Аффирмация. Призраки прошлого

Когда прогремел взрыв – ничего не стало.  

Я не могу точно вспомнить, как это было. Помню лишь, как взрывная волна грубо оттолкнула меня в грудь, взбаломучила песок и заставила прижать грязные, пропахшие кровью ладони к ушам. Я завалился на спину и мой неистовый крик разнёсся по пустыне, оставаясь всё таким же незначительным и совсем тихим, будучи криком одного погребённого среди сотни уже сгнивших.  

И тут же, закрывая собой ослепляющий солнечный диск, надо мной возвысилось мерзкое человеческое око, хлюпая громадными и влажными веками, тёмным зрачком источая всю суть Мироздания: тьма, ради тьмы. Глаз самого Бога, что спустился с небес ради всеобщего блага.  

Я продолжал кричать и плакать, пока Око наблюдало за моими мучениями. Я надеялся на то, что оно ждёт, когда из моей разорванной грудной клетки выпорхнет стая некогда закованных бабочек и одной душой станет меньше, но этого, на удивление, не произошло.  

И тогда ангелы спустились с небес. Их крылья – малахитовая с отблеском радуги жесть – отбросили каскад бликов, а ступни едва-едва коснулись поражённого осколками песка. И божественная песнь пролилась, как манна:  

«Раз уж если нас сбросили с Небес, то мы можем построить игровую площадку, чтобы грешники играли, как святые»  

«И Небеса будут гордиться тем, что мы сделали»  

Я так надеялся, что на родину меня вернут в цинковом гробу, а сам я буду значиться двухсотым грузом, но взрыв был лишь точкой в этой истории. Точкой отсчёта.  

***  

Когда прогремел взрыв – в глаза ударил яркий свет.  

Кучка людей в халатах тут же воодушевлённо поспешила к больничной койке, чтобы лично убедиться в моём возвращении обратно на землю. Их руки тут и там тянулись к приборам и сканерам, ощупывали артерии и вены на руках и шее.  

И им было радостно видеть мою слабость, моё пробуждение. Создалось ощущение, будто тянули меня не из пустыни, а из самой бездны, куда провалился уже не один миллион душ. Кто-то по своей воле, а кто-то – по воле случая и неудачи.  

Слёзы родных, мешкающая белизна халатов, тёплый свет ламп под потолком – всё чуждо, когда твоё сознание только-только пробудилось и не в состоянии определить точно, является ли всё происходящее сном или же происходит наяву.  

Обхватив оцепеневшими от страха пальцами руку девушки, я не справился с нарастающей слабостью и вновь отключился.  

***  

– Джозеф Дэким. Еврей что-ли?  

– Мать моя.  

– Еврей, значит. Ну ничего, Дэким. Сомкни зубы покрепче.  

Обильно смочив слюной марлевый, тугой лоскут, я зажмурился, выдавив из себя дикое рычание, когда едкая и чуждая боль пронзила плечо. Стальные ножки пинцета глубоко вонзились в рану, чавкнули от обилия крови и впились в мясо, после чего, нащупав неаккуратный осколок, аккуратно потянули тот наружу.  

– Ты мне ещё спасибо скажешь, Джозеф, – усмехнулся паренёк, что проводил операцию. – Вот как увидишь мамку с папкой дома, так сразу про меня и вспомнишь. Скажешь им...  

Пропахший смертью осколок, что десятью минутами ранее пробил мою униформу, да ещё и плечо не пожалел, тут же показался перед глазами, будучи зажатым в объятиях окровавленного пинцета.  

– Скажешь им: однако, какой же этот Уильям Миллитон прекрасный человек. Жизнь мне спас.  

Так я и познакомился с Биллом. По-началу он показался мне странным и придурковатым. За время «учебки» Билл не скупился на жутковатые улыбки и почти постоянно подкалывал соратников по несчастью. Сам он был довольно неприятен на вид: вечно лохматая, грязная башка, угловатые скулы, пухлые бледные губы и глазища, в которых виднелось детское озорство.  

Дворовый мальчуган в лице взрослого мужчины. Типаж, если честно, не для меня.  

Но именно этот случай, когда его холодный инструмент коснулся моей пульсирующей от боли плоти, стал очередной точкой отсчёта. Точкой отсчёта нашей дружбы.  

***  

– Джози...  

Отголоски моей прошлой жизни кричали о том, что я не любил видеть её слёзы. И даже сейчас, находясь на больничной койке, я бы хотел обнять её миниатюрное тельце, но не мог этого сделать. Спину и руки словно прибили строительными гвоздями.  

Тогда, может сказать ей, что всё в порядке? Я старался, но такие нужные в этот момент слова застряли поперёк горла. Возможно, им мешал дрогнувший в попытках раскрыть рот кадык. Возможно, это было что-то извне.  

Мне пришлось лишь безмолвно взглянуть на заплаканное личико, источающее во все стороны чистый, нетронутый грязными руками свет, и улыбнуться.  

Хоть в моей груди и зияло сквозное отверстие.  

***  

– Су-ма-сброд.  

– Чего?  

Тем летним вечером мы сидели с отцом на крыльце нашего дома и курили, почти молча наблюдая за грешным падением солнца, отчего кровавые краски тут и там бежали по небу, очерчивая его градиентом.  

Он уже знал, что меня ждёт впереди. И всё никак не мог принять того факта, что я уже стал таким взрослым, что уже завтра готов взять оружие в руки во благо нашей великой страны.  

Я прекрасно знал, что он не одобрял этого, но это был мой выбор. Мой личный выбор.  

– Подумай, Джози. Ещё раз подумай, что ты творишь. Мама плачет каждый вечер, вспоминая, что ты натворил.  

Шкворчащая, смоченная слюной сигаретка вонзилась в деревянный брусок и оставила на том пепельную мазню.  

– Всё будет хорошо, пап. Ты же знаешь. Это мой долг.  

– Твой долг – быть счастливым, а не война. Твоя жизнь – вот, что ценно.  

Тогда, я помню, не на шутку разозлился и с силой откинул окурок куда-то вдаль. Мне было грустно осознавать, что мой родной отец говорит подобное, ведь война – это не только про потери. Эта история ещё и про победу, про освобождение, про справедливость.  

Тогда я хотел сказать ему об этом, но был слишком зол, отчего побоялся, что сказану лишка.  

Когда он, вдруг, приободряюще обнял меня, злость неожиданно улетучилась, а в нос впился, въелся аромат его старой кофты. Это была примесь дешёвого табака и пота.  

Этот же запах витал в воздухе, когда прогремел взрыв.  

***  

Когда я вновь открыл глаза, то девушки рядом со мной уже не было. Зато мне удалось застать перед собой медсестру, что бесцеремонно пялила на моё искарёжанное тело. Завидев открытые глаза, она смутилась, тут же отвела взгляд и поспешила удалиться.  

Я вновь попытался поднять руку и согнуть её в локте, но гвозди были слишком крепки, а раны не давали покоя. Было тяжело дышать, тяжело глотать и особенно тяжело осмыслить всё происходящее.  

Белёсый больничный потолок так же не внушал доверия. Он был довольно далеко, чтобы его можно было ощупать. Чтобы удостовериться в окружающей реальности.  

Но потолок – единственное, что у меня было на тот момент.  

***  

– Эй, Джозеф!  

– Чего тебе?  

Билл протянул мне квадратную галету.  

Было шумно. Все вокруг жадно стучали вилками по подносам, наслаждаясь долгожданным ужином.  

– Ты же еврей, да?  

Я аккуратно подцепил галету пальцами, переложил её на свой поднос, благодарственно кивнув.  

– Допустим.  

– Так чего же ты делаешь в американской, мать его, армии? Почему не в Израиле?  

Я ухмыльнулся, понимая, какой же этот Билл придурок. Забавный придурок.  

– Я родился и вырос в Штатах.  

Он густо захватил мясца на свою вилку, окунул в оранжевую подливу. Жирная капля скатилась по волокнистой текстуре и медленно плюхнулась обратно на поднос.  

Такая тягучая и аппетитная.  

– А в Бога ты веришь, Джозеф?  

– Нет.  

– Во дела! – Билл грязно рассмеялся, сунул еду за щеку, после чего продолжил уже с набитым ртом. – А ты знал, Джозеф, что на войне атеистов нет?  

– Нет, не знал.  

– Так знай!  

Его губы не выдержали и таки выплеснули от усмешки пару уже не таких аппетитных, а, скорее, уже противных капель на стол.  

Поморщив нос, я отвернулся. Есть перехотелось. Аппетит пропал.  

А верил я, как помню, в то, что вернусь домой живым. В детстве меня крестили католиком, не смотря на происхождение, но во всевышнюю силу я не верил.  

Верить в то, чего нет – было бредово на тот момент. Даже захотелось перекурить эти мысли.  

***  

– Вы видели его состояние, мистер Димм? Его нельзя сейчас тревожить! Я прекрасно понимаю, на каких условиях и какой договор был заключён, но то, что происходит сейчас – исключение!  

Я проснулся. Уже в который раз? Но не спешил раскрывать глаз. Прям как в детстве, когда притворялся спящим, когда отец приходил в комнату проверить меня.  

– Да, я вижу, – раздался второй, уже более грубый голос. – Он выглядит неважно, но тот факт, что он смог выкарабкаться – уже чудо. А вы знаете, что мы делаем с чудесами.  

– Да, знаю. Именно поэтому Вы здесь, мистер Димм.  

– Верно.  

Голоса начали тот час отдаляться вместе со звонкими ударами каблуков о кафель. Скрипнула дверь. Вновь стало тихо, будто ничего и не было.  

Я приоткрыл глаза, чтобы удостовериться, что в палате остался совершенно один. Так и оказалось. Белый свет комнаты вновь ослепил по-своему, прогнал сладкие сновидения и вернул к жизни. К той жизни, где тело неистово гудело и отнималось.  

В памяти тут же промелькнули воспоминания о ярком взрыве, что неприятным, неслышимым гулом ударили по вискам, заставили поморщиться.  

Я вновь попытался заставить своё тело приподняться, но вышло скверно – руки не слушались, согнулись в локтях и бессильно упали на голую грудь. В той, к моему неподдельному удивлению, зияющей дыры уже не было. Она просто пропала.  

Пуф! – и нет совсем. И не было. Или же она была? И если была, то как давно?  

Мысли начали путаться. Сомнения пронзили заросшие виски, смешались с воспоминаниями, перекраивая остатки истории в чумной голове.  

И если дыры нет, то был ли тогда взрыв? И что вообще произошло на самом деле?  

Захотелось пить.  

***  

– Билл!  

Он не слышал меня. Его глаза с восторгом таращались на пролетающие вдалеке, словно мутировавшие стрекозы, толстопузые вертолёты. И хоть те были на достаточном расстоянии от нас, я отчётливо слышал каждый взмах крепкого винта. Слышал как эти винты бесцеремонно разрезали спёртый воздух.  

– Билл! – я вновь окликнул товарища.  

В этот раз он обратил на меня внимание.  

– Да чего тебе надо?  

– Не найдётся водички? Сраная жажда замучала совсем.  

Его рука потянулась к поясной сумке, откуда уже показалась бурая фляга. Взмах – и неказистым приземлением, пролетев добрых четыре метра, та оказалась в моих ладонях.  

Билл поморщил лоб.  

– А где твоя фляжка?  

– Да в палатке оставил, когда собирались, – пальцы отвинтили крышку, чтобы в следующее мгновение горло окатил поток прохладной воды.  

Стало легче. Гораздо легче.  

Благодарно кивнув приятелю и вернув крышку на место, я аккуратно передал флягу в протянутую навстречу руку.  

– Видел? Наши вернулись на базу, – парень показательно ткнул пальцем в небо, указывая в сторону, где пролетали «вертушки».  

– Везёт им.  

– А я так не думаю, – Билл усмехнулся. – Наверняка «двухсотые». В лучшем случае, «трёхсотые» летят.  

– Чего?  

– Ну ты даёшь, еврей! – товарищ цокнул языком. – Говорю, трупы домой летят! Сначала к нам, а там уже к своим мамкам и папкам отправятся. На родину.  

Слова Билла про судьбу бедолаг заставили поморщиться. Я выровнялся с ним и так же вгляделся вдаль, где, плывя по воздуху, вертолёты следовали на базу с жестоких земель боевых действий.  

Оттуда, где царил жаркий песок.  

– Слышал я, что оттуда, куда хотят и нас отправить, только так и возвращаются. Либо в гробу, либо на своих двоих, но уже без мозгов.  

– Да не гони ты! – я ткнул приятеля в плечо, чтобы, как мне казалось, выбить из него дурные мысли. – Нормально всё будет. Живые вернёмся домой.  

Билл лишь усмехнулся и вытаращил на меня свои ужасные глаза.  

– Это вам, детишкам, кажется, что война – это борьба добра со злом.  

– И что же это тогда? Это твоя «война»? По ту сторону террористы, а мы – демократы и освободители. Всё просто – назло хладнокровному Биллу я улыбнулся.  

Мужчина сплюнул на тёплый песок.  

– Война – лишь борьба двух типов зла. Ничего более. Добро никогда не придёт в чужой дом с оружием.  

– И что это, получается, если у меня за спиной винтовка, то я сразу злой? Получается, ты меня злым считаешь?  

Теперь уже Билл хлебнул из фляжки.  

– Если ты, еврей, такими вопросами не задаёшься, то ты просто ужасный человек.  

Меня забавлял задумчивый вид Билла. Отойдя чуть назад и прихлопнув того по спине, всплывшие в голове планы плавно понесли к палатке.  

– Да. Наверное, так и есть.  

– Потом ещё вспомнишь мои слова, еврей! – усмехаясь, мужчина кричал уже в спину. – Это для вас добро и отвага! А отважные как раз первыми пули и ловят!  

Но моё тело к тому времени скрылось в тамбуре.  

Уже через четыре дня мы попали в засаду по пути в Хорремшер.