану, от минуты что-то поискал, и в руках его показалась небольшая картина с молодой девушкой в пышном саду. Щеки раскраснелись, и телодвижения приняли интересный характер: несвойственное ему подергивание и движение пальцев сильно выдавали волнение. Он потряс плечами и с удовольствием принялся за объяснения.  

– Хороша! А? Прелесть, а не девушка!  

– Чрезвычайно соглашусь. Красота её стороной не обошла.  

– Верно, мой друг! Картина совсем новая. Года полтора, не больше. А дама молода. Это подруга моя, Николь Александровна! Подруга детства! Ух, демоница! Влюбился я, Константин Михайлович, как дитя, которое сладко смотрит на новую игрушку или конфетку. Или даже больше! Давно влюбился. Еще в годы юности хотел признаться, но робость так ломала меня, так ограничивала, что я до сих пор холост. Но люблю Николь и сейчас. Хочу вживую увидеть, за ручку подержать, ощутить нежность. Может, и меня полюбит. На взаимность, конечно, не претендую. Наверное, и жената уже. Но сердцу не прикажешь.  

– Как Вы решительны, я поражаюсь.  

– А вот такая она, любовь!  

– А лет сколько?  

– Кому? Мне? – ДꞌИванов убрал картину и с прежним великолепием, открытостью продолжил демонстрировать себя. – Сорок шесть. Думаешь, из-за возраста противен буду ей? Да глупость! Любви все возрасты покорны! Пушкину я верю.  

– Нет-нет, не это имею ввиду. Вы так выглядите свежо. Физическая форма впечатляет!  

– А-а-а, об этом. Это так. Это ничего. Бегаю иногда, легкой атлетикой занимаюсь. Поясница все чаще капризничает. Если запущу, горбатым ходить точно буду. Полгода назад как спичка согнулся, а всего-то сестре помогал сундук старый перетащить. Тяжелый оказался. Возраст, увы, не щадит. И морщины появились, и дальнозоркость все коварнее.  

На этом длительное знакомство нечаянно и прервалось. Они без слов расположились по своим местам, и никто больше не задавал вопросов, хотя Янтарский горячо мучился над раздумьем о трости, которую ненароком заметил, когда та упала. Держали только неловкость и смущение. ДꞌИванов действительно оставил неизгладимое впечатление болтливого добряка, но муть сомнения никуда не улетучивалась: нагло металась мысль, что он скрывал темную страницу своей души.  

Янтарский загадочно сел у стенки и внимательно еще раз осмотрел соседа. Когда же поезд вошел в туннель и на место ослепляющего света пришла легкая темень, очень небрежная, от которой купе все равно хорошо виднелось, он сам закрыл глаза и попытался отказаться от параноидальной мысли. Личное признание состоялось в том, что она до раздражения докучала и была вольной. Попытка самостоятельно разобраться с сомнением результатов не давала, потому Янтарский про себя стал повторять её, чтобы наскучила совсем и отстала, но, видимо, не заметил, как случайно произнес слово вслух, хоть и тихо.  

– Вы хромаете?  

Когда осознание глупой выходки пришло, а ДꞌИванов заметно понял сказанное, Янтарский неловко добавил:  

– Извините, я только трость заметил…  

Сосед никак сначала не среагировал, не улыбнулся по-прежнему, но ответ дал. С хворью и не интересом.  

– Да, трость рассказала тебе все верно. Но подробности я раскрывать не хочу и не буду. Это касается моей личной жизни. Это лишнее. Надеюсь, ты понимаешь.  

После ДꞌИванов повернулся на бок и умолк опять. Янтарский, как отчитанный, ужаснулся от самого себя, еще раз с болью оценил случившееся и тяжело вздохнул, но тут же отпустил ситуацию, хотя странный осадок временно оставался.  

Ощущение яркой недосказанности сохранялось до вечера. Константин долго смотрел по сторонам, в окно, много спал, опять думал. В пятый час после очередного пробуждения он застал своего приятеля у трости. Тот холодно на неё смотрел, стучал по колену, а когда увидел, что Янтарский проснулся, принял по неизвестной причине прежнее расположение духа. Незабываемая его улыбка вернулась к лицу, и неожиданно он обратился, отчего Константин вздрогнул.  

– Как думаешь, Константин Михайлович, хороша ли будет встреча с ней? Я так переживаю по этому поводу. Так разволнуюсь – и все пропало. Дураком будет считать.  

– У меня нет опыта в любви, поэтому не могу говорить уверенно. Я считаю, что человек Вы приятный. А женщины грубых не любят.  

– Вот уж точно, ничего не знаешь о женщинах, – он встал, упершись о трость, и заходил по купе, серьезно хромая. – Они непредсказуемы. Хотя чему удивляться? У каждого человека свои вкусы.  

Трость его стучала страшно, по ощущениям казалась тяжелой, грозной. ДꞌИванов был совсем невысок, со стороны походил на настоящего старика, немного горбатился, сутулился, но показательно принимал каждый раз нужную осанку.  

– А подруга Ваша знает о приезде? – через какую-то минуту молчания вторгся в тишину Янтарский.  

– Нет, совсем не знает. Неожиданность ей сделаю такую. Надеюсь, приятную.  

– И Вы знаете, где она живет?  

– Знаю. Подруга же. Связь поддерживаем…  

Вероятный разговор грубо прервался резкой остановкой поезда.  

Ситуация прояснилась скоро. Дальнейший путь был временно невозможен – железнодорожный путь по неведомым причинам оказался испорчен, отчего ближайшие часа три или четыре предстояло развратное стояние посреди глухого города. Однако Янтарский ждать никак не желал, рвался постоянно вперед и поспешил выйти. ДꞌИванов со странным рвением остановил его:  

– Куда же ты? Разве не Западный – твоя цель?  

– Мне, на самом деле, нет разницы, где начинать свое путешествие. Время меня не любит, потому ждать я точно не буду. Вероятно, в Западный отправлюсь уже своими силами. Простите, но наши пути тут расходятся.  

ДꞌИванов вцепился в руку и протянул несколько банкнот.  

– Как ты спешен. Ну, бывай, Константин Михайлович. Береги себя. Будь аккуратен. Вот тебе немного денег.  

– Я не возьму. Не нужно!  

– Нет! Нет! Это мой добрый жест. Обязательно поможет. Всего доброго. Может, в Западном и увидимся.  

– Вы щедры. Чрезвычайно благодарю Вас. До свидания.  

Янтарский в последний раз поймал на себе взгляд ДꞌИванова, почувствовал странную боль в горле, однако был рад столь приятному прощанию, что не воспринял эту гадость всерьез. Скоро он без промедления отправился в центр, чтобы найти транспорт до Западного, но наткнулся на одну неприятность.