Тяжелое падение

Итак, когда Родзянко восседал на месте председателя, его смятенные соотечественники с радостью отступали в сторону, предоставляя ему дорогу. Величие его было непреложно, и все уважали его превосходство. Но случилось то, что случилось, он оказался в эмиграции, прошло несколько лет, и никто уже не признавал его идентичность. Звучали суровые слова: "Ох, ну ты-то, Родзянко, чем же ты отличаешься? Перемахивай в конец очереди, уступи место другим! Иди сюда, добро пожаловать в столовую для нищих, где грязные подносы ждут тебя. Не смей даже обращаться к нам! Ты в конце-концов понимаешь?!" И в своей изгнанности Родзянко, иссушаемый знанием, терзался в душе. Погруженный в самотечение изгнанничества, Родзянко томился душевной пыткой. Он непрестанно переживал, осознавая свою прежнюю власть и славу. Зная, кем он был, он страдал от мук невероятной тяжести, которые судьба пролила на него.  

Так перед Родзянко развернулась горькая картина: людишки, которые ничего не значили и даже не приближались раньше к последнему человеку из его бывшего окружения, внезапно обрели успех, разбогатели и осуществили те цели, которые он сам жаждал достичь. Они теперь считали себя владыками мира, и это не приносило никакой радости Родзянко. Он потерял все нити, и уже ни в чем не мог найти опору. Неуважительное отношение окружающих лишь подчеркивало его бессилие, и даже воспоминания о его кратком правлении были искажены. Ему грубили, порой пинали, окатывали водой, переворачивали его шапку набекрень, а рядом проносились новые герои, о которых он читал в помятых газетах, которые покупал за гроши. И, самое главное, все его прежние соратники, которые были с ним, теперь отвернулись от него, оставив его одиноким и уязвленным.  

Он ощущал полную безысходность своего существования и потерял всякую веру, даже в Бога. Увы, он никак не ожидал, что такое могло произойти с ним, ведь когда-то он держал все нити в своих руках. Раньше одно его слово было законом, даже выше закона. Улыбки расширялись на лицах, и все спешили, порой бегом, не боясь потерять свою чопорную важность. Министры, обвешанные лентами и золотом, спешили исполнить его, Родзянко, указ. Да что министры? С ним считался царь! Именно так, как с равным! Он вел переговоры с ним, а теперь Родзянко вел переговоры с фонарщиками и кочегарами, которые нагло и грубо его оскорбляли, оставляя грязь и пятна в его убогой квартире и не выполняя обещания починить фонарь. Раньше царь, царь держал свое слово перед ним, а брат царя Михаил советовался о том, отречься ли ему или принять престол... А сейчас перед Родзянко открылась бездна, необъятная и жуткая.  

Вот, например, князь Львов... Это он, Родзянко, был тем, кто поставил его на высокую должность. А Керенский или Авксентьев не могли даже сесть в его присутствии. Колчак и Корнилов не спали у телефона, чтобы не упустить ни одного приказа от Родзянко, а тем более не услышать его остроты или шутки, иногда столь важные для разрядки ситуации. Теперь же он жил в постоянном страхе, чтобы не проспать момент, когда оборванный и босой монах понесет по улице горсть еды и будет бить половником по жестяной посуде. Отовсюду тогда сходились обездоленные, нищие, и никто не знал, кто перед ним: бывший убийца, жулик в рваных перчатках, самая дешевая проститутка, бомж, не мывшийся уже 50 дней, или он сам, Родзянко, бывший председатель Временного Комитета Государственной Думы Российской Империи. Эта империя, о которой он мечтал каждую ночь…. Ему не суждено было больше ее увидеть.  

Теперь ему бросали еду на грязные прилавки с мухами, и ни в коем случае не смей спорить! Надо улыбаться и благодарить! Раньше же... Если хоть один предмет не был из серебра, если на вилке для торта не хватало бокового лезвия, это могло привести не только к скандалу, но и к серьезным неприятностям. Как красиво проезжал он на коне перед строем, и тогда ему, помнится, несколько раз приходилось поправлять голубую муаровую ленту высшего ордена, трепетавшую на ветру... Какое это было прекрасное зрелище! Но не из тщеславия, а потому, что красота спасет мир, как говорил Достоевский. Он желал всем добра, не спал, был сверхактивным, думал о каждом человеке и о благе страны, и делал то, что считал правильным. Его энергия захватывала всех. Шульгин и Гучков по его приказу отправились в Псков, к царю. Революция, добрая революция, победила. Где все должно было быть хорошо. И вот... бывшие товарищи говорят: "Он разрушил Россию", и не желают иметь с ним никаких отношений... Он пытался разговаривать со всеми, даже с самыми далекими знакомыми – но результат был один... Он обратился к незнакомым соотечественникам, и тогда встретил этих мерзких, бездушных дельцов, которых никогда не воспринимал всерьез. Образование – всего три класса... Или даже меньше. Но – миллионеры! Пошлость, некрасивая и негуманная роскошь. У них нет ума, нет знаний, зато денег – вагон! И что они сделали для страны, чтобы жить так? Теперь ему пришлось думать о них. Раньше он тоже о них знал, но они жили в совершенно разных мирах, и он никогда не пересекался и не уважал таких "дельцов". А сейчас он идет к ним с поклоном!  

«Забудьте кем Вы были. Важно, что нам нужно здесь и сейчас, а не факт, что Вы нужны нам»… Вот их ответ. Хотя бы они, эти деловые люди, поняли, кто перед ними, и хоть явного почтения к нему не было, они не могли скрыть некоторого уважения.  

А местные жители обращаются к нему на "ты" и считают его простым рыбаком, необразованным деревенщиной, как они сами. Местный грамотей, никогда не покидавший городка, но окончивший пару курсов, считает себя невероятно высоким и даже решается делать ему замечания. А какой ужасный язык! Разве на таком французском говорили в салонах Петербурга о путях развития мира и трудах Эразма Роттердамского?... А здесь все настолько пошло, грязно, и нет ни уважения, ни здравого смысла, ни здоровья, ни денег.  

Приходится писать книгу, с кричащим и пошлым названием «За что нас хотели повесить». Какая глупость…. И еще не факт, что заплатят. Подняться на мост и прыгнуть? Не слишком ли низко для Родзянко? Хотя ему уже будет все равно….  

Прошли тяжелые годы, Родзянко умер, так и не увидев дома. Его внук же стал епископом и всю жизнь молился о своем деде.