Лизуня

Язык у Лизы – собачий. Светло-коралловый, длинный и нежный.  

Владеет она им виртуозно – любое место вылизать может.  

Глаза у Лизы – собачьи. Лесные орехи, вываленные в медовой жиже.  

Смотрит она ими жалостливо – сопротивляться невозможно.  

Лиза вся сама как собака – верная, привязчивая, готова при встрече на руки запрыгнуть и всего обслюнявить.  

Лизу я терпеть не мог – как и собак. Но ее, в отличие от них, приходилось терпеть.  

В детстве, напротив, собак я любил – пока одна сучка не сдохла, рожая на моей груди.  

Воспоминания – как в дешевом ужастике. Она умирала, моя милая Лизуня – трахнул слишком большой кобель. Как я ее обожал щенком, какой длинный и нежный был у нее язык. Она умирала. У меня текло с глаз, у нее из всех отверстий – сладкий, тухлый запах.  

Духи Лиза любила приторные. Потела – сильно. И смердело от нее иногда хуже, чем от дохлой собаки.  

Но все Лизу любили – она хорошая, все кроме меня.  

Я ее боялся.  

Пришла, счастливая, влажная – сказала, что беременна. Меня чуть не стошнило, а Лиза ничего не замечает – преданно хвостиком виляет, тычется мордой в ладонь.  

Я вспоминаю – что нужно заботиться: кусочки мяса, мороженное с солеными огурцами.  

Мою ноги, стригу когти, мажу кремом, укрываю теплым пледом. Лиза, моя милая Лизуня, довольная и удивленная, еще более ласковая, чем обычно. Стала хозяйственной – убирает за собой, готовит, не гадит под кроватью.  

С каждым днем я боялся сильней.  

С каждым днем Лиза меняется сильнее – говорит новыми словами, делает плавные движения, обретает другую форму. Обнимает меня, заставляет трогать, гладить. Моя рука дрожит – она думает от радости, а она от отвращения. Я представляю зародыш, уродливый, скрученный, плавающий в смердящем болоте среди ее внутренностей. Он растет и распирает ее, разрывает тело, пока не лопнет как пузырь, как чирей.  

А Лиза меня лижет, а Лиза меня любит, счастливая Лизуня.  

Она умрет.  

Умрет-умрет-умрет-умрет. Я это знаю.  

Свесит окоченевшие лапы, разведенные ноги, горячая недавно, а так скоро ледяная. Мокрая и гадкая, бедная Лиза, высунула язык – бледно-розовый.  

На этот раз ее забрали – люди, белые, стерильные. Уложили, распростерли, стоят и смотрят, а она кричит как прежде. Скулит от боли – нужно избавить. Шею свернуть, чтобы не мучилась. Себя, меня не мучала, мертвая Лизуня. В руки скальпель взять холодный, неживой, выдавить ту мерзость из нее, и пусть все смотрят дальше, все равно одно все...  

Поздно.  

– Ну ты чего, боишься что ли? – Лиза улыбается устало. Мокрые волосы некрасиво облипают бледное лицо, но глаза горят счастьем. – Твой же ребенок, возьми уже на руки.  

– Мужчины, – фыркает медсестра, передавая младенца. – Вы только посмотрите, какая она у вас хорошенькая получилась!  

Он берет ребенка дрожащими руками, испуганный, еще более бледный, чем жена. Девочка – красная и сморщенная, грязная и склизкая. Он смотрит на нее как на чудо и чудовище одновременно, как на кого-то невероятного совершенно. Смотрит и улыбается