Волны, что уносят печаль

Каждый раз, когда она опаздывала, он занимал себя старательным вырисовыванием её эскиза черным углем. Стараясь не царапать гибкую бумагу, он мягко растушевывал красивые для его глаз, девичьи черты. Он всегда ждал её в их привычном месте – возле бузинного дерева, облокотившись спиной к жесткой коре, и не спеша заканчивал желанный для него портрет.  

Волнистые волосы на этот раз он решил изобразить распущенными, сделав акцент на ее шоколадных волосах, правда, черный уголь не передал их цвета, но зато точно была ясна их волнистая структура. Но больше ее негустых, но блестящих волос, юноша любил ее ярко-зеленые глаза. Он был очарован ими, смотря в них, он словно слышал шелест свежей травы. В принципе, все в деревне и называли ее цвет глаз – цвет свежей травы. Наверное, он и потому представлял звуки именно пробегающего ветра по не стриженной траве.  

— Махил! — услышал её голос мальчишка.  

Этого промежутка времени было достаточно, чтобы успеть спрятать за пазуху жилета ее портрет, нарисованный в ожидании.  

— Махил, что ты там опять рисовал? — отдышавшись, спросила Мирай.  

— То, что мне нравится, — пытаясь не соврать, ответил Махил.  

Мирай рассмеялась.  

— Было бы странно, если ты рисовал бы, то, что тебе не по душе.  

После сказанного, Мирай подала руку сидящему Махилу и, продолжая улыбаться, спросила:  

— Ну что, пошли к речке?  

Махил посмотрел на неё снизу-верх, и замер.  

Завороженный ею, он внимательно разглядывал каждую ее деталь, и мысленно представлял, как нарисует более утонченный рисунок, посвящённый ей, но уже с красками, которые вот-вот должен был привести ему дедушка со столицы, но Мирай, он, скорее-всего, его вряд ли покажет.  

Махил заметил, как на солнце ее салатового цвета глаза казались еще ярче, а шоколадные волосы блестели, словно гладкий кожаный материал с глянцевой отделкой, поверхность, которого обработана темной смолой. Такой процесс работы, он, как-то видел на их местном заводе, и почему-то сейчас, смотря на ее переливающиеся блеском волосы, вспомнил об этом. Сравнение конечно, так себе, но это первое, что пришло ему в голову.  

— Хил, может уже подашь мне свою руку? — ласково по прозвищу обратилась к другу Мирай.  

— Ах, да... — смущенно произнес Махил и протянул ей руку.  

Вставая, он почувствовал напряжение в ногах от долгого ожидания в сидячем положении, но это чувство было еле заметно на фоне другого, более значимого для мальчишки — чувства трепета и волнения рядом с ней. С каждым разом, ему было всё труднее отпускать её руку, но не сделай он это, то начал бы выдавать свои чувства к ней.  

Махил очень любил Мирай, как любят наивные подростки, со всей искренностью и щедростью, словно кроме их любви ничто больше не существует в этом мире, время рядом с любимыми пролетает незаметно, а без них тянется мучительно долго. Любовь с одной стороны окрыляет, а с другой ранит, только вот Махил не знал, к какой любви отнести его чувства к Мирай, да и вообще он и не собирался рассказывать ей, что с самого их знакомства неистово влюблен в нее.  

Мирай рассмеялась и щелкнула его по лбу, еле уловимо касаясь его рыжих кудрей.  

В день внезапной трагедии, Махил все же подумал, что уж лучше бы он признался подруге, какие чувства он к ней испытывал, рассказал бы, как каждое утро вскакивая с постели, томился в ожидании встречи с ней, как он волновался, находясь рядом, и даже просто думая о ней перед сном, стесняясь и прикрывая одеялом лицо, чувствовал пылкий жар своих смуглых щек. Он бы ей все рассказал, если бы знал, что больше не увидит ее.