Ничто не вечно под фонарным столбом

Этот город никогда не спит, никогда не бывает спокойным, никогда не замирает. Его однообразный, монотонный ритм вечной спешки лишь усиливается с наступлением ночи.     

 Сюда я приехал впервые. Туман беспрепятственно, по-хозяйски блуждает по улицам, заглядывает в самые темные, сырые, уголки с развороченными мусорными баками. За дома взялась луна – она вновь начала изливать с небес потоки безразличного, холодно-равнодушного света. Она, будто на рассвете умершая, а с наступлением вечера восставшая мертвячка, решилась пройтись взглядом по лабиринтам улиц. Она пребывает в поисках хрупкого покоя, который ей с таким рвением хочется нарушить.  

  Дома окружают, приближаются ко мне со всех сторон. Они превращаются в лабиринты, из которых невозможно найти выхода. Все пытаются обдурить, проклятые, все хотят, чтобы я заплутал. Темнота и туман все никак не желают давать прохода. Они цепляются цепкими, полупрозрачными пальцами за мои высокие, шнурованные сапоги на толстенной подошве, которые крошат в прах заледеневшие лужи. Те словно битое стекло рассыпаются в твердых осколках под моими ступнями, оглашая округу истерическим треском.     

Я не знаю этот город. Он мне чужд так же, как и я чужд ему.  

Недостроенные и заброшенные городские окраины окончательно превратились в полы балахона призрака.     

  Вынув одну руку из кармана, недовольно стряхиваю мелкие, ледяные капли с головы. Взъерошенные, спутанные волосы зеленого цвета сейчас напоминают воронье гнездо. Минут двадцать назад угораздило нарваться на дождь. Переждать его удалось под ближайшем подъездном козырьком. Он послужил неплохим укрытием. Хоть бежал я всего несколько минут, но все же мне удалось основательно промокнуть. И пусть я не ощущаю особого холода, но изо рта вырываются клубы пара. После того, как ливень понемногу утих, я рискнул выйти из своего убежища, подгоняемый осуждающим взглядом какой-то женщины. Она появилась из подъезда, как черт из табакерки, в твидовом сером пальто и с увесистой сумкой, где, скорее всего, были наложены не продукты, а кирпичи. Этот презрительный, холодный взгляд слишком хорошо понятен, и поэтому мне не составило особого труда догадаться, что она приняла меня за местного наркомана или алкоголика – тех самых типов, любителей ночевать в чужих подъездах, всегда молчаливых и потерянных, досаждающих людям одним своим видом.     

Я пожал плечами и не придал этому особого значения.     

Вскоре нелегкая занесла меня в местный городской парк.    

Я молча радуюсь относительной тишине и свежести. Она исходит от деревьев с потрескавшейся от холодов, сырой корой. Их голые, безжизненные ветки, сетью перечеркивают весеннее небо днем и растворяются в нем ночью. Сейчас ветви будто протыкают собой бездонность космоса, врастают в поверхность звезд, сплетаются с отдельными галактиками. Наравне с иной жизнью они творят историю своей земли, недоступную людскому поминанию.     

Честно сказать, я малость пьян и иду совершенно не разбирая дороги, натыкаясь на все подряд. Кажется, мне пару раз пришлось живописно перевернуть мусорный ящик, поставленный прямо на пути и встретиться лоб в лоб с парочкой одиноких, ночных прохожих. Они только пробормотали мне в спину такие ругательства, которые никогда бы не произнес мало-мальски порядочный человек… Хотя, есть ли они вообще, эти порядочные? А если и есть, то где они? Хотел бы я их как-нибудь встретить и поговорить как человек с человеком, а не как человек с серым быдло…    

  Наконец, фонарный столб заставил меня резко остановиться и завершить свое путешествие на мокрой и ледяной поверхности лавочки. Я потираю ушибленный лоб. Подозреваю, что меня ожидает головокружительное времяпрепровождение на всю оставшуюся ночь…    

А кругом тишина, мрак, безмолвие и тень. Их нарушают лишь отдаленный, резкий визг горячих шин и свет фар, пробивающийся сквозь прямые столбы деревьев. Он то меркнет, то вновь вспыхивает. Больше ничто не прерывает спокойствия, ничто не отвлекает, ничто не беспокоит. Наверняка я мог бы провести здесь целую вечность, если бы не был человеком. Осознание моей человечности мешает мне, создает помехи для полного осознания философии этого места. Был бы я деревом, то наверняка хотел бы остаться тут навсегда, вместе с этим фонарным столбом и лавочкой – много лет встречать закаты, встречать лето и осень, провожать луну и, наконец, справить вечность. Хотя, разве может быть в нашем мире что-нибудь вечно? Вполне возможно, что через полвека от этого места, как и от меня самого, останутся одни воспоминания.     

  Непостоянность мира – вот что мне действительно не нравится мне в моей жизни больше всего.     

Мне настолько осточертел мой город, настолько я устал от всей своей прежней жизни, что при первой удобной возможности решил сбежать. Неважно куда, лишь бы подальше от проблем. Однако все мои проблемы всегда и везде, словно хвостом следуют за мной.     

Я устраиваюсь поудобнее и поплотнее кутаюсь в куртку, побрякивающую железками. Она греет куда лучше любой другой одежки. Я поднимаю лицо к небу. Ветви надо мной искажают ровное свечение фонаря. Чем-то он все-таки похож на луну. Светит себе и светит. Однако, он не настолько равнодушен, как его небесная сестра. Мне нравится его свет. Теплый, мягкий, но не вечный. Ничто в этом мире не может быть вечным! Фонарь закован, в неволе его держит металлическая опора. Она позволяет свету охватывать небольшой радиус лавочки и асфальта под ней. Хотя, если ничто в этом мире не может быть вечным, может быть и этот фонарь когда-нибудь станет свободным?     

  Температура продолжает понижаться, но я по-прежнему не чувствую холода. Какое дело до холода пьяному или философствующему человеку, тем более, если это один и тот же человек?     

  Я собираюсь прилечь. Плевать на сырость, ибо за сегодняшний день я слишком устал, чтобы спать сидя, хотя пару раз приходилось спать и стоя.  

Мимо прошла, какая-та смутная женская фигура, закутанная в теплый плащ. Бросив на меня беглый, безразличный взгляд и обнаружив, что я вдруг зашевелился, она резко ускорила шаг и чуть ли не бегом растворилась в ночи.     

  А я безразлично пожимаю плечами.     

Мне не нравится в этом мире и то, что никто никогда не может доверять окружающим. Доверять по-настоящему. Доверие принято заслужить. Люди раздражают своей двуличностью, своим безразличием, своей враждой и пренебрежением по отношению друг к другу. Именно поэтому я предпочитаю не связываться с ними. Мне абсолютно нет до них дела. Не интересные они. Двуличные, скрытые, злобные подобия самих себя.     

Я не создан для этого мира. Или этот мир не создан для меня.  

Закинув ноги на лавочку, я устраиваю правую руку на манер подушки и некоторое время лежу, не двигаясь. Не хочу закрывать глаза, но они невольно тяжелеют сами собой. Некоторое время я лежу, просто уставившись на живописно разбросанный, отсыревший мусор на асфальте. Луна в небе словно соревнуется в силе свечения с фонарем и ощутимо проигрывает. Вскоре она, обиженная и устыдившаяся, вовсе скрывается за тучами.     

  Шелест ветра постепенно убаюкивает меня. Ветру все нипочем, в том числе кому петь свои песни. Ему все равно, лишь бы нашелся подходящий слушатель.     

Вдруг я чуть ли не подпрыгиваю на месте. Глубокий сон, начавший подкрадываться на бесшумных мягких лапах, отступил.  

  Соскочив с лавочки, и уже готовясь обороняться, я ошалело озираюсь по сторонам. Спутанные пряди волос, вразнобой спадающие на глаза, полностью загородили обзор. В очередной раз смахнув их с лица, я взглядом шарю по земле, усеянной светом, тенями и прочим мусором.     

В первую очередь насторожило то, что засыпая, я почувствовал легкое прикосновение к руке. Мягкое, почти неосязаемое, будто за руку меня вознамерилось взять привидение.     

Мутным взглядом обведя пространство вокруг, я не обнаруживаю ничего, чего можно было бы опасаться.     

  Переведя дыхание, я уже радуюсь тому, что все это лишь показалось. Усевшись, я вновь пытаюсь заснуть. Но что-то опять дотрагивается до меня, на этот раз настойчивей. Будто неизведанное существо, вонзив когти в один из моих ботинок, пытается вскарабкаться по мне наверх.     

Опустив взгляд под ноги, я вижу маленький рыжий комок свалявшейся шерсти с прижатыми к самой голове мокрыми ушами, тощими, обхватившими стальной носок ботинок лапами и оборванным, поджатым хвостом.     

   Он смотрит мне прямо в глаза. Завидев, что я обратил на него внимание, котенок виновато отвернул серую от грязи мордочку, по-прежнему не желая выпускать меня из своих объятий.     

  В мгновение ока я совершенно позабываю обо всех своих проблемах. Они не имеют большей значимости, чем судьба этого маленького, облезлого комка шерсти, который испуганно жмется ко мне. Усталый, наверняка голодный, совершенно потрепанный и помотанный жизнью, но еще не потерявший доверия к людям.     

Подобрав рыжий, помятый комок, который с легкостью умещается у меня в ладони, я, как могу, стряхиваю с него налипшую грязь, умещаю за пазухой, где он вполне неплохо устроился, высунув наружу лишь свою усатую мордочку, жмурясь от света уличного фонаря.  

  Где-то в отдалении вновь раздаются раздражающие гудки. Вновь визг шин вспарывает временное затишье, утвердив в мысли о том, что поспать хоть пару часиков сегодня уже не удастся.     

  Я встаю с лавочки и бреду вон из приютившего парка. Рыжая мордашка котенка, все время поворачивается из стороны в сторону, обозревая открывшийся под другим углом жестокий и холодный мир.     

  Фонарь продолжает светить в спину, молча сожалея, что никогда не сможет вслед за мной сдвинуться с места, раз и навсегда уйти распылять густую тьму куда-нибудь еще. Такой же, как я – одинокий, промокший до нитки, но до сих пор никому не нужный.     

Я чувствую, как мягкие лапы упираются в грудь, ощущаю едва заметную тяжесть под рукой и пульсирующее, слабое тепло. Я точно знаю, что обрел что-то новое для себя, взамен отдав лишний день жизни, проведенный в этом городе, откуда я планирую сбежать вновь и уже не вернуться. Будто чья-то душа, тень, легкий порыв ветра – незаметно появиться и так же незаметно сгинуть. По натуре я не отличаюсь особой любовью к кошкам, но какая-то часть меня дает понять, что он останется со мной до конца. Отбрасывая позади себя двухметровую тень, я понимаю, что возможно обрел то, чего мне так не доставало – понимания, что в этой жизни я еще могу быть нужным кому-то.     

  Сквозь гулкий топот ботинок, сквозь отдаленные выкрики и гудки машин, сквозь вой и стенание автомобильных сирен, я чувствую притихшее урчание. Я ощущаю дыхание маленького существа, молча, по-своему благодарного за мое решение стать его спасением, его вторым шансом на лучшую жизнь.     

  На выходе из парка, меня ослепляет свет фар. На огромной скорости одна из машин пронеслась мимо и мгновенно исчезла за поворотом.     

  Прижав к себе котенка, я, оглядевшись по сторонам, быстрым шагом пересекаю улицу. Обдумав более безопасный путь, я направляюсь в сторону одиноких, мрачных дворов. Мне удается добраться до окраин.     

Внезапно мир оборвался. Будто перед глазами сорвали полотно беззвездной ночи, обнажив тьму, что скрывалась за ним. Я задыхаюсь от резкой боли и падаю лицом вперед прямо навстречу асфальту. Раскиданные вдоль бордюра осколки битых бутылок вонзаются в руки, распоров кожу на ладони, окрасив мои пальцы поток крови в серебристом свете казался чернее ночного неба. Пытаясь справиться с мутью в глазах, навеянной отупляющим шоком, я сжимаю кровоточащие руки в кулак. Закусив разбитые в кровь губы, я на локтях ползу прочь от дороги, уже не находя в себе сил подняться и в то же время не желая быть сбитым вновь. Я уже не чувствую у себя под сердцем живого, пульсирующего тепла того рыжего комка шерсти, которого я, казалось, встретил так давно, что уже и забыл при каких обстоятельствах это произошло. Но это не важно, как осознание того, что его нет сейчас рядом со мной, что я вновь потерял хоть какую-то значимость в этом мире. Я стал ничтожным, разбитым, окровавленным мешком мяса с переломанными ногами, не нужным никому. Раздавленным. Забытым. Полумертвым.     

 Оставив позади мелкую дорожку крови, чернеющей под луной, я останавливаюсь и замираю, будучи не в силах даже звать на помощь. Хотя, если бы мне и вздумалось орать как полоумному, разве хоть кто-нибудь нашел бы в себе смелости и желание не то, чтобы выйти на улицу, но и всего лишь выглянуть из окна, с целью узнать, что происходит? Я трачу на это остающиеся силы. Еще, что я ненавижу в мире, в котором существую – людям плевать на несчастье других. Им фиолетово на чужие страдания. Они готовы всей толпой повернуться спиной к чужой беде, к чужой боли, к чужому горю, лишь бы самим быть здоровыми и счастливыми. По крайней мере, такому суждению о них меня научила моя собственная жизнь. У меня самого, как думаю я, гораздо больше ошибок, чем у любого другого нормального человека.     

Возможно, я умру от потери крови. Меня начинает постепенно клонить в сон и одновременно выворачивать наизнанку. Я не понимаю, где нахожусь, что делаю, что произошло. Из ниоткуда появившиеся звезды и оголенные ветви деревьев, все сильнее раскачиваются в ускоряющемся, монотонном танце.     

  Ничто в этом мире не может быть вечно.     

  Как жаль, однако, что исчез тот котенок. Со времени нашего знакомства не прошло и часа, а я уже привязался к нему. Мы были бы два неразлучных приятеля, два друга, два товарища по несчастью…    

  Сквозь дрожь и озноб, сквозь окутывающий лютый холод и весеннюю сырость, я ощущаю под пальцами знакомый комок шерсти и два зеленоватых пятна. Свернувшись у меня в руках, и пощекотав усами лицо, он устраивается на своем прежнем, излюбленном месте – у меня на груди. А я все держу его в своих ладонях, пятная кровью рыжеватую, вновь мокрую от грязи и капель воды шерсть. За мутной пеленой я не могу различить его все поминающей, по-человечески грустной морды. Но в душе, конечно, знаю, что ему, как и мне, жаль, что наше знакомство не смогло продлиться дольше…    

  Прежде, чем закрыть глаза, чтобы, наконец, как следует вздремнуть, я еще успеваю подумать:    

  «Как жаль, что я не успел дать тебе имя…»